Иногда вспоминаешь безответную любовь и задумываешься, каким же все таки я был дураком…
***
Как же я ее любил, как будто в меня вселялась какая – то нечистая сила, как будто бесы свили гнезда в душе и шептали каждый вечер только ее имя.
Конечно денег у меня не было для совместного счастья, работа была так себе, много денег не приносила, приходилось целыми днями подрабатывать, чтобы вечером просто сходить в кафе с девушкой от которой я сходил с ума.
Запросы у моей барышни росли, а мне почему- то казалось это у нас такой “новый уровень отношений”
Было у нее день рождения, я так готовился к нему даже мотоцикл продал, потом жалел очень…
Планировал сделать ей предложение в этот день, даже речь написал, как сейчас помню начало ,
Ты моя незыблемая часть неотъемлемого…
Пришел я к ней домой, сидим с ее семьёй за столом, еда вкусная, дом большой, при деньгах родители…Приятные люди, хоть и чиновники какие то…понятное дело воруют…
Я встал и начал свою речь, протянул кольцо, как по мне красивое, сестра помогала выбирать…и тут я увидел ее кривую усмешку, в ней было сказано все, о чем она молчала.
Мама ее взглянула на колечко, улыбнулась, такой поддерживающей улыбкой, лучше бы ей сделал предложение, ей богу…
Иллюстрация Кладбище Джо. Больше Чтива: chtivo.spb.ru
В интерьерах больниц преобладают блестящие поверхности. Глянцевые покрытия, хромированные поручни, стеклянные перегородки и зеркала. Это самый очевидный способ продемонстрировать чистоту и расширить пространство, добавив воздуха. Это, вместе с белыми халатами врачей, несомненно символизирует ещё и здоровье. Но я заметил, что свет не одинаково отражается от этих поверхностей: например, блестят отполированные турникеты на входе и мраморный пол, чуть менее охотно сверкает кокарда охранника. Глаза же врача приёмного отделения не отражают свет вовсе.
Приёмное отделение наполнено людьми в гражданском. Они толкутся в светлых коридорах, задевают друг друга сумками и тростями, наезжают на ноги колясками, перебирая многочисленные медицинские бумаги. Они, в кожаных куртках, в шапках и платках, обеспокоены, многие из них голодны. Хаотичные движения и звуки здесь как воздух — по законам физики занимают всё оставшееся пространство.
Эти люди не знакомы с больничными законами, не владеют языком больницы: между ними создаётся гомон из многих диалектов и языков. И, кроме очаровательных особенностей русского у мордвинцев и изобретательных междометий северного Кавказа, я имею в виду ни с чем не сравнимые языки прорабов, бывших военных, блогеров, профессуры еврейского происхождения и прочих. Толмачами выступают врачи.
Они ждут восьми часов тридцати минут утра, когда удерживать двери закрытыми им больше не позволят. Сегодня за одной из таких дверей сижу я и веду приём, о чём ясно гласит табличка снаружи.
После того как стрелки часов достигли положенного места, раздались три удара в дверь — между ними были длинные паузы. Так стучат в набатный колокол.
Сначала вошла вытянутая женщина в платье цвета охры. К платью, к его изгибам вдоль талии, подходила плетёная сумочка. Всё под цвет глаз. Она пригладила немытые волосы и проговорила:
— Добрый день. Можно мы войдём? — Входите, конечно.
Она закатила в кабинет инвалидное кресло, несколько раз меняя руки и перекладывая сумочку. В кресле сидел человек — я не сразу распознал его пол — в яркой модной куртке и с закутанной в несколько платков головой. Сидел он смирно, будто притаившись, разглядывая меня из-под всех этих слоёв.
Женщина как-то строго посмотрела в коридор, закрыла дверь и, подкатив к моему столу кресло, принялась распутывать платки.
— Так, давай, моя дорогая. Тут хороший доктор.
Через минуту передо мной сидела девочка лет тринадцати с копной вьющихся крупной волной волос, плющом змеившихся вокруг лба и глаз — карих, ясных, но со странным движением в глубине. Казалось, она не смотрит на меня, а очерчивает взглядом мой силуэт.
Перед тем как начать опрос, я ещё некоторое время задержался на её чертах, увлечённо разглядывая то тонко очерченные, красивые, явно мамины брови, то неровный зигзаг губ, нервно дрожавший и будто добавленный ко всему образу наспех неловкой рукой. У девочки были большие, но изящные уши, торчавшие из-под кудрей, что, вместе с темноватым пушком на висках, придавало ей слегка звериный вид. Только теперь я заговорил:
— Ну, здравствуйте. Кто тут у нас? — сначала я широко улыбнулся девочке, а потом посмотрел на её маму.
Та отрывистым движением передала мне папку с документами и паспорт.
— Елизавета Маратовна, Лиза… — начал я. — Не указывайте отчество, пожалуйста, — строго сказала мама.
— Но я просто записываю как в паспорте… — Мы попросили нигде не указывать и в паспортный стол уже заявление подали. Пожалуйста, просто Елизавета Убей-Волк. Спасибо.
Она резко замолчала, поправляя что-то в кресле дочери.
— Сейчас постараюсь всё быстро сверить, — бросил я и смущённо потупился в бумаги.
К сожалению, у девочки была немалых размеров и какого-то злого роста опухоль, примыкавшая к стволу мозга. В этом месте сосредоточены все центры, отвечающие за дыхание, сердечную деятельность и жизненно важные рефлексы. Холодным разумом осознав трагичность её положения, я продолжил изучать документы. В заключении нашего Семёна Аркадиевича было написано: «Паллиативная операция». Я аккуратно решил закончить:
— Как вы знаете, у вас по плану паллиативная операция и… — Да, доктор, сказали, только у вас могут сделать. Семь лет страдаем! — Я…
Девочка громко вскрикнула и улыбнулась. Мама отреагировала так же. Они были чертовски похожи.
— Вы же знаете, что это означает? Паллиативный?.. — Дорогой доктор, — начала мама, сдувая со лба прядь волос и возясь с салфеткой у рта девочки — у той по подбородку растекались слюни, — не надо умных медицинских словечек, я этого не люблю. Месяц собирала документы, как вы просили.
Я не стал продолжать, а отпустил их с бумагами, которые, к слову, были оформлены с немецкой педантичностью.
Я грустно выдохнул и стал ждать следующего пациента. В дверь постучали: стукнули единожды и тут же открыли дверь. Просунув загорелое лицо и недоверчиво осмотревшись, вошёл поджарый мужчина с редкими седыми волосами.
— Будьте здоровы! Я только спросить! — отчеканил он, закрыл за собой дверь и громко поставил спортивную сумку на пол, забаррикадировав выход. — Спрашивайте.
Тем временем вошедший уже достал из сумки папку и проводок, выложив для удобства пакетик с йогуртом и печенье.
— Вот я не пойму! У меня госпитализация завтра. Иван Фёдорович Кошкин велел сегодня приехать, сдать кровь на что-то. Вы расскажете? — Давайте документы.
Он положил папку мне на стол и спросил:
— А можно я у вас телефон заряжу? — Вон там розетка, — сказал я со стопкой желтоватых листков в руках.
Он снял свою олимпийку и любовно сложил её на спинку стула. Поставив телефон заряжаться, он задержался взглядом на экране, полистал что-то большим пальцем и оскалился.
— Так, — чуть взглянув на его бумажки, начал я, — а сейчас у вас жалобы прежние?
Перед тем как начать, он хрустнул шеей.
— Да, доктор, как вас? Не знаю… Там грыжу нашли в спине. Болело, когда бегал. Я — КМС по биатлону. Тренер Архипов, может, знаете? Ну, золото в Турине! Надо знать, доктор! Спина, да… Но вот сейчас и плечи болят, даже сборы пропустил. — Вы можете сесть. Я вас осматривать не буду, мне бы только в документах разобраться. — Да, спасибо, постою. Иван Фёдорович сказал, что с грыжей поможет.
С этими словами он начал приседать и как-то патологически дышать.
— Ничего, если я разомнусь? Нам в академии американец один это упражнение показал, но я не совсем правильно его делаю — у меня ведь тазобедренный... — Да, вижу, вам эндопротезирование делали, — сказал я, отстукивая по клавишам и побаиваясь смотреть на его гимнастику. — Что-то после назначали? — Доктор, химия всё это! Я даже австралийца того, обколотого, абсолютно чистым на четырёхстах метрах сделал! А Кошкин ваш — хороший доктор? Я видел, у него в кабинете фотокарточка с Эльбруса, на вершине был… — У нас — все хорошие!
Я погрузился в изучение снимков его грыжи. Во-первых, это действительно была грыжа, студенческая классика. Никаких секвестров, L4–L5. Во-вторых, я бы не рекомендовал ему так приседать… Мне даже казалось, что я слышал зловещие щелчки от каждого его движения. Оптимизма добавляло то, что за дверью слышны были брань и ругань с малороссийским акцентом; а я был тут, смотрел на приседавшего и в этом не участвовал.
— Иван Усачёв, верно? — уточнил я его имя. — Кто это?
Я указал ему на фамилию с инициалами внизу его снимков.
— Иванус, — сказал он. — Тут имени просто нет! Николай Иванович Иванус.
Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза.
— Хорошо, Николай Иванович Иванус. Сейчас подпишу направление и отпущу вас, всё в порядке. Ваш институт физкультуры хорошо все документы подготовил. — Шутите, доктор? Вы посмотрите сюда! Кошкин говорил, что это так нельзя оставлять, — на снимках он указал на копчик. — Оно в зад впивается, заниматься нормально не даёт. Волком вою!
Иван Фёдорович Кошкин доводил порой молодых сестёр до слёз своими матерными пассажами и был известен как эдакий шутник; но собственной рукой писать в диагнозе поклёп на здоровый копчик — не в его правилах.
— Это ваш копчик. Это нормально, — как можно более спокойно сказал я. — Ладно, доктор, давайте я пойду уже, — и он стал сворачивать свой телефон. — Кстати, у вас предплечья жилистые. Вы с шестом раньше не прыгали? — Куда, простите?.. Нет, не прыгал. Вот, Николай Иванович, ваши бумаги, можете идти. — То есть всё? Ну, ты извини, доктор, что отвлёк, — он стал собираться. — У вас, кстати, у охраны даже травмата нет!
Чуть повозившись с сумкой, он шумно вышел.
Я стал гуглить Архипова. Биатлонист. Левша. Дважды разведён. Серебро в Турине. Отец — заслуженный тренер. Выступает под фамилией первой жены.
В дверь постучали двумя сильными ударами с длинной паузой.
— Здравствуйте, — и мужской голос обратился ко мне по имени-отчеству. — Я прошу вашего прощения. Загорелось М07, и пригласили сюда. — Заходите, конечно. — Спасибо.
Медленно, с прямой осанкой, зашёл пожилой мужчина в твидовом пиджаке волчьего оттенка с элегантными заплатами на локтях. Вся остальная одежда — брюки, ботинки, жилет — была какая-то непримечательная. Обращаясь, он смотрел прямо на меня, но потом сразу отводил взгляд куда-то к полу. Бесконечное катание глаз очень оживляло его лицо, без этого казавшееся печальным.
— Вы знаете, шутка ли, М07 — номер места могилы моей жены на кладбище…
Я отодвинулся от стола, приняв позу заинтересованного собеседника.
— Можете шутить, доктор, вы молодой. Молодые любят юмор всякого калибра. Так и мне легче будет. Шутите, доктор! Я и сам своего рода шутник. Да если бы не эта зараза…
Он протянул мне папку с документами и присел. С папки на меня безучастно смотрел Антон Чехов, под ним — надпись: «Конгресс Чеховедения. Тбилиси, 1996».
Я изучил выписки. У мужчины была немалых размеров аневризма внутренней сонной артерии. Такие разрываются летально, но и до разрыва могут вести себя прескверно. Я вкратце рассказал об этом пациенту.
— Да я более или менее осведомлён! Мешочек на сосуде. Большой. Лопнуть может. Семён Аркадиевич назвал это псевдотуморозным течением. Я вспомнил из медицинского: тумор, рубль, коллор, доллар… Или как там? — Рубль, доллар. Да вы и правда шутник! — Приходится, молодой человек. Извините за фамильярность. Он так и сказал, Семён Аркадиевич: «Если разорвётся, не возьмусь. Да и умрёте, скорее всего». Ну вот опять, шутка ли, я — детский писатель. У меня есть книжка — про красный надувной шарик. Он всем детишкам нравится, с ним играют, без него ни один праздник не обходится. А в конце он лопается, — он помолчал пару секунд, глядя в пол. — Ну, это даже хорошо. Будет что оригинальное на похоронах сказать! А то все эти «иже еси»… — Ваша аневризма сама по себе не слишком опасна. Но крайне важно не допускать её разрыва. Правильно Семён Аркадиевич сказал: нужно оперировать. А пока берегите себя! У вас гипертония есть? Курите? — Курить я в восемнадцать лет бросил. Барышня тогда заявила: «С курягой в кино не пойду!» Женой моей стала, чертовка! А пить — выпивал, но не помогает это. Есть вещи и позабористей… — Да? Ну расскажите, — заискивающе поинтересовался я. — Будем рекомендовать! — Порекомендуйте начать с Джотто. У него лица будто по-дурацки все похожи. И я вам скажу чем: надо вглядываться в них долго-долго — и тогда, если всё правильно сделать, сквозь эту средневековую темноту, через их улыбки начинает пробиваться душа. Это возрождение и есть, это надо почувствовать! Можно и на чёрно-белых репродукциях: если человек в чёрно-белом этого не видит, то ему и во Флоренцию ехать незачем. Ну, а потом — как хотите, — он откинулся на спинку стула. — Шекспир, Моцарт… Мне Малер нравится. Он будто стоэтажный дворец строит, а не симфонии пишет. Дух захватывает! Потом медленно, через Лермонтова и Гоголя, можно подбираться к Врубелю. Ах! Но это, может, и не для всех. И вроде всё хорошо: на столько вопросов ответы нашёл! Кроме одного — как с аневризмой быть? Слава богу, Семён Аркадиевич есть! Малера, кстати, тоже любит. — Семён Аркадиевич — большой молодец, — сказал я. — У вас, Кирилл Валентинович, очень правильный подход! Я вам только несколько рекомендаций дам…
Я рассыпался в болтовне о статистике и советах ВОЗ.
— Простите, что без шуток — у нас не положено, — подытожил я. — Всего доброго! — Спасибо. Кстати, о шутках, доктор! У вас кольцо на пальце, а дети у вас есть? — Маленькая дочка. — То что надо! Вы, доктор, по-детски ко всему такому относитесь. Вот что: если лягушки квасу всё время хотят, но «с» им никак не произнести? Задумайтесь! Я свободен? — Да, — после такой фразочки я с подозрением на него взглянул. — То есть нет, секунду! Я у вас анализов на гепатиты не нашёл. Есть просроченный, но он не подойдёт. Простите, всё по регламенту. — Эх, незадача. Я у вас наверняка могу сдать. Платно? — Боюсь, что да, — ответил я.
И так мне захотелось помочь старику-писателю, и стало так стыдно за это канцелярское «боюсь, что да», что из моего рта вырвалось:
— Вы идите! Спокойно оформляйтесь в палату, а там уже чуть позже у вас сёстры всё возьмут. — Спасибо, молодой человек! — И вам — за такие советы!
Потом было ещё несколько пациентов. Кто-то просил у меня справку о вменяемости — потом выяснилось, что она нужна для отца его невесты. Одному мужчине с паркинсонизмом я помогал включиться после таблеток, сидя на его ладони. Мусульманин с могучей, непроглядно чёрной бородой извинился на полуслове и кинулся в намаз, головой не то чтобы к востоку, но к пожарному плану эвакуации. Ещё двум я, применяя всё, что вспомнил из занятий с доктором Лившицем, попытался объяснить разницу между фурункулом и карбункулом; одному из них, особо толстому, даже пришлось раздеваться.
Около четырёх в дверь постучали уверенным триплетом. Пациенты так не стучат. Однако открылась дверь лишь после моего фальцетного «Войдите!». Это был Котаев, с его оправдывающей фамилию улыбкой.
— О! Мир тесен — я тоже рад тебя видеть. Можно я у тебя попрячусь?
Я кивнул, встал и закрыл за ним дверь. Всё равно было время обеда. Мы оба, вздыхая, сняли свои резиновые хирургические тапочки и размяли пальцы ног. Котаев, пожалев о том, что нельзя закурить, начал:
— Хочешь, историю расскажу?
Он открыл кран — оттуда шумно и не сразу потекла вода. Котаев яростно натёр руки мылом и пожаловался:
— Вызывают дежурного в приёмник пролежни посмотреть, а у самих ни перчаток, ни раковины!
При слове «дежурного» у меня дёрнулось под ложечкой. Как я забыл, что сегодня в ночь дежурю вторым нейрохирургом?
— …и до второго хирурга не дозвониться. Пришлось идти! Благо, пролежень на пять копеек, — и он, вытерев руки, показал его размеры. — Пять рублей, я бы даже сказал. — Я дежурный, — произнёс я. — Ну даёшь! Тут такое не терпят. Выходит, повезло тебе со мной, хех! Ладно, в отделениях пока всё тихо. Вот тебе история! Поступил вчера пациент с опухолью. Не большая, не маленькая, но неприятная. Во входящих написано: «Сотрудник МВД». Он мне и рассказывает с жаром, руками ещё так странно делает, как он с двумя детективами — я тогда не придал значения этому слову — афериста ловили какого-то. Хорошо. Опухоль посмотрел. Офтальмологи. Заведующий одобрил. Готовим к операции. Сегодня утром он снова про детективов! Я спросил, как зовут этих джентльменов. А он говорит: «Следователь Кандинский и офицер Клерамбо». Представляешь?! Кандинский и Клерамбо! Я понимаю: дело пахнет керосином. От него и вправду часто керосином пахнет, — Котаев щёлкнул себя по шее. — Я про Олега Ивановича, нашего психиатра. Позвал его и показал этого пациента. А тот правда не в себе оказался! Опухоль, я понимаю, но так вычурно: Кандинский и Клерамбо. Оказалось, в регистратуре ошиблись и вместо «ПНД» написали «МВД». Он санитаром был. Вот так! А Олег Иванович такое показал: вытащил из кармана пальцы, будто ниточку держит, и пациенту якобы её подержать даёт, а тот — раз! — и берёт её, даже на палец стал накручивать, бедняга! Я хотел остаться и дальше эти фокусы посмотреть, но меня сюда вызвали. — Ты не подумал, что Олег Иванович тоже спятил? — Подумал! Но решил сойти за умного. — Верно говоришь — цирк. Чего только не покажут… У меня сегодня пациенты были: у одного фамилия Иванус, второй — Сынгеев. Это к деньгам? — Давай без суеверий сегодня. Дежурство. Фамилии забавные! Но у меня такой был — с тебя от смеха штаны спадут. — Ну? — Не скажу. Может, потом. Нам ещё до утра вместе. Давай.
Мы попрощались, и он скрылся в коридорах приёмника.
Дверь закрылась, будто упала гильотина. И покатился пятый час. Пора было заканчивать. Работа прекрасна своим окончанием.
Я пошёл наверх, в кабинет со скучным душком кофе и засаленным коричневым диваном.
Проходя по коридору, столкнулся с медсестрой. И опять я разглядел в её взгляде то, чего там наверняка не было. Ещё более заметный в белом больничном свете блеск этих обильно облитых голубой влагой глаз будто что-то у меня спрашивал. Но, смутившись, я не понял чтó и переключился на тонкую оторочку белой нити, бежавшую по воротнику у самой её груди.
— Здравствуйте, доктор! — Добрый вечер, Саша.
Несколько секунд мы сближались, шагая по коридору друг другу навстречу. Как только она скрылась за моим левым плечом, я наконец-то расслабился.
В кабинете сидел Антон и, как всегда мерно, отстукивал на клавиатуре свой полусонный врачебный ноктюрн. Бросив что-то в ответ на его приветствие, я погрузил себя всего в яму нашего дивана. Не было ещё и шести, но спать хотелось больше всего на свете. И в эту сладкую минуту зазвонил телефон. Антон снял трубку.
— Да, он тут лежит.
Пришлось со скрипом встать и подойти к столу.
— Дежурный. А, добрый вечер, Фёдор Анатольевич! Вы ещё здесь? Что значит — «мой сын геев»?! А, Сынгеев. Помню. Интересно, что вам тоже пиджак запомнился! Ага. Что? Я разрешил. И ВИЧ, и гепатиты, и сифилис?! Вот так Джотто! Да это я не вам… Конечно! Прошу прощения, Фёдор Анатольевич. Впредь обещаю!
Я повесил трубку. У детского писателя оказался весь букет венерических заболеваний…
Теперь можно было полежать несколько часов, экономя силы для следующей главы сегодняшнего дня — ночного дежурства.
В голове всплыла девочка со странной фамилией и немного волчьим лицом. Но как она была красива! Неужели это та же природа, наградившая её чудесными волосами и этой игрой Азии и Европы на лице, та же природа, заведующая длиной костей, количеством родинок и способностью желудочных соков, по недосмотру допустила эту смертельную опухоль в области самых тонких своих произведений? Я ужаснулся тому, как подробно стал представлять себе внешнюю и внутреннюю её анатомию. Будто сознание-хирург стало по профессиональной привычке прикладывать ленту с сантиметрами к её голове — вот сосцевидный отросток, чуть медиальнее стоит делать разрез. Дойдя до самых внутричерепных нервов, я проснулся.
— Просыпайся… Убей-Волк…
Надо мной со следами подушки на лбу и тревожными глазами возвышался Котаев.
— Что случилось? — Девочке твоей не очень хорошо, пошли.
Мы торопливо прошли по коридору реанимации. Старались незаметно протирать сонные глаза.
Оттуда, откуда раздавались шумы аппаратов, поддерживающих жизнедеятельность, и где крутился сонм возбуждённых сестёр, выплыл реаниматолог без шапочки. Застывшие в доброте глаза, лысина и не успевшая ещё полностью поседеть довольно густая борода придавали ему сходство с иконой.
— Привет, коллеги, — он пожал нам руки, глядя на снимки мозга. — Девочка совсем плоха. Вклинение. Она перестала глотать, сами понимаете. Предлагаю готовить операционную, а мы пока трубочку поставим.
Котаев многозначительно кивнул.
— Ты помоги дяде Паше, а я пойду в оперблок. Поздравляю, кто-то сглазил, — сказал он и удалился, размахивая полами мятого халата. — Трахеостома — дело нехитрое.
По тому, как произнёс это реаниматолог Павел, стало ясно, что он операцию проводить не собирается. Он раздал множество команд сёстрам, а мне велел намыться «моментально».
— Это обязательная процедура для всех врачей. — Я не проводил её. Может, учиться будем в другой раз? — Запомнишь на всю жизнь — как на велосипеде кататься. — Скорее, как с парашютом прыгать.
Когда я подошёл к пациентке, той самой девочке Убей-Волк, она была полностью скрыта простынями. Лишь виднелась трубка и дышала за неё и небольшое обработанное йодом поле смотрело на меня оттуда, где у мужчин торчит кадык.
— Ориентиры простые, — показывали мне, — щитовидный, перстневидный, мембрана. Самое важное — оставаться на linea alba. Строго посерединке! Там, в трахее, увидишь трубочку. Мы её и поменяем, вставим новую ниже гортани, девочка хоть задышит по-человечески.
И снова в голове поплыли картинки из атласа. Однако скальпель уже у меня в руке. Я сделал надрез под выступающей частью хряща. Крови — ни капли. Значит, можно двигаться дальше. Сестра стояла рядом, я видел её руки, вибрировавшие в готовности помочь. Я сделал ещё одно движение — появилась мясистая ткань, и обильно проступили капли крови. Я бросил сестре что-то вроде «Где же, чёрт побери, салфетки!». Стал обстоятельно сушить рану и тянуть время.
— Это плятизма. Ты, наверное, давишь на край слишком сильно, вот и в сторонку ушёл, — прозвучал голос Павла из-за плеча.
Аппарат дыхания несколько раз тревожно пропищал. Всё тот же голос попросил поторапливаться.
Я обложил края раны салфетками так, что стало совсем сухо, ещё помешкал пару секунд и, прикрыв глаза, полоснул в стороне от намеченной траектории. Показалась белая ткань, за которой дрожали кольца трахеи. Я вздохнул — дальше навредить было уже сложно. Попросив готовиться к смене трубки, я вдруг увидел странную дрожь тела под моим скальпелем. Затем раздался высокий, раздражающий писк прибора искусственного дыхания. Пока пелена неопытности сковывала меня, я услышал какой-то треск, и тело девочки ушло из-под меня. Четыре, а то и пять рук сорвали с него все простыни и бросили мне под ноги.
Борода реаниматолога приобрела блеск и тряслась в такт его ритмичным толчкам её грудной клетки. Ещё две или три руки отодвинули меня, всё ещё державшего скальпель, в сторону. Строго по очереди раздавались писк аппарата, команды и счёт Павла: «Раз, два, три». Действие сгустилось над грудью пациентки. Я скинул маску, перчатки и халат и стоял, тяжело дыша. У девочки остановилось сердце.
Павел смачно выругался, посмотрел на линию пищавшего аппарата, выругался ещё раз и сказал мне:
— Пишите, доктор.
Затем пробормотал что-то под нос, кивнул сёстрам, те кивнули в ответ. Зачем-то распахнул окно за койкой.
— Пускай летит.
И, грустный, ушёл.
Девочка лежала передо мной. Белеющая фарфором, как кукла. Потные волосы, вялое мясо опустившихся щёк и заострённый нос повсюду образовывали углы на её лице. А ведь ещё сегодня утром я писал её фамилию при поступлении — Убей-Волк, — теперь же чувствительная душа смогла бы явственно ощутить холодные волны молчания аппаратов, вившиеся вокруг девочки.
В молчание вторгся Котаев.
— Ну, что тут у вас? Наверху всё готово, сёстры ждут.
Появился Павел.
— Реанимационные мероприятия в течение тридцати минут безуспешны. 23:42, биологическая смерть. Честно говоря, шансов у неё не было. Нам с вами нечего расстраиваться. Однако жалко… Как свяжитесь с родственниками и всё оформите, заходите в нашу комнатку. Петя чаёк какой-то забористый вчера принёс. — Трагедия, — печально сказал Котаев. — Сколько ей было? Тринадцать? Волосы красивые... — Две тысячи десятого года рождения, — сказал я и в последний раз перед тем, как её увезут, взглянул на блестящие клоки волос вокруг видневшегося из-под простыни волчьего уха.
Котаев, как старший товарищ, принялся обстоятельно заполнять все протоколы. При этом иногда его пальцы замирали, а глаза обращались в раскрытое Павлом окно. Быстро справившись и ловко подшив все бумаги к её истории болезни, он немногословно и в меру хладнокровно поговорил с мамой девочки. Так, под равномерный стук клавиш, пролетела сегодня жизнь Елизаветы Убей-Волк: от размашистой подписи в приёмном отделении до распахнутого окна в реанимации.
Спустя полчаса мы сидели с Котаевым и молча глотали сигаретный дым на чёрной лестнице. Немного дрожали пальцы, веки застыли на полпути. Котаев вдруг вздрогнул и весь изобразил нетерпение поскорее доспать упущенное. Не желая расходиться лишь с горечью Lucky Strike во рту, он сказал:
— Странная всё-таки фамилия. — Убей-Волк… Ещё и без отчества. — Сказать, какая была у меня самая необычная фамилия?
Я затушил сигарету и тоже заторопился к своему дивану.
— Ну, какая? — Калмык был лет пятидесяти. Сакмайкоков.
Редактор: Ася Шарамаева Корректоры: Александра Крученкова, Катерина Гребенщикова
Достал старый, пыльный фотоальбом с антресолей. Вытер его рукой. Открыл.
С фотографии на меня смотрела девушка с озорной улыбкой. Моя жена. Тогда ей было всего двадцать два. 1996 год, мы только познакомились. Театральная студия. Сколько ещё впереди…
Красавица! Стройная, фигуристая. Загляденье. Аж сердце затрепетало! Показываю дочери:
-Смотри, какая у нас мама, мечта, а не девушка! Не даром я за ней бегал, увивался!
-И правда, красавица. За ней, наверное, не только ты бегал, классная!
-Да уж…
Всё только предстоит. Радости и печали, ссоры и примирения, много всего. Девять лет отношений без особых обязательств, переезд в другой город, свадьба, брак, семейная жизнь.
Я располнею, поседею, потеряю большую часть волос на голове, стану нудным, буду ворчать, иногда даже материться на дороге, глядя на очередного автохама. Она тоже изменится. Позже.
А на той фотографии та самая девчонка, в которую я влюбился, та, которую любил… Не правда! Люблю! Сейчас, так же, как и тогда. Даже сильнее, пожалуй.
Как же это всё-таки замечательно, что в старых фотоальбомах лежат, дожидаются нас фотографии наших молодых, совсем ещё юных жён. Нужно хотя бы иногда доставать их, рассматривать, делать себе «внутривенную инъекцию счастья» в поизношенные чувства. Напоминать.
Вот так вот живут молодые люди, постепенно превращаясь в немолодых. Устают друг от друга, надоедают. Глядишь, уже и спят в разных комнатах. Или в одной, но поворачиваются филешечкой, не касаются друг друга. Начинаются претензии: «ты громко спишь», «ты долго спишь», «ты рано встаёшь», да мало ли их, претензий.
Дети-то уже выросли, разлетелись-разъехались, вместо них приходит раздражение. Что-то ещё объединяет. Жилплощадь, например. Совместные прогулки по субботам в торговый центр, супермаркет за продуктами на неделю. Ну, может быть, ещё дача, летом, если есть. Всё. Больше ничего. Жизнь становится серой, унылой. Дни похожи один на другой, всё по плану, по устоявшемуся порядку, как обычно.
В этот момент и нужны старые фотографии. Их выход, их черед…
Женщинам, повзрослевшим девочкам за сорок, пятьдесят, важно возвращаться в молодость, бурную юность. Смотреть на свои старые фото, вспоминать…
-О, это мы после института встретились с девочками! Здесь после кабака ночью идём, такси ловим, на мостик встаём прямо на дороге!
А это Юрка, Анькин ухажёр! Интересно, где он сейчас, давно не видно было!
Это мы на дискотеку собрались! Смотри-ка какие юбочки-мини, а начёс какой?
А тут вечеринка на даче! Ну и наряды! Ах, юность…
Им, повзрослевшим девочкам, за сорок, пятьдесят, хочется видеть себя, свои тонкие талии, гибкие тела, стройные ножки, глазки с огоньком, не целованные губки. Для них это поважнее, чем сеанс у психотерапевта и гораздо полезнее, чем спа-процедуры и косметолог. Это лучше, полезнее процедура. Повзрослевшая девочка, за сорок, пятьдесят, смотрит на себя юную, видит себя…
-Это же я! Я же! Я! И, наверное, не очень сильно изменилась…
Да! Это так! Ещё важнее видеть, смотреть старые фотографии нам, их мужьям! Чтобы вспоминать и не забывать ту девочку, которую полюбил когда-то. Когда сердце трепетало не от тахикардии, а от любви, от одного вида девочки в мини-юбке, кокетливой блузочке, с чёлкой и озорной улыбкой. Чтобы в голове зазвучал скрипучий магнитофон с древней кассетой, на одной стороне которой записана группа «Ace of Base», а на другой «Браво» или «А-ха». Чтобы песни путались и переплетались. Слышать:
«Я люблю тебя, Дима, что мне так необходимо», и сразу же «Делай как я! Делай-делай, как я!», «Какао-какаО, о-о-о-о», «Ветер с моря дул», «Ах, ты, бедная овечка», «Ты меня не ищи», «Я- это ты, ты — это я»
и много чего ещё. Чтобы посмотреть на неё и увидеть в усталой, загруженной проблемами женщине, ту самую девочку. Чтобы вздрогнуть от всплеска адреналина, возможно, присвистнуть и ощутить жар в груди от наплыва нежности.
Понять, что та девочка никуда не делась, она тут, рядом. Протянуть руку, нежно обнять, поцеловать и сказать уже позабытое: «Я люблю тебя!»
На самом деле, все эти годы, мелкие и крупные ссоры, лишние килограммы, неурядицы, всего лишь обман. Их нужно смахнуть, как пыль с фотоальбома. Сдуть и понять. Мы такие же, как прежде, молодые, немного глупые, но очень счастливые!
Не верьте тому, кто говорит: «Нужно жить сегодняшним днём». Он врёт. В отношениях достаточно осознавать сегодняшний день. Но помнить себя и своих любимых такими, какими были тогда, в самом начале любви.
Смотрите старые фотографии, листайте фотоальбомы. Они очень нам нужны. В них, в глубинах шкафов и антресолей, хранится молодость, счастье, любовь!
Уехал у Любки муж на заработки. Пол года нет его, обещал на днях вернуться уже, но тяжело ей без мужика, все мысли только о нем. Любаша красавица, кровь с молоком, глаза карие, коса почти до пояса, двадцати лет красавица… Ждёт мужа, хранит ему верность Зимой все равно легче было. Сидела Люба дома, да с кошечкой игралась, бело вокруг, снег да ветер за окном, отгоняет Мурлыка мысли, а вот сейчас весна, воет котейка под окнами. А солнышко теплом грешную грудь греет и мыслей от такого тепла у Любушки только о Паше. Вспоминает его крепкие руки да уста жаркие…
-Паша, Павлуша, -шепчет порой пред сном Люба да подушку крепче обнимает…
Год назад, весной, встречаться они начали, а в сентябре свадьбу уже сыграли, через месяц уехал муж. Все ради семьи старается, потому Люба и завет себе дала, дождаться его, перетерпеть себя и мысли свои…
Кляла себя Любушка порою, зря отпустила мужа, сейчас мается без его заботы и ласки. Все чаще молиться, просит, поскорее чтобы Богородица вернула мужа.
Ходить в магазин ей все тяжелей, молодые мужчины так смотрят, как будто знает все про нее. Любушка краснеет и тяжело дыша спешит домой обратно, сжимая в руке пакет с покупками…
-Куда спешишь красавица?!- послышалась за спиной.
Люба обернулась и увидела крепкого высокого парня с черной бородой.
-Почти как у Паши,- промелькнула мысль , и от сравнения, что -то внутри огнем разожглось да по всему телу пронеслось.
-Ты что ?- заботливо касаясь плеча, спросил парень,- Ты не слышишь меня?
-Слышу, -тихо произнесла Люба и тяжело вздохнула
-Тебя провести можно?- спросил незнакомец и улыбнулся.
-Ну проводи,- ответила Люба и взяла парня под руку…
Они шли молча. В голове у Любы путались мысли, на какой то миг, она подумала, что могла бы сейчас вот так вот идти вместе с мужем, если бы он не уехал. После родилась мысль, о поцелуе. Я бы смогла его поцеловать, обнять… Едва заметная улыбка появилась на лице у Любы, но вдруг, разум вернул ее в реальность…
-Беги!- звонко пронеслось в голове и Люба оттолкнула парня принялась бежать.
Из рук вывалился пакет, и на асфальт упали и покатились яблоки, рассыпался рис и упала бутылка с растительным маслом
-Ты что дура?!- крикнул ей вслед парень.
Любка бежала домой и смеялась. Она чувствовала лёгкость, и силу от своей любви, она смогла, она победила себя.
-Скоро Паша вернётся, у меня хватит сил его дождаться…- думала Люба перепрыгивая лужи…
У самого дома, она заметила знакомый силуэт.
-Пашка вернулся…- сказала себе Люба и уже сама не поняла как оказалась во дворе, как обнимала мужа, в голове был счастливый звон. Она смеялась, что -то рассказывала, даже сама не поняла почему расплакалась.
Паша смотрел на нее виноватым взглядом
-Я подаю на развод, – произнес он
-Что? Как? Я же тебя ждала, – все ещё не понимая твердила Люба
-Понимаешь не может нормальный человек столько ждать! По-любому, за это время кто – то появится чужой!
-Но я же ждала тебе, -искренне ответила Люба
-А я не смог,- произнес Паша и отвернувшись зашёл в дом
Люба сидела на пороге и плакала. Ей было совсем не жаль того, что уходит Паша, она жалела себя, за те мучения который ей пришлось испытать… На миг ее взгляд прояснился, и она прошептала
-Ну и слава богу, теперь я никому и ничего не должна…
Снежинки бились в стекло, как слепые мухи. Поезд убаюкивал маленькую Варю ритмичным постукиванием стальных колёс и душным уютом полумрака – всем, что он мог ей предложить. Но девочка совсем не хотела спать. Она нехотя надевала колючий свитер из верблюжьей шерсти, подаренный бабушкой на 7-летие. И всматривалась в зимний пейзаж за окном пассажирского поезда: ей жизненно необходимо увидеть какого-нибудь лесного зверька. Это, своего рода, ритуал – по пути домой после выходных у отца высмотреть в окне какую-нибудь зверушку. Для Вари это хороший знак. Местность здесь дикая, а потому без местного “приветствия” домой она ещё не возвращалась.
Суетливая проводница объявила санитарную зону и теперь закрывала туалеты. Мама доставала сумки с верхней незанятой полки. В это время Варя воскликнула, тыча пальцем в стекло:
– Мам, там Санта!
Пары секунд девочке хватило, чтобы разглядеть в темноте леса, еле освещаемой луной, старика с красным мешком за спиной. Он уверенно шагал по сугробам в одном направлении с поездом.
Мама с шумным выдохом устало присела рядом с дочкой и обняла её:
– Доченька, собирайся. Ты же знаешь, что Санта дарит подарки только тем, кто хорошо себя ведёт?
Девочка с энтузиазмом продолжила собираться, косясь в окно. Проводница заглянула в их купе и предупредила:
– Подъезжаем к станции “1840 км”.
– Да, мы уже собираемся, – кивнула ей мать.
Девочка надела валенки, синий комбинезон и спрыгнула с сиденья. Мать взяла сумки в одну руку, другой взяла дочь за руку. Они прошли в тамбур мимо мужчин обсуждающих что-то пылким громким шёпотом; мимо малочисленной молодёжи, лица которых подсвечивались смартфонами; мимо торчащих из-под одеял пяток, как в морге, только без бирок на больших пальцах.
В тамбуре пахло сигаретами и чем-то механическим. Поезд замедлял ход. Проводница с умилением посмотрела на девочку. Та перехватила взгляд и тут же похвасталась:
– А я видела Санту в лесу!
– Ого! А как ты поняла, что это Санта, а не Дед Мороз?
– А он был одет в красное, а не в синее.
Состав остановился на небольшом техническом полустанке, чтобы перецепить локомотив. Проводница открыла дверь, выпуская тепло взамен на морозную свежесть.
– Всего доброго, – попрощалась проводница.
– До свидания, – ответила мать, спустилась и помогла спуститься дочери.
– С Новым годом, – обернувшись напоследок попрощалась девочка с проводницей. – Ведите себя хорошо, а то Санта угольки подарит.
– Ну, будет хотя бы, чем печку топить, – находчиво ответила проводница и засмеялась, закрывая дверь.
Из первого вагона вышел мужчина и направился в сторону деревни, закурив на ходу. Вспышка зажигалки на секунду осветила его лицо, испещрённое язвочками, и расчерченное шрамом на щеке. Кроме него и женщины с ребёнком на станции никого не было. Женщина вдруг задумалась: лучше дойти до деревни в компании незнакомого мужчины или в одиночестве, но по соседству с диким лесом? Она выбрала тактику пропустить его вперёд по протоптанной тропе и держаться позади на безопасном расстоянии. Из-за маленькой Вари спешить и не получалось. И вскоре мужчина скрылся за холмом, разделяющую тропу от станции до деревни пополам.
– Мам, а как думаешь, куда идёт Санта? Он шёл в нашу деревню? – заинтересованно заглядывала девочка в лицо матери, – Мы с ним встретимся?
Где-то в чертогах леса завыли волки. Мать заволновалась и ускорила шаг.
– Лучше бы нам ни с кем не встречаться, – обеспокоенно сказала она.
– Ой мам, волки поют! – воскликнула Варя и представила себе, как на залитой лунным светом поляне волки поют, стоя в ряд, как церковный хор, а перед ними сидят разношёрстные обитатели леса и с упоением слушают.
– Ага… Ничего хорошего в этом пении нет. Ты знаешь сказку про мальчика, который кричал: “Волки”? – старалась мать отвлечь ребёнка на подходе к холму.
– Да! Жил-был мальчик пастух… – начала девочка рассказывать маме сказку. – Ему было скучно пасти овечек и он вдруг решил закричать на всю деревню…
Сказку девочки перебил мужской истошный крик. К нему добавился волчий лай, похожий на кратко прерывающийся вой, будто череду смешков.
Мать резко остановилась, бросила сумку и взяла дочь на руки. По телу пробежала волна холода. Сердце заколотило по грудной клетке, как арестант, привлекающий внимание. Из-за холма доносился душераздирающий вой мужчины, его крик тонул в заполняющем всё вокруг волчьем вое. Холм загораживал происходящее, поэтому мозг с готовностью дорисовывал сцену по мрачному наброску.
Женщина попятилась назад к станции, вокзала там нет, но можно спрятаться в поезде или в крохотной будочке работника станции.
И тут на вершину холма поднялся волк Он величественно и надменно оглядел женщину с ребёнком и завыл.
– Беги! – крикнула мама, и тут же волк кинулся на неё, шоркнув когтями по утоптанному снегу.
Варя развернулась и побежала к поезду, стоящему вдали, с теплом наблюдающим за происходящим своими жёлтыми окошками. За её спиной раздавались звуки борьбы, рычание, треск ткани и отчаянные ругательства матери.
На своих маленьких ножках девочка не смогла убежать далеко. Вдруг состав громыхнул своими суставами, потягиваясь перед долгой дорогой, и пришёл в движение.
– Стойте! Подождите! – кричала девочка ему вслед. Она заплакала от беспомощности, боясь обернуться назад и увидеть там страшную картину, которая случилась с её мамой.
– А ну пошли отсюдова! Вон! – раздался громкий бас по округе. Девочка вздрогнула и обернулась. Возле холма лежала мама. От её тела растекались струйки в разные стороны, как томатный сок по белоснежной скатерти. Издали доносились поскуливания волков.
Варвара медленно подошла и аккуратно присела возле матери.
– Мама... Мамочка, вставай! – дочь с упорством толкала маленькими ручками тело, желая пробудить маму ото сна. – Мам, волки ушли. Пойдём домой.
После тщетных попыток девочка заплакала. Поезд ушёл. И в тишине она услышала какой-то шум за холмом. Варя опасливо поднялась и подошла поближе. За холмом открывался вид на мирно спящую деревушку. По ту сторону холма на тропинке лежал мужчина в бордовом ореоле. Над ним склонился крупный седой старик в красном тулупе. Он разбирал разорванный труп на куски и бросал их в мешок из плотной ткани в пятнах и разводах, который местами сливался с багровым снегом.
– Санта?.. – неуверенно тихо спросила девочка.
Старик вздрогнул и обернулся. Он вытер мокрые красные перчатки о тулуп, взял мешок и потащил его по снегу. За мешком потянулась размашистая кровавая полоса, как от полной краски кисти, будто художник с небес рисовал красным по белому. Старик подошёл к девочке.
– Здравствуй, Варенька, – сказал он.
В нос девочке ударил спёртый запах железа и корицы. Великан снял перчатки и заткнул их за пояс, достал из внутреннего кармана красно-белую сахарную трость в герметичной плёнке, обвязанную зелёной ленточкой. Протянул её девочке и сказал мягким басом:
– Возьми, Варенька, покушай. А я пока для твоей мамы “подарок” подыщу.
Девочка с жалобным видом взяла сладкую палочку и спросила:
– А ты правда Санта?
– Да, а ты в меня не веришь? – спросил он, спрятав улыбку в густой седой бороде.
– Я всегда верила, а вот моя мама… – и девочка опять захныкала, оглянувшись на маму в луже крови.
– Ну-ну, Варенька, успокойся, попробуй леденец – он очень вкусный! – старик погладил девочку по пушистой шапке. Та поддалась и раскрыла леденец. – Ну вот, другое дело.
Он подтащил мешок к женщине и присел перед ней. Залез обеими руками в мешок и стал активно там перебирать. До девочки донеслось шуршание фантиков, будто мешок был доверху наполнен конфетами. Наконец, он вытащил красный продолговатый кусок мяса в прозрачной подарочной упаковке и бантом с надписью. Протянул девочке:
– Варенька, прочитай, пожалуйста, что тут написано? А то дедушка очки оставил в другой стране.
Девочка уже подуспокоилась. Санта контролировал ситуацию и сейчас поможет маме. Нужно только сначала помочь ему прочитать.
– Мар-гар-и-та, – прочитала по слогам она.
– Ну вот и славно, – старик развязал бант, стянул шуршащую упаковку и положил мыщцу в разгрызанную голень женщины. Мыщца идеально легла в пустое пространство. – Вот так.
– Санта, а что это? – спросила девочка с удивлением.
– Это? “Подарки”, – ответил он и вынул из другого внутреннего кармана иголку с красной нитью. – Один день в году я дарю подарки детям, а в остальные дарю подарки взрослым, хоть они в меня и не верят. Я их не виню, они думают, что выросли. Но они такие же детишки, как ты, только старые.
Великан потрепал девочку по шапке. Та тепло улыбнулась. Он насладился её улыбкой и начал зашивать ногу женщине.
– А где ты берёшь эти ”подарки”? – спросила Варя.
– У тех, кто плохо себя вёл, – ответил ей старик.
Старик зашил ногу и принялся искать в мешке кисть.
– А тот дяденька плохо себя вёл, раз ты у него забрал “подарки”?
– Ой, он очень плохо себя вёл. Он заслужил то, что заслужил, – ответил он, распаковал очередной “подарок” и начал пришивать. Девочка облизывала леденец. Глаза потихоньку закрывались. Она устала.
– Вот так, – повторил дед и убрал швейные принадлежности обратно в карман. – Как новенькая!
Варя проснулась утром в своей постели. С кухни доносились звуки готовки: гремела посуда, хрустели овощи под ножом. Девочка встала с постели и прошла на кухню.
– Уже проснулась, доченька? – мама обеспокоенно носилась по кухне, как фея. – Одевайся теплее. Я вчера забыла печку затопить. Не помню, как добрались домой…
– Мам, так это был Санта! – восторженно воскликнула дочка и засияла от радости, хлопнув в ладоши.
– А не рановато для него? – мама мельком глянула на отрывной календарь на стене. – 4 декабря только.
Варя потопталась на холодном полу и внимательно всмотрелась в мамину лодыжку. На коже виднелся еле заметный шрам в виде хвойной ветви.
– Мам, а ты веришь в Санту, только честно? – спросила девочка серьёзно, нахмурив брови.
Мать на секунду зависла над пышущей паром кастрюлей и задумалась, запечатывая мысли в слова перед ответом:
– Верю, Варя. Я верю, что кто-то наблюдает за нашими поступками и затем воздаёт по заслугам.
Варе понравился мамин ответ. Уже потом, повзрослев, она раздумывала над тем как он звучал: одновременно пугающе и успокаивающе. Но в тот день, она этого ещё не понимала. Маленькая Варя побежала в комнату надевать тёплые носочки. На плите гремела крышкой кастрюля. На окраине деревни возле холма толпились полицейские, криминалисты и местные зеваки. Где-то в одном из душных кабинетов уголовного розыска снимали ориентировку с доски “Их разыскивает полиция”. Дело закрыто. Маньяк растерзан.
— На наш сайт через специальную форму, которая по такому случаю вновь открыта с 15 мая.
Что мне за это будет?
— Победителю/ям будет приз. Денежный.
Денежный — это сколько?
— Призовой фонд конкурса: 30 000 руб. (может быть увеличен по результатам прочтения рассказов).
Как будет распределён призовой фонд?
— Количество победителей мы определим после того, как прочитаем все рассказы. Может, один гениальный автор получит всю сумму, а может, она будет распределена между несколькими равнозначными текстами.
Сколько рассказов можно прислать?
— Один автор может прислать один рассказ.
Какие жанры принимаете?
— Любые. Вот совсем любые. Уместите детектив в 2000 знаков — честь вам и хвала. Автофикшн? Давайте попробуем. Детское — с радостью.
Стихи, можно слать стихи?
— Да, но только если они описывают замкнутую историю.
Можно ли слать ранее опубликованные произведения?
— Если договорные отношения с площадками публикации не запрещают вам этого делать — присылайте.
Мой рассказ больше 2000 знаков. Могу его прислать?
— Можете, но не на конкурс, а для обычной публикации: приём таких рассказов откроется 1 сентября 2024 года. В рамках конкурса рассказы крупнее 2000 знаков с пробелами мы НЕ читаем. Даже 2001 — уже перебор. Все участники должны быть в равных условиях. Знаки мы считаем встроенными инструментами MS Word и Google Docs.
Есть ли ограничения?
— Традиционно, никаких шансов нет у произведений, разжигающих любого рода конфликты (гендерные, этнические, политические и пр.).
(Но сначала просим убедиться, что ответа на ваш вопрос этот пост не содержит:)
Мелким шрифтом:
— По конкурсным рассказам обратной связи не даём: ответим только победителям.
— При загрузке рассказа вам на почту придёт письмо с подтверждением получения. Если письмо не пришло — выложите, пожалуйста, рассказ ещё раз. Если снова не пришло — напишите комментарий под этим постом, разберёмся.
— Со всеми победителями будет заключён договор, позволяющий нам публиковать рассказ на сайте https://prochitano.ru.
Вроде ничего не забыли. А если забыли — допишем 🌸
Ну что, погнали?
Всем уда-а-а-чи!!!
*Ну вот, сноски пошли, точно подстава какая-то.
— Никаких подстав, просто хотим сказать, что в рамках этого конкурса «рассказом» мы считаем любое художественное произведение, несущее ясную идею, замкнутый сюжет или красоту слова, отягощённую смыслом, будь то пьеса, ода, или классическая проза.
- Женщин? - Сергей цепенеет. У него был секс всего однажды, с пьяной однокурсницей. Если это можно назвать сексом, так, пьяная возня. После оба делали вид, что ничего не произошло.
- Да ладно вам. Вы - красивый молодой человек, только ещё не осознали этого, не научились пользоваться своими чарами в полной мере. Хотите, я вас научу? - Вкрадчиво спрашивает Маргарита.
Сергей боится даже смотреть в ее сторону, он вспотел, ощущает себя хуже, чем на экзамене. "Какого ответа она от меня ждет?", - Лихорадочно думает он.
Она не ждет ответа, ответ она знает сама. Просто - это часть любовной игры, но Сергей - слишком неопытен, чтобы это понять. Халат Маргариты сползает с плеч, оголяя чуть больше, чем нужно. Сергей благодарит сумрак, что весьма кстати прячет его горящие огнём щеки. Им обоим есть, что скрывать.
Маргарита поднимается грациозно, лениво, халат падает на пол, следом летит чалма, волосы свободно падают на плечи. Сергей ни жив, ни мертв, бешено стучит в ушах кровь.
- Скажи что-нибудь. - Просит она, но он не в силах вымолвить ни слова.
Маргарита приближается: пантера перед прыжком, садится сверху и накрывает губы Сергея своими.
Сергей просыпается на огромной кровати, шелк белья холодит кожу. Маргарита змеей обвилась вокруг: не вздохнуть. Он осторожно освобождается, подходит к окну. В комнате темно. Сергей отодвигает портьеру: солнечный свет в глаза бьет в глаза.
- Доброе утро. - Она с наслаждением потягивается, ничуть не стесняясь своей наготы.
- Доброе. - Снова смущается Сергей.
- Что тебя гложет, мой мальчик?
- Нннничего, просто мне пора в институт. - Блеет Сергей.
- Брось, какой институт?! - Смеется она. - Можешь туда не ходить, ректора я предупрежу.
- Мама, наверное, меня обыскалась. - Оправдывается Сергей.
- Так позвони ей и возвращайся. Нет ничего лучше секса с утра. – Сергей бросается к разбросанным по полу вещам, долго роется в карманах. - Не заставляй даму ждать. - В ее голосе сквозит нетерпение. Сергей не смеет ослушаться: звонит маме из другой комнаты и спешит к своей королеве.
Его распорядок подчинен ей и сам он, кажется, живёт ей и ради неё. Маргарита тоже идёт на уступки: возвращается в общество, которое некогда покинула без всяких сожалений, лишь бы её мальчик не скучал.
- Марго, это же сам Федорчук. - С восхищением шепчет Сергей. Марго давно не обращает внимания на все эти титулы: заслуги - вот что действительно важно.
- Он, да, старый п а с к у д н и к. - Пыхая сигаретой, подносит к глазам лорнет. - Постарел, лысый совсем стал, протёр, видать, на чужих подушках. - Она царственно кивает, демонстративно отворачивается.
Ссылка на начало в конце
Ради любимого Сержа терпит Марго эту свору шакалов, игнорирует шепотки за спиной, кормит своего мальчика сплетнями, как женщина кормит грудью младенца. Сергею все интересно, он слушает, заглатывает слухи, словно голодный птенец червяков.
- Он же жену свою бросил, оставил после двадцати лет брака, а был такой примерный семьянин, считались образцовой парой. - Шепчет Маргарита в изящное ухо.
Но все когда-то надоедает, Сергей вскоре пресытился.
- А почему ты ещё не готов? Нас же пригласили. - Удивляется Маргарита.
- Не хочу, надоело. Одни и те же лица, одни и те же разговоры. Да и после института устал.
Институт - это единственное место, куда Маргарита не может дотянуться своими щупальцами, а как хочется, так и распирает. Вокруг бедного мальчика столько соблазнов. Она не может сдержаться, нервно набирает его номер. Он не отвечает и не перезванивает.
"Больше не буду звонить". - Обещает себе Маргарита. Выдерживает полчаса, максимум час.
- Алло. - На фоне слышится женский смех, обрывки разговоров, кусочек другой, недоступной ей в силу возраста жизни.
- Ты где? - Спрашивает она, ненавидят себя в эту минуту.
- В институте, ты же знаешь. - Отвечает лениво, тянет слова.
- Скоро будешь?
- Мы после пар пойдём прогуляться. - Снова этот ленивый тон, который так её раздражает. Сергей прекрасно об этом знает. Как и о своей власти над Маргаритой.
Из института приходит не в настроении, задумчивый и отстраненный.
- Что-то случилось? - Беспокоится Маргарита.
Сергей, вздохнув, падает на диван, закидывает руки за голову.
- Что случилось? - Повторяет Маргарита свой вопрос.
- Надоело все. - Сергей переворачивается на бок, отвернувшись от Маргариты.
- Хочешь, поедем куда-нибудь, отдохнём? - Предлагает Маргарита.
- Всю жизнь мечтал побывать на Мальдивах. - Мечтательно произносит Сергей.
- На Мальдивах? - Эхом повторяет Маргарита. Несмотря на народную артистку, Мальдивы - для неё дороги. - Может, в Турцию? - Находится Маргарита.
- В Турцию? - Разочарованно произносит Сергей. - А на Мальдивы никак?
- Нет, Серж, прости. - Маргарита разводит руками.
- Слушай, а почему ты не снимаешься? - Сергей разворачивается к Маргарите. - Может, тебе пластику сделать? - Заметив, что Маргарита меняется в лице, поспешно добавляет: - Нет, ты, конечно, выглядишь хорошо для своего возраста. В смысле, я хотел сказать, слегка подправить только.
Маргариту так ещё не оскорбляли. Она поднимается и скрывается в спальне. "Пластику? Надо же? Чтобы быть похожей на всех этих старух на тусовке? Да у них же уже пупок вместо носа. Ну, уж нет, никогда! Не бывать этому никогда!" Внутри все кипит, Маргарита глубоко дышит, считает до десяти, ничего не помогает.
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.
Он много раз извинялся. Говорил, что не хотел для меня такой участи. Что голод затмил его разум. Не знаю, стоит ли в это верить — я стараюсь просто с ним не общаться.
К счастью, мир огромен. И даже вечные могут избегать друг друга.
Он мог бы выпить меня досуха и бросить тело в канаву. Вместо этого он подарил мне новую жизнь.
Уже двести лет прошло, а я так и не поняла: можно ли назвать это жизнью.
Есть, конечно, и приятные стороны. Мне безумно интересно смотреть, как меняется мир. На моих глазах росли небоскрёбы, люди придумывали всё больше интересных — и пугающих — вещей.
Но интересных всё же больше. Донорские центры, холодильники для крови... И, конечно, интернет.
У меня больше десятка страничек: меняю их каждые пару лет. Обычно они анонимные; люблю просматривать сообщества с теориями заговоров, обсуждать в комментариях, насколько реальны вампиры. Это помогает скрасить бессонные дни.
Но есть аккаунт, в который я выкладываю реальные фото. Неважно, сколько лет прошло — по лицу мне больше четырнадцати не дашь.
Некоторым это нравится.
Каждый день кто-то пишет в личку: выдуманные имена, закрытые аккаунты. Кто-то идёт напролом, другие действуют изящно и умело.
Ну или им так кажется.
Они начинают с невинных вопросов. Какие сериалы я смотрю? Чем увлекаюсь? Какой мой любимый предмет в школе — каждый раз выбираю новый.
Они осыпают меня комплиментами. Говорят, что я «совсем не похожа на сверстниц». Или «веду себя не как ребёнок».
Однажды мне написали, что у меня «мудрая, старая душа». Я смеялась на всю квартиру.
Не хочу думать, что эта тактика работает на других девочках. Реальных девочках, к которым они подбираются всё ближе, кружат рядом, как стервятники или акулы. Хотя это слишком щедрое сравнение.
Стоит извиниться перед животными.
Они просят прислать фото — и я соглашаюсь. Умоляют о встрече — я снова не против. Старательно делаю вид, что хочу сойтись с взрослым, умным мужчиной, который увидел во мне не просто девчонку.
Подозреваю, в такие моменты они пускают слюни на клавиатуру.
У меня есть полный холодильник донорской крови, но ничто не сравнится со свежей едой. Все эти мужчины, они думают, что заполучили добычу. Мнят себя охотниками, хищниками.
Они ещё не знают,
что единственная хищница тут — я.
119/366
Одна из историй, которые я пишу каждый день - для творческой практики и создания контента.