Я уже работал журналистом. Мне было 27 лет. Постоянной работы у меня не было, я в основном перебивался случайными заработками, как внештатный сотрудник. В начале августа мне повезло, как я тогда подумал. Редакция «Звезды» заказала мне интервью с Доктором Капланом. Он в то время был в центре внимания, благодаря своим статьям по узкой тематике, но идеи были довольно смелые и это вызвало резонанс. Серьёзный ученый, с докторской степенью, который вел довольно уединённый образ жизни и не давал интервью, всё же согласился, а выбрал не опытного журналиста, а молодого начинающего, да и от темы науки я был далёк, писал в основном, что придётся. Всё было оговорено, и я поехал в загородный дом семьи Каплан, чтобы побеседовать с Доктором, написать статью и оформить интервью. Дом стоял в стороне от поселка. На станцию за мной приехал автомобиль. Я пытался задавать вопросы водителю, но он отвечал односложно, и я понял, что получить случайно, какую-то интересную информацию у меня не получится.

Когда я добрался до места, было уже вечернее время, сумерки. Дом оказался большим, раскинувшееся на два крыла, здание в стиле арт-нуво, красиво вписывалось в окружающие его деревья. Крыльцо, большая дверь с витражом.

В холле полумрак, все оформлено в стиле того же арт-нуво, большие горшки с растениями. В глубине холла стояло что-то похожее на маленькую стойку, подобные встречаются в уютных гостиницах или домашних пансионах. Я подошел. В начале мне показалось, что за стойкой сидит девушка, но это оказался молодой человек лет, на вид, 23. Из-за освещения белесой настольной лампы, его застывшее лицо казалось пугающим. Светлые волосы, которые не видели ножниц, не меньше года - безжизненными, а, словно потусторонние, бледно-голубые глаза, что сразу же уставились на меня, ничего не выражали. Белая рубашка, на шее висел на цепочке ключ.

-Могу вам чем-то помочь?

Я огляделся. Вопрос был явно адресован мне, но лицо человека за стойкой оставалось застывшим.

Я переспросил:

-Что?

-Могу вам чем-то помочь?

Мне стало жутковато, признаюсь. Голос мог быть, как высоким мужским, так и низким женским. Что-то было в этой фигуре за стойкой неестественное. Я растерялся и пытался сообразить, что происходит.

Мой странный собеседник двигался плавно и неспешно:

-Вы, Антон Майер? Журналист?

-Да… Что происходит?!

Я смотрел, во всё так же ничего не выражающие глаза, они не моргали. Это лицо, бесспорно красивое, но оно пугало, ибо застыло в состоянии спокойствия и умиротворения, словно раз и навсегда! Это какая-то маска? Почему этот человек в маске? В меня начал постепенно проникать страх, такой тихий, но сковывающий. Внутри меня словно натягивалась пружина, понимаете? Еще немного и она выстрелит.

Позади послышался смешок. Оглянулся. У боковой двери стояла девочка лет 13. Она совершенно спокойно реагировала на меня и странного человека за стойкой. На ней был хлопчатый сарафан до коленок. Тонкие ручки она переплела на груди. Внизу такие-же тонкие ножки, волосы собраны в две жидкие косички, большие карие глаза выражали презрение. Они были посажены далеко друг от друга, а узкий широкий рот искривляла неприятная улыбка, она была похожа на дерзкого лягушонка, как тогда подумалось мне. Она хмыкнула:

-Ты - дурак?

-Что? – переспросил я.

Она снова бросила в меня смешком и передразнила:

-«Что происходит?». Это Кай! Кай – кукла! – она небрежно вытянула руку и шлёпнула по выключателю на стене позади, ожила люстра.

Я обернулся к Каю. По другую сторону стойки человек… нет, это была большая шарнирная кукла. Кай встал и положил руку на стойку, подвинув ко мне листок, исписанный аккуратным, каллиграфическим подчерком:

-Я – Кай. Секретарь Доктора Каплана. Вот расписание Доктора на завтра, там отмечено, когда вы сможете с ним пообщаться по своему делу, беспокоить в другое время, я вам настоятельно не рекомендую.

Последняя фраза прозвучала особенно тяжело и настойчиво. Я машинально взял листок, Кай плавно опустился на своё место и стал водить пальцем по строчкам в какой-то раскрытой примерно на середине книги. Бледное, матовое, фарфоровое лицо было неподвижно, но стеклянные, пугающее глаза двигались, следя за пальцем. Я выдохнул с облегчением. Кукла!Конечно! Максимально реалистичная и жуткая кукла.

Я снова обернулся к девочке. Она рассмеялась:

- Это дедушкин болван! Ты привыкнешь.

Я размышлял, что «всему должно быть логичное объяснение, я просто не владею вопросом». Решил представиться нахальной, не симпатичной девочке:

-Меня зовут Антон Майер, я по поручению редакции «Звезды», взять интервью и …

Она не дослушала меня:

-Это не интересно.

Развернулась и скрылась за оливковыми шторами, обволакивающими боковую дверь. Кай снова встал:

-Я проведу вас в комнату.

Он вышел из-за стойки и протянул руку, я автоматически отдал свой дорожный саквояж, мне показалось, что эта хрупкая фигура должна рухнуть под его тяжестью, но Кай с легкостью нёс его, не разгибая локтя, я следовал за ним. Отведенная мне комната оказалась гостевой спальней на втором этаже. Секретарь сообщил, что через час мне подадут ужин сюда и он настоятельно не рекомендует мне выходить до завтра. В моей комнате есть дверь в туалетную комнату. Если мне что-то понадобится, нужно просто нажать на кнопку у двери и подождать, ко мне придут.

Я решил просто следовать указаниям. Когда шёл за куклой, пытался понять, как это работает? Что за механизмы спрятаны внутри этого творения, как звучит голос и это не просто фразы, выстроенные в определённом порядке… или я ошибаюсь. Возможно кто-то управляет этим механизмом на расстоянии, говорит в микрофон или мне прокручивают запись? Если прислушаться при движении Кай издавал звук, похожий на то, как звучит стеклянная притертая пробка от аптечной бутыли.

Как только закрылась дверь, я бросился к саквояжу, достал бумагу, ручку и стал записывать всё, что увидел, стараясь не пропустить ни малейшей детали. Благодаря этому, я могу поведать вам эту историю столь подробно. Меня охватил ажиотаж. Если сдобрить статью такими интересными подробностями, это будет отлично продаваться. Конечно читателей «Звезды» больше заинтересует кукла – секретарь, чем рассуждения Доктора Каплана о предмете его научных трудов.

Примерно через час, в комнату постучались, и женщина средних лет прикатила столик. Под клошем меня ждал скромный, но достаточно калорийный и вкусный ужин. Женщина выглядела совершенно обычно, в форменном платье горничной. Она улыбалась, поприветствовала меня и пожелала приятного аппетита, столик стоило выкатить в коридор, если я не хочу, чтобы меня беспокоили. Про этот нюанс, было сказано особо настойчиво.

Утром я

все так же сидел в своей комнате и ждал, когда за мной придут или принесут завтрак. Однако, меня распирало любопытство. Я изучил расписание на листке. С 7 до 9 утра Доктор проводит время «в своём кабинете» и я могу к нему зайти. Отлично. Взял блокнот, карандаш, подошел к зеркалу. Я решил, что молодой человек, которого я там увидел, в летних бежевых брюках, аккуратной рубашке, с тщательно причесанными, пару дней как подстриженными на модный лад волосами, выглядит вполне уверенно и серьёзно, он вполне готов ко встрече с Доктором Капланом.

Я вышел, честно говоря, меньше всего я хотел встретить Кая. Мне к тому времени вообще стало казаться, всё случившееся наваждением или игрой моего уставшего к вечеру мозга. Ночью я перебирал различные теории, пытаясь понять, как «это» работает. Занимаясь своей профессией, я часто сталкивался с провокациями, мистификациями и прочим, что устраивают люди, чтобы привлечь к себе внимание. Возможно этот «секретарь» лишь уловка и ряженная в костюм куклы девушка, ведь фигура Кая была довольно тонкой, и кто-то вроде меня, там поместился вряд ли. Я разоблачу это и получу свой профит. Из записки я знал, кабинет на первом этаже - вторая дверь слева. Место у стойки в холле оказалось пустым.

Постучал, подождал немного и открыл дверь. Признаться, этого я увидеть не ожидал. Сразу вцепившись взглядом в происходящее. Слева массивный рабочий стол. На нём, с дальней от меня стороны, верхней частью, от поясницы располагалось «тело» Кая. Комок светлых, спутанных волос на другом краю. Макушки и затылка не было, голова похожа на большую чашку. Стоявший за столом мужчина, полностью погрузил руку внутрь, сосредоточенно там возясь, он резко обернулся, одновременно жуткие глаза Кая уставились на меня, после он перевёл взгляд на Доктора и снова на меня. Я, растерявшись, издал какой-то звук. Мужчина вытащил руку и указал мне на дверь: «Подождите в холле!». Больше всего мне хотелось увидеть, что там внутри, что припрятано в недрах этого фарфорового сосуда…

Там было совершенно пусто! Тончайшие фарфоровые стенки пропускали свет, и я отчетливо разглядел пус-то-ту! Рядом на столе не было инструментов, деталей механизма, только бумаги и канцелярские принадлежности. Это поразило меня. Я резко закрыл дверь и шагнул в сторону. Стоял, глядя перед собой, и не понимая, что делать дальше. Не знаю сколько времени прошло, открылась дверь и вышел Кай. Он приветственным жестом пригласил меня войти: «Доктор ждет вас, пожалуйста.» Я разглядывал эту руку, состоящую из нескольких десятков элементов, идеально притёртых друг к другу. Кисти двигались плавно, немного артистично, словно передо мной ловкий фокусник и стоит ему ещё раз двинуть пальцами и на ладони появится монета или червоный туз. Кай склонил голову на бок: «Вы войдёте?».

Стоит признаться, вам и самому себе, сегодня Кай не казался мне столь пугающим, тут больше начинал разрастаться интерес. Тогда я думал так: «Это фокус, трюк, который я обязательно разгадаю!». Я воспринимал происходящее, как вызов, благодаря своей юношеской горячности.

Доктор, в противовес моим ожиданиям, был в хорошем расположении духа, пригласил меня присесть в кресло. Я извинился, что, постучав, не дождался приглашения. (Я вам признаюсь, я и не собирался его дожидаться, тогда я только изучал приёмы и уловки, чтобы выуживать информацию, собирать малейшие крупицы сведений, как ушлый репортер. Я рассчитывал что-то увидеть, и я увидел.)

Доктор смотрелся человеком уставшим, возможно его мучала бессонница, возможно работал допоздна. Бледный, с каким-то сероватым тоном в лице. Испанская бородка и редкие волосы на голове захвачены сединой почти полностью. Он был в халате. Мы обменялись приветствиями и познакомились. Я готовился, перед поездкой сюда, читал всё, что мог найти об этом человеке, его работе, семье. Признаюсь, даже пытался вникать в научные статьи, но меня почти сразу клонило в сон, я почти ничего не понимал. Постарался подготовить список вопросов, чтобы не теряться. Этот список тогда был у меня в блокноте.

Доктор Каплан уселся и принялся возиться с трубкой:

-Не думайте, молодой человек, что увидели что-то… - он задумался. – Сегодня утром Марта, моя внучка, я так понимаю, вы уже познакомились, так вот, Марта запустила в Кая шариком от подшипника, надо же так случиться, она разбила его глаз. Я просто поставил новый из оставшихся. (он вздохнул) Они не ладят. Кай и Марта. (Я понимающе кивал.) Вы просто стали свидетелем, как я вставил Каю новый глаз. Я вам это рассказываю, потому, что понимаю, что все ваши мысли будут заняты тем, что вы увидели, а не работой. Верно?

-Верно. – пришлось согласиться мне.

Доктор раскурил трубку. Снова стал говорить:

-Давайте пока отставим все наши вопросы-ответы, просто пообщаемся. Скоро нас позовут на завтрак, после, можно и заняться интервью. Вообще, мне подумалось, что вы могли бы пожить тут несколько дней. Как вам такое предложение?

Я согласился. Думаю, вам не нужно объяснять почему? Причин была масса.

Расскажу про

завтрак. По известной вам причине, мне не сложно восстанавливать события. Столовая оказалась просторной и светлой комнатой в левом крыле. Когда мы вошли, там было пусто. Я сразу обратил внимание на большой портрет на стене. На нем была изображена молодая женщина, сидящая на стуле. Сдержанная поза, красивое, умиротворённое лицо, однако, художнику удалось передать в её глазах какую-то искру, дерзость, характер и внутреннюю силу. Доктор подошел ко мне: «Это портрет моей супруги. Она прожила всего 37 лет. Рано ушла, оставив мне двух детей и светлейшие вспоминания. Моя супруга была удивительным человеком, поверьте.» Я кивнул: «… она была скульптором, её работы хвалили…» Доктор вздохнул и устало улыбнулся: «Да, она была не просто творцом, она была великим фантазёром! Иногда говорила, что постигла таинства алхимии, иногда, что феи раскрыли ей свои секреты, иногда, что во снах бывает в других мирах и путешествует по звёздам. Она была прекрасна и неповторима. Кай – это её работа. Это удивительная причуда моей любимой…»

Я присел на стул:

-Это поражает воображение. Очень тонкая работа!

-Да, тонкая и хрупкая! Пока есть возможность, можно заменить разбитый глаз или треснутое колено, но в прошлом году мой сын неудачно передвинул кресло и раздавил Каю палец на ноге, а заменить его не чем. Заказать у другого мастера? Будет ли польза от детали, сделанной без того, что вложила в него она? И это раскрыть сам факт существования Кая, понимаете?

-Вы не боитесь, что показали его журналисту? – усмехнулся я.

Доктор улыбнулся в ответ:

-Вам? Нет. Я наводил о вас справки. Кай с нами уже 16 лет. Он моя память…о ней, о её мечтах, фантазиях, безумных идеях, секретах. Он – некое вместилище её наследия.

-Но внутри фарфоровых кукол пустота…простите.

Доктор усмехнулся:

-Вы слишком молоды. «Нечто» можно заполнить самым светлым, что есть в человеке, для избранных – это будет «вместилище», прочие увидят пустоту. Человек, который ухаживает за садом, вкладывает в него своё светлое, что есть в душе. Когда он уходит, для близких теперь это память, часть наследия, то самое вместилище. А просто для прохожего – аккуратно высаженные деревья.

Я вернулся взглядом к портрету. Глаза супруги Доктора Каплана были расставлены чуть дальше от переносицы, чем того требовали классические каноны красоты, но это делало её образ немного сказочным и потусторонним. Какой-то русалочий взгляд. Я спросил: «Ваша внучка, Марта, она похожа на вашу супругу?». «Да. Марта просто неуправляемый дерзкий чертёнок! Но не дайте ей обвести себя вокруг пальца, она не по годам умна. – Доктор задумался, - Она своеобразная. Красота бывает разной…»

Я знал, что с доктором живёт его сын Роберт 22х лет и дочь Ева 31го года, с ребёнком, Мартой, честь познакомиться с которой, мне выпала в самом начале. Первым к завтраку появился Роберт. Увидев меня, он удивился. Сразу за ним вошла его сестра и «дерзкий чертёнок». Марта уселась за стол. Доктор представил меня. Похоже о моём пребывании в доме брат и сестра не знали. Мы расселись, подали завтрак.

Ева выглядела, как человек «себе на уме». Интересная женщина, похожая на мать, но в ней не было той русалочьей таинственности. Роберт, внешне, был больше похож на отца. Честно скажу, мне было бы сложно представить этого молодого человека за изучением книг, за работой в мастерской или лаборатории, а вот играющем на бильярде или выпивающем в баре, в шумной компании, с лёгкостью.

Ева спросила меня:

-Антон, какое издание вы представляете?

-«Звезда».

-Странно, не помню, чтобы там выходили научные статьи, больше светская хроника…

Роберт обратился к отцу:

-Как ты? Паршиво выглядишь.

Неожиданно голос подала Марта:

-Когда дедушка умрёт, Кай достанется мне!

Роберт бросил в неё комочком хлеба:

-С чего бы это?

-Кай – кукла, а я - ребёнок! Дурак, это же очевидно!

-Ты в первый же день разобьёшь ему голову камнем!

Ева хлопнула ладонью по столу:

-Прекратите нести чушь! Оба! Прости, папа.

Однако, все посмотрели на меня. Мне стало неловко. Ева продолжила:

-В четверг к нам вернётся Мари-Жизель, Марта возобновит занятия французским и фортепьяно.

Марта скривилась, высунув язык, словно ей предложили съесть, что-то отвратительное. Роберт мстительно рассмеялся:

-Эта суровая мадмуазель присмотрит за Мартой, чтобы она не болталась без дела, а то, я вчера снова видел, как она слоняется у дальней калитки.

Ева нахмурилась:

-Тебе запрещено там гулять. (Обернулась ко мне) В глубине сада есть калитка, она выходит на обрыв, внизу камни и река, можно оступиться, вам тоже не советую там гулять.

Я поблагодарил, отметил, указав на портрет, что их мать была красивой женщиной, поинтересовался, где она в основном работала. Ева сказала, что мастерская тут, в левом крыле и предложила устроить мне небольшую экскурсию. Я согласился.

Вошел Кай, на нем были тёмно-серые брюки и жилет, белоснежная рубашка, манжеты поблёскивали золотыми запонками. Все вещи подогнаны безупречно. Он извинился и занял место около Роберта, тот усмехнулся:

-Всё утро наряжался и опоздал?

Ответил Доктор:

-Кай выполнял моё поручение.

-У твоего секретаря, в последнее время, слишком много поручений.

Ева сочла нужным мне пояснить:

-Лиза, наша горничная, присматривает за гардеробом Кая. Бывает переодевает его по два раза на день. Причёсывает, протирает…

Роберт продолжал цепляться:

-Старая дева играет в куклы, ничего удивительного. По вечерам приходит, уложить его спать. – он ёрзал на месте и говорил так, будто рассказывает что-то смешное. – Кай даже не спит! Просто лежит всю ночь и пялится в потолок. Жу-уткое зрелище!

Я попробовал себе это представить, да, жутковато, наверно. Ева не смолчала:

-И Кай, и Лиза, в отличии от тебя, заняты чем-то полезным весь день.

Перед Каем стояла полная тарелка, он взял в руку прибор и «ел», подобно тому, как дети кормят кукол. Просто подносил ложку ко рту и возвращал обратно, снова и снова. Тоже происходило со стаканом. Ни у кого это не вызывало удивления. По моим тогда рассуждениям, Кай вряд ли хотел казаться человеком, он вполне осознавал и принимал свою сущность, скорее ему больше хотелось быть частью семьи, участвовать в совместном приёме пищи.

Подали кофе. Кай обратился к горничной и попросил передать на кухню, что сегодня очень вкусный завтрак. У меня это вызвало улыбку. Доктор поглядывал в мою сторону, подметил реакцию и тоже улыбнулся. Марта проворчала:

-Враньё… Чтобы есть, нужно пользоваться ртом.

Кай ответил ей:

-Чтобы судить других, нужно пользоваться мозгом.

Марта вскочила с места и запустила в куклу пиалой с мёдом, он успел выставить вперед руку. Раздался звук удара, медовые брызги разлетелись в стороны. Ева вскрикнула:

-Марта, отправляйся к себе! Ты сегодня невыносима!

Девчонка вскочила и убежала прочь. Кай вытирал руку салфеткой:

-Похоже я лишился пальца…

Доктор вздохнул:

-Снова…

Все смотрели на меня. Я чувствовал себя неловко, словно я - пугало, которое нацепили на палку, чтобы вороны имели хоть какие-то ограничения.

У меня уже стёрлось чувство новизны и какого-то природного страха, в отношении куклы, однако, всё равно, это было странно, и я всё время цеплялся взглядом. Я не воспринял его как «подделку человека», скорее созданный художником образ, ожившее полотно. Наблюдая, как кукла общается с Лизой, я отчасти понимал природу её заботы. Старания этой женщины, наверняка, были оплачены благодарностью, а для одинокого человека, это утешение.

Что я увидел

в мастерской. Это было просторное помещение, оборудованное несколькими небольшими печами, гончарным кругом, на полках стояли формы, аккуратно разложены инструменты, впрочем, я ничего не понимал в подобном. Книги, наброски, выполненные акварелью этюды. Комната была наполнена атмосферой вдохновенного созидания. Ева указала на массивный шкаф.

-Шкаф под замком, простите. Там запасные части для Кая, если можно так выразиться, ключ он носит на шее, от этого зависит его целостность, а возможно и жизнь. - она улыбнулась. – Кай бывает крайне неосторожен. Знаете, я считаю, что он уникален, как что-то, что способно перевернуть мир, удивлять, заставлять поверить в самые невероятные вещи. Возможно, если бы учёные смогли получить доступ… представляете, какая бы открылась перспектива в области протезирования? Но отец много лет скрывает его.

Она заглядывала в мои глаза, ища там понимая. Я кивал, чтобы показать, что всецело на стороне собеседника, мне хотелось получить ещё больше информации. Однако, Ева ловко перешла на разговоры о медицине, своих трудах, как мецената, одной из клиник. Вернуть её к разговору о Кае, у меня не получалось.

Закончив осмотр, я направился в кабинет к Доктору Каплану, чтобы всё же начать работу над интервью. За стойкой, как и вчера вечером, сидел секретарь. В одной руке он держал книгу, указательным пальцем другой водил по страницам. Я спросил, могу ли я войти. Он встал и сообщил, что Доктор отказал мне в визите. Из-за штор послышался голосок Марты:

-Кай – болван! Он не умеет читать, просто водит пальцем по одной и той же странице!

Сразу же раздался топот убегающего бесёнка. Кай открыл книгу:

-Это 267 страница, когда вы приехали, я был на 93, кажется…не неловко, я хмурюсь.

-Я вам верю.

Хотя, откровенно говоря, не знал, что думать по этому поводу. Не буду исключать, что Кай читает, также, как спит и ест.

Он закрыл книгу:

-Впрочем, это другой роман. Я ошибся. Я улыбаюсь.

-Улыбаюсь? – переспросил я.

-Да, я не могу выражать эмоции лицом и, если я считаю важным что-то донести, озвучиваю их.

Я извинился, что отнял время и сообщил, что планирую пребывать в своей комнате, пока меня не позовут. Мне было нужно зафиксировать на бумаге всё увиденное и мои соображения по этому поводу. Информация накапливалась.

Обед мне принесли в комнату, ужинал я там же. Это показалось мне странным. Нужно было выйти и изучить обстановку. Сидя в своём углу, я вряд ли разберусь с этой головоломкой.

Я вышел прогуляться.

В доме было пусто, отправился в сад. Все фонари отключены, кроме одного, у самого входа. Прошёлся тропинкой вдоль ряда маленьких туй, за ним стоял столик и кресла из лозы, в одном неподвижная фигура секретаря. Я остановился, наблюдая за ним.

- Я отношу себя к разряду изящных вещиц. –голос Кая прозвучал иронично.

Мне было не ловко:

-Простите, я просто…

-Понимаю, вы рассматриваете. Я бесподобен. Это всего лишь значит, что подобных мне нет, не принимайте, как заносчивость, я просто осознаю силу вашего любопытства.

Я старался, но не мог перестать разглядывать куклу. Кай плавно поднял правую руку и показал мне ладонь:

-Мой палец… его сегодня заменили. Считаю это преимуществом, не находите?

-Да, сложно не согласиться. – я присел в соседнее кресло, было прохладно и пришлось воспользоваться лежащим рядом пледом. – Мы можем поговорить?

Кай кивнул:

-Конечно. Какую тему вы предпочитаете?

-Вы можете говорить на любую заданную тему?

-Не стоит воспринимать меня, как развлечение. Я не радио, не журнал и не чревовещатель из цирка. Просто, мы мало знакомы и мне сложно предположить, что вам еще интересно… кроме меня, конечно. Я улыбаюсь.

Знаете, это было странно, что он постоянно озвучивал свои эмоции. Даже, не так, странно, что он вообще их испытывал, понимаете? Это как в кино, (вы ходите на сеансы?) смотришь сцену, а потом появляется текст диалога на экране, но мозг, каким-то образом совмещает это. Он был прав, глупо обсуждать в такой ситуации погоду или политику, когда подобный собеседник, возможно никогда больше не будет сидеть рядом с вами.

Я спросил:

-Если вы не считаете себя развлечением, то кем?

-Можно перейти на «ты», так будет лучше (я кивнул), а отношу себя к разряду изящных вещиц. Ты невнимателен. – Он склонил голову немного на бок и свет большого фонаря на входе в сад отразился в стекле глаз, небольшими вспышками.

-Расскажи о себе что-то неожиданное. - Попросил я.

Кай запрокинул голову вверх. Мы сидели молча некоторое время. Он обернулся ко мне:

-Я снашиваю пару туфель за семь месяцев.

Честно вам скажу, такого откровения не ожидал и мне ЭТО было не интересно:

- Не стану скрывать, меня больше занимает, как всё это устроено, двигается. Что приводит в движение отдельные части.

-Я могу ответить, это просто. Чудо.

-Чудо?

-Чудо. Ничего сложного, никакого механизма, крошечной паровой машины или припрятанных нитей.

Я рассмеялся:

-Прости, но это сложно воспринимать серьёзно. Я не верю в чудеса, магию, проклятия египетских пирамид.

Кай встал и медленно расстегнул пуговицы на рубашке: «Хотите убедиться?»

Конечно я не мог упустить такой шанс. Тут же отбросил плед и встал так, чтобы не загораживать свет от садового фонаря. Торс состоял из трёх крупных частей. Край верхней повторял край грудной клетки. Я протянул руку: «Можно?» «Да, но будь аккуратен.»

Я коснулся груди. Холод, как может быть холодна, забытая в саду вечером чайная чашка. Провел пальцами вверх, к шарниру, на котором крепилась голова. Спустился вниз. Ключ, висящий на цепочке оставил на «теле» едва заметные царапины. Всё это время глаза Кая внимательно следили за моими пальцами, дойдя до края, я замешкался, но всё же просунул указательный палец под «рёбра». Кай немного прогнулся, чтобы зазор стал шире, и я смог просунуть его дальше.

-Антон, ты у меня внутри, это забавно.

-Там пусто… «просто аккуратно посаженные деревья».- я усмехнулся, цитируя Доктора.

Кай кивнул, склонил голову на бок, разглядывая меня. Я убрал руку, продолжая изучать белёсые детали, которые, по непонятной мне причине, не просто держались вместе, но и двигались, жили, понимаете? Я трогал это создание, я видел в близи сделанное очень детально тело, смотрел в стеклянные глаза. Сейчас при таком освещении было заметно, что они едва уловимо отличаются по цвету. Как только он становился неподвижным, появлялась какая-то красота и гармония, это было похоже на произведение искусства, но стоило двинуться и мозг начинал протестовать. Так недолжно быть, тут что-то не так, а значит, это опасность. Я принюхался, поймите меня верно, я в тот момент исследовал, мне было интересно всё. Пахло мёдом, что немудрено после происшествия за завтраком, больше ничего. Кай двинул плечами, рубашка соскользнула, и он поймал её внизу рукой, повернулся ко мне спиной:

-Сзади будешь смотреть?

Я положил руку на плечо кукле и стал спускаться в низ, надавливая, отпуская, стараясь что-то нащупать, осознать истинную прочность конструкции. Оказалось, торс состоит не из трёх, а более частей. Кай обернулся, я отметил, что его голова поворачивается назад, едва ли больше, чем моя. Он сообщил:

-Я сделан очень подробно. Тебе интересно?

Я отступил:

-Пожалуй хватит…

-Это не проблема, хотя я и показываю себя кому-то, вне семьи, в первый раз.

-Не стоит. Я понял, что… ничего не понимаю.

Кай надел рубашку, похоже застёгивать такие маленькие пуговицы он не мог:

-А вот так чувствуется, когда трогаю я. - провел ладонью по тыльной стороне моей руки, я поймал её и «взвесил» на своей (легче, чем я думал):

-То есть, у тебя есть ощущения с...

В тишине резко что-то хрустнуло, я обернулся. Из-за куста сирени вышла Марта, у неё в руках была сломанная веточка. Она улыбалась всё той же неприятной улыбкой:

-Дед запрещает трогать куклу. Ему даже запрещено выходить.

Я ожидал, что Кай смолчит, но он вытянул руку и пояснил:

-Это была моя затея.

-Ты думаешь, я ребёнок и ничего не понимаю?

-Ты ребёнок, когда тебе это выгодно, а когда не выгодно, нет.

-Ты тоже дурак, только, когда это выгодно!

Она фыркнула, вероятно хотела уйти, но передумала. От дома к нам шла Ева, она была настроена решительно. Вероятно, Марта снова что-то натворила. Я подумал, что сейчас состоятся сцена, свидетелем которой я бы не хотел стать. Направился к себе.

Утро стало началом

событий, что добавят этой истории иных красок. Я проснулся, привел себя в порядок, затем пересмотрел записи, подправил, добавил некоторые нюансы. К завтраку меня не звали, и я спустился сам. В гостиной на диванчике сидела Ева. Я поприветствовал её и спросил, не случилось ли что. Похоже Ева злилась, но была расстроена:

-Куда-то запропастилась Марта! Я не могу её найти. Вы не думайте, что тут такое происходит постоянно, просто в доме посторонний, в первый раз, и, вероятно, она старается привлечь к себе внимание, а всё внимание, конечно, достаётся Каю…

Я сказал, что понимаю и отношусь с уважением к чужой частной жизни. Ева поблагодарила. Доктор сегодня неважно себя чувствует и к завтраку не выйдет, да и мне отказано в интервью на этот день. Пришлось смириться.

В комнату вошел Роберт, у него в руках была большая коробка. Он небрежно бросил ее на сидение дивана около Евы. Как-то саркастически рассмеялся:

-Всё! Искали Марту, нашли болвана.

Ева вскрикнула. Я встал с места, и тоже заглянул внутрь коробки. Это было похоже на груду простых черепков, руки, ноги, тело, голова, все расколото на отдельные кусочки и просто свалено в коробку, неподвижно и пугающе.

Роберт откинулся на спинку диванчика:

-Скорее всего Марта таки его прикончила и прячется. К обеду выйдет, не переживай.

Ева с ужасом смотрела на содержимое коробки. Я признаться тоже был в замешательстве. Она тронула рукой какой-то обломок:

--Откуда ЭТО!

-Нашёл под балконом у правого крыла, она скорее всего столкнула его. Как? Возможно попросила наклониться вперед, что-то рассмотреть, я не знаю, она сообразительная, чертовка. А Кай… назовём это «излишне доверчив», - он наигранно вздохнул. – был. Однако, всё! Кончилась сказочка. Болван превратился в груду мусора. Возможно Марта не думала, что он настолько придет в негодность.

Он порылся в коробке, вытащил кусок с почти уцелевшим фарфоровым ухом, сделал вид, что кричит в него:

-Кай? Ты меня слышишь? Кай?

окончание:

«Причуда супруги Доктора Каплана»(окончание.2ч)

Гидом был Карим. Высокий, стройный, с аккуратной бородкой и пронзительными глазами. В первые минуты он казался чуть отстранённым — будто всё уже видел, всё знает и ничему не удивляется. Но стоило нам начать переодеваться, как он начал шутить. Не навязчиво — тонко, по делу.

— У кого шланг болтается — тот не ныряет — бросил он в сторону Санька с лёгким египетским акцентом.

Мы засмеялись. Санька поправился. Карим кивнул с серьёзным видом:

— Так лучше — больше воздуха оставайся!

Он провёл короткий брифинг, описал маршрут, указал глубину и основные точки:

— Мы заходить лагуна. Потом идти-идти, песок мягкий, вода тёплая. Дальше — каньон. Там — быть аккуратно. Руки к себе, не касаться стенки. Всё понятно, да?

Тон его изменился. Шутки ушли. Осталась только собранность. В воде Карим становился другим. Он не давил, не строил из себя командира — но его уверенность была ощутима. Даже Костик, обычно колкий, просто кивнул.

Мы зашли в воду по мягкому песку. Лёгкий прибой, прозрачная вода. Под ногами мелькали мелкие рыбки, будто приветствуя нас. Проплыли немного вдоль берега — и остановились.

Сначала мы ничего не поняли. Под нами было просто ровное дно. Песок, кораллы, редкие камни. Лагуна как лагуна. Но вдруг мы заметили — пузыри.

Они не падали сверху, не всплывали из наших регуляторов. Они вырывались прямо из дна. Из-под песка, из-под кораллов, из щелей в грунте. Местами — как тонкие струйки, местами — как мини-гейзеры. Белые, чистые, чёткие. Вырвались и уходили вверх.

Мы застопорились в воде.

А потом поняли — мы стоим над каньоном.

Он был скрыт. Его не было видно — кораллы и песок прикрывали его, как будто сама планета стыдилась своей раны. Но внутри — он дышал. Прямо под нами. Пузырьки — это был его выдох. Тихий, ритмичный, живой.

Казалось, будто земля сама говорит: «Я здесь. Я помню. Я зову.»

Мы начали спуск.

Свет уходил. Цвета становились гуще, плотнее. Пространство сужалось, обволакивало. Всё вокруг — как в другом мире. Мы входили в него, в это дыхание, в его ритм.

На тридцать шестом метре я завис. Подо мной — тень. Надо мной — пузырьки, струящиеся вверх. Внутри — тишина, давящая и густая, как сироп.

Карим подплыл сбоку, посмотрел мне в глаза. Показал знак — «всё в порядке?»

Он проверял. Не схватил ли меня азот. Не отключился ли я в этой тишине.

Я ответил «всё ок». Хотя сам не был уверен: это азот? Или просто заколдованность моментом?

Вдруг из глубины навстречу нам пошла группа технарей. Серьёзных. Спарки, по два баллона за спиной, ещё два — по бокам. Лампы, камеры, длинные ласты, маски с накладками. Они двигались медленно и строго. Ни одного резкого движения, никакой суеты. Только точные, выверенные движения, как будто они не плыли, а выполняли операцию.

Мы разошлись с ними в каньоне, как с космонавтами. Они — в свой мир. Мы — в свой.

Через минуту пространство сузилось. Стены сдвинулись. Свет почти исчез. Воздух стал плотнее. Я стал глотать его чаще, плечи напряглись. Паника подкралась незаметно.

Макс подплыл сбоку, дотронулся до плеча. Его глаза были спокойны. Он показал рукой: «Дыши. Я рядом.»

Я кивнул. И начал дышать медленно, размеренно.

Через минуту мы вышли наружу. Свет ударил в маску. Мир снова стал светлым. Вода — лёгкой.

После дайва мы просто сняли баллоны, посидели на камнях, попили чаю. Все молчали. На лице у Костика читалось: «вот это да». Санька покивал:

— Эти пузырьки... это как мысли. Если держать внутри — лопнешь.

Мы рассмеялись.

Нас отвели в маленький ресторанчик у моря. Подушки, деревянные столы, чай в крошечных стаканах. Мы ели хумус, лепёшки, рыбу с рисом. Всё было очень простым. И очень настоящим.

Карим сидел с нами. Попивал чай, смотрел вдаль. Потом сказал тихо, почти себе:

— Этот каньон... он разный. Сегодня — вот такой. Завтра — другой. Но всегда он...

Мы замолчали. Потому что так и было.

Он встал, хлопнул в ладони:

— Всё, ребята. Отдых есть. Теперь — Голубая Дыра. Пятнадцать минут едем. Готовим ласты!

Автобус остановился за триста метров от точки. Все начали развешивать костюмы, проветривать гидрики. А я… просто пошёл. Один. Не говоря ни слова. Мне нужно было дойти до скалы.

И когда я подошёл, увидел их. Таблички. Имена. Фотографии.

Плавники, оставленные на память.

«Барбара Диллинджер. 1973–1999»

«Юрий Липски. 1977–2000»

И ещё десятки.

Каждое имя — как маленькая боль. Без слёз, без истерики. Просто — правда. Голая. Настоящая. Вода не шутит. Она зовёт. Она красива. Но она — судья. Без пощады.

Я стоял там, пока не смог уйти вспоминая легенду когда-то увиденную на ютуб...

Давным-давно, ещё до того как на берегу появился Дахаб, у самого обрыва в бездну, стояло маленькое поселение. И в нём жила девушка по имени Айша — красавица, дочь местного эмира, строгого и жестокого, вечно в походах, в сражениях, в борьбе за влияние.

Когда отец уезжал со своими воинами, Айша оставалась хозяйкой дома. Но душа её рвалась наружу. Красота, богатство и свобода — всё это быстро превратилось в бесстыдные развлечения. Айша звала к себе молодых мужчин, бедуинов и слуг, путников и торговцев. Она ласково улыбалась, обещала любовь, дарила поцелуи — и каждую ночь принимала нового.

А утром...

Чтобы никто не узнал, чтобы слух не дошёл до ушей её отца, она приказывала слугам уводить юношей к Голубой Дыре. И там, без следа, их топили. Один за другим. Без пощады. Без могил. Без имён. Лишь тишина и глубина — и всё, что осталось от них.

Так продолжалось долго. До тех пор, пока эмир не вернулся неожиданно. И не узнал правду.

В ярости он собрал народ, вывел дочь к обрыву и при всех приказал казнить её — как позор дома, как убийцу, как проклятие рода.

Но Айша не стала ждать меча. Она подошла к краю Голубой Дыры, посмотрела в бездну — и в последний раз повернулась к отцу. В её глазах не было ни раскаяния, ни страха. Только холод.

И она сказала:

— Вы всех убили моими руками. А теперь бойтесь меня. Пусть же это место станет вечным приговором. Всякий, кто осмелится войти в воду в этом месте — пусть не выйдет. Это будет моё царство. Без дна. Без прощения.

И прыгнула сама.

С тех пор бедуины говорят, что Голубая Дыра — не просто воронка в коралловом плато. Это глаз Айши, открытый в вечность. И если долго смотреть в её глубину — она заметит тебя. И, может быть, решит, что ты тоже заслуживаешь остаться с ней.

Некоторые дайверы клянутся, что на глубине, у Арки, в тени можно увидеть силуэт женщины. Белое платье, распущенные волосы. Она не двигается — она ждёт.

Ждёт тех, кто лёгкомысленно идёт в её воду. Ждёт мужчин, не уважающих глубину.
И если ты войдёшь не с осторожностью, а с гордыней — может статься, она уже смотрит прямо в тебя.

…

Когда вернулся, Санька ничего не спросил. Просто подвинул стакан с чаем.

— На, — сказал он. — Горячее — оно лучше думается.

И мы сидели. Ждали следующего погружения.

А впереди — голубая дыра. Молчаливая. Прекрасная. И страшная.

Глава 1 — Возвращение

Я стоял на берегу Красного моря. Уже вечер, солнце клонилось к горизонту, растекаясь по глади воды жидким золотом. Ветер был тёплым и солоноватым, лёгкий, как дыхание давно забытого сна.
Я ждал этого момента. Полгода. А может, и больше. Слишком долго, чтобы точно считать.
Я говорил себе, что хочу вернуться к дайвингу. Что всё это — желание почувствовать свободу, тишину, невесомость. Но на самом деле я хотел проверить: смогу ли вообще. Или так и останусь «дайвером на бумаге», с сертификатом в ящике и с головой, которая предаёт ещё до входа в воду.

За эти полгода я пересматривал старые фото — рифы, спины черепах, вспышки ласт в лучах солнца. Я вспоминал, как вдыхал через регулятор, как вода обнимала с головы до пят. Но всё это — как воспоминание чужого человека. Там, на тех кадрах, я улыбался. А сейчас — просто стоял, и не мог нащупать в себе ту лёгкость.
Не было уверенности. Только тишина внутри и тревожный стук сердца.
Море передо мной казалось живым. Оно не звало — оно просто было. Безразличное. Спокойное. Оно ничего не обещало. И ничем не угрожало. Но именно это безразличие пугало сильнее всего.

Ночь прошла тревожно. Я почти не спал. Будильник прозвонил в 7:00, но я и сам был почти в сознании — подёргивался в полудрёме, как будто всё тело ждало сигнала тревоги.
Я выпил кофе, не чувствуя вкуса, натянул футболку, собрал сумку.
Уже в микроавтобусе, когда мы катили по ещё сонному Шарму, среди пальм, бетонных стен и флагов дайв-центров, я ощутил, как пальцы дрожат. Всё было знакомо — запах снаряжения, обшарпанные баллоны, пластиковые ящики с регуляторами, дайв-мастера в шортах и сланцах. Всё, как раньше.
Но внутри — новый человек. Или, скорее, старый, но сломанный.

В дайв-центре царила суета. Кто-то смеялся, кто-то проверял манометры, кто-то уже прыгал в воду. Я застыл у ящика со снарягой. Взял регулятор — и с первой попытки не попал в резьбу. Со второй — перекосил. Третий раз — с усилием и злостью.
Ощущение, будто тело помнит, но сопротивляется. Как будто подсознание саботирует каждое движение: «не иди туда».
Я натянул компенсатор — перетянул. Пояс с грузами давил. Шланги цеплялись. Всё раздражало.
Кто-то мимо бросил шутку — я не услышал. Гул в голове. Паника подступала, как прилив. Непрозрачная, бесшумная, идущая снизу вверх.

Подошла Аня.
Она ничего не сказала сразу. Просто встала рядом, подтянула мои ремни, поправила стропы, проверила крепления. Всё — точно, уверенно, по-опытному.
Потом подняла на меня глаза, и в этом взгляде было что-то очень простое и очень сильное.
— У тебя всё получится, — сказала она тихо. — Только не спеши.
И всё. Этого было достаточно.

Аня была нашей поддержкой. Другом, сестрой, иногда — командиром. Не по статусу, не по должности. Просто по сути.
Когда-то мы вместе работали в одной компании. Не в одной команде, но общались часто. Чаще всего — в курилке. Мы обсуждали свои дела, отпускные планы, а она каждый раз возвращалась к одному:
— А вы всё ещё не попробовали дайвинг?
— Это ж страшно, — оправдывались мы.
Она улыбалась, слегка качала головой:
— Пока не попробуешь — не узнаешь, что у тебя внутри.

Ныряла она давно, уверенно, с любовью. У неё за плечами был Занзибар, Таиланд, Египет, Филиппины — и целый альбом фотографий, на которых под водой казалось больше жизни, чем на суше.
Она не хвасталась этим. Никогда не «учила». Просто делилась — с теплом. И когда мы наконец решились на поездку — именно она всё организовала: сайты, дайв-центр, турфирму. И мы ей доверелись.

На суше она вела себя спокойно, сдержанно. Но если что-то шло не так — опаздывал трансфер, кто-то забывал снарягу, возникал спор — ей хватало одного взгляда. Не резкого. Просто точного. И все всё понимали.

И вот сейчас — она рядом. Спокойная. Сосредоточенная. Не тянет, не давит, не поучает. Просто уверенно делает свою работу — и даёт мне возможность сделать свою.
Я почувствовал, как что-то внутри отпустило. Совсем немного — но хватило, чтобы сделать первый шаг.

Первый дайв был на Sharks Bay. Название звучало тревожно, но я знал: это просто точка — неглубокая, идеальная для начала. Видимое дно на 15 метрах, чуть далее глубина, бесконечная, синяя, таинственная. Каньон на 34 метрах, хотя зайти можно было бы и на 25.
Мы шли к точке входа молча. По жаркому настилу, вдоль лежаков, где туристы в купальниках лениво пили пиво, анимация проводолила гидроаэробику. Многие смотрели на нас с любопытством. Кто-то поправлял очки, кто-то фоткал на телефон, кто-то смахивал капли коктейля с живота. Для них — зрелище. Для меня — приговор.

На песчаной площадке у понтона — суета. Пары, группы, одинокие дайверы возились со снарягой, хлопали ластами, застёгивали компенсаторы. Воздух дрожал от солнца и напряжения.
У меня под гидрокостюмом всё гудело, казалось что сердце разорвет гидрокостюм. Губы — сухие, как песок в ботинке. Колени дрожали, хоть я и пытался стоять ровно. Каждое движение — механическое, как у марионетки. Ласты — в руках. Маска — на лбу, как у паникующего дайвера, Аня только покачала головой и показала маску на шею. Застёжка компенсатора— щёлк и тут началось.

Понтон покачивался. Под ногами — пластик, металл и нервное сердце.
Проверка регулятора, взгляд на манометр. Всё вроде бы правильно.
Но внутри — только одно: «ещё не поздно отказаться».
Но уже поздно.
Вдох. Выдох. Шаг.
Вода приняла.
Вода обхватила меня мгновенно. Тело сжалось. Легкие напряглись. Сначала казалось, что всё хорошо. Привычная тяжесть баллона. Солнечные лучи пробиваются сквозь толщу. Риф рядом. Рыбы мелькают.
Я сделал вдох. Второй. И вдруг — сердце сжалось.

На девятом метре пришёл страх. Он не вспыхнул — подполз, внезапный, вязкий. Дыхание участилось. Я хватал воздух, но казалось, что его всё меньше. Как будто баллон вот-вот опустеет. Голова сжималась в кольцо, ласты будто налились свинцом. Руки тянуло к жилету — всплыть.
Я махнул Максу: «всплываем».
Он среагировал мгновенно.

Макс всегда был таким — ни секунды паники, ни лишнего движения. Он двигался к тебе так же, как поднимал капот в гараже: чётко, с пониманием, без суеты. Протянул октопус, как будто передавал ключ на «семнадцать». Просто, точно, спокойно.
Воздух пошёл — настоящий, плотный. Я вцепился, как в спасательный круг.

Он посмотрел на мой манометр — 30 бар. Кивнул, поднёс руку: «всё нормально». Другой жест — «оставайся со мной».

Макс был якорем. Не только в воде — в жизни тоже. У него своё СТО под Киевом. Он мог собрать Porsche из «Жигулей» и «Таврии», и при этом ворчал, что новые «Фольксвагены» рассыпаются после 30 тысяч. Говорил об этом серьёзно, как о предательстве.
Но сам при этом держался за людей — надёжно, без поломок. Он не обещал, он делал. Он не командовал, он просто приходил — когда надо, куда надо.

И под водой он оставался тем же. Видел, чувствовал, не лез с советами, не учил жизни. Просто был рядом, когда всё начинало сыпаться.
Я дрожал, дышал, паниковал — а он просто держался рядом. Как будто говорил: «Ты можешь быть слабым. Но пока я рядом — ничего не случится».

Это был не инструктаж. Не спасение. Это был жест, знакомый мне по его гаражу, по его взгляду, когда он в очередной раз чинил машину ночью, потому что «человек завтра уезжает».
Макс не терпел драм. Но всегда умел быть рядом — в тот момент, когда это действительно нужно.
Я вцепился. Воздух пошёл — родной, спасительный.
Мы остались на том же уровне, у рифа. Не глубоко.
Макс — как якорь. Без слов, без паники. Просто был рядом. Следил за мной.
Я продолжал дышать. Часто. Неровно. В голове — картинки: вот сейчас закончится воздух, вот запутаюсь в шлангах, вот выстреливает паника. Внутренний голос вопит: «Всплывай! Сейчас!»
А Макс вдруг показывает рукой в сторону.
Кораллы. Между ветками — пятнистый скат. Небольшой, спокойный. Рядом — пара рыб-клоунов. Охраняют гнездо. Смешные, дёрганые. Маленькие воины.
Я смотрю. И вдруг — будто возвращаюсь. Не к дыханию. К себе.
Мир оживает. Цвета насыщаются.
Я делаю вдох — уже без судорожного всхлипа. Медленно.
Макс показывает: «ОК?» Я отвечаю. Медленно. «ОК».
Мы висим у стены. Вода держит. Он — чуть выше, я — чуть ниже. Смотрим на риф.
Никаких слов. Только вода. Только мы.

Потом подплыли двое наполеонов. Огромные, казались метров по четыре. Медленные, властные. Они скользнули мимо, даже не взглянув.
Моё дыхание — ровное. Медленное.
Когда у Макса осталось 70 бар, он показал: пора. Подошёл гид с остальной группой. Мы вышли к тросу. Остановка безопасности на трёх метрах. Я завис. Просто дышал. Без надрыва. Без борьбы. Просто — дышал.
На поверхности — солнце, солёные брызги, тяжесть баллона на плечах. Сердце ещё колотилось, но уже иначе — не от страха, а от того, что я справился. Что я остался внизу, когда было страшно. Что не сдался.

Мы сняли ласты, сбросили снарягу, отдышались. Кто-то хлопал себя по спине, кто-то уже шел к душу с пресной водой, чтобы смыть соль. Я просто стоял и ловил момент — не триумфа, нет, — тишины. Внутри.

И тут рядом хмыкнул Санёк:
— Вот это ты пылесос, брат.
Он говорил это без подкола. С его вечной ухмылкой, но мягко.
И я рассмеялся. По-настоящему. Без защиты, без напряжения. Просто — стало легко.

Санёк был таким всегда. Вечно жующий, вечно с камерой, вечно с репликой наготове. Под водой — GoPro на шлеме, над водой — банан или сэндвич в руках. Он мог обсуждать вкус сосисок так, как будто это дегустация в мишленовском ресторане.
Он был балагур, душа компании, наш собственный стендапер, если бы у него хватило терпения повторять шутки. Но за этой лёгкостью пряталась редкая внимательность.

Когда кто-то из нас начинал киснуть — он первым замечал. Не спрашивал «что случилось», не навязывался. Просто подходил и кидал фразу, от которой становилось чуть легче:
— Ну шо ты там, аквамен. Дышишь? Уже хорошо.

Он не был технарём, как Макс, и не вёл, как Аня. Он был клеем. Тем, кто соединял нас смехом, нелепыми историями, глупыми шутками.
Но под водой он был другим. Не балагуром, не шутником — собранным, точным, в фокусе. Там — ни слов, ни цирка. Только дело. И после всплытия он снова становился собой — тем, кто снимал напряжение одним словом.

— Пылесос, — повторил он, уже отворачиваясь к своим шлангам. — Но красава.
И этого было достаточно.

Я нырнул. Испугался. Но не сбежал.
Я остался — до конца.
И понял: это было моё первое настоящее погружение. Настоящее — потому что было всё. И страх. И поддержка. И лёгкость.

Глава вторая — Утро перед «Тистлегормом»

На бумаге у меня был сертификат Advanced. Формально — почти профи. По факту — дайвер с десятком погружений, и те — в условиях, где всегда рядом был гид, прозрачная вода и чёткий маршрут. Максимум тридцатка на Тиране, пара ночных, немного Черного моря, Кипра, Хорватии. Всё с перерывами в годы. Всё безопасно, красиво, но поверхностно.

«Тистлегорм» — это совсем другое. Это уже не просто дайвинг. Это встреча с прошлым, с трагедией, с памятью.
Легенда Красного моря. Британский военный транспорт, грузовое судно ВМФ Его Величества, использовавшееся для перевозки припасов союзникам во Второй мировой. В сентябре 1941-го он стоял на якоре у египетского побережья, недалеко от входа в Суэцкий канал. Шёл перегруз — в Александрию корабль не пустили из-за перегруженности порта. Он ждал. Просто стоял — и ждал.

На борту было всё: от боеприпасов до мотоциклов «BSA», винтовок «Lee-Enfield», грузовиков Bedford, шин, сапог и даже паровозов, прикрученных к палубе. Весь этот груз — для британских войск в Северной Африке. Люди на борту — обычные солдаты, экипаж, младшие офицеры. Не герои в киношном смысле. Просто те, кто делал свою работу.

И вот ночью, 6 октября, с немецкого дальнего бомбардировщика «Хейнкель He-111» были сброшены две бомбы. Одна попала точно в склад боеприпасов. Взрыв был чудовищный. Его услышали даже на суше, за 50 километров.
Корабль буквально разорвало изнутри. Металл выгнуло, часть палубы улетела в небо.
Погибли девять человек. Остальных унесло в море. Кто-то выжил. Но «Тистлегорм» пошёл ко дну — вместе с техникой, провиантом, оружием, формой, письмами, личными вещами.

Сегодня он лежит на глубине около 30 метров. Тихо, наклонно, под небольшим углом. Корпус разорван. Торчат балки, обросшие кораллами. Сквозь трюмы проходят лучи солнца, и в этом свете мотоциклы выглядят так, будто их можно завести. Капоты блестят, а приборные панели словно ждут прикосновения. В грузовиках — шины, ящики с винтовками, шлемы. Всё застыло.
Это не просто «интересный сайт» — это подводный музей.
Но не музей «ради фото». Это кладбище. Святилище.

Когда ты там — ты чувствуешь время. Оно не прошло. Оно просто остановилось. Замерло.
И если ты — новичок, как я, то этот дайв — вызов. Не из-за глубины или течений. Из-за тяжести, которую несёт место.
Ты входишь в трюм — и вместе с тобой входит тишина. И память.
Каждое дыхание под водой становится громким, будто нарушаешь чей-то сон. Каждое движение — должно быть осторожным, будто проходишь по чьей-то судьбе.

И ты понимаешь: ты не просто плывёшь среди ржавых мотоциклов.
Ты плывёшь через историю.

Мы ныряли только с гидами. Это было строго: по правилам центра, по здравому смыслу и по моей внутренней просьбе. Даже риф с рыбками — с сопровождением. На «Тистлегорм» — тем более. Туда не пускают иначе.

И вот настал день.

Мы ныряли только с гидами. Это было строго: по правилам центра, по здравому смыслу и по моей внутренней просьбе. Даже риф с рыбками — с сопровождением. На «Тистлегорм» — тем более. Туда не пускают иначе.

И вот настал день.

Проснулся я в 5:30 утра. Сонный, с сухим ртом и пустотой в голове. Больше не было времени притворяться, что «это ещё не скоро». Впереди был катер, брифинг и погружение в самое сердце истории. А внутри — всё тот же знакомый голос:
«Ты не готов. Скажи, что заболел. Никто не осудит.»

Я умылся, накинул футболку, закинул рюкзак с маской и компьютером — остальное уже было в ящике на катере — и спустился вниз.

Остальные уже были у ресепшена.
Макс стоял, как всегда, с прямой спиной, спокойно ждал. Аня сидела на подлокотнике дивана, листала телефон. Костик держался за бумажный стакан с кофе, как за спасательный буй, и бормотал себе под нос:
— Вот если погибать — то уж не в 8 утра. Хоть бы на закате, с видом...

Он, как обычно, делал вид, что всё с ок. Но я знал: Костик волновался. Накануне он долго рассматривал фотографию с «Тистлегорма», водил пальцем по трюму на экране и спрашивал ни у кого конкретно:
— А как вы думаете, если я потеряюсь в грузовике — меня искать будут? Или просто скажут: «минус один — груз компенсировали»?

У Костика был такой стиль. Он не паниковал в лоб. Он оборачивал тревогу в шутку. В анекдот. В сарказм. И это помогало — всем. Не потому что было смешно. А потому что он тем самым озвучивал наши страхи — и делал их безопасными.
Пока он шутит — всё ещё под контролем.

Он влился в нашу компанию как-то сразу, хотя никто точно не помнил, откуда он. То ли знакомый Ани по какой-то старой поездке, то ли сосед Санька по койке на Бали, то ли просто человек, которого однажды кто-то «позвал, и он остался». Но остался — в самую точку.
Он не был самым аккуратным дайвером. Мог забыть пристегнуть фонарь, перепутать карманы с грузами, однажды даже спустился с GoPro, но без маски — потом всплывал с видом «всё так и задумано».
Но с ним всегда становилось легче. Его бархатный хаос почему-то работал как стабилизатор для остальных.

— Это что, завтрак? — спросил я, глядя, как Санёк выуживает из рюкзака какой-то бутерброд, завёрнутый в салфетку.
— Это шедевр, — ответил Санёк, не останавливаясь. — Местная лаваша с сыром и… не знаю, может быть, колбасой. Может — тунец. Или и то, и другое. Или кошка. Но вкусно.
— Ты где это взял? — хмуро спросил Костик.
— Я же не могу всё рассказать, — подмигнул Санёк. — У каждого свои источники.
— Ага, — кивнул Костик. — Если не вернусь — говорите, что я подозревал наличие кошки.

В 6:00 подъехал микроавтобус. Потрёпанная «Тойота» с уставшими сиденьями и кондиционером, который работал с одной скоростью: «ураган». Мы загрузились молча. Утро было прохладным, серым. Шарм ещё спал — улицы пустые, магазины с опущенными ставнями, воздух сухой.

До порта — полчаса.

Там уже ждал катер. Большой, двухпалубный, с белым корпусом и чёткой командой. Мы загрузили сумки, забрали свои ящики с оборудованием, поставили под скамьи. Всё — по привычной схеме: маски — сюда, регуляторы — туда, грузы — проверить, компенсаторы — осмотреть. Всё цело. Всё в порядке.

На верхней палубе нас ждал брифинг. Гид, египтянин по имени Мустафа, был в футболке и шортах, с папкой в руках и голосом, которому хотелось подчиниться. Ровный, уверенный, спокойный.

— Первый дайв — внешний осмотр. Глубина 28. Спускаемся по тросу, держимся кучно. Работаем по знакам.
— Второй — внутрь. Только по подтверждению. Только под моим контролем. Если почувствуете себя неуверенно — останьтесь снаружи.
— Не лезем, куда не звали. Не касаемся ничего. Там история, а не декорации.

Мы слушали молча. Даже Костик. Он просто тихо кивнул, будто на секунду вышел из своей роли шутника.

Я сидел, глядя на схему корабля, и чувствовал, как внутри всё сжимается. Хотелось сказать: «Я, пожалуй, не буду. Посижу на борту. Понаблюдаю». Хотелось, чтобы кто-то предложил остаться.

Но никто не предложил. Потому что никто не сомневался.

Аня, как будто почувствовав, кивнула мне.
Без слов. Просто — «ты с нами».

Катер вышел из порта и взял курс на север. До «Тистлегорма» — около двух часов. Всё это время мы сидели на верхней палубе. Кто-то пил кофе, кто-то молчал.
Костик закрыл глаза и сидел, привалившись к стенке, будто хотел отдохнуть… или исчезнуть на пару часов из реальности.
Я просто смотрел в море.
Ветер. Волны. Солнце вставало быстро. Капитан рулил уверенно. Всё вокруг было спокойно.
Но внутри — бушевало.

В этот момент я знал только одно: назад дороги нет.
И мне не страшно нырять.
Мне страшно — не нырнуть.

Глава 3 — Вокруг Тистлегорма

Катер сбросил ход. Гул мотора стал тише, корпус начал плавно покачиваться. Мы приближались к месту. Вокруг — всё та же бескрайняя синева. Ни берега, ни ориентира. Только вода и горизонт. Но уже через минуту стало ясно — мы не одни.

На поверхности, почти вплотную друг к другу, стояли катера. Десятки. От небольших двухпалубных лодок до огромных сафари-яхт. Некоторые выглядели почти как круизные лайнеры: три-четыре уровня, верхняя палуба с лежаками, сушилки с гидрокостюмами, спутниковые антенны, кофемашины на корме.

Плавучий лагерь. Целый город на якоре.

— Сафарники, — сказал Мустафа, не оборачиваясь. — Они здесь по неделе, две. Ночуют на борту, ныряют каждый день. Это не экскурсия. Это жизнь.

На одной из яхт группа дайверов как раз сушила снарягу — гидрокостюмы свисали, как привидения. На другой кто-то завтракал у стола прямо на палубе: кружки, термосы, подносы с фруктами. Один ныряльщик в трусах, босиком, спокойно чистил маску под шлангом.

Санёк увидел у кого-то на столе огромный кусок арбуза и тут же оживился. Начал активно махать рукой соседям — мол, «эй, брат, дай фруктик!» Те сначала не поняли, потом рассмеялись и вежливо кивнули. Но арбуз остался на месте. Санёк развёл руками: «Ну, попытка не пытка». Мы покачали головами — никто не знал, где он находит еду даже тогда, когда её вроде бы нигде нет. Время — десять утра, завтрак был два часа назад, а он уже снова в поиске.

Я смотрел, затаив дыхание.

Когда-нибудь и я поеду на сафари. Буду жить на борту, с просоленными пальцами, с логбуком на коленях и рутиной из трёх-четырёх погружений в день. Где нет спешки, и весь день — это вода, воздух и короткие паузы между ними.

Но пока — не сафари. Пока — наш катер.

Капитан направил судно не к буйку, а к одному из уже пришвартованных катеров. Все буйки были заняты. Подходить напрямую было нельзя. Мы «припарковались» сбоку, борт к борту. Экипаж быстро перебросил канаты, закрутил швартовы, выровнял натяжение. Всё — за пару минут.

— Добро пожаловать, — сказал кто-то с соседнего судна, польским акцентом.
— Thank you, — отозвался Мустафа, не отвлекаясь от дела.

Мы стали частью цепочки лодок, собранных посреди Красного моря, как плавучая станция. Справа от нас — дневной катер с итальянцами. Слева — огромный сафарник с флагом Франции.

Надо мной мелькнула мысль: под всеми этими лодками лежит он. «Тистлегорм». И нам предстоит спуститься к нему.

Мустафа вышел на корму. На нём — только шорты и футболка. Без гидрика. Непривычно видеть его не в снаряжении. Спокойный, собранный, как всегда. В руках — планшет с брифингом. Но перед этим — он поднял руку, проверяя направление флага на мачте.

Он смотрел на течение.

Молча наблюдал. Дал сигнал помощнику, что лодка закреплена над тросом. Потом обернулся к нам:

— Не надуваем BCD. Спускаемся сразу. Прыжок — сдутый жилет. Сразу к тросу. Без задержек.

Он сделал паузу.

— Не смотрим по сторонам. Смотрим вниз. Перехватили трос — и по нему вниз. Я буду первым. Все за мной.

Мы кивнули. Без слов.

Он развернул схему корабля. Схематично, как инженерный чертёж: палуба, трюмы, мачты, повреждения. Он быстро прошёлся по основным точкам — где винты, где пробоины, где безопасная глубина.

— Дайв первый: только внешний осмотр. Максимум 30. Мы обходим весь корабль, трюмы только снаружи. Не отделяемся. Не летаем. Увидите внутри — не лезем.

Он посмотрел каждому в глаза. Оценивал, не спрашивал.

— Готовы?

— Готовы, — сказал Макс.

Мы спустились на нижнюю палубу. Экипировка уже ждала нас. Каждый взял свой ящик. Маска, регулятор, компенсатор, грузы. Всё на месте. Всё уже привычно. Никто не суетился. Ни Костик, ни даже Санёк. Он только закрепил камеру и тихо сказал:

— Поехали.

Один за другим — маски на лицо, ласты, контрольный вдох, рука на регулятор.

Мустафа прыгнул первым. Без всплеска, идеально. Мы — следом, парами.

Вода сразу обняла. Тёплая. Солнечный свет ещё доставал до нас — рассеянный, нежный, как дымка. Сразу к тросу.

Я нашёл его рукой, ощутил натяжение и начал спуск. Рядом — Макс. Ни слова. Только ритм дыхания.

Десять метров. Пятнадцать. Двадцать. И вот — он.

"Тистлегорм".

Сначала — тень. Потом — ржавое очертание. Потом — корпус. Лежит на боку, как мёртвый колосс. Но не разрушен. Просто замер. Покрыт кораллами, но не поглощён.

Палуба. Винты. Цепи. Мачты, уходящие в темноту. Разломы, откуда когда-то вырвало взрывной волной целые секции. Везде — история. В каждом шве — эхо 1941 года.

Я завис на двадцати восьми метрах и просто смотрел.

Это было как попасть в сон, который ты видел десятки раз, но никогда не чувствовал запаха воды и дрожь в груди.

Мустафа показал: «Двигаемся».

Мы пошли вдоль левого борта. Обшивка рваная, клёпки, петли, цепи. Песок под нами — мягкий, как бархат. В просветах коридоров мелькали батерфляи — рыбки-бабочки с жёлтыми боками и тёмной полоской через глаз. Сновали триггеры — настороженные, с характерным хохолком. Вились рыбы-пилоты — полосатые, будто зебры, следили за нами, как за гостями.

Под кормой — паровоз. Один из тех, что когда-то стояли на палубе. Теперь лежал на песке — весь в кораллах, но узнаваемый. Санёк показал мне «палец вверх» и махнул — фоткаемся. Щёлкнули друг друга. Макс завис рядом. Не фотографировал. Просто смотрел.

Рядом — ящики с боеприпасами. Гранаты, каски, латунные детали, пряжки, замки. Всё заросло, но осталось. Я почувствовал, как внутри сжалось.

Обогнули хвостовую часть. Навстречу плыли крылатки — грациозные, но ядовитые. Держались особняком, но не скрывались. Мы — мимо, с почтением.

Вдоль правого борта — всё тот же мрак. Солнце не пробивается. Только луч фонаря и шорох пузырей. Под нами — песок. Над нами — история.

На носу остановились у зенитной пушки. Ржавая, массивная, с облезшим щитом и покорёженным прицелом. Мы зависли рядом, будто экипаж в ожидании приказа. Санёк щёлкал камерой. Я просто смотрел.

Это был не дайвинг ради «галочки». Это было путешествие в прошлое. Каждое движение — сдержанное, внимательное. Каждое дыхание — осознанное.

Наверху нас ждал воздух, катер, кофе.

А здесь — только он. «Тистлегорм».

Молчаливый страж. Переживший взрыв, войну, годы. И теперь — принимающий нас. Без гнева. Без слов. Просто присутствием.

И мы были там. Внутри этой тишины. Внутри истории.