Сначала попробуем ответить на первый вопрос. Будем искать не виноватых ("интернет", "падение общественной культуры" и так далее), а конкретную причину. А не читают дети по очень простой причине – им неинтересно. А когда ребёнку неинтересно, он "ленится".
Но как узнать, что ему интересно?
Тут есть проблема, а именно: дети обычно сами не знают, что могло бы их заинтересовать. Интернет и компьютерные игры – это вовсе не их выбор. Обычно они занимаются этим не потому, что им это интересно – а от скуки, от того, что "нечего больше делать".
"Динозавры", "роботы", "анимэ" и тому подобный набор якобы "детских интересов" навязывается им индустрией развлечений, проще говоря – продавцами товаров, которым недосуг придумывать что-то новое и не хочется рисковать, они предпочитают тиражировать то, что хорошо продалось когда-то (а если спрос ослабевает, просто подключают рекламу).
Кстати, точно так же поступаем и мы, родители, когда пытаемся увлечь ребёнка теми книгами, которые сами с удовольствием читали в детстве. Иногда это получается, но чаще – нет. Почему – достаточно очевидно: изменился стиль подачи и усвоения информации, изменились жизненные реалии.
Так как же узнать, что их интересует?
Спросить? Это не работает. Вспомним расхожий фольклорный и литературный сюжет: люди рискуют жизнями, чтобы магический предмет исполнил их главное в жизни желание, а когда оно исполняется... оказывается, что их заветное желание было совсем не таким, как они думали!
"Не знаю, чего хочу" – нормальное, обычное состояние человека. О своих настоящих желаниях люди не говорят прямо (в том числе и самим себе). Но они о них проговариваются.
Вот поэтому детей нужно не спрашивать об их интересах (тем более не опрашивать и не проводить анкетирования) – а внимательно слушать. Они обязательно "проговорятся". Важно их услышать.
Вспомните, задавали ли ваши дети вам вопросы, на которые вы не смогли или не захотели ответить? Типа, "вырастешь – поймёшь"? Неотвеченный вопрос уходит в подсознание и остаётся с человеком надолго... А из двух-трёх таких вопросов можно попробовать "восстановить" примерную сферу интересов ребёнка.
Например... (Все цитируемы ниже детские вопросы реальны – это из присланных в редакцию журнала.)
Мама, зачем ты в институте училась, если всё равно не работаешь, а с нами сидишь?
Для чего ум, если от него горе?
Почему надо ходить в школу и там со всеми дружить?
В чём смысл жизни?
Как устроена бесконечность?
Зачем человеку совесть?
Почему у Мальвины волосы голубые?
Почему Бог допускает, чтобы дети умирали?
Чем отличается шедевр от простой картины?
Наше воображение внутри нас или само по себе?
Хороший человек и плохой человек – это только так говорят, или это на самом деле? (То есть – оценочное суждение или объективное понятие – прим. "Лучик")
Примерьте эти вопросы на себя. Что бы вы ответили? При том, что, как правило, вы утомлены работой и домашними хлопотами...
...Кстати (чуть не забыл), очень часто дети ленятся читать сами, но охотно слушают, когда им читают вслух. Эту возможность обязательно нужно использовать. Разве мы сами не слушаем радио или "подкасты" за рулём или во время приготовления пищи? А иногда – и аудиокниги?Дети ничем не хуже нас (и не обязаны быть "лучше", хоть нам этого и хочется.) Читайте вслух!
Иногда это приводит к удивительным результатам. Автор этой заметки однажды прочёл вслух десятилетнему ребёнку весь "Ад" из "Божественной комедии" Данте. Причём по его же просьбе! (Образ ада, почерпнутый, скорее всего где-то в интернете, занимал его воображение; интерес подстегнули иллюстрации Гюстава Дорэ.) Точно так же вслух был прочитан "Дубровский", когда его "проходили в школе". Прошло пять лет, и я думал, что ничего в памяти не осталось, но как же был приятно удивлён, когда недавно подросший отпрыск вдруг к месту процитировал:
– "Как не так..."
(Кузнец Архип – Дубровскому, шестая глава.)
Ребёнок не обязан усваивать всё так и в таком объёме, как нам хотелось бы, но впечатления от прочитанного остаются надолго.
Чтение: удовольствие, потребность или необходимость?
Переходим ко второй части du ballet de Merlaison – почему дети читают. Тут тоже назовём не "виноватых" (типа, потому что читают родители), а причину: потому что детям интересно – их волнует или заботит получаемая информация.
Чтение сегодняшних детей отличается от нашего. Мы хотя и пропускали "описания природы", но в целом находили удовольствия в неспешном описательном повествовании. Иначе говоря, мы получали удовольствиев процессе чтения. Собственно, ради него и читали.
Природа этого удовольствия связана с жаждой впечатлений: во время чтения "перед глазами проносятся картины" и "воображение переносит в другие места". Но сегодня для этого есть видеоигры и есть интернет – неисчерпаемая кладовая зрительной и слуховой информации. И вот тут да – у чтения возникают другие приоритетные задачи. Оно стало более рациональным, если хотите – утилитарным. В нём стало меньше эстетики.
Жалко, конечно, но, по-моему, "не ужас".
Когда "толстый" литературный журнал "Литературная учеба" (сокращённо – ЛУч) начинал издание детского приложения, предполагалось, что "Лучик" будет посвящён художественной литературе и детскому литературному творчеству. В таком виде он выходил два года. А потом мы подумали: "Дети для литературы – или литература для детей?"
Что важнее – рекрутировать детей в редеющие ряды любителей "изящной словесности" или дарить им возможностьчтения – приучая к этому особому виду усвоения информации? И было решено изменить журнал. Писать не про "травка зеленеет" (ничего против Алексея Николаевича Плещеева не имею), а про...
А про что писать?
Тут-то мы и обратились за помощью к родителям. "Скажите, пожалуйста, дети задают вам каверзные или забавные вопросы? Такие, на которые сразу и не знаешь, что ответить? Присылайте их нам! Мы попробуем отвечать".
Из ответов на забавные вопросы детей складывались первые номера обновлённого журнала. Ну и результат закономерен:
(Да, даже такое бывает.)
Что ж – чтобы ребёнок читал, нужно купить ему за кучу денег журнал "Лучик"? Нет, конечно. Это не панацея. Но "однако, тенденция":
Ну и о "вырастешь – поймёшь"
Это огромное заблуждение. Не бывает так. Дети задают вопросы лет до пяти. Потом всё реже и реже... А когда вырастают, им уже поздно "понимать". Если человека не научить понимать в детстве, он так всю жизнь и проживёт "прекрасно без этого". Не дай Бог никому.
На днях мы выложили здесь текст под заголовком «Почему Пушкин великий» Только это был не текст из журнала «Лучик», а другой под таким же названием – «только для взрослых». Соответственно – возникли вопросы. И хотя слово не воробей – топором не поймаешь, попробуем исправиться. Вот настоящий текст. Итак...
Почему Пушкин великий?
С детских лет нам рассказывают, что Пушкин великий. Почему? Что такого он сделал? Почему его творчество лучше, чем у других?
Ведь были и другие писатели в его время. Были Булгарин и Загоскин, авторы очень популярных романов. Был поэт Баратынский, которого многие современники ставили выше Пушкина. Был Николай Полевой, придумавший слово «журналистика». Но их сейчас почему-то мало кто помнит. А Пушкина знают все. Почему?
Два русских языка
Говорят, Пушкин обновил русский литературный язык. Да, безусловно, это так. Пушкин внёс очень значительный вклад в изменение языка.
Обычно люди говорят и пишут по-разному. Говорить у нас выходит легко и просто, а вот писать… Например, сочинения… Семь потов сойдёт! Почему? Потому что говорить мы не боимся, а писать – боимся. А почему боимся? Потому что «письменный русский» (он же – «литературный») – это совсем другой язык!
Например, мы говорим другу:
– Не, ну ты чё, совсем, что ли? Ты давай мне это! Держись, короче, ага?
И друг прекрасно нас понимает.
Но в письме же так не напишешь! Там другие слова нужны. И фразы нужно совсем по-другому строить. Мы начинаем думать, как это сделать, и… оказываемся в положении сороконожки, которая не может сдвинуться с места, потому что задумалась, как же она ходит! С какой ноги?
Что же сделал Пушкин?
Он приблизил письменный язык к языку устного общения. Давайте сравним два отрывка из литературно-критических статей, один написан в середине XVIII века, а другой – Пушкиным.
Первый:
«Сочинителя труд столь больше хвален, что с необыкновенною стихотворцам умеренностию представляет опыт свой к испытанию и исправлению тех, кои из нас имеют какое-либо искусство в стихотворстве».
И второй:
«Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален, ибо мыслит. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого хотя несколько одарённого вкусом и чувством».
Догадались, где Пушкин? Почувствовали разницу? Пушкин сделал литературный язык более естественным, а значит – более понятным и доступным для выражения мыслей и чувств.
Хотя не Пушкин начал это полезное дело. Реформу русского языка начал Михаил Васильевич Ломоносов и продолжил Николай Михайлович Карамзин. Они были первыми! А одновременно с Пушкиным существенный вклад в «реформу языка» внесли Иван Андреевич Крылов и Александр Сергеевич Грибоедов…
Однако мы всё равно ставим Пушкина выше их всех. Почему?
Слёзы и грёзы
Во времена Пушкина русская литература была в основном подражательной. Повести Карамзина были скопированы с английских и французских, баллады Жуковского перепевали немецкие баллады, а прекрасные басни Крылова в большинстве своём были просто авторизованными переводами французских басен Лафонтена...
Пушкин точно угадал литературное направление, в котором нужно двигаться дальше.
И.Е. Репин. Пушкин читает стихи на лицейском экзамене в Царском Селе 28 января 1815 года
Литература пушкинских времен сочетала сентиментальные слёзы с романтическими грёзами. Это были два главных, ведущих «тренда». Можно было написать повесть про какую-нибудь бедную девочку, которая умерла от несчастной любви. Либо можно было написать поэму про угрюмого изгнанника. Пушкин был знаком с этими двумя сюжетами и использовал их. Но не так, как все!
Он брал «литературный приём» (например, модный сюжет) – и окунал его в гущу русской реальной жизни. Не придуманной специально «красивой», «литературной», «письменной» жизни – а такой, какая она есть на самом деле. И в результате – жизнь побеждала. Жизнь оказывалась ВАЖНЕЕ, ПРАВДИВЕЕ, ИНТЕРЕСНЕЕ литературы.
Читатель в то время брал «почитать книжечку или журнальчик», чтобы «развеяться, развлечься». Да, иногда и поплакать тоже – но «понарошку». Ведь это же литература, это же не на самом деле! А у Пушкина получалось –на самом деле.
Ну вот представьте – открываете вы книгу со словами: «Так, ну что там у нас за милая безделица?», а оттуда – бах! – вылетает кулак и бьёт вас прямо в лицо! Шок!
В.А. Дрезина. Пушкин читает М.Н. Волконской «Послание в Сибирь
«Так нечестно!» – кричали одни. «Это не по правилам!» – кричали другие. (Да-да, далеко не всем современникам Пушкин нравился.) А третьи, отдышавшись, придя в себя после шока, задумывались…
И именно эти третьи были теми людьми, которые «правильно угадывали будущее». Это будущее называлось «литература реализма».
Что такое реализм?
Скажем коротко. Русский реализм – это вот что: художественная литература более чем на сто лет заменила русским людям философию и общественно-политическую жизнь. В русской реалистической литературе соединялись все важнейшие проблемы, которые волновали людей. В ней содержались ответы на все вопросы о жизни, которые возникали у общества и у каждого отдельного человека.
Вот что такое «русская реалистическая литература». А придумал её Пушкин! Первый русский реалист.
«Повести Белкина», непревзойдённый образец русской реалистической прозы. Издание 1831 года
Копировать реализм с западных образцов было невозможно – просто потому, что на Западе это литературное направление ещё только зарождалось (и, забегая вперёд, скажем: такой мощи и такого общественного значения, как в России, никогда не достигло). Пушкин не «подсмотрел» реализм. Пушкин его угадал. Приблизительно за 10–15 лет до того, как он стал популярным на Западе.
Пушкин не только угадал реализм, но и научил ему других русских писателей. Скажем «компьютерным» языком: создал открытый код, который начали активно использовать другие писатели.
Пушкин сделал литературу русской
Важно понимать, что в начале XIX века Россия переживала странные времена. Очень похожие на наши нынешние. Образованные люди говорили между собой по-французски (сегодня – мода на «американский английский»). Воспитателями детей были французские гувернёры. Кумиром юношей был Наполеон. (Враг!.. И всё равно кумир.) Девушки зачитывались французскими романами (на французском, разумеется, языке).
В.В. Верещагин. Наполеон в Кремле. (Фрагмент)
Пушкин это сломал. Он начал активно использовать национальные сюжеты, стал находить их в анекдотах (так тогда называли курьёзные исторические случаи), в песнях и сказках Арины Родионовны, в народных (а не официальных) свидетельствах о пугачёвском восстании, в архивных справках... (Вот почему под конец жизни Пушкин уже не поэт, а историк: он пишет фундаментальный исторический труд «История Пугачёва» и принимается за «Историю Петра Великого».)
Всё у него дышало Русью, «русским духом». «Хватит подражать Западу! – как бы говорил Пушкин своим творчеством. – Хватит гнаться за модой, давайте сами создавать моду. Давайте будем русскими, а не французами!»
Повторим: в конце XVIII – начале XIX веков русское «образованное общество» ощущало себя культурной колонией Франции – и было вполне этим довольно. Всё было французским – от одежды до языка общения и литературы. Юноши грезили Наполеоном – это был образец для подражания, всеобщий кумир!
И вот на экзамене в Лицее совсем юный Пушкин читает смесь оды и элегии «Воспоминание о Царском Селе». Стихотворение завершается славой русскому народу. Идёт 1814 год – в этот год русская армия вошла в Париж. Началась новая эра в истории России.
Всё удачно сложилось
Ну и последняя причина, последний ответ на вопрос «почему Пушкин великий».
Часто бывает так: человек что-то угадал или придумал, но никакой пользы из этого не извлёк. Скажем, изобрёл паровую машину, но добиться того, чтобы паровые машины начали выпускать в больших количествах и заменили ими «конную тягу» на фабриках и в шахтах, не смог. Не хватило энергии.
Или бывает так: у человека очень хорошие планы, но увлечь своими планами других людей он не смог – не хватило красноречия.
Или так: человек добрый, хороший, и намеренья у него прекрасные, но… получается у него совсем не то, чего он хотел, потому что он хоть и добр, но глуповат.
Или так: человек умный, но жадный, эгоистичный и злой. Какая от него польза? Вред один…
А в Пушкине удачно соединилось всё, что необходимо! Он был человеком энергичным. Он был умён. Он был добр. Он был красноречив. И поэтому всё, за что он брался, у него получалось. И не просто получалось, а получалось хорошо!
А.С. Пушкин издавал литературный журнал «Современник», при его содействии была учреждена «Литературная газета»
Этот вопрос мы задали детям, читателям нашего журнала. И вот что они ответили...
Артём У. 13 лет, Челябинск
"Мы в прошлом году на истории учили, что народ с древних времён требует хлеба и зрелищ. То есть одной сытости было мало. Люди же не животные, которым только покушать и больше ничего не надо. Человек не может быть полностью счастлив, даже если у него есть много денег и он всеми благами обеспечен.
Раньше, например, когда люди жили в Советском Союзе, у них обеспечения хорошего особо не было. Жили как могли. Некоторых продуктов, какие сейчас можно купить, они сроду не видели. Таких благ как сейчас: телефонов, телевизоров, автомобилей, всякой бытовой техники у большинства людей не было. Но, несмотря на это, люди всё равно жили счастливо. Потому что они знали, что живут в самой сильной, победившей фашизм стране. Стране, которая первая вышла в космос. В самой крутой стране! А ещё потому, что все были более дружными: стояли друг за друга, были более сплочённые. А сейчас… Можно сказать – каждый по-одиночке.
Вот и получается, что счастье народа зависит не только от благополучия и сытости людей. Есть вещи, которые нельзя купить: нельзя купить лучшую в мире Родину (а жить у себя на родине – это счастье), нельзя купить любовь, здоровье, настоящих друзей, детей, родителей. И когда у сытого материально обеспеченного человека есть ещё и эти нематериальные, но очень важные ценности, то он по-настоящему может быть счастлив".
Алиса Р. 14 лет, Москва
"Благосостояние - это, безусловно, важный показатель. Но не главный. Куда важнее чувство единства у народа. Это возможно, если не будет резкой разницы между бедными и богатыми. Нужно, чтобы людей уважали, и даже тем, кто беднее, хватало на достойную жизнь. Если в стране какие-то трудности, то трудно должно быть всем, и все должны им противостоять.
Соответственно, если страна процветает, то все должны это чувствовать, всем должно быть хорошо. Почему во многих государствах бесплатная медицина и образование, а у нас нет, неужели мы не можем себе этого позволить? Почему на операции для детей собирают по телевизору, и при этом тратят безумные деньги на фейерверки или новые парки?
А ещё – зачем так преклоняться перед иностранцами - по-моему, сначала надо обеспечить хорошую жизнь своим. Меня огорчает, что у наших известных людей – певцов, спортсменов, актёров, а главное, руководителей – дети и семьи живут за рубежом. Какой уж тут патриотизм! А ещё возмущает, что слишком много внимания уделяют спорту, и очень мало – писателям, учёным, художникам. Получается, ноги и руки важнее мозгов.
Далее: почему бабушка-москвичка может проехать на столичном транспорте бесплатно, а бабушка из Владимира – нет? Почему такая значительная разница между крутыми гимназиями-лицеями и обычными школами, и даже информация в Интернете становится платной? Ведь ум – это не знания, а умение ими пользоваться, так дайте возможность получать информацию тем, кто не может нанять репетитора, ведь это нужно стране! Я знаю очень умных, талантливых ребят из своей школы, которым даже на Интернет не всегда хватает.
Итак, если нет у народа чувства единства, взаимопомощи, равенства, ощущения безопасности за своё будущее, то он не может быть счастливым, потому что страна – это прежде всего люди".
Почему самый высокий всегда стоит справа? Никогда не задумывались? Для ответа на этот вопрос нам придётся отправиться на две с половиной тысячи лет назад, в Древнюю Грецию.
Древние греки жили не в единой стране, а в небольших городах-государствах – Афинах, Аргосе, Фивах, Спарте и других. Города эти практически никогда не жили друг с другом в мире, и воевали в те времена греки постоянно.
«Армией» у греков было всё мужское население города старше 16 лет. Раз мужчина, значит – солдат. Неважно, кто ты – торговец рыбой, художник, политик, крестьянин, артист театра, плотник или портной.
Пётр Васильевич Басин (1793–1877). «Сократ в битве при Потидее защищает Алкивиада»
Посмотрите на картину. Возможно, вы знаете, что Сократ – знаменитый древнегреческий учёный, философ, оратор. Так вот – как гражданин города Сократ был обязан служить в войске и воевать, несмотря на всю свою учёность и знаменитость. Воевали в Древней Греции все, отсидеться дома не разрешалось никому из мужчин.
С одной стороны, такое «народное ополчение» удобно, потому что не нужно содержать постоянную армию. Но насколько хорошими солдатами были торговцы рыбой, художники, плотники и портные? Перед древними греками стояла непростая задача – создать эффективное и боеспособное войско из не особо хорошо обученных воинов. В итоге возникло первое в мире организованное боевое построение – фаланга.
Смысл фаланги – действовать не поодиночке, а сообща, единым целым, что давало огромное преимущество перед неорганизованной толпой воинов, пускай даже весьма храбрых и опытных.
Воин фаланги назывался гоплитом, потому что в левой руке держал большой круглый щит – гоплон. Щит этот изготавливался из дерева, обивался железом или бронзой и был очень тяжёлым – больше 8 килограммов. Основным оружием гоплита было довольно длинное (в полтора роста) копьё, которое держали в правой руке.
Чтобы обеспечить мощный натиск, гоплиты вставали друг за другом – такой ряд назывался «лохос». Лохос мог достигать в глубину до 16 человек – напирая друг на друга, действуя «дружно и вместе», воины представляли собой весьма грозную силу!
Лохосы выставлялись сбоку друг от друга, рядом, буквально плечо к плечу. Тогда щит стоящего справа впередистоящего воина прикрывал правый бок воина, стоящего слева от него; образовывалась сплошная непробиваемая «стена щитов», ощетинившаяся острыми копьями. Именно такое построение и называется фалангой.
Слева направо: гоплит; лохос; фаланга
А теперь внимание! Вопрос номер один – смогли бы гоплиты фаланги прикрывать друг друга щитами в первой шеренге, если бы были сильно разного роста? Нет! Мало того, более высокий воин своим щитом мешал бы бойцам из стоящего слева лохоса правильно держать свои копья для атаки! Именно поэтому греческие гоплиты строились «по росту».
А теперь вопрос номер два – где у фаланги самое слабое место? Её самое слабое место – правый фланг, то есть ряд бойцов, который стоит крайним справа! Слева гоплиты защищены щитами, а справа – не прикрыты ничем, кроме копий. Именно поэтому на правый фланг стали ставить самых сильных, то есть самых рослых и могучих воинов.
Правый фланг не защищён щитами, поэтому здесь стоят самые сильные воины
Итак, правый фланг фаланги естественно оказывался сильнее, чем левый. К чему это приводило в битвах? Более высокие и сильные воины оказывались против более низких и слабых, – правый фланг своим натиском продавливал левый фланг противника, а вот левый фланг, наоборот, отступал под натиском более сильного врага. В итоге две враждебные фаланги на поле боя часто «закручивались мельницей», пытаясь измотать друг друга.
Итак, фаланга была идеальным оружием против неорганизованной толпы, но вот когда одна фаланга сталкивалась с другой, возникала проблема...
Начнём с «Колобка». Если спросить, о чём эта сказка, большинство людей скажет: «Об уходе из дома, об опасностях, подстерегающих нас на жизненном пути, и о неизбежности его конца». Всё это, конечно, тоже верно, но...
Давайте вспомним несколько народных загадок. «Катится катушка – ни зверь ни птушка». «Катится по голубому блюдечку золотое яблочко». «Голубой платок, красный колобок: по платку катается, людям усмехается».
Ответ на все три один – солнце. Это оно катится, это оно – колобок.
Так что же съела в сказке Лиса? Славянское слово «коло», от которого произошёл «колобок», означает круг, круговое движение. Самый первый круг и самое первое круговое движение, с которым сталкиваются люди в природе – это солнце и его движение по небу. От кругового движения Солнца по небу зависит смена времён года. Малый круг – зима, большой – лето. А сколько всего у нас времён года?
Столько же, сколько и зверей в сказке про Колобка – четыре!
Эта четвёрка часто встречается в славянском фольклоре. Вот, например, обрядовая песня, которой принято встречать весну:
Волку, медведю, Старому зверю, Лисице и зайцу - Пень да колода, На раменье дорога!
(Раменье – это густой лес, примыкающий к полю.) А вот начало одного из болгарских заклятий:
«Вышел святой Георгий на высокую гору, и заиграл в медную трубу, и собрал волка с волчатами, медведицу с медвежатами, лисицу с лисятами, зайчиху с зайчатами…»
Четыре времени года – четыре зверя. Причём именно как в сказке: волк, заяц, медведь, лисица.
А теперь обратимся к ещё более глубокой древности. Кроме четырёх времён года у нас есть четыре времени суток: утро, день, вечер и ночь. Ночь – это время, когда солнца нет. Куда делось?
– Съели! – утверждают древние египтяне.
По их представлениям, ночь – это битва между богом солнца Ра и гигантским змеем Апофисом, который глотает солнце. Утром Ра побеждает, и Апофис «выплёвывает» солнце, отпускает его.
Змей Апофис нападает на бога солнца. Египетский папирус
У индонезийцев солнце проглатывает огромный удав, а у японцев и китайцев – дракон.
Дракон проглатывает солнце. Традиционный китайский сюжет
В Иркутской области, на берегу реки Лены обнаружен комплекс наскальных рисунков, возраст которых – больше 5000 лет. На одном из них животное, очень похожее на крокодила, пытается проглотить солнце…
"Горе! Горе! Крокодил Солнце в небе проглотил!" Наскальный рисунок. За пять тысяч лет до Чуковского...
А у древних скандинавов солнце проглатывает чудовищный волк Фенрир.
Волк Фенрир древних скандинавов. Современный рисунок
Почему же наша лисица проглотила не солнце – а хлеб? Какая связь между солнцем и хлебом? Ну, это очевидно. Потому что, если не будет солнца (тепла), не будет урожая, не будет хлеба...
В общем, очевидно, что сказка о Колобке – ни что иное как рудимент (след, остаток) древнего циклического мифа, связанного со сменой времён года, с культом плодородия, с круговоротом жизни, с умирающей и возрождающейся природой.
Вот и секрет «живучести» сказки о Колобке. Это не просто сказка. Это зашифрованный временем пересказ мифа. Возможно, один из первых, если не первый сюжет в мире...
Теперь "Репка".
С нею, вообще-то, всё понятно. Единственное, что можно добавить – в народном варианте сказки вместо кошки и мышки были "но́га" (сосед) и "дру́га но́га" (ещё один, второй сосед), вот с их помощью Репку и вытаскивали. Заметим, что смысл сказки при этом меняется.
Если в привычном нам варианте речь идёт о том, что даже незначительное усилие может привести к масштабным последствиям (в данном случае – желаемым: репку вытащили), то народный вариант сказки можно интерпретировать так: сначала семья (род) полагается исключительно на свои силы, потом использует помощь приручённых животных, а потом, по мере того, как задача усложняется, приходится выходить за пределы рода, задействуя более сложные "социальные структуры".
А чем же не угодила народным рассказчикам мышка? Тем, что мышь в мифологии – посредник между "нижним" и "средним" мирами. В "среднем" мире живём мы, люди. А "нижний" мир – это мир враждебных человеку сил...
Отсюда переходим к "Курочке Рябе".
Яйцо во всех мифологиях – символ жизни, мира, порядка (космоса). Старик со старушкой, как им и положено, олицетворяют человечество, а мышка представительствует от опасных, разрушительных сил. Теперь внимание.
В народном варианте сказки старик со старушкой разбить яичко не пытались! Это сразу сделала мышка. А парадоксальное "били-били, не разбили" добавил Константин Дмитриевич Ушинский. И он же добавил сказке счастливый реалистичный конец – "снесу вам новое яичко, простое". В народной сказке счастливого конца не было. В ней был ужас без конца. В одном из вариантов:
"Старик плачет, старуха возрыдает, в печи пылает, верх на избе шатается, девочка-внучка с горя удавилась. Идёт просвирня, спрашивает: что они так плачут?
– Как нам не плакать? Есть у нас курочка-татарушка, снесла яичко в куте под окошком: пёстро, востро, костяно, мудрено! Положила на полочку; мышка шла, хвостиком тряхнула, полочка упала, яичко и разбилось! Я, старик, плачу, старуха возрыдает, в печи пылает, верх на избе шатается, девочка-внучка с горя удавилась.
Просвирня как услыхала — все просвиры изломала и побросала. Подходит дьячок и спрашивает у просвирни: зачем она просвиры побросала?
Она пересказала ему всё горе; дьячок побежал на колокольню и перебил все колокола.
Идёт поп, спрашивает у дьячка: зачем колокола перебил?
Дьячок пересказал всё горе попу, а поп побежал, все книги изорвал".
В варианте, записанном знаменитым фольклористом Александром Николаевичем Афанасьевым, особенно достаётся Церкви – видимо, как институции, особо ответственной за сохранение миропорядка, но вообще рассказчики соревновались в изобретении самых разных несчастий: у кого село сгорело, у кого все жители с ума посходили.
Как видим, смысл народной сказки отнюдь не "загадочен". Вмешательство злых сил нарушает гармонию в мире, и мир повергается в хаос. Да, есть нюанс: всё началось "всего лишь" с яичка! Снова, как и в сказке про Репку, видим "эффект бабочки" (см. нашу статью "Чашка чая и теория катастроф").
"Загадочной" сказку сделал Ушинский. Но и эту загадку разгадать можно. Зачем старик со старушкой пытаются разбить "яичко пёстро́, востро́, костяно́, мудрено́"? Ну так "что имеем, не храним, потерявши – плачем" – это во-первых. А во-вторых, напомним, яйцо – символ жизни и мироздания, то есть – порядка, гармонии. И тогда "били, били – не разбили" не означает, что били сознательно. Ведь часто мы причиняем урон, например, миру в семье, не задумываясь об этом. А мир держится...
Пока не появляется мышка.
Мы рассказываем эти и другие истории, чтобы привлечь ваше внимание к журналу "Лучик":
Принято считать, что спартанцы были лучшими воинами в Греции: каждый спартанец стоил как минимум 3-4 бойцов любого другого греческого города. В битве при Фермопилах 300 спартанских гоплитов (воинов) под командованием царя Леонида три дня удерживали многотысячное персидское войско.
А ещё все знают про «спартанское воспитание», когда мальчиков уводили от родителей в возрасте 7 лет, не давали им никакой одежды, морили голодом и холодом, заставляли драться друг с другом – в общем, самыми суровыми и жестокими методами выращивали «суперсолдат» древнего мира...
Кристофер Вильгельм Эккерсберг. «Спартанские мальчики»
Доверяй, но проверяй!
Большинство этих сведений мы знаем из книги «Сравнительные жизнеописания» греко-римского писателя Плутарха. Однако вот в чём загвоздка: Плутарх жил и работал в конце I – начале II веков нашей эры, во времена императора Траяна. В те времена Спарта уже давным-давно была небольшим провинциальным городком, мирным и тихим. Со времён царя Леонида (480 год до нашей эры) тогда прошло уже больше 500 лет!
Это, для сравнения, как если бы современному писателю предложили бы написать книгу про времена царя Ивана Грозного. Что-то, возможно, автор изложит более или менее точно, но ему часто придётся «включать фантазию» и додумывать какие-то детали и события. Полтысячи лёт всё-таки, большой срок!
Археологи, ведущие раскопки на территории Древней Спарты, считают, что Плутарх (который, кстати, сам никогда военным не был) в своих книгах «немножечко приврал», а точнее говоря – просто переписал разные народные байки и легенды. И про то, что слабых и больных детей спартанцы сбрасывали в пропасть. И про то, что спартанцы не давали мальчикам есть, одеваться и умываться, превращая их жизнь в тяжелейший «курс выживания», во время которого многие дети погибали. И про то, что спартанские мужчины были невежественными солдафонами, способными только размахивать копьём в бою.
Роспись древнегреческой вазы
Но тогда вопрос: а есть ли источники, которым мы можем доверять? Да, есть. Прежде всего это книги древнегреческого историка Ксенофонта.
Ксенофонт был не только учёным и писателем, он был профессиональным военным, полководцем. Ксенофонт жил в V и IVвеках до нашей эры, то есть был современником «тех самых» легендарных спартанцев. Ксенофонт – несмотря на то, что родился в Афинах – был личным другом спартанского царя Агесилая II. Наконец, двое сыновей Ксенофонта – это очень важно! – сами прошли через спартанскую систему воспитания («агогэ» по-гречески). Кстати, между прочим, спартанцы очень редко приглашали сыновей «чужаков» обучаться вместе со спартанскими детьми – это считалось огромной честью.
Что же пишет Ксенофонт о спартанском воспитании? Он пишет, что «мальчикам выдавался только один гиматий» (то есть плащ), но при этом он не пишет о том, что им не давали никакой другой одежды. Он просто подчёркивает, что спартанские мальчики воспитывались не как юные «модники» из Афин.
Ксенофонт пишет о том, что «мальчики ели за общим столом, и порции были такими, чтобы никто из них не разжирел и получил представление о том, что значит меньше, чем хочется». Но – снова! – никто не пишет о том, что детей морили голодом.
Во время военных игр мальчикам давали разные задания – в том числе поручали украсть тщательно охраняемые круги сыра с алтаря Артемиды. Но никто не говорит о том, что дети были вынуждены постоянно воровать, чтобы выжить...
Почему их нельзя было победить?
Что же, получается, никакой такой особой «военной тайны» у Спарты не было? А вот не торопитесь!
Смотрите: с 550 года до нашей эры (битва при Тегее) по 391 год до нашей эры (битва при Лехее), то есть за 160 лет (а войны в те времена происходили постоянно) спартанская пехота не потерпела ни одного поражения! Какая современная армия мира может похвастаться такой результативностью? А значит, всё-таки была у спартанцев своя военная тайна, было что-то особенное в подготовке воинов! Но что же именно?
Для того чтобы раскрыть главный спартанский военный секрет, давайте посмотрим на войско Афин – частых соперников Спарты.
Войско Афин представляло собой народное ополчение – то есть каждый здоровый мужчина во время войны должен был нести военную службу. В мирное время он мог быть крестьянином, кузнецом, торговцем и даже философом (как знаменитый Сократ), но вот как только объявляли войну – должен был в обязательном порядке превращаться в солдата.
Гоплит и пельтасты
Войско Афин состояло из трёх частей – лёгкой пехоты (пельтастов), тяжёлой пехоты (гоплитов) и конницы. Как решали, «кто кем будет»? А очень просто – по уровню достатка! Если горожанин был богатым и мог себе позволить купить боевого коня, то шёл в конницу. Горожанин среднего достатка, способный купить бронзовый доспех, щит-гоплон и копьё, попадал в тяжёлую пехоту. А граждане победнее, вооружённые дротиками, пращами и луками, шли в лёгкую пехоту.
Бронзовая фигурка всадника. 500 г. до н.э.
Поскольку доспехи каждый покупал себе сам, качество и внешний вид доспеха могли быть самыми разными. Те, кто побогаче, заказывали себе щиты, окованные бронзой лучшего сорта, украшенные разноцветными гербами и рисунками. Те, у кого денег не хватало, часто довольствовались щитами чисто деревянными.
Раз в год это войско проводило общие учения – однако учения старались не затягивать, потому что торговцу надо было возвращаться в свою лавку, а крестьянину – на поля и виноградники. Да и отношения «внутри» войска были «гражданские» – слева в строю мог стоять какой-нибудь торговец рыбой (который обманул тебя на рынке в прошлом месяце), а справа – кузнец, с которым ты повздорил и даже подрался...
Богатый афинский гоплит с дорогим бронзовым щитом-гоплоном
А что же придумали в Спарте? Прежде всего спартанцы поняли, что набор войска «по имущественному принципу» никуда не годится. Основной боевой силой тогда считалась тяжёлая пехота (гоплиты), построенная в длинную фалангу – «стену щитов». А если у кого-то из воинов щит или копьё окажутся худшего качества? «Где тонко – там и рвётся»! Плохое вооружение одного гоплита может поставить под угрозу всё войско!
Тогда-то спартанцы решили, что все воины в войске должны быть абсолютно равны: каждый получал от государства доспехи и оружие – тщательно отобранные и проверенные! Все щиты были одинаковыми, никаких гербов и рисунков – только греческая буква «лямбда» («Λ»), от слова «Лакедомон», так спартанцы называли своё государство. Все воины получали совершенно одинаковые плащи алого цвета, которые как бы говорили: «В нашем войске нет богатых или бедных!», «Здесь все равны!».
И, конечно, никаких «медников», «рыбников» и «крестьян» – профессиональный воин должен быть профессиональным воином и заниматься боевой подготовкой. Причём круглый год!
Спартанский гоплит
Спартанская система воспитания также была перестроена на создание «общества равных». Все мальчики с семи лет жили в казармах и виделись с родителями только по праздникам. Все они получали одинаковую одежду и одинаковую пищу. Так же, как и в Афинах, с ними занимались гимнастикой, чтением, музыкой, танцами. Но кроме того, их с малых лет учили, что сила спартанского войска – не в каких-то «супергероях» и «супербойцах», а в том, насколько фаланга умеет действовать совместно, дружно.
Их учили передавать приказы «по цепочке», быстро и тихо, и повиноваться этим приказам без вопросов. Их учили слаженно двигаться, медленно «давить» противника массой сотен людей, плечо к плечу. Их учили думать прежде всего не о себе, а о своих товарищах, защищать в бою прежде всего друга, а уже после – себя. Мальчики из одной казармы были друг другу как братья. Было немыслимым, чтобы один маленький спартанец что-то украл у другого или не заступился за него!
От Древней Спарты сегодня осталось совсем немного…
В итоге спартанская фаланга превратилась в самую настоящую «боевую машину». Это был не просто «коллектив», в котором все «ходят на работу» или «в школу». Это была самая настоящая «семья», в которой и в самом деле «один за всех и все за одного».
Гоплитов приучали презирать имущество, торговлю, деньги – они ценили только воинскую славу, а слава победы или позор поражения доставались в равной степени каждому. Победили – так все, потерпели поражение – тоже все!
«Тяжёлый характер»
Потрясающие боевые качества спартанской фаланги проявились в 480 году до нашей эры, в сражении при Фермопилах, во время греко-персидских войн.
Отряд из 300 спартанцев перегородил узкий Фермопильский проход. Слева была отвесная скала, справа – высокий обрыв, так что обойти фалангу было нельзя ни с суши, ни с моря. Задачей спартанцев было удержать персов как можно дольше, прикрыть организованное отступление союзных войск других греческих городов.
Персы были в ярости – перед ними поперёк прохода стояла самая настоящая бронзовая стена, ощетинившаяся копьями. Персидский царь Хшаяршан (греки называли его Ксеркс) бросал на спартанцев свои лучшие отряды, но они ничего не могли сделать против дисциплинированной, действующей как единое целое фаланги! Как пишет древнегреческий историк Геродот, за три дня битвы Хшаяршан потерял больше 20 000 воинов, включая двух своих братьев!
Когда персы, наконец, сумели опрокинуть сопротивление измученных и израненных спартанцев, было уже поздно: по всей Греции рассказывали о том, как горстка воинов смогла нанести тяжелейшие потери сильному и многочисленному противнику.
Персидский царь Хшаяршан (Ксеркс)
В книгах приводится и вот какая история: спартанец по имени Аристодем входил в число «отряда 300», но накануне сражения заболел, и царь Леонид отправил его в тыл. В результате Аристодем не принял участия в битве, а потому остался жив.
Спартанцы дали ему прозвище «Аристодем-трус» и всячески презирали. На следующий год в битве при Платеях Аристодем дрался с персами так отчаянно храбро, что другие греки хотели объявить его лучшим воином битвы. Однако спартанцы воспротивились этому, объявив, что Аристодем не совершил ничего выдающегося – он просто искал смерти, чтобы избавиться от позора.
Кто-то назовёт их жестокими – однако тут стоит ещё раз вспомнить, как воспитывались спартанские воины. Для Аристодема его отряд был не просто «местом службы» – это была его семья, его лучшие друзья, его братья, товарищи, вместе с которыми он воспитывался и рос. Остаться совершенно одному, без верных друзей и семьи – тут и вправду можно отчаяться и искать смерти в битве...
Сегодня трудно сказать, где находилось то самое место, где сражались 300 спартанцев. За 2500 лет береговая линия сильно изменилась (море отступило), скалы выветрились… Но это было где-то здесь.
Плутарх писал о «великом братстве» спартанцев так:
«...Они и не хотели, и не могли жить врозь, но, подобно пчёлам, находились в нерасторжимой связи с обществом, все были тесно сплочены вокруг своего руководителя и целиком принадлежали Отечеству, почти что вовсе забывая о себе в порыве воодушевления и любви к славе...»
Монумент на предполагаемом месте битвы при Фермопилах
Через год, в битве при Платеях, объединённые греческие войска разгромили персов, и спартанцы, жаждущие отомстить за Фермопилы, сыграли в этом ключевую роль. Однако интересно вот что – после битвы спартанский полководец Павсаний (регент при малолетнем сыне погибшего царя Леонида) велел отлить из отобранного у персов оружия бронзовый памятник, на котором было написано так:
Греческий вождь и начальник Павсаний в честь Аполлона-владыки Памятник этот воздвиг, полчища персов сломив!
И вот тогда остальные спартанцы страшно возмутились!
Подобная хвастливая надпись совершенно не увязывалась со спартанским кодексом воинской чести. Победа принадлежит ВСЕМ, а выпячивать себя и собственную славу – это неслыханный ПОЗОР!
Спартанцы немедленно соскоблили с памятника надпись, а вместо неё поместили названия всех городов, войска которых принимали участие в сражении.
А судьба Павсания была печальной… Мы не будем тут о ней рассказывать.
Конец «военной машины»
Но что же произошло со спартанской «военной машиной» дальше? Осталась ли она навсегда непобедимой? Нет. Почему?
По многим причинам. Прежде всего, как вы помните, спартанская армия была «обществом равных». То есть все спартанцы были тяжеловооружёнными гоплитами – а лёгкой пехоты и конницы у Спарты было очень мало, и вся она состояла из союзных племён (не спартанцев).
Тяжёловооружённая спартанская фаланга прекрасно держала натиск персов в Фермопилах – но в 391 году до нашей эры была неожиданно побеждена при Лехее небольшим отрядом афинской лёгкой пехоты – пельтастов!
Гоплит и персидский всадник
Легковооружённые пельтасты забрасывали спартанских гоплитов дротиками, камнями и стрелами – а те ничего не могли с этим поделать. Как только они в своих тяжёлых бронзовых доспехах пытались догнать противника и атаковать, афиняне просто по команде отбегали назад! А когда спартанцы окончательно выдохлись, афиняне пустили в ход конницу... Как видите, к тому времени и полководцы других греческих городов научились тому, что слаженные действия – даже легковооружённых воинов! – могут привести к победе.
Окончательно добила «спартанскую славу» битва при Левктрах, о которой мы рассказывали однажды в статье «Почему на физкультуре строятся по росту?». У каждой истории бывает начало и конец. Время непобедимой Спарты подошло к концу.
Статья из журнала "Лучик". Познакомиться с журналом можно тут.
С малых лет мы слышим, что Пушкин великий. В детском саду. В школе. На телеканале «Культура». По радио. В Интернете. Еще где-нибудь. И всё равно – почему? Давайте рассуждать рационально.
Пушкин «угадал с трендами»
Пушкин был единственнымиз своих современников, кто точно угадал литературное направление, в котором нужно развиваться.
Это звучит ужасно глупо и примитивно, но существуют правильные литературные направления и неправильные. Возьмем современную русскую литературу, например. Значительная ее часть сводится к выхолощенным постмодернистским романам с претензией на заумность, или историческим очеркам о страданиях бедных татарских женщин в сталинские времена, или к эротическим похождениям интеллигенции в большом городе. За подобные тексты дают литературные премии, критики пишут на них хвалебные рецензии, но при этом те же критики постоянно говорят, что русская литература мертва. Эти книги мало кто читает. Или читают, но через пару дней выбрасывают в мусорное ведро. Никому такая литература не нужна и в будущем про нее забудут.
Литература в этом смысле мало чем отличается, например, от игры на бирже. Вспомните: каких-то лет 7—8 назад все инвесторы были уверены в том, что скоро в мире победит виртуальная реальность и вкладывали деньги в VR-стартапы. А теперь эти очки никому не нужны, большого числа клиентов у этих стартапов нет, их акции падают. Инвесторы почему-то перестали в это вкладываться, зато выстроились в очередь за акциями фармацевтических компаний.
Пушкин — невероятно удачливый игрок на «литературной бирже». В наше время это можно сравнить с айтишником, создавшим на основе написанного им оригинального кода многомиллионный интернет-сервис.
Пушкин — первый русский реалист. Это литературное направление только зарождалось тогда, на Западе его еще как такового не было. А Пушкин угадал. Приблизительно за 10—15 лет до того, как это стало популярным, угадал. Но этих 10—15 лет хватило для того, чтобы в головах у русских читателей сформировались очень четкие вехи, каким путем нужно идти. И это дало плюс 100 500 очков к карме всей русской литературе, которая благодаря заданному Пушкиным вектору и стала-то великой и классической. Пушкин, скажем опять айтишным языком, создал открытый код, который начали активно использовать другие писатели.
Пушкин сделал литературу национальной
Важно понимать, что в пушкинские времена Россия переживала странный исторический период, чем-то напоминающий наш нынешний. С одной стороны, русское дворянство еще в екатерининские времена начало откалываться от основной массы русского народа и превращаться в замкнутую на себя прозападную касту, говорившую на французском, а не на родном языке. Очень сильное влияние на изменение стереотипа поведения русского дворянства оказали французские гувернеры, в большом числе побежавшие в Россию после 1789 года. Эти люди не были лучшими людьми своего народа. Больших знаний, как это известно из того же Пушкина, они не давали, потому что сами не знали ни черта. Но они давали другое — они меняли стереотип поведения, т. е. не интеллектуальные, а этологические свойства личности, и отдаляли дворянство от России все дальше.
С другой стороны, после событий 1812—14 гг в России начали последовательно, как грибы после дождя, расти антизападные настроения, очень мощные. В частности, указом Александра I из России в 1820 году выгнали иезуитов. В 1822-м запретили масонов. Ну, т. е. начали потихоньку перекрывать кислород враждебным русской цивилизации НКО. У людей в головах начало кое-чего проясняться после наполеоновского вторжения: долбануло, как говорится. Все ахнули и начали вспоминать, как пишется «молоко» и «родина». Дворянская «элита» стала volens-nolens говорить по-русски, хотя французский все знали в совершенстве, и писали еще на нем.
Этот-то антинаполеоновский патриотизм Пушкин подхватил и развил. Пушкин начал активно использовать национальные сюжеты, стал выковыривать их из самых пыльных углов, из песен и сказок Арины Родионовны, из фантастической литературы XVIII века, из народных (а не официальных) свидетельств о пугачевском восстании. Все это был принципиально новый русский язык. Все изнутри дышало Русью, и продолжатели Пушкина, например, Лермонтов, написавший «Песнь о купце Калашникове», этот прием (вполне романтический, с формальной т. зр., вальтер-скоттовский) поняли и подхватили.
С другой стороны, Пушкин стал брать иностранные (не только западные) сюжеты и переворачивать их в понятный русскому человеку профиль. Так появились «Маленькие трагедии», или «Песни западных [южных] славян», или «Подражание Корану». Это был гигантский шаг вперед, по сравнению с вялыми романтическими элегиями современников. Хватит подражать Западу! Хватит ловить веяния мод, давайте эту моду сами создавать. Давайте будем русскими, а не французами!
Мы говорим об этом лишь потому что сейчас это очень, очень актуально. Посмотрите на ситуацию. С одной стороны, мы имеем каких-то Ургантов и Хаматовых, которые очень не хотят быть русскими, а хотят придерживаться ЧУЖОГО («европейского») стереотипа. С другой стороны, мы имеем грубых мужиков, которые взяли в руки автомат и пошли воевать. Добровольцами. Добровольцами пошли. Их никто не заставлял. Они сами встали и пошли туда, еще в 2014 году. Посмотрите видео, почитайте статьи в интернете, — и вы увидите очень простую закономерность: пока одни плясали на сцене, сбивая баксы, другие сидели в окопе, часто не имея ни шиша. Ну и за кем вы пойдете? Кто, по-вашему, должен быть ПОДЛИННОЙ «элитой» в нашей стране?
Конечно же, нам нужен новый Пушкин. Кто-то, кто сумеет оформить эту поднявшуюся волну. Иначе мы и дальше будем слушать чепуху про чудесную Европу, где все хорошо, и будем подражателями и колонией. Конечно, нужен переворот. Литературный переворот.
В чем гениальность «Онегина»
Поговорим о его главном произведении, которое тоже многим до сих пор не понятно. Ну, то есть милая история такая, про деревенскую девочку и городского мальчика. Всем нравится, ибо написано стильно. Но смысл, смысл-то в чем?
А вот в чем. «Евгений Онегин», поглавно публиковавшийся в 1825—32 гг, словно какой-нибудь сериал, очень точно воспроизвел тип загнивающего русского дворянина. Как историческому источнику этому роману нет цены, — это прямое свидетельство начавшегося надлома великорусского этноса. При этом Онегин изображен именно западником, англоманом, либералом: легкомысленный гувернер, питание в лучших ресторанах, либеральные, но системно бессмысленные эксперименты в деревне («оброком легким заменил») и т. д. Пушкин откровенно стебется над современниками из «петербургского круга», скажем так.
При этом в деревне либерала Онегина не любят считают «опаснейшим чудаком». Пушкин намеренно сталкивает Онегина с «патриотической» семьей Лариных, которые заставляют дворовых девок петь во время сбора ягоды, «чтоб барской ягоды тайком // уста лукавые не ели». Параллельно всплывает фигура Ленского, эдакого романтика-гегельянца, очень характерная для 1820-х гг; и снова портрет написан сатирическими мазками. Т. е. чувствуется нарочитый негатив, критика западного образования и западной цивилизации в целом, но и русскую, национальную партию Пушкин не щадит (это в принципе характерная для него схема, столкнуть лбами западников и славянофилов, можно вспомнить похожую архитектуру в «Барышне-крестьянке»).
Пушкин и рад бы слопать вкусную западную котлетку, но что-то внутри подсказывает ему, что цена за эту котлетку слишком высока — нужно отказаться от национальной самобытности. Вот откуда этот критический тон. «Балеты долго я терпел, // но и Дидло мне надоел». У нас почему-то редко рассматривают «Онегина» как политический текст, считают его больше культурологическим, «энциклопедией русской жизни», но на самом деле Пушкин подспудно тянет тончайшую политическую нить, обрывающуюся на незаконченной десятой главе, обрывки которой позволяют предположить, что Онегин был как-то причастен к декабристскому заговору.
Пушкинский текст достаточно легко дешифруется, если его намеренно не усложнять, а воспринимать в контексте начавшегося в 1820-х соперничества западников и патриотов. Ларины — это скрытая отсылка к Елагиным, известным своим консерватизмом, позже переросшим в славянофильство (напомним, что И. П. Елагин был основателем консервативного, проимперского направления в русском масонстве, которое он воспринимал как антитезу модному в его годы вольтерьянству).
Иван Перфильевич Елагин (1725–1794), русский историк, поэт, философ, государственный деятель
Пушкин отбросил первую букву фамилии, а четвертую заменил более звучным «р». Это известный литературный прием, который восходит к традиции XVIII столетия называть незаконнорожденных дворянских детей фамилией без первого слога: например, создатель Смольного института И. И. Бецкий, т. е. (Тру)бецкой. Возможный прототип матери Татьяны — А. П. Елагина (племянница Жуковского и мать братьев Киреевских). А «Татьяны милой идеал», скорее всего, образован с Н. Д. Фонвизиной, повышенную религиозность, даже некоторую чудаковакость которой (Фонвизина в 16 лет переоделась мальчиком и убежала в монастырь) поэт редуцировал до увлечения сентиментальной литературой и слегка разбавил светской взбалмошностью М. Н. Волконской. Вот почему у Лариных две дочери: задумчивая Татьяна и легкомысленная Ольга.
Пушкин как бы играет со своими прототипами, как с куколками: забирает черты у одной, добавляет другой, и наоборот, — но по своей литературной природе они единоутробные сестры, почти что сиамские близнецы: «бывало, в поздние досуги // сюда ходили две подруги, // и на могиле при луне, // обнявшись, плакали оне». Обе женщины вышли замуж по расчету за будущих декабристов, и обе последовали за ними в Сибирь, — это подтверждается фразой «иных уж нет, а те далече» в финальной строфе романа.
Интересно, что Фонвизина и Волконская стали также прототипами для Наташи Ростовой и Марьи Болконской у Толстого (но Толстой перевернул их характеры: Болконская — религиозна, Ростова — шалунья). Фонвизина, помимо всего прочего, еще и прототип Сонечки Мармеладовой (которая едет за Раскольниковым в Сибирь; Достоевский познакомился с Фонвизиной «на этапе» в 1850 году и позже с ней переписывался). Вся великая русская литература замешана буквально на двух женщинах, имена которых перекликаются, как гиперссылки.
Ларины — это консерваторы, славянофилы, патриоты. Татьяна «русская душою, сама не зная, почему». Логично, что западника Онегина Татьяна изначально не привлекает. И вот еще одно, косвенное доказательство этой версии: прототип Маши Мироновой — тоже Елагина, дочь коменданта Татищевой крепости Татьяна, по мужу Харлова (в реальности Пугачев сделал «капитанскую дочку» своей наложницей, но казаки застрелили ее, испугавшись, что она дурно влияет на «императора»).
Пушкин постоянно обращается к образу правильной, консервативной девушки, это успокаивает его, удовлетворяет его политические запросы: «мой идеал теперь — хозяйка, // мои желания — покой, // да щей горшок, да сам большой».
Пушкин стремится к гармонии; разного рода пассионарии и революции его раздражают, он хочет «Татьяну» как гарантию гомеостаза и потому старательно, как школьник, рисует один и тот же портрет девочки за соседней партой, для приличия меняя имена: Татьяна, Маша Миронова, Параша в «Медном всаднике», даже мертвая царевна «тихомолком расцветая» и «нраву кроткого такого», — всё это одна и та же консервативно-национальная героиня.
...Которая, заметим, противопоставляется царице-западнице: «высока, стройна, бела, // и умом и всем взяла; // Но зато горда, ломлива, // Своенравна и ревнива». Это типичный портрет светской львицы XIX века, который «очень мил, // я прежде сам его любил, // но надоел он мне безмерно», потому что «в чертах… жизни нет», потому что «запылал // в ее лице самолюбивом // румянец ярче». Высокосветские, «европеоидные» жеманницы, постоянно смотрящиеся в зеркало, надоели Пушкину вместе с ростбифами и балетами. «Иные нужны мне картины: // Люблю песчаный косогор, // Перед избушкой две рябины, // Калитку, сломанный забор»...
За этим кроется политический выбор. Царевна могла бы взять в мужья кого-то из семи братьев-богатырей, на самом деле — разбойников-славянофилов («братья в ту пору домой // возвращалися толпой // с молодецкого разбоя»), но нет, эти бунташные ребята не устраивают ее, ей всего милей королевич Елисей, т. е. сам Пушкин, который по свету скачет и ищет ее...
Здесь выбор как бы перевернут: выбирает царевна, и ее выбор тоже слегка изменен: она предпочитает не русский бандитизм, а условно-западную, светскую культуру («королевич», но с именем ветхозаветного пророка, вошедшим в православные святцы, фигура явно ассимилированная, обрусевшая, как и сам автор — потомок «арапа Петра Великого»).
Наши литературоведы, люди в основном прозападные и интеллигентные, почему-то не решаются прямо и правильно расшифровать эти простые истины и выстраивают вокруг текста мильон бессмысленных комментариев, но не видят главного. Истина их страшит, потому что не вписывается в «западный канон», не стыкуется она с ним никак, ну вот хоть убей. И приходится натужно искать в пушкинских стихах европеизм, либерализм и революционность. Это ошибка.
Молодой Пушкин был либералом. Взрослый Пушкин уже имперец, «литературный националист», причем прямо видно, как он правеет по ходу написания «Онегина», как он нравственно убивает своих мужских героев-западников, а свою любимую героиню, патриотку Татьяну, наоборот, превращает из «странной, // провинциальной и жеманной, // и что-то бледной и худой, // а впрочем, очень недурной» барышни в королеву Москвы. Это скрытое признание Пушкиным своего отказа от петербургского либерализма и перехода в лагерь московских патриотов.
Ленский умирает на глупой дуэли. Онегин тоже умирает на самом деле на этой дуэли, умирает нравственно, и тоже глупо. Отказ Татьяны литературно добивает его. А Татьяна должна быть счастлива, она победительница в политическом поединке в голове Пушкина, но она тоже почему-то несчастна. Почему? Потому, наверное, что иллюзий в отношении ставки на официальное «самодержавие, православие, народность» Пушкин тоже не питал и хорошо понимал, что за фрукт царь Николай Павлович Романов, отправивший в Сибирь всех его близких друзей и муз. «Хотя лично я сердечно привязан к государю, — напишет Пушкин позже в письме Чаадаеву, — я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя» (quoique personnellement attaché de cœur à l’E[mpereur], je suis loin d’admirer tout ce que je vois autour de moi).
В.А. Дрезина. «Пушкин читает М.Н. Волконской «Послание в Сибирь»
Здесь — логическая точка всему. Всё сплетается в немой сцене финала. Обрыв, облом. (Вот откуда названия романов Гончарова — главного продолжателя пушкинских идей.) Хэппи-энда не будет, потому что русское дворянство незримо вырождается. Вот какой должна быть дешифровка «кода Пушкина». Вот в чем его главная мысль. Это пророчество, предсказание исторического поражения дворянского либерализма.
«Онегин» — безумно глубокий текст. Это текст не о том, что было, а о том, что еще только случится. Таких текстов-предчувствий очень мало в истории. Это роман на одном уровне с «Дон Кихотом» Сервантеса, который стал символом грядущей смены эпох, революционного перехода от Средневековья к Новому времени. Пушкинский роман предсказывает уже новейшую историю, он как бы задает тему для фуги, которая еще не закончилась: гибнет либерализм, гибнет немецкая философия, гибнет Россия. Все погибнут. Будет глупый, немой финал. Это случится вдруг, на голом месте, посреди московской суеты; возможно, люди даже не успеют понять, что они уже умерли. Но невидимая пуля автора убила их, да и сам автор убит этой пулей. Это гениально, ибо свободно. Пушкин не связан никакими социальными обязательствами и карьерными перспективами («гуляю мало, много сплю // летучей славы не ловлю»), он типичный балбес своего поколения, и это гарантирует свободу его мысли, из этой свободы рождается интуиция, профетизм, который Пушкин и сам отлично сознавал, когда писал «Пророка» и «Памятник».
Интуиция Пушкина поражает, если, конечно, вы понимаете эту интуицию и умеете ее правильно истолковать, если вы сами наделены сей странной (часто говорят: «женской») способностью человеческого организма. Дело же не только в «Онегине». У Пушкина есть и другие гениальные догадки, в «Медном всаднике», например, в «Капитанской дочке», в «Борисе Годунове», заканчивающемся как бы предчувствием майской резни 1606 года. Пушкин намеренно нащупывает русский бунт: «И, зубы стиснув, пальцы сжав, // Как обуянный силой черной, // «Добро, строитель чудотворный! // — Шепнул он, злобно задрожав, — // Ужо тебе!..». В сущности, это краткое описание русской революции: обозленный человек правильно находит причину разгула стихии (т. е. природного, народного бешенства) в реформах Петра Первого, в светском государстве, им созданном, но медный «лик державца полумира» оборачивается, «гневом возгоря», и превращается в еще более чудовищное сверхгосударство большевиков, уже железное, а не медное царство.
Да, это странно. Да, это кажется «додумкой за автора». Но автор и сам еще не понимает, о чем он думает. Пушкин намеренно ходит по тонкой грани, где разум переходит в сверхразум. И это не пошлый сюр Сальвадора Дали, не мистика. Это профетизм от знания. Пушкин был очень начитан и очень умен. Это т. н. «острый», системный ум. Пушкин умеет разлагать вещи на кванты (в т. ч. политические), а затем собирать эти детальки в логически законченную «картину мира». Он хорошо чувствует, потому что детально, реалистически, исторически точен. Он оперирует фактами, а не штампами обывательского восприятия. Его гениальность напрямую вытекает из системности его мышления, а не из «эстетского» образа жизни, вкусных котлеток и гламурных посиделок, — т. е. всего того, что будет считаться неотъемлемой частью «поэтизма» в эпоху фэндесекля, в «серебряном веке».
Не нужно никаких посиделок. Нужно жить в деревне и гоняться за девками. Вот секрет пушкинского творчества. Многие русские классики этот секрет поняли и взяли на вооружение, например, Тургенев, который, помимо девок, любил еще гоняться за тетеревами, и всякий раз старался отдыхать в русской деревне, а не на «элитных» курортах, и гордился этим, и говорил, что только так и нужно. В этом главная суть «пушкинского переворота», — в сознательном отказе разумного и образованного русского человека от «благ [европейской] цивилизации».
Пушкин и Чаадаев
Отдельно нужно сказать об отношениях Пушкина и Чаадаева, потому что это архиважно. Не понимая этой связи или умаляя ее, вы рискуете не понять Пушкина. Вы просто не поймете великого русского поэта, если не увидите его тени.
Петр Яковлевич Чаадаев, друг и собутыльник Пушкина, был явным прототипом Онегина, что и сам Пушкин признавал прямо в тексте романа, и как бы стыдливо разделял их: «второй Чадаев, мой Евгений». Это типичное для писателей спешное запутывание следов, приблизительно по тем же причинам Пушкин зачеркнул в черновике «итак, она звалась Наташа».
Чаадаев был по своему характеру Онегин один в один: это был желчный, скупой на эмоции человек, которого не любили в обществе, с государственной службы он ушел из-за какого-то мелкого скандала, жил частной жизнью, т. е. болтался без дела, путешествовал и проч. Он был франт, денди, любил и умел хорошо одеваться, прихорашиваться перед зеркалом. И, наконец, главное: Чаадаев был западник. Прелесть ситуации как раз в том, что Пушкин в литературной форме вскрыл западничество Чаадаева за 10 лет до того, как это стало притчей во языцех (в 1836 году), это, опять же, подчеркивает прозорливость Пушкина, его предчувствие трендов задолго до того, как люди начнут орать о них на всех углах.
Судьба Чаадаева тоже была печальна, как и судьба его литературного двойника, Онегина, и другого литературного двойника, Чацкого, прототипом которого тоже был Чаадаев (Грибоедов тоже запутал следы, замазал очевидное, — в черновике было «Чаацкий»). Чаадаев был изгнан отовсюду, все его ненавидели. Он пытался оправдаться, доказывал, что он не против патриотизма, а против вялости, ленивости общества. Ему не верили, конечно же.
Трагической была судьба и непосредственного адресата «философических писем» — Екатерины Дмитриевны Пановой, несчастной женщины, бедной калеки, принявшей католичество и в итоге разорившейся и сошедшей с ума. Это вещи, которых у нас в России до сих пор почему-то не знают, но при этом считается правильным говорить «Чаадаев» с презрением, словно это какой-то ярлык западника и врага России. Это логично. Онегин должен быть оплеван. Чацкий вытолкан из Москвы. Это неизбежно. Это т. н. парадокс «жизнь подражает искусству».
Важно другое. Скандальное чаадаевское «философическое письмо» вызвало в русском обществе сумасшедшую реакцию, которая, опять же, очень сильно напоминает наши времена. Можно сказать, что это был культурный теракт. Чаадаев бросил бомбу, которая потрясла абсолютно всех. И на него сразу же начали нападать патриоты, которые стали опровергать его тезис о том, что Россия — «страна без истории».
Первым был Пушкин. В октябре 1836 года поэт написал Чаадаеву знаменитое письмо, начинающееся с фразы «что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами» (quant aux idées, vous savez que je suis loin d’être tout à fait de Votre avis). Это письмо хорошо известно русскому читателю, потому что именно из него выдернуты знаменитый пассаж про «необъятные пространства [России], поглотившие монгольское нашествие» (immense étendue qui a absorbé la conquête Mogole) и хрестоматийная фраза «клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал» (mais je vous jure sur mon honneur, que pour rien au monde je n'aurais voulu changer de patrie, ni avoir d'autre histoire que celle de nos ancêtres, telle que Dieu nous l'a donnée). Тем не менее, отметим несколько важных деталей.
Во-первых, сохранился черновик, где Пушкин признает, что «ваша брошюра произвела, кажется, большую сенсацию» (votre brochure a produit, à ce qu'il paraît, une grande sensation), т. е. сравнение с терактом верно: Пушкин отлично понимал, какую гранату бросил посреди бела дня его собутыльник и, по сути, литературный герой. Во-вторых, Пушкин точно определяет дату, отделившую западноевропейскую цивилизацию от восточнохристианского «мира» — 1054 год. Это свидетельствует о хорошем историческом чутье поэта. И, наконец, в-третьих, Пушкин выдает фактически славянофильскую тираду: «наше духовенство, до Феофана [Прокоповича], было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма» (le clergé Russe, jusqu’à Théophane, a été respectable, il ne s’est jamais soulié des infamies du papisme). Это окончательно кристаллизует Александра Сергеевича как человека правых взглядов, который вобрал в себя вольтерьянскую критику католичества (в том же письме Пушкин хвастается Чаадаеву небольшой статьей про Вольтера, которую он написал), но при этом не применяет эту критику к восточному христианству.
Это замечание Пушкина объясняет то, почему филокатолицизм в России так и остался причудой нескольких высокосветских львов и львиц: вольтерьянская критика в России была хорошо известна, и она отталкивала людей от католичества в чистом виде. Зато социализм, комплекс идей по своей природе посткатолический, только «лишенный бога», в России, наоборот, обрел вторую историческую родину! Русским в XIX веке было интересно не само католичество, — их привлекал рациональный заряд, который в нем был, — то, чего России и в самом деле жизненно не хватало: трезвости мышления, практичности, технократии, «прогресса». Это невероятно важная деталь, потому что она-то и привела к власти большевиков в октябре 1917 года, спустя ровно 81 год после пушкинского письма Чаадаеву. Чаадаев тоже на самом деле был пророк, непризнанный, непонятый. Филокатолицизм Чаадаева был предчувствием коммунизма, его предпроекцией, скрытым желанием технократического переворота. Отсюда же и настойчивые рассуждения Петра Яковлевича о Царстве Божием, что впоследствии, нетрудно догадаться, трансформировалось в желание построить на земле коммунистическую утопию.
Пушкин цепким критическим взглядом улавливает и главный недостаток «брошюры» Чаадаева — недостаток собственно исторических фактов. «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться» (quant à notre nullité historique, décidément je ne puis être de votre avis), — пишет поэт, после чего начинает сыпать громкими именами: Олег, Святослав, «оба Ивана» (очевидно, III и IV), Петр, Екатерина и т. д. Чаадаев попросту не любит русской истории, как и все филокатолики и западники, не считает нужным обращать внимания на походы на Византию и Хазарию, или войны за «киевское наследство», или за «монгольское», или на русско-турецкие войны, или русско-шведские, или сибирскую экспансию, или южнороссийскую, — всё это, по его мнению, муть, которая и рядом не лежала с великими крестовыми походами, географическими открытиями и прочими подвигами европейской цивилизации. Вот нет их. Незначительны они. Неинтересны.
Это подтверждается элементарным филологическим анализом. «Философические письма» очень бедны на фактологию, в них много общих слов, но мало детального исторического знания, — всё сплошные пунктирные линии, схемы: «народы», «пути», «судьбы». Это выдает схоластический, дедуктивный метод, очень старый, средневековый. Это явный католический след. Современный читатель подобные тексты, воспринимает, как правило, с трудом, потому что наше сознание, наоборот, замусорено «журнализмом»: нам нужны жареные факты, на основании которых уже будет построена логическая цепочка. В XIX веке люди думали по-другому: они начинали с философского утверждения, а потом приводили примеры в подтверждение его. Пушкин и здесь опережает свое время, потому что пушкинские тексты и даже письма, как мы видим, это больше россыпь знаковых, символических деталей, а вот чаадаевский подход больше теоретический, дедуктивный, предвосхищающий марксизм с его «верностью теории». Мы видим фактически зарождение русского коммунизма как идеи. Есть письмо Чаадаева Пушкину, датированное сентябрем 1831 года, прямо подтверждающее его коммунистические симпатии: «Но смутное предчувствие говорит мне, что скоро появится человек, который принесет нам истину веков. Может быть, вначале это будет некоторым подобием политической религии, проповедуемой в настоящее время Сен-Симоном в Париже, или же нового рода католицизма, которым несколько смелых священников, как говорят, хотят заменить тот, который утвердила святость веков. Почему нет?» («Mais une vague conscience me dit que bientôt viendra un homme nous apporter la vérité du temps. Peut-être sera-ce quelque chose d'abord de semblable à cette religion politique préchée en ce moment par Saint-Simon dans Paris, ou bien à ce catholicisme de nouvelle espèce que quelques prêtres téméraires prétendent, dit-on, substituer à celle que la sainteté du temps avait faite. Pourquoi non?»). Филокатолицизм Чаадаева стал мостиком, переброшенным с иезуитского берега на большевистский.
Пушкин зимой 1837 года был смертельно ранен на дуэли, «не дочитав до конца романа жизни», не ответив в полной мере на вызовы своего времени. И потому его переписка с «добрым приятелем, родившемся на брегах Невы» по поводу «исторической ничтожности» России не получила развития. На самом деле Чаадаев был по рождению москвич и учился в Московском университете. Пушкин дает политическую характеристику, а не детали биографии. Это условное деление на политические партии: петербургскую и московскую. Патриотическая партия базировалась в основном в Москве. Собственно, в результате чаадаевского «культурного теракта» она и оформилась, и получила очень общее и размытое название славянофилов.
Пушкин великий русский поэт, потому что он интуитивно симпатизирует именно славянофильской, патриотической, «московской» партии, а не западнику и «петербуржцу» Чаадаеву.
Вот почему Татьяна становится «королевой Москвы».
Вот почему Пушкин отвергает Онегина.
Да! Именно так. Пушкин и сам становится Татьяной в последней точке своего романа в стихах. За декорациями пушкинского романа и за ломаными линиями его сюжета стоит тончайшая политическая аллегория, смысл которой в отречении от западной культуры и обретении национальной самобытности.
Это, конечно, не статья для журнала "Лучик", это "взрослый черновик" для неё. (Для детей, как помним, надо писать "как для взрослых, но только лучше".) Но, если вы заинтересуетесь нашим журналом и захотите попробовать почитать его с детьми, мы будем очень рады!
В этом журнале мы говорим с детьми о любви, о совести, о подвиге, о справедливости – и о других важных вещах.