Трясущимися пальцами Антон по памяти набирает номер. Отмахивается от надоедливой поздней мухи, что залетела в форточку и кружит по комнате, иногда с тупым «бам» врезаясь в окно. Пока идут гудки, он провожает её глазами.
Гудок меняет тональность на пару октав, замедляется до низкой частоты, от которой свербит глубоко внутри головы. Словно чёртово насекомое залезло туда и ползёт всё дальше по слуховому каналу, вызывая желание сунуть в ухо что-нибудь острое.
«Ммммм». Так гудит трансформатор в грозу. Так, должно быть, мычат приговорённые коровы на скотобойне. Он точно не знает.
Гудки сменяются тишиной под высоким давлением, плотной настолько, что она просачивается по проводам, пожирает все звуки вокруг. Тиканье часов прекращается, телевизор соседей хрипит и глохнет, даже сонное жужжание мухи — всё умирает. Если Антон оглянется, увидит остановившийся мир. Он не оглядывается, смотрит на походный рюкзак цвета хаки, стоящий на полу. Раздувшийся от страшного содержимого, беременный катастрофой рюкзак.
Октябрь, год назад
— Антон? Ау-у, Антон, ты идёшь? — девушка с тёмно-каштановым каре потянула его за рукав и, улыбаясь, заглянула в лицо.
— А? Прости, Кать, задумался.
— На дискотеку пойдёшь с нами? Вечером в ДК. Пантыкин играть будет.
— Антоха как обычно, — хохотнул шедший рядом Влад, — на своей волне. Витамины хоть пьёшь, олимпиадник? Скоро диплом защищать, а ты уставший.
Антон мысленно отмотал разговор, который едва ли слушал, и покачал головой. Всю дорогу, выйдя с последней пары, компания одногруппников физмата обсуждала планы на вечер.
— Я пас. Поем, переоденусь и на практику.
Катя демонстративно надулась. Девушка нравилась Антону, даже очень, но странные движения женской души оставались для него загадкой.
Друзья махнули на него рукой и снова о чём-то заговорили: кто с кем замутил на танцах в прошлую пятницу и прочее в таком духе. Антон с благодарностью вернулся к собственным мыслям. Коленом он поддавал на ходу потрёпанный дипломат с тетрадками и парой учебников, перешедший от отца к новоиспечённому студенту сразу после вступительных.
Дипломат честно прослужил новому владельцу ещё пять лет. Теперь, на последнем курсе, разговоры молодых людей крутились вокруг планов на будущее и поисков работы. Или, как сейчас, попыток подкатить к кому-нибудь. Антону были одинаково неинтересны обе темы. Будущее тревожило всех, хотя мало кто признался бы. Страна быстро менялась. Реформы волнами катились по ней из столицы, чуть погодя перехлестнули через Урал и добрались до их родного Екатеринбурга, ещё недавно называвшегося Свердловском. Первые последствия уже наступили: распределения после вуза не будет, а значит, каждому из них предстояло самому искать дорогу в жизни.
Многие из знакомых Антона планировали податься в бизнес, продажи или вписаться в какой-нибудь кооператив. Почти каждый размышлял о том, как бы «подняться», оседлать эту волну перемен. На взгляд Антона, то были сплошь мутные блудняки. Сам он, как и прежде, собирался заниматься наукой, и на практику в НИИ пошёл исключительно по этой причине. Ну, почти исключительно.
Добрались до остановки. Большая часть компании жила в общаге, потому ребята помахали руками и гурьбой загрузились в трамвай. Дальше шли втроём: Катя, Антон и Игнат, сумрачный и серьёзный парень из группы, ещё более немногословный, чем сам Антон. Все трое жили с родителями недалеко друг от друга. Катька ещё по инерции щебетала, но никто её не поддержал, так что скоро разговор увял сам собой.
Молча миновали закрывшийся универмаг с пыльными витринами, возле которого сидели бабульки, торгуя кульками жареных семечек. Рядом умывался взъерошенный грязный котёнок. Вошли в арку двора, исписанную граффити. Слева показалась вечная стройка за жестяным забором (можно было гарантировать, что ни один новый кирпич не встал на положенное место за всё время их обучения), дальше потянулись панельные пятиэтажки, одинаковые, как из-под ксерокса. Все, кроме одной, третьей по счёту. Антон уставился на неё.
Дом номер восемнадцать отличался от остальных. Он ещё напоминал исходную пятиэтажку, были видны квадраты бывших окон, швы между плит, двери подъездов и даже те места, где проходили газовые трубы. Но камень стен спёкся в сплошную стеклянистую массу, кое-где треснув, как от огромного жара. Дом оплыл с одного края, превратился в угольно-чёрную, наглухо запаянную скорлупу. Словно вылепленный в натуральную величину из гудрона, он гнилым зубом торчал из городской застройки. Антон не отводил от него глаз.
Компания миновала оплавленный монолит, одногруппники обратили на него не больше внимания, чем на заброшенную трансформаторную будку по соседству с размашистой надписью «РЭП КАЛ» на кирпичах.
— Суки, — прошептал Антон одними губами.
— А? — Катя обернулась. — Что-то говоришь, Тох?
— Нет, ничего. А вы слыхали, что эти дома до сих пор подключены к городским коммуникациям?
— М-хм, — без интереса отозвался Игнат.
— Серьёзно, у отца знакомые в теплоцентрали. Иногда слесаря лезут в подвалы. За отдельную плату, конечно, для регулярного обслуживания и всего такого. Говорят, дома уходят на километры вглубь земли. Но воды и электричества потребляют совсем мало, как одна квартира.
— Опять он за своё, — буркнул Игнат, ни к кому не обращаясь, и отвернулся.
Было ясно, что одногруппнику хотелось ускорить шаг: Антон порядком достал всех знакомых разговорами о Соседях. Катя промолчала, только бросила на Антона жалостливый взгляд. Тот понял намёк и заткнулся. Но думать не прекратил.
Соседями их назвали с лёгкой руки безымянного провинциального журналиста. Надо ведь было как-то назвать. Один написал, другие подхватили, в итоге имя прижилось.
Никто не знал, как выглядят новые соседи человечества или чего хотят, да и хотят ли вообще. Просто в одну из осенних ночей двадцать с лишним лет назад другие поселились в некоторых из наших домов. Первоначальные их жильцы спокойно, без спешки собрали вещи, разбудили детей, взяли в охапку питомцев и вышли во дворы, причём впоследствии никто из них так и не смог объяснить, зачем.
Известно, что Соседи не агрессивны и не стремятся контактировать с людьми. Не покидают занятые ими панельки (иногда это отдельно стоящие дома, реже — целые микрорайоны), вообще никак себя не проявляют. Первая паника среди населения постепенно сменилась острым интересом, а затем, когда ничего так и не произошло, равнодушием и скукой. Люди, как водится, привыкли.
В спешке организованный НИИ Контакта сам собою пришёл в упадок и лишился финансирования за отсутствием, собственно, контакта. Теперь в учреждении работали на полставки последние энтузиасты от науки да студенты, проходившие практику ради зачёта. Такие, как Антон.
С годами соседские дома стали привычным элементом пейзажа. Люди сомневались подчас, что внутри вообще кто-то есть. Сперва обнесённые заборами и кордонами, тщательно охраняемые и без толку изучаемые, постепенно дома были предоставлены сами себе. Лишь болтались на ветру обрывки предупреждающих лент, да компании детей пинали иногда мячик меж чёрными домами, куда им запрещали ходить родители. Запрещали, кстати, тоже не из опасений, а просто… Ну, зачем же беспокоить Соседей? Это как-то невежливо.
Антон с особенной злостью пнул свой дипломат и смущённо улыбнулся в ответ на вопросительный взгляд Игната.
Изредка Соседи занимали не дом, а, скажем, какой-нибудь завод, тогда он продолжал работать. Временами из его ворот выходили странные составы с неведомой продукцией и останавливались на ближайшей станции для разгрузки. Правительство сразу наложило на такие заводы лапу, ввело режим секретности, и неизвестно даже, что там за продукцией делятся с нами Соседи. Наверное, очень ценной, раз всех всё устраивает. А в кинотеатре «Октябрь» вроде как до сих пор крутят по ночам какие-то фильмы. Жаль, внутрь не заглянуть. Да никто всерьёз и не пытался.
Антона же до чёртиков достала неизвестность, вся эта вымученная загадка, а в особенности то, что люди с ней столь охотно смирились. Задерживаясь на практике допоздна, когда гулкие коридоры полузаброшенного НИИ окончательно пустели, он стал тайком залезать в архивы, расположенные в дальнем крыле. Да их никто и не охранял, ключ нашёлся прямо на соседнем подоконнике под цветочным горшком. Однако внутри царил такой бардак, а каталожная система была настолько мудрёной, что найти в том океане макулатуры что-то поистине интересное удавалось нечасто.
Антон сам этого не понимал, но ему было одиноко. Парень чувствовал себя едва ли не единственным в городе (да во всей стремительно разваливавшейся стране, а может, и во всём чёртовом мире), кто не доверял Соседям, кто вообще беспокоился на их счёт, что считалось теперь чуть ли не дурным тоном. Но чувств своих изменить не мог и отступать не собирался. У него была для этого причина. Причину звали Оля.
Происходящее (а вернее, не происходящее), всеобщие эти апатия и близорукость откровенно бесили его. Казалось, только он всерьёз и подозревает, что Большой Переезд был на деле никаким не переездом. Чем же тогда? На враждебное вторжение, как ни крути, было не похоже. Вот погань, да если б знать.
Распрощавшись с друзьями (Катя быстро обняла его напоследок, и парень покраснел, словно школьник), Антон свернул за угол и направился домой мимо погнутых турников и врытых в землю шин детской площадки. На самодельном столике под ветвями драной акации шла оживлённая игра в домино. Один из дядек, лысеющий знакомый отца в несвежей алкоголичке, отсалютовал студенту бутылкой пива, тот вяло махнул в ответ. Отсюда уже был виден его подъезд и пучок разномастных антенн, торчавших из окна девятого этажа, где жил дядя Костя, местный радиолюбитель.
От него Антон знал, что у радио-энтузиастов и владельцев пиратских станций появился новый спорт: слушать соседские дома. Якобы что-то они там передают на ультракоротких, да только не разобрать. Дядя Костя записал для Антона несколько часов эфира, но что делать с кассетой и как её расшифровать, студент пока не придумал. Обратиться к научному руководителю тоже не мог: грифы секретности со всего, касающегося переселенцев, официально никто не снимал.
Антон взбежал на свой этаж. По пути поздоровался с Тамарой Родионовной, приветливой старушкой из семнадцатой квартиры, отобрал у неё помойное ведро и сбегал до баков в углу двора. Потом быстро распрощался и вошёл в квартиру. Мама была дома, готовила что-то на кухне. На маленьком телевизоре неразборчиво шла программа «Смак», звенела посуда, лилась из крана вода.
Прошмыгнув в свою комнату, Антон достал из тайника под шкафом тетрадь для заметок, сел за стол и сверился с планом на сегодня. Предстояло прошерстить восемнадцатый стеллаж архива, полки с К по М. Антон всё ещё надеялся обнаружить какой-нибудь полезный протокол полевого эксперимента в грудах авансовых отчётов и счёт-фактур. Тональность бубнежа телевизора за стенкой изменилась, передавали экстренное заседание правительства.
Вернув тетрадку под шкаф, Антон упал спиной на софу и открыл «Квантовую механику, нерелятивистскую теорию» Ландау и Лифшица, заложенную карандашом. Однако сосредоточиться не получалось: глаза перескочили со строчек текста на цветочный узор обоев, словно пытались прочесть и его.
Правительство… Оно хранило молчание по поводу Соседей, лишь изредка отпуская многозначительные намёки. В результате все сошлись во мнении, что власть так же бессильна и несведуща, как остальные. Просто привычно пускает пыль в глаза. Ну а в последние годы чиновникам стало и вовсе не до того.
Гипотезы о природе и причинах появления переселенцев выдвигались, конечно, самые разные. Популярной оказалась та, согласно которой Соседям пришлось покинуть свой дом, когда там случился некий непостижимый катаклизм. Якобы они искали, где можно будет поселиться, навсегда или на время, и наткнулись на нас. А мы, что ли, гнать их будем? Нехай живут. И то сказать, прогонишь их, пожалуй. Некоторые ещё ругались: припёрлись, так и растак, цыгане космические, а ну как та беда, что из своего дома их выгнала, за нами придёт? Что делать будем, к кому переезжать? На паникёров цыкали досадливо: не кипеши, мол, не нагнетай. Других проблем, что ли, нет? Другие проблемы, конечно же, были.
Вот так самое невероятное событие в истории Земли, настоящее посещение, о котором мечтали фантасты, закончилось пшиком. Человечество растерянно почесало в затылке и вернулось к своим, гораздо более насущным занятиям. В учебники истории и обществознания включили по соответствующей главе, на этом и делу конец. Есть Соседи и есть, на жизнь, в общем, не влияют. Хотя кое-кто утверждал: так случилось именно потому, что Соседи не любят внимания к себе.
— Антон! — крикнула с кухни мать. — Сынок, ты дома? Иди поешь! Я борща наварила.
Антон столкнулся с мамой на пороге кухни. Женщина пробежала мимо с озабоченным лицом, на ходу потрепав сына за вихры, открыла шкаф и стала куда-то собираться. Она выглядела немного грустной. Впрочем, мамины улыбки вообще стали редкими с прошлого октября, когда Олька пропала без вести. Антон понимал мать: Оля была для него самым родным человеком в семье, значила больше, чем просто младшая сестра. Ушла к Соседям — так иногда говорили про бесследно и беспричинно исчезавших людей в «городах контакта». Про Ольку тоже.
Понаблюдав, как мама красит губы напротив трюмо, Антон вошёл в кухню. На столе, покрытом клеёнкой, пух в банке чайный гриб и дымилась тарелка борща, лежали нарезанные куски хлеба, нож, пластиковая воронка, пара отварных яиц. По телевизору под тревожную музыкальную заставку шли «Вести»: ничего хорошего или нового дикторша не сообщала. Антон сел, быстро влил суп в живот, почти не ощутив вкуса. Набрал под краном воды и в три глотка осушил любимый Олькин стакан-непроливайку, разглядывая висевшую над раковиной кривую разделочную доску, которую сам же сделал для мамы на уроке труда в шестом классе. Мыслями он всё ещё был далеко.
Иногда он заходил в бывшую Олину комнату, которую отец уже начал понемногу превращать в кабинет. Перебирал школьные тетрадки с пятёрками (почерк у сестры всегда был образцовый), мягкие игрушки, альбомы с акварелью. Один рисунок даже забрал и повесил у себя над кроватью: дом, их счастливая семья из человечков-палочек, в небе — белые облака, похожие на барашков, и ярко-жёлтая окружность солнца.
Рисунок успокаивал его, когда становилось тоскливо. В самые печальные ночи, когда не мог уснуть, Антон лез тайком на крышу дома, выходил под чёрное небо, усеянное скучными точками света, садился на брошенный кем-то ящик из-под апельсинов и долго смотрел на город. Вспоминал обрывки разговоров, первое время раздававшиеся тут и там.
«Почему ж сразу ушла? Времена нынче вон какие, девчонка была красивая, мало ли психов вокруг… Кто, Вяткиных дочь, что ли? Она. Не-е, эта точно ушла. Почём знаешь? Да вечно возле домов крутилась, вот и допрыгалась. Поди, позвали её. Думаешь? Ну, может, и так…»
Никто из трепавших языками, разумеется, ничего не знал. Однако никто за три года не нашёл и тела Оли. Времена действительно были непростые, случалось всякое. Не было свидетельств тому, что к Соседям кто-то вообще уходил, однако легенды и слухи не утихали. Одной такой легендой Оля поделилась с Антоном за несколько недель до того, как ушла на урок сольфеджио в музыкалку, чтобы не вернуться. Забежала в комнату, залезла с ногами на софу и спросила: «а ты знал, что Соседям можно позвонить?»
— А ты знал, что Соседям можно позвонить?
— Что ещё за глупости, — Антон оторвался от книги, которую читал.
— И вовсе не глупости, а чистая правда, мне Борька из бэ-класса сказал.
Антон улыбнулся и совсем отложил третий том приключений капитана Блада. Всё равно знал его наизусть.
— Тот самый Борька, что пиццу в столовой тебе купил? И что же он рассказал?
— Что жил у бабушки прошлым летом, пока родители на море отдыхали, а его не взяли, и очень ругался, что это несправедливо, а у бабушки в квартире скучно, плохо пахнет и нечего делать, и телевизор только чёрно-белый, почти каналов не ловит, и…
— Тпр-ру, не части́ так. Борьку, допустим, жалко, но при чём тут Соседи?
— Так он справочники нашёл! На антресолях. Скучно ему было, ну.
— Да телефонные же, старые, пыльные все. В них номера и адреса, и есть телефоны квартир, в которых теперь Соседи живут, вот.
— Так, — сам Антон не подумал о таком, хотя идея лежала на поверхности. — И что? Он позвонил?
— Да, на один номер, — Оля растопырила пальцы на ногах, начала сосредоточенно ковырять заусенец и крайне этим делом увлеклась.
— Да не томи ты. Что там было, короткие гудки?
— Нет, длинные. Ему ответили.
— В трубке тишина была, но какая-то странная, подземная, он сказал. Словно все шумы вытягивала. И ещё какой-то звук, он с самого начала бы, но Борька его погодя услышал. Такой, — Оля вдруг вцепилась пальцами в лицо, оттянула кожу, стала раскачиваться и мычать, как мог бы орать человек, чей рот плотно заткнули кляпом, — ммммм! Ммммм! МММММММ! Так он делал. Трубку бросил, забоялся потому что, а звук, говорит, ещё целых три дня слышал, даже спать не мог, вот. А больше уже не звонил. И мне по секрету рассказал за гаражами, так что ты никому!
Антон решил не уточнять, что это они делали с мелким хулиганом Борей за гаражами. От мычания Ольки по хребту пробежал холодок, но ему и правда было интересно. Видать, заразился от сестры любопытством к историям про Соседей. В самом деле, ведь провода, телефонные и прочие, никто не обрывал, не нашлось таких дураков. А радиоточки ещё работают в квартирах? Слушают ли Соседи сигналы точного времени по радио «Маяк»?..
— Тош, — Оля оставила заусенец в покое и осторожно пихнула брата кулаком в бок, — а правду говорят, что иногда люди ходят к ним в гости?
— А тётя Женя маме говорила, а я слышала, что кто у них в гостях был и потом вернулся, тот уже не совсем человек делается. Ходит и говорит странно, простых вещей не понимает, весь какой-то другой, и пахнет тоже по-другому. Как сам в Соседа превращается.
— Врут всё. Люди постоянно чушь городят, меньше слушай.
Через месяц Олька пропала. Антон вместе с родителями, милицией и добровольцами лично обшарил все дворы и подвалы, опросил каждую старушку и продавщицу ларька, заглянул во все канализационные люки, сорвав ногти об их неподъёмные крышки. Шатаясь, вернулся домой к обеду следующего дня: заплаканный, мокрый, жалкий. Проспал три часа, поругался с родителями и снова ушёл искать. Прошла неделя, прежде чем начавшаяся пневмония остановила его, ещё месяц метался он по кровати в полубреду и кошмарах, где сестра уходила прочь, а он не мог её остановить.
Оля так и не вернулась, ни странной, ни какой-нибудь ещё. Год спустя Антон оказался единственным на потоке, кто в качестве практики выбрал НИИ Контакта.
Ноябрь
Антон зажал трубку плечом, снял очки и двумя руками растёр покрасневшие глаза. Раздавались длинные гудки. Либо Антон слишком устал, либо каждый новый гудок действительно тянулся немного дольше предыдущего. Оконные стёкла в пустующем кабинете заместителя полевой разведки на втором этаже НИИ то и дело вздрагивали под порывами ветра, изо рта при дыхании вырывались небольшие облачка пара: на отоплении необитаемого крыла здания экономили.
Подождав установленные условиями эксперимента две минуты, Антон повесил трубку, выключил бобинный магнитофон и зачеркнул в телефонном справочнике очередной номер. Пододвинул журнал и сделал пометку: время начала и окончания звонка, результат. Подумав, дописал про аномально длинные гудки. Позже стоит перепроверить. На разграфлённом листе осталось восемнадцать неотработанных номеров из дома девятнадцать по улице Баумана, и можно будет переходить к следующему.
Домов на прозвон оставалось всего четыре, а результат по-прежнему был нулевым. Дважды случалось, что в динамике что-то щёлкало и модулировано шипело, прямо как на кассете дяди Кости, но оба раза связь быстро прерывалась, как будто соединение рвали на стороне АТС. Если так и было, Антон ничего не мог с этим поделать. Позже эти номера уже не отвечали. Четыре дома, в каждом три подъезда примерно по двадцать квартир, и ближайший к квартире Вяткиных микрорайон Соседей окажется исчерпан.
Конечно, найдётся ещё с десяток отдельно стоящих домов, разбросанных по всему городу, но все они находились в стороне от возможных маршрутов Оли. Антон перевёл взгляд на карту (ещё до него кто-то из сотрудников повесил на стену план Свердловска, на котором переселённые дома были закрашены чёрным). Покачал головой.
Он давно пришёл к выводу, что если в исчезновении Оли как-то замешаны Соседи, случилось это именно в Жилмаше. В том самом районе, через который проходил короткий путь из музыкальной школы, том, куда и он, и родители запрещали Ольке совать свой веснушчатый нос. «Любопытной Варваре», — бывало, говорил он. Что именно оторвали там его сестре, Антон отказывался думать.
Он отвинтил колпачок термоса и плеснул в него горячего чая. Обжигаясь, запил витамины, потёр ладони, чтобы согреть, и включил магнитофон: чёрная лента поползла между записывающими головками, из динамиков раздался чуть слышный шорох, похожий на шелест крыльев ночных мотыльков. Антон снял с аппарата трубку, сверился со списком и начал вращать диск, набирая следующий номер. Вечером, как всегда после обзвонов, у Антона будет страшно болеть голова.
Декабрь
— Так, вы кто у нас? — секретарша ловко перебирала личные дела студентов. Красные клинья её длинных ногтей погружались меж страниц одной папки, чтобы вынырнуть такими же окровавленными и сразу перейти к следующей.
— Антон Александрович Вяткин, пятый курс. Меня просили зайти.
— Верочка, это ко мне, — пробасил голос из-за приоткрытой двери ректорского кабинета, — проводи, пожалуйста. Ага, ага, здравствуйте, молодой человек. Присаживайтесь. Вера! Ещё Филиппа Петровича разыщите, будьте любезны. Да, прямо сейчас. Скажите, очень нужен.
Следующие пятнадцать минут прошли мучительно и тоскливо. Не беседа даже, а монолог. Говорил ректор, пока Антон плавился на стуле. Филипп Петрович, его научрук, появился в кабинете бесшумно и остался стоять возле двери манекеном, ничем не выдавая своего присутствия. За всё время «разговора» он не проронил ни слова. Покидая кабинет, Антон растерянно посмотрел на руководителя. Тот вяло пожал плечами и метнул взгляд в сторону стены, где, как и положено, висели в позолоченных рамках члены правительства и шишки из министерства.
В ушах у Антона ещё шумело, когда он трясущимися то ли от нервов, то ли от злости руками прикуривал на гранитной лестнице главного входа. Из всей, с позволения сказать, беседы, он уяснил одно: не все темы дипломных работ достойны рассмотрения, не на каждое направление исследований уместно тратить силы и время таким светлым головам, как он, гордость кафедры и будущий аспирант Антон Вяткин.
Есть, спешите видеть, множество иных перспективных тем. С подбором новой, ректор был в этом совершенно уверен, с удовольствием поможет Филипп Петрович, являющийся также, что немаловажно, членом аттестационной комиссии. Ну а Соседи… скажем прямо, это направление окончательно утратило свою актуальность, заниматься им в стенах и от имени нашего университета — лишь почём зря ажитировать неакадемический люд.
Антона передёрнуло: должно быть, от холода, ведь он выскочил на улицу, не забрав из гардероба пальто. Ему представились быстрые, хищные когти секретарши и то, как они ножницами порхают над содержимым ящика с документами, прежде чем зависнуть над его, Антона, личным делом.
Сигарета сама собой сломалась в его пальцах. К чёрту.
Январь
В деле бумажных раскопок наконец-то наметился прогресс. Что было отлично, потому как немногочисленные коллеги по НИИ шарахались даже от самых осторожных расспросов. Подсказку дала Катя, которая прошлым летом подрабатывала в библиотеке и кое-что знала о системах каталогизации. В последнее время (Антон и сам не понимал, как так вышло) они частенько выбирались вдвоём на прогулки по набережной и на Плотинку: отличница, как и Антон, но выбравшая физмат наперекор желанию родителей и многочисленной родни, Катя подкидывала интересные идеи и подвергала гипотезы самого Антона дельной критике, заставляя мозги работать с утроенной силой.
Антон думал, что отыскал ключ от архива под засохшей фиалкой, но настоящий ключ скрывался в картотеке. Точнее, был зашифрован в номерах дел. Катя заметила, что счёт-фактуры и прочая бухгалтерия идут под серией «Ф-4». А рядом, редко и словно потерянные, лежат папки с маркировкой «ПЭ», «РК» и другие: те немногие, что забыли вывезти или уничтожить. Дальше дело пошло быстрее. Дальше стало интересно.
Аббревиатуры Антон перевёл для себя так: «Полевые эксперименты» и «Робототехнический комплекс». В первые годы после Переезда Институт отправлял в соседские кварталы и даже внутрь самих домов колёсных роверов, оснащённых камерой. По сути, это были доработанные экспериментальные роботы для сапёров и других чрезвычайных ситуаций. Может, машины до сих пор ржавели где-то в подвале комплекса.
Антон включил настольную лампу и разложил перед собой драгоценные находки. Найти их было недостаточно, требовалось расшифровать. Провёл вдоль проклеенного корешка первой папки, на пальце остался пылевой валик. Внутри — тонкие отчёты на серой бумаге, скупые на подробности. Первые годы после Большого Переезда: заголовки ещё не выхолощены, фразы не отрепетированы. Слова цеплялись друг за друга, как люди в темноте.
На титульном листе два грифа: «для служебного пользования» и ниже, карандашом: «срочно». Схема двора совпадала с кварталом Соседей, отмечена даже детская площадка. На схеме проложен маршрут, даны временны́е метки, условные обозначения. Антон в который раз попробовал проникнуть в смысл сказанного. Здесь и в других бумагах читаемыми оставались заметки на полях, прочий смысл тонул в таблицах и выкладках, скрывался в ссылках на недоступные документы.
«Средовая вязкость высокая, фоновая активность стабильна, приливные часы 01:17–01:23». Подчёркнуто. Рядом стрелка: «см. РК-065.б, видео №1». Это «видео» отсутствовало. В деле лежал пустой конверт со штампом и припиской: «выдано под роспись». Росписи не было тоже.
В «ПЭ-72.а» нашлось три стоп-кадра, светопись с горизонтальными полосами от каких-то наводок. На первом кадре узкий проход, освещённый прожекторами, расширяющийся кверху, вроде ущелья. На втором — та же щель, но ближе, заметная трубчатая структура стен, что-то среднее между кораллом, правильными шестигранными образованиями селенита и церковным оргáном. Изображение плохое, очень много зерна, но справа заметно вытянутое пятно. Будто рукав пальто, свисающий с вешалки. На третьем снимке камера повернулась.
Щель вывела робота в помещение, пещеру, если пещера могла быть додекаэдром. Геометрия давила, взгляд пытался отловить ошибку: малейшее несовпадение размеров, углов наклона плоскостей… Но ошибок не было. Комната была слишком правильной, словно не постройка, а идеально воплощённый в пространстве чертёж. На полу маслянисто блестела лужа какого-то вещества, слишком чёрного, чтобы давать отражения.
Антон едва обратил на всё это внимание. В углу кадра, слегка наклонившись в сторону робота, что-то стояло: чёрное, как мокрый пластик, и при этом отчётливо человеческое. На обороте снимка надпись от руки: «это двигается». Ниже другой рукой: «срочно согласовать расширение прохода, подготовить группу лингвистов и моторную тележку для оборудования». И выцветший синий штамп: «Рассмотрено, отложить».
Третья папка называлась «Истуканы». Глаза Антона заскользили по строчкам: «антропоморф. фигуры, смоляные по виду; вероятно, бывш. жильцы из числа не эвакуировавшихся; вокализаций не зафиксировано; ориентируются на движение, не преследуют». Тон отчёта спотыкался: в середине машинописные слова будто вспотели и сбили темп, как будто автор торопился. По клавишам он лупил так, что рычаги рвали бумагу. На полях, карандашным шёпотом: «разумность — гипотеза, не подтвердили». В самом низу врезка: «оператор № 3 просит перевод на другие работы. Рекомендую согласовать. Негонов».
Этот Негонов, подписывавшийся твёрдыми и угловатыми печатными буквами, появлялся в бумагах то там, то здесь. Указаний на его должность не было, но сама фамилия казалась знакомой. Где Антон мог слышать её? Возможно, в разговорах родителей. Впрочем, отчётам двадцать лет… Вряд ли тот же человек.
Новая папка была озаглавлена как «Сердечник». Зачёркнуто, рядом кто-то аккуратно вывел: «Ядро». Под титульной строкой — набор чисел, формулы и график: рост «фона» к «часам прилива» и спад после. Граница выделена зелёным маркером, выцветшим до жёлтого. Под нижней шкалой с распределением каких-то точек заметка: «не хватает разрешающей способности, согласовать сокращение дистанции до 2 м.» со ссылкой на «ОБ-082 (аном. узел)».
В самой папке «ОБ-082 а.у.» нашлась лишь записка с расплывшейся печатью: «Финансирование направления №4 свернуть». И росчерк карандашного «нет!» в углу, как будто человек не сдержался. Негонов?
Чем дальше, тем чаще отчёты дублировались. Антон работал как на конвейере: клал перед собой две папки с одинаковой датой, «чистовую» и «честную». Сначала открывал «честную»: нервные формулировки, карандашные помарки, живые оговорки авторов, иногда на грани истерики. «Возможно», «кажется», «страшно предположить, но…».
Потом брал «чистовую»: гладкие уверенные пассы: «поведение объекта стабильно», «данных, подтверждающих наличие рисков, не получено», «полевую группу распустить». Фамилии ответственных те же. Тон — как будто писал другой человек.
Он старательно заполнял журнал, хотя в глазах уже плыло, а головная боль давно стала верной спутницей. Столбцы такие: дата, шифр, «честн./чистов.», слова-маяки. «Средовая вязкость» обычно соседствовала с «робот застрял», «фоновая активность» — с «абсорбирующая тишина». Часы прилива, чем бы ни были, почти всегда наступали после полуночи, время гуляло в пределах минут. В графе «выводы» он ничего не писал. Не сегодня. Сегодня — только сбор.
На полях одного черновика встретилась фраза, от которой у Антона щёлкнуло в груди, как реле: «сокращение финансирования преждевременно, угроза недооценена». Подчёркнуто дважды. На другом — трезвый мат от руки и обречённая надпись: «мы не успеем». Кто-то пытался кричать карандашом. Безуспешно.
