Вторым шагом должно быть ведение. После того как подстройка установила связь, можно начинать мягко направлять человека в нужную нам сторону. Как это работает? Сначала нужно сделать что-то, что человек легко может повторить, а потом резко поменять своё поведение и тогда человек неосознанно следует. Если оба качали ногой, и один останавливается, то с высокой вероятностью второй тоже остановится.

В разговоре Раджеш сначала подстраивался под настроение продавца, а затем быстро переходил на более бодрый, энергичный лад. Продавец неосознанно подхватывал это состояние и был более сговорчив.

Следующая фаза это якорение и она нужна для того, чтобы вызвать нужную эмоцию или состояние в определённый момент. Как это работает? В момент, когда человек переживает сильную эмоцию в виде радости, уверенности или доверия, необходимо создать уникальный якорь. Это может быть лёгкое прикосновение к его руке, определённое слово, сказанное особым тоном или жест. Если потом повторить этот якорь, то эмоция вернётся.

Раджеш читал, как опытные переговорщики якорят состояние согласия у оппонента. Например, когда тот кивает и говорит да, они могут слегка наклонить голову в тот же момент. Позже, задав ключевой вопрос, они повторяют жест и вероятность получить согласие возрастает.

Ещё одна важная фаза это калибровка или постоянное считывание невербальных сигналов. Как это работает? Необходимо внимательно наблюдать за изменениями в состоянии человека через расширение или сужение его зрачков, изменение пигментации кожи в виде покраснений, микровыражения лица в виде лёгкой усмешки или поджатых губ, а также изменение тембра голоса.

Раджеш тренировался, наблюдая за людьми в интернет-кафе. Он видел, как у парня, получавшего плохие новости, буквально на секунду опускались уголки губ, прежде чем он надевал маску безразличия. Это было как раз то микро выражение печали.

Ещё одна важная фаза обучения состояла в речевых стратегиях. Он осваивал трюизмы или утверждения, которые являются очевидной истиной и с которыми человек не может не согласиться. «Каждый хочет чувствовать себя в безопасности», «Иногда решения принимаются не сразу». Такие фразы размягчают критическое восприятие и располагают к дальнейшим манипуляциям.

Он выписал вопросы, которые предполагают нужное действие уже как свершившийся факт. Не «Вы хотите это купить?», а «Вы будете платить картой или наличными?». Противостояние критике: Техника «Да, и…». Вместо того чтобы спорить с возражением, лучше соглашаться с ним и развиваешь его в нужную сторону. Возражение: «Это дорого». Ответ: «Да, это инвестиция, и именно поэтому она позволит вам сэкономить в будущем».

Раджеш конспектировал всё это в свою тетрадь, чувствуя, как открывается новый, огромный мир возможностей. Это был хакерский инструментарий, но для самой сложной системы в виде человеческой психики.

Он больше не смотрел на людей как на случайных прохожих, а видел их «протоколы» и «уязвимости». Вот мужчина говорит громко и жестикулирует, значит он кинестетик и на него подействуют аргументы про «почувствовать выгоду». А вот женщина смотрит вдаль, подбирая слова, значит она визуал и ей нужно «показать картину будущего».

Он ещё не был мастером, а лишь студентом, который только выучил базовые команды, но уже понимал, что сила заключается не в грубом взломе, а в элегантном невидимом управлении. И эта сила была куда опаснее и могущественнее, чем любая атака в Интернет. Он учился становиться настоящим кукловодом в театре человеческих отношений.

После долгих часов изучения теории, Раджеш решил проверить всё это на практике и направился в интернет кафе. Воздух там был спёртым и густым от запаха дешёвого кофе и пота подростков, играющих в онлайн игры. Раджеш сидел в самом углу, за экраном старого монитора, отгороженный от мира наушниками. Но он не играл в игры и не смотрел видео. Его игровым полем был мессенджер, а аватаром стала улыбающаяся фотография симпатичной девушки Джейн, которая была консультанткой из вымышленной службы поддержки.

Его сегодняшнюю цель звали Брэд. Он был родом из Техаса. Раджеш нашёл его в группе любителей грузовиков и базируясь на предыдущем опыте, старался выбирать обеспеченных людей. У Брэда водились деньги. Он жил в своём доме и выкладывал фото своего роскошного пикапа, но при этом всё время хотел выиграть в лотерею. С точки зрения Раджеша, это был тот самый тип людей, который укладывался в их моральный кодекс хакера. «Его жадность и наивность — это мои лучшие инструменты», — подумал Раджеш и приступил к работе по уже отработанной стретегии.

Вначале необходимо было подстроиться под жертву. Его первое сообщение было простым и дружелюбным. Он скопировал стиль Брэда через небрежные формулировки, смайлики и простые вопросы о грузовиках.

Аватар Джейн:

— Эй, привет! Видел твой пост про подвеску? У меня такая же проблема с моим траком! Как ты решил?

Брэд:

— Как дела, Джейн! Да я пока в процессе, детали дорогие чертовски!

Раджеш почувствовал первую победу. Брэд принял его за своего.

Следующим шагом стало ведение и якорение. Они просто болтали, а Раджеш внимательно изучал язык Брэда и его эмоции. Он узнал, что Брэд ненавидит своё начальство и мечтает уволиться. Это была его болевая точка.

Аватар Джейн:

— Знаешь, а у нас тут на работе акция для постоянных клиентов. Такая возможность подзаработать, даже не уходя с основного места. Мне сразу о тебе подумалось.

Брэд:

— Серьёзно? Это как?

Раджеш вызвал любопытство. Он повёл Брэда за собой. Это была первая победа. Далее необходимо было вбросить легенду. Раджеш начал медленно раскручивать историю о бонусной программе, участником которой он якобы сделал Брэда.

После этого он начал использовать трюизмы:

— Все хотят иметь финансовую подушку, правда?

И допущения:

— Ты же хочешь получить доступ к этим бонусам?

После этого в дело пошло связывание:

— Чем скорее мы всё активируем, тем скорее ты сможешь наконец-то сделать ту самую апгрейд подвески, о которой говорил.

Брэд клюнул. Он был заинтригован и настроен позитивно. Раджеш заякорил это состояние, всегда начиная новые этапы разговора с упоминания его мечты о новом грузовике. Настал момент вытянуть его данные для верификации, и здесь Брэд на секунду заколебался.

Брэд:

— Эмм…, а это безопасно? Мне тут недавно приходило письмо о мошенниках.

Аватар Джейн:

— Я тебя полностью понимаю, Брэд! — это была подстройка под его состояние. — Я бы сам насторожился! — нужно было разделить его переживания. — Но наша система использует протокол двойного шифрования, как в банках. Это необходимо, чтобы отсеять как раз тех мошенников! — таким образом мы переводим стрелки и используем технику противоположной аргументации, когда опасность исходит от других, а мы его защищаем! — Давай я тебе скину ссылку на наш сертификат безопасности? — через предложение ложного выбора и демонстрацию прозрачности.

Сопротивление было сломлено. Брэд извинился за свою подозрительность. Раджеш отправил ссылку на фишинговую страницу, идеально скопировавшую сайт его легенды. Пальцы Раджеша замерли над клавиатурой. Он следил в реальном времени, как Брэд вводит данные, включая своё имя, номер карты, срок действия и код безопасности.

На экране появилось зелёное уведомление: «Верификация успешно пройдена! Ваши бонусы активированы!»

В чате тут же появилось сообщение от Брэда:

— Вау, Джейн, спасибо! Жду теперь свои бонусы! Ты лучшая!

Раджеш отключился и стёр все логи. Он тут же купил самый дорогой ноутбук и вбил адрес дропа в США, которого любезно подогнал ему Сандерс. Через месяц у него намечается хороший апгрейд.

Триумф был немного горьковатым. Он не чувствовал себя гениальным хакером, а чувствовал себя грязным мошенником. Он ещё раз посмотрел на последнее сообщение Брэда, полное искренней благодарности и улыбнулся

Придя домой, он почувствовал азарт победителя. Ему захотелось поделиться с кем-то своими новыми достижениями, но вместо этого он решил расслабился и подурачиться. Зайдя в общий чат он ввёл:

— Всем привет! Как настроение? Предлагаю размяться! Поиграем в игру «Баг против хакера»?

— Йоу! Это что-то новенькое! Я в деле! Объясняй правила! — тут же ответил Сандерс.

— О, звучит интересно! Я люблю игры. Что за баги будем ловить? — подключилась Лекси.

— Оперативная обстановка спокойная. Могу выделить вычислительные ресурсы. В чём суть? — написал Тихоня.

Раджеш улыбнулся.

— Всё просто. Один из нас играет роль защитника. Он создаёт виртуальную машину с какой-нибудь полезной нагрузкой вроде трояна, шпионского софта или чего-то такого и старается спрятать, маскируя процессы. Остальные будут хакерами и их задача состоит в том, чтобы найти, идентифицировать и нейтрализовать «баг» за ограниченное время. Победит тот, кто сделает это быстрее.

— А можно его потом задосю, этого бага? — пошутил Сандерс.

— Сандрес, это же игра в тихую охоту, а не в молоток! Принято. Кто первый защитник? — ответила Лекси.

— Я начну. — написал Тихоня, почти мгновенно. — Сервер будет готов через пять минут. Адрес и порт сброшу в личку. Правила простые, никакого перманентного ущерба хосту.

Через пять минут они получили данные для подключения. Раджеш запустил сканер, его глаза загорелись знакомым азартом охоты. Сандерс сразу же начал ломиться в лоб, запуская сканирование портов и пытаясь найти что-то очевидное. Лекси занялась социальной инженерией самой системы и изучала запущенные службы, искала слабые места в конфигурации.

Раджеш пошёл другим путём. Он применял свои новые знания. Он не искал уязвимость, а искал сознание системы. Он анализировал логи, пытаясь найти аномалии в поведении, крошечные несоответствия, которые могли указать на работу скрытого процесса Тихони. Это была не техническая задача, а почти психологическая.

— Нашёл! — первым написал Сандерс. — Какой-то левый процесс с именем системы! Но он хорошо спрятан!

— Это ложная цель, — парировал Раджеш. — Тихоня так просто не сдаётся. Смотри на сетевую активность. Есть тихий DNS-запрос раз в минуту на нестандартный порт.

Подключилась Лекси:

— Он маскируется под системный лог! Смотри, в его теле есть артефакты. Это же самописный модуль ядра!

Они работали как слаженный механизм, дополняя друг друга. Внезапно виртуальная машина Тихони перезагрузилась, а в чате появилось сообщение от него:

— Игра окончена. Время: двенадцать минут три секунды. Баг нейтрализован. Тень победил. Он первым корректно идентифицировал механизм маскировки.

— Вау! Это было круто! Давайте ещё раунд! Теперь я защищаюсь! — написал Сандерс.

— Отлично сыграно! Тихоня, твоя защита была изумительной. Тень, поздравляю! — отметилась Лекси.

Раджеш откинулся на спинку стула, чувствуя приятную усталость и удовлетворение. Это был другой кайф. Не от обмана доверчивого человека, а от честной победы в сложной дуэли против равного соперника и от того, что его навыки и аналитический ум были признаны лучшими из лучших.

— Спасибо, — написал он. — Это была хорошая разминка. Она показала кто мы и что действительно умеем.

Они провели ещё несколько раундов. Защищался Сандерс, выставив грубую, но эффективную защиту из скриптов, которые заваливали атакующего ложными срабатываниями. Защищалась Лекси, спрятав свой баг в коде приложения.

И каждый раз азарт борьбы, дружеское соперничество и чистота игры вытесняли из Раджеша тот горький осадок, что остался после истории с Брэдом. Он снова чувствовал себя частью команды. Победителем. Стратегом. Творцом.

Игра закончилась далеко за полночь. Они договорились повторить. Раджеш вышел из чата и выключил компьютер. В комнате было тихо. Он лёг спать, и впервые за долгое время его сны были не о деньгах, мести или страхе, а об элегантных алгоритмах и красивых решениях. Он нашёл свой островок чистоты в грязном мире, который сам же и создал.

Читать книгу Хакер полностью

(Спасибо за лайки и комменты которые помогают писать книгу!)

Предыдущие части: Пролог ; Глава 1(1) ; Глава 1(2) ; Глава 1(3) ; Глава 1(4) ; Глава 2(1) ; Глава 2(2) ; Глава 3(1)

День 2

Ныне он видел все иначе. В потускневшем пространстве колдовской след проявлялся ощущением уже виденного тем сильнее, чем ближе находился Рандольф к объекту, связанному с потусторонним. Это чем-то походило на вещий сон. Вся жизнь его превратилась в глубокий сон мертвеца, принявшего смертельную дозу странного приторно-горького напитка. Некоторые символы на дверях мерцали тусклым зеленым светом. С момента их нанесения прошло много времени, камеры давно пустовали. У таких дверей уже виденное было коротким. Другие знаки сияли ярче, уже виденное накатывало сильнее. В таких местах он слышал биение сердец узников. Несчастных охраняли молодые заклятия. У камеры Бруно Калленберга мерцание тайнописи отсутствовало, известь оставалась безжизненной. То была обыкновенная камера, изрисованная беспорядочными письменами. Вид мальчишки не пробуждал у Рандольфа шевеления ложной памяти, однако, спешить с выводами Следопыт не собирался. Помня вчерашние видения, он хотел допросить Бруно со всем тщанием.

- Рад видеть вас, господин Калленберг, - прохрипел Жиль Артуа, заглядывая в оконце. Из-за проклятого отвара горло болело нестерпимо. - Прошу меня простить, но я простыл. После жуткой жары сквозняк просвистит всякого приличного человека, привыкшего к мягкому теплу Сальмонта. Вчера наш разговор был грубо прерван, но сегодня подобного не случится. Брат Эльке, сухопарый старик позади меня, только с виду похож на гаргулью замка Сетьен-Жюре. Он хорошо образован, вежлив и тайно ненавидит Божьих Судей, испытывая приязнь к золоту. Не знаю, зачем оно ему, но, право, какая разница? С ним можно иметь дело, и это - главное.

Ответом на улыбку Жиля Артуа было застывшее безразличие. Только в глазах - зерцале души, поблескивали слабые искорки внимания.

Видеть в мальчике сломленного старика - вот что самое страшное в этих подвалах, понял вдруг Следопыт.

Пламя факелов дрогнуло, в груди что-то шевельнулось. Он уже видел такое когда-то: гаснущий огонь, темнота, камень.

- Я ждал вас.

Голос Бруно вернул его в настоящее. Следопыту не понравилось ломкое звучание слов мальчишки. Вчера было похожее: камень тушил огни...монахи в спешке увели его, не позволив осознать, что голос этот противен человеку. Ныне зелье открыло тайну: когда говорит камень, люди умирают.

- И вот вам мое послание Франку Тюрелю: воробей поет в саду черной розы. Запомните и передайте дословно, он поймет. Увы, я не знаю вашего имени. Вильё Артуа - мой старый знакомец, и вы на него ничуть не похожи. Не знаю, почему Франк прислал вас под чужим именем. Проверка? Можете ему передать, что, видя вас, я прямо так и заявил: мое имя — Франц Калленберг, а ваше - не Жиль Артуа. С Жилем мы познакомились незадолго до рождения нашего с Леонорой первенца, и с тех пор лицо его не менялось. Вы - не он. У вас другие глаза, другой нос и другие губы; ваше брови, ваши волосы, ваша небритость - все это имеет место на лице кого угодно, но никак не вильё Артуа. Скажите Франку: Жиль изыскал бы возможность побриться, не будь у него обеих рук.

Бруно безрадостно усмехнулся.

- Вы удивлены, господин, а я вот слушаю вас давеча и дивлюсь - до чего нагло врет. Глупо, но нагло. Получилось мне вас подловить? Думаю, вполне. Поэтому, слушайте, вильё. Вы приехали к Бруно и говорили вчера с ним, иначе зачем вам удивляться? Хороший замысел, господа. Выходит, Франк внял мольбам Леоноры...Он хочет помочь ей вызволить сына? А Лаура? Она в Сальмонте? Передайте ему - ничего не выйдет. Я убил Бруно. Пожертвовал им и собой, чтобы остановить кошмар, но этого было недостаточно. Поздно! Слишком поздно! Лаура на свободе. Дураки! Им нужно было изолировать ее, заточить в башню, денно и нощно читать над ней молитвы, как то проделывают здесь со мной...Возможно тогда жертва не стала бы напрасной...Детоубийца - вот кем я стал, незнакомец, именующий себя Жилем Артуа. Проклятый и отверженный. Моя жизнь оборвалась вместе с жизнью сына, когда я пронзал свое тело, разбрызгивая кровь по полу усадьбы Эскальд. Там я надеялся увидеть взросление внуков, но вместо этого вижу смерть. Вижу, как испускаю дух, и как умирает мой ребенок. Как умирают все, кого я любил, и тысячи незнакомцев, кого я не знаю. Я вижу, как солнце не восходит. Как в опустившейся тьме погибают города и королевства. Я слышу молитвы. Они смешиваются с рыданиями матерей, но все напрасно, ибо вместо солнца по небу плывут четыре бледные звезды, знаменующие Конец Света.

Я не успел. Пытался предупредить, поторопить...Вильгельм Гоффмаркский и остальные судили меня. Все напрасно. В Эру Презренных нет никого презреннее судей и опаснее скептиков. Силы мои иссякли. После всего пережитого в Эскальде странно, что хватило их так надолго. Я говорю про духовные силы, незнакомец. В отличии от тела, дух мой сломлен, раздавлен и уничтожен. Может показаться наоборот, но ни боль, ни холод, ни кандалы никак не сказываются на моем теле. Это неправильно! Так не бывает и быть не может, и все же это так - чем слабее становится мой дух, тем крепче тело. Чем больше я мечтаю о смерти, тем лучше чувствую себя. Пытки...Я надеялся, Божьи Судьи применят их. Было интересно узнать, есть ли кроме душевной боль, способная заставить меня кричать. Переломайте мне кости, выдерите ногти, срежьте кожу, ибо я знаю наверняка - подобные вещи проделываются в здешних подземельях. Колесуйте меня! Дайте насладиться мукой, страданием, разрешите в последний раз возрадоваться хотя бы тому, что умираю человеком. Таким было мое упование, но Божьи Судьи посчитали иначе. Молитва и одиночество - вот их вердикт. Вечность в каменном мешке - мое грядущее искупление. Только вечности не будет, они просчитались. Не захотели слушать, что проклятых и одержимых, безумцев и праведников ждёт один конец - четыре бледные звезды, приплывшие из бесконечности, заглянуть в которую не отваживается сам Господь.

Я много раз говорил им об этом...Каноны не допускают подобного, значит, мною владеет зло! Хотите выслушать его историю? Почему бы и нет. Пусть это будет моя последняя попытка. Были дни, когда я хотел замолчать...Неужели погибель мира тревожит лишь того, чей собственный мир погиб? Люди сами должны бороться за жизнь, а коли не желают, пусть катятся во тьму вслед за мной. Таковы были мои последние чувства...Сейчас мне все равно. Желание молчать пропало вместе с другими желаниями. Спасение рода людского - не моя забота. Хотите жить - действуйте, или сдохните, упиваясь неверием. Распоряжайтесь отведенным временем, как того пожелаете, господа. Я расскажу свою историю из признательности за сына...Вы хотели его спасти, но у вас не выйдет...Теперь уже нет...Сами решайте, как поступить. Передайте Франку Тюрелю то, что я говорил им десятки раз: нельзя позволить Лауре завладеть книгой. Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах нельзя позволить ей свободно передвигаться! Она прикидывается несчастной, напуганной, невинной - все это враньё. Она умеет притворяться и обводить вокруг пальца...вернее, не она, но нечто в теле моей дочери...Изолируйте ее! Непременно! Непременно, слышите?! Но главное даже не это, главное - книга. Могут быть и другие желающие заполучить ее. Книгу нужно сжечь!

Глубоко под землей, под глухими монастырскими сводами, Следопыт слушал слова, зародившиеся в изувеченной, разорванной пополам душе; он слушал звук измаранного пыльным крошевом голоса, с хрустом и треском ползущего наружу из едва шевелящегося рта; слушал и поражался тому, в какие топи затягивает его бредовый, путанный и безнадежный рассказ мальчишки. Зелье молчало. Брат Эльке был спокоен, сердце его билось ровно. Узник не пугал его, как давеча брата Тюзи.

После раскрытия подмены вильё Артуа Рандольф быстро взял себя в руки. Ни один мускул не дрогнул на лице у разоблаченного самозванца, покуда Бруно смеялся над его провальным перевоплощением.

"В конце концов, - рассуждал Следопыт, - мне того и надо, чтобы он разговорился. Ишь, как щебечет! Накопилось. С Жилем Артуа мог и дома познакомиться, мало ли зачем тот к отцу приезжал. Не моя забота, как он узнал. Моя забота, чтобы не замолчал, а дальше зелье подскажет, куда ветер дует. Пока и нет его, ветра-то, но огонь, глянь, как странно извивается...и эти видения...ну, поглядим, как оно дальше пойдет…"

- Прошу прощения, господин Франц, что вынужденно прибегнул к обману, - положив руку на сердце, кивнул он собеседнику, - но иначе у меня могли возникнуть неприятности. Жиль Артуа - задумка вильё Тюреля, а я лишь исполнитель, на чью голову готов обрушиться кнут. Истинное мое имя — Фуко. Фуко из Сетьен-Жюре, простой мастер переплетов, милостью господина возвысившийся до его представительства. Мне поручено доложить патрону обо всем, что увижу и услышу в аббатстве, покуда вильё Артуа пребывает с конфиденциальной миссией в Мерукане.

- Вот что, Фуко из Сетьен-Жюре, - бесцветным голосом оборвал его Бруно, - избавьте меня от ваших сказок о благодарности Тюрелю. Не для того вы ехали, чтобы плясать перед убийцей в кандалах. Вы здесь, и готовы слушать. Остальное — вздор.

- Раз так, позвольте уточнить, господин Франц. Вы сказали, что тело ваше не чувствует ни усталости ни боли. Верно ли я понял?

- Да. И вот что ещё вам необходимо понять: ничье тело на такое не способно без вмешательства колдовства! За жизнь я повидал много сильных людей, да и сам в молодости был крепок, что впоследствии передалось Бруно…Но это...не тело человека.

- И при всем притом дух ваш день ото дня слабеет?

- Мой дух уничтожен. Я принял судьбу, свое горе и проклятие. Я не хочу бороться и живу лишь потому, что не могу умереть. Не смею утверждать, но...мне кажется, именно тело опустошило мой дух. Когда меня упрятали в темницу, я ещё на что-то надеялся. Я кипел яростью, пока замерзал, злорадствовал, когда лишенные подвижности члены мои немели. Так продолжалось какое-то время, а потом все исчезло. Холод камеры перестал казаться мне губительным, руки почувствовали силу, но это не обнадёжило меня, ибо разум, избавленный от бредовых видений, осознал всю суть моего падения. Это сломило меня окончательно.

"Теперь нужно аккуратнее, - решил Следопыт, изучая жуткие синяки под глазами Бруно. - Только бы не спугнуть. Вы заждались благодарного слушателя, господин Калленберг."

- Боюсь показаться невежливым, - начал было он, - но...

Крик отвлёк его на полуслове. Истошный, злобный вопль, а вместе с ним - протяжный скрежет цепей, готовых разорваться под напором бьющегося тела, донеслись из глубин Вистенхофских катакомб.

Он обернулся на звук.

"Сдохни, сдохни, сдохни!" - послышалось из-за поворота, с той стороны, куда его не водили.

Крик. Эхо. Крик. Эхо, которое он уже слышал...Крик, который он уже слышал....Эхо:

"Сдохни!"

В воздухе вспыхнули зеленые огоньки, похожие на кружащихся светлячков. Скрежет, лязг. В одной из камер тело билось в конвульсиях, неистово билось и вопило. Никто кроме него не слышал. Камера находилось далеко, во тьме, где гасли факелы.

- На что вы отвлеклись? - В раздавшемся хрусте не было намека на удивление. - Услыхали чего? Здесь всякое услышать можно.

Тишина. Светлячки погасли, растворились в дрожащем воздухе. Все стихло, замолкло. Неизвестному не удалось вырваться из цепей.

- На мгновение почудилось...не важно...- неопределенно махнул он рукой. - Господин Франц, не хочу показаться грубым, но вы не выглядите здоровым, хоть и бодритесь. Если мы ничего не предпримем, заключение доконает вас.

Узник скривился, точно назойливое насекомое помешало ему заняться важным делом.

- Видели бы вы меня три недели назад, были бы другого мнения, молодой человек. Милости прошу через месяц, удивитесь ещё сильнее.

- Смею надеяться, так долго ждать не придется! - воскликнул Следопыт, подходя вплотную к двери. За его спиной брат Эльке пошевелился, не предприняв попытки остановить гостя. Рандольф схватил металлические прутья и в гневе дёрнул их на себя. - Вся глубина падения - фантом в вашей голове! Вильё Тюрель мудр и справедлив. Мы освободим вас! Разве защита себя - постыдное дело?

- Вы не знаете, что там произошло. Вернее, происходило. Не сразу...Развидеть не получится, поэтому бросьте обещания. Вы не освободите меня, да я и не хочу этого. Мир за пределами камеры сведёт меня с ума. Я знаю, что он из себя представляет на самом деле. Я видел...Там покончить с собой — единственное спасение. Но получится ли? Что если тело Бруно не может умереть? Жить в страхе и безумии? Не хочу. Радуйтесь незнанию, Фуко. Передайте Тюрелю все, что я просил вас передать, но сами не воспринимайте мои слова всерьез.

- Что вы хотите этим сказать, господин Франц? Буде великий грех по-вашему - избавление, а свобода - страх и безумие, то позвольте и мне высказаться на сей счёт, ибо молчать я не в силах. Опомнитесь! Жизнь свободного человека прекрасна, во всяком случае, ничего лучшего до сих пор не придумали. На пути сюда я видел солнце и чистое небо, реку и доброго оленя. Я гостил в тавернах, где пышногрудые служанки подавали мне мед и вино. Я слушал песни менестрелей и смеялся над кривляньями скомороха. Это ли не жизнь? Здесь, в аббатстве, я вижу тьму. Мрачные горбуны подносят мне гнилую воду, а сквозняки поют песни одиночества, но разве это беда, если завтра я вновь окунусь в объятия красавиц и отужинаю свежей похлебкой? Я свободен, и приглашаю вас присоединиться ко мне, а вы вместо этого изволите предпочитать мрак заточения? Как такое возможно? Нет, господин мой, я отказываюсь вам верить! Неужели вы и вправду настолько повредились рассудком, что мир ваш перевернулся с ног на голову? Ответьте же, о, несчастный! Франц Калленберг - безумец?

В сердцах Следопыт с такой силой дернул за решетку, что казалось, мог и вправду выдрать ее. Страж-Трава сделала его сильнее, и он слишком увлекся ролью пламенного сальмонтца, чтобы вовремя поумерить пыл. Бруно никак не отреагировал на его спектакль, что раздосадовало бы любого паяца, вложившего в своего героя столько же души, сколько Следопыт вложил сперва в Жиля Артуа, а после в Фуко.

- Вы упомянули скоморошьи кривлянья, - медленно зазвучал неприятный голос-хруст, - а мне всю жизнь было не по себе, когда доводилось смотреть на них. Всё одна мысль покоя не давала: а ну как их уродство - не данность жанра, но то, чем в действительности являются люди. В детстве то на мать, то на отца, то на брата погляжу, и все боюсь, что сейчас вместо родных лиц, проступят уродливые очертания настоящего. Считается, что художники и музыканты имеют особый дар, позволяющий чувствовать истинную природу окружающего и передавать ее настроения посредством творчества. Такая связь с тонким миром для многих непосильна, ибо не всякий разум способен справится с нескончаемой вереницей туманных образов, рождающихся в душе при контакте с сутью вещей. Оттого среди творцов так часто встречаются чудаки, способные на создание великих шедевров, но абсолютно непригодные для того, что именуется настоящей жизнью.

Знаете, Фуко, как мы отличаем талантливую работу от пародии на таковую? Оцениваем технику? Впечатленные сложностью исполнения заявляем, что перед нами произведение мастера? Что уж говорить, не без этого, но есть и другое, самое главное. Бывают картины, выполненные со вниманием к деталям, но абсолютно пустые. При взгляде на такие вы не прочувствуете настроение момента, не услышите голоса героев, не окунетесь в морской бриз или крики чаек. Вы увидите лишь плоский холст, а на нем филигранно исполненную плоскость. Так вот, превращение плоскости в глубину и есть тот таинственный ритуал, верное проведение которого межует мастера и мастерового. Его невозможно исполнить без упомянутой связи исполнителя с тонким миром. Примеры работ, не лишенных технических огрехов, в чем-то даже грубых, но, тем не менее, в должной мере позволяющих ощутить себя сопричастным кипящей в них жизни, являются прямыми доказательствами первичности глубины над плоскостью. Глубина, сокрытая за холстом невидима, но осязаема в душе. Ее невозможно оценить с точки зрения техники, но можно почувствовать и прожить. А вот плоскость прожить невозможно, будь она трижды прекрасна. В этом разница, Фуко. Превращение плоскости в глубину - есть непременное возведение призрачной лестницы для наблюдателя, пройдя по которой, он касается тонкого мира, а мы причисляем художника к ордену посвященных.

Я всегда любил искусство, видел в нем отсветы Господнего Творения. Тут вы должны меня понимать, вы ведь тоже своего рода творец. Будь у меня возможность обратить время вспять, я хотел бы одного - никогда не связываться с войной. С ранних лет посвятить себя постижению таинств живописи - вот путь, по которому мне следовало пойти, но судьба имела на меня другие виды и распорядилась иначе. Войны...войны...войны...все эти бесконечные короли, делёж власти, кровь… Моря крови объятые пламенем. Кого-то вдохновляет подобная...красота. Они видят в ней проявление высших чувств. Я не отношу себя к числу трупоедов, ибо только упыри способны питаться плотью визжащей девчонки, которую рука в кольчуге тащит за волосы в амбар. Наслаждаясь мерзким жертвоприношением, такие упыри вступают в контакт с тонким миром, создают жуткие, ни на что не похожие творения, и самое страшное здесь - не факт наличия упырей или жертвоприношений, а то, что мир глазами упыря может быть реальностью, тогда как мир глазами доброго человека - ложью и иллюзией, ведь что мы в сущности знаем о глубине нас окружающей, чтобы считать такую точку зрения бредом? Вера в Господа призвана уберечь нас от столь диких измышлений. Мы воспринимаем его благодать за истину, но вдруг все это лишь Великая Слепота, для того только в нас воспитанная, чтобы мы упустили главное - акт Господнего Творения есть последствие кровавой оргии небытия? С этой точки зрения Конец Света превращается из катастрофы в избавление, а мои попытки остановить его - в пособничество предвечному злу. Что бы вы про меня не подумали, Фуко, знайте, даже после увиденного в Эскальде я до последнего хватался за прежнюю веру, как за спасительную соломинку. Ведь мы так мало знаем о глубине, нас окружающей, чтобы заявлять что-то наверняка. Но это тело и эта камера...Они забрали у меня веру.

Камень, отравляющий мир болезненными грезами, захрустел так мерзко, что Следопыту захотелось лишиться слуха. Пальцы его все сильнее сжимали металл, за побелевшими костяшками готовы были сломаться кости. Рандольф с трудом сдержал рвотный позыв. На диво рассуждающего о вечности камня слетелись бледно-зеленые светлячки; с каждым взмахом крыльев боль стучала в голове. Придется терпеть. Сколько раз ему уже приходилось терпеть? Уже виденное - всегда боль и терпение.

-...особенно, к пейзажу. В отличии от меня Леонора не считала это чем-то серьезным. Скорее - увлечением витающего в облаках мальчика. Она и мое антикварное дело называла блажью. Пыталась отговаривать, потом махнула рукой, недовольно поджав прекрасные губки. Когда по наставлению лекарей жене пришлось вернуться в Сальмонт, я поклялся сделать все от меня зависящее, чтобы Бруно не повторил моих ошибок, реализовав себя там, куда тяготело его светлое доброе сердце - в искусстве. Я видел горящие глаза, когда сын садился работать над новой картиной. О, этот взгляд! В нем жила страсть! Я не первый год помогал молодым художникам, и связи в их кругах у меня были значительные. Моему сыну открывали секреты лучшие мастера, и сердце мое радовалось тому, как талантливая, но по-детски наивная рука Бруно обретала крепость и твердость. Лаура восхищалась им, упрашивая нарисовать что-нибудь лично для нее, любую мелочь вроде портрета ее котенка. В этом Бруно никогда ей не отказывал. В нашем доме скопилась целая коллекция кошачьих портретов. Дети хорошо ладили. Характеры у них были мягкими и уживчивыми, для мальчика, возможно, чересчур. Это важно, Фуко. Не думайте, что я трачу время на ностальгию. Во всей этой истории одно вытекает из другого, как месяцы, сменяющие друг друга...За холодом приходит тепло, а посеянные по весне саженцы восходят осенними плодами.

Однажды Лаура заявила, что коты ей наскучили, и было бы здорово воспитывать медвежонка. Так ее каприз натолкнул меня на мысль о переезде в деревню, где медведи и пейзажи встречаются в изобилии. Все взаимосвязано, Фуко. Лесов я насмотрелся на службе вдосталь, и никогда бы не подумал, что захочу жить на природе. Неожиданно Лаурины медвежата поколебали мою уверенность. За месяцы я убедил себя: призраки прошлого не в праве портить будущее моих наследников. Воспоминания о Чаще грызли меня, но стоило их отбросить...Ужели не хотел бы я просыпаться вдали от Вышеграда, где в солнечные дни у счастья нет границ? Где, ступив утром за ворота, к вечеру доберешься до воздушных замков, воздвигнутых облаками? Ужели воспротивился бы тому, чтобы дети мои посетили эти замки? Чтобы сын увековечил бессмертие нашего рода, изобразив сестру, уснувшей на перине из грозовых туч? Кажется, ответы я знал заранее.

Мне удалось найти подходящее место в землях графа Вильгельма. Состояние усадьбы требовало ремонта, граф предоставил мне работников и дело закипело. Лауре не терпелось поскорее увидеть Эскальд. Ее мечты о званых вечерах в один миг сменились прихотью к путешествию. Я объяснял ей, что жизнь в деревне может разочаровать молодую девицу, но она только закатывала глазки. Возможно ли всерьез воспринимать капризы тринадцатилетней дочери? Я понимал - через неделю она заскучает, через две запросится назад, через три назовет меня мучителем, поэтому рассматривал Эскальд в качестве временного пристанища.

С Бруно пришлось тяжелее. Мальчик не питал энтузиазма касательно "заточения на краю света". Разлука с друзьями навевала на него тоску, простор для творчества представлялся похоронами юности, и все же нам с Лаурой удалось склонить его на свою сторону. Во многом это случилось благодаря совместному осмотру владений. Красота вихрящегося октября, его землисто-сладковатый аромат, лучи последнего солнца, золотящего листву в березовых рощах, густые дубовые тени, ввечеру тянущиеся к серому камню обветшалой усадьбы... Эскальд очаровал сердце романтика. Видеть своими глазами стоит многого. Справедливо говорят - большое раскрывается на расстоянии, но детали, способные изменить представление о большом, возможно исследовать лишь вблизи. Так произошло и с Бруно.

Вплоть до первых заморозков ремонтные работы кипели денно и нощно. Письма с отчётами доставляли раз в неделю. Единственный неприятный случай произошел в конце ноября, когда без вести пропали трое каменщиков, оставивших рабочие места за час до отбоя. Молодые люди были на хорошем счету, не имели взысканий, отличались послушанием. На третьи сутки старшему рабочему, мастеру Йохану, доложили об их обнаружении. Беглецов нашли замёрзшими в трёх верстах от усадьбы, на Соколиной Высоте - крутом холме посреди леса. Рядом с телами валялись пустые бутылки. Гибель до безобразия прозаическая: день рождения, строгий мастер, вино и получасовой сон перед обратной дорогой. Звериных следов поблизости не наблюдалось. По какой-то причине волки не тронули тела. Несчастных похоронили в соседней деревне, и все пошло своим чередом. Я не стал рассказывать Лауре о случившемся. Бруно предположил, что Соколиная Высота должна быть местом удивительным, раз уж троица не поленились тащиться в такую даль. Ему загорелось почтить память погибших, изобразив последнее, на что смотрели их глаза. Взбудораженное состояние выдавало его неподдельный интерес к заманивающей в могилы красоте. Натура художника разглядела в банальной истории жутковатый сюжет: ноябрьские сумерки под серым безжизненным небом...голые стволы...снег засыпает человечьи следы...безмолвный лес враждебно следит за троицей у костра...темно-синий...серый...черные тона… Думаю, так он себе это представлял.

С началом зимы пришла пора внутренней отделки. Заполнив дровницы, я поселил рабочих в доме под обещание топить камины, веселиться и не отказывать себе в радостях. За все было заплачено. Мне хотелось вдохнуть жизнь в стены Эскальда прежде нашего появления, и молодые шумные ребята как нельзя лучше подходили для этой цели. Ко всеобщему прискорбию не обошлось без происшествий. Плотники недосчиталась девятнадцатилетнего Мильке, повредившего шею при спуске в подвал. Перед смертью парень два дня провел в беспамятстве. В его бредовых стонах друзьям удалось разобрать предостережение "держаться подальше от страшных лестниц", после чего Мильке скончался, так и не приходя в сознание.

Разумеется, я не подозревал о грядущей беде и не придавал несчастным случаям значения. Строительные работы всегда были опасным занятием, смерти на них не новость; но вы, как человек, знакомый с развязкой, должны понимать, куда все шло с самого начала. Это место забирало жизни, Фуко, подпитывало ими свою красоту...

Из-за жуткой боли в голове отвечать Следопыту было тяжело. Язык еле ворочался, слова сделались оборванными. Предприняв над собой усилие, он постарался придать голосу уверенности.

- Я обратил внимание на другое. Вы изъясняетесь, как поэт или художник, а не как солдат. А ещё говорят, старые привычки не забываются.

- Вижу, моя личность не даёт вам покоя, - чиркнул камнем о камень Бруно. - Не разочаровывайте меня, переплётчик. Солдатская жизнь давно в прошлом. Книг за годы я прочел немало, особенно поэзии.

Следопыт собрал мысли в кучу.

- Как бы вы поступили, откажись Бруно переезжать?

- Старался бы до него достучаться. Рано или поздно мне бы это удалось.

- Давлением?

- Доводами. Бруно прислушивался к моему мнению.

- Выходит, вы бы настаивали?

- Его следовало подтолкнуть, не уязвив самолюбия. Город обучил его ремеслу, но для превращения ремесла в искусство Бруно требовалась тишина и вдумчивое погружение в работу.

- Вы упоминали его покладистый характер. Похоже на правду. Мальчик отказался бунтовать против отцовского видения его судьбы, такое бывает нечасто. Что до замёрзших рабочих...Сколько времени прошло со дня пропажи до момента обнаружения тел?

- Я не присутствовал там лично. Мастер Йохан говорил о трех днях.

- И никаких следов?

- Никаких.

- Я слышал, в Гоффмаркском графстве после войны расплодились волки.

Бруно едва заметно прищурился.

- Вы верно слышали. Волков хватает. Однако, про следы мастер Йохан не упоминал. Странно, не находите? Голодный волк, не тронувший свежее мясо..

- Странно, странно. Но мастер Йохан мог и соврать.

- Он не врал, Фуко из Сетьен-Жюре. Волки не тронули тела и не поднимались на Соколиную Высоту. Я уверен в этом.

- Не сомневаюсь. А на похоронах вы присутствовали? Всё-таки, ваши владения.

- На похороны не успел, но могилы посетил и с местными пообщался. Говорят, хоронили в открытых гробах.

- Жаль, что не успели. Полагаю, с историей Мильке вы также знакомы со слов мастера Йохана?

- Он поставил меня в известность. Потом я узнал подробности у друзей погибшего. На первый взгляд - ничего интересного, обыкновенный несчастный случай.

- А на самом деле?

- Слушайте по порядку, Фуко, ибо одно вытекает из другого. Во второй половине февраля мы всем двором перебрались в Эскальд. Если помните, в этом году снег сошел в конце января, а уже через месяц погода скорее напоминала апрель. Нежданное тепло было воспринято мною, как благословение перемен, и мы безотлагательно двинулись в путь.

Размерами усадьба превосходила наш дом в Вышеграде. Многие помещения оставались под замком, часть первого этажа, подвал и хозяйственные пристройки отводились прислуге, тогда как второй этаж полностью принадлежал хозяевам. В одной из гостевых комнат, выходящей окнами на дубы, Бруно пожелал обустроить мастерскую. Для жизни он выбрал центральные покои возле главной лестницы. Лаура облюбовала спальню напротив спуска в гостиную, мне отошли дальние комнаты в западном крыле.

За спиной Следопыта брат Эльке зашевелился.

- Господин Артуа, - робко пробормотал старик, - на сегодня пора заканчивать. Скоро явятся Божьи Судьи.

Рандольф кивнул, отчего голове стало ещё больнее.

- Что, Фуко, покидаете меня? - донеслось до него нечто, похожее на скрежет. - Говорим-говорим, а все только время тратим, так по-вашему? Пока скучаете в обществе монахов, вспомните все, что я вам рассказал. Обратите внимание на детали. Завтра поймёте, для чего была эта присказка. Часа времени нам хватит.

Мальчишка предпринял попытку улыбнуться, но дрожащий от зелья воздух превратил улыбку в гримасу.

"Здесь лучше не улыбаться, - пронеслось в голове у Следопыта, - это место красоту преображает в уродство".

Старик уже готов был закрыть смотровое оконце, как вдруг он сообразил, что забыл задать последний вопрос.

- Брат, прошу, позвольте минуту, и мы сразу уйдем.

- Только скорее, вильё. Минута, и я закрываю окно.

- Благодарю вас, брат! Escual si sheron vilo Franc! (Последний вопрос, господин Франц (сальм.)) - обратился он в камеру. - Когда по-вашему наступит Конец Света?

- Эра Презренных завершается, Фуко. Четыре бледные звезды уже рядом. Не знаю, когда точно это случится. Завтра или через год? Но какая вам, в сущности, разница, если все это лишь плод моего воображения?

Договорить он не успел. Время вышло, и брат Эльке захлопнул окно.

Продолжение истории таинственного заключенного можно будет узнать в следующей части уже в субботу. Кто не хочет ждать, книга выходит вперед на АТ - Краснолесие. Небосвод Лебедя

Телеграм канал с подробностями о вселенной - https://t.me/nordic_poetry

-- Завида Неманич – это человек, умеющий очень хорошо воевать, -- на ходу рассказывал Корнелий. -- Он стережёт границу между Лесной Далью и Дикой Тайгой, а значит и с нашим Краем. Его цепные собаки не позволяют прорваться на юг ни бандам варваров, ни вампирским шайкам. Он воюет едва ли не с детства – когда в стычках с вампирами погиб его папашка, то ему пришлось возглавлять дружину.

-- Похоже, что ты его недолюбливаешь, -- Камил заметил нотки презрения в голосе вампира.

-- Разумеется, -- сказал Корнелий. – Его отряд преследовал меня по лесам, когда я прорывался на юг. И мне долго не удавалось оторваться.

-- Даже тебе? Это интересно.

-- Они хорошо стерегут границу, а потому род Неманичей освобождён от любых налогов и пользуется княжескими привилегиями. У него на службе два симбионта, причём весьма серьёзных – их ему сделал Святой Престол, с которым у Завиды отличные отношения. Ещё бы. Истребители вампиров, почти столь же легендарные, как и Нойманны – стражи северной границы, ловкие отсекатели свободолюбивых голов.

-- Тогда неудивительно, что он пошёл против меня, владыки нежити.

-- Это серьёзный противник. Он отлично борется с шайками. И у него отличная дружина. Однако войско у него не такое большое, чтобы вызвать у тебя какие-либо затруднения – всего шесть сотен. Но зато Неманич подбил наследничка Цветана пойти на мятеж. С тех пор прошёл месяц, или даже полтора, и неизвестно, что мятежники успели предпринять за это время.

-- А чего тут успеешь, -- сказал Камил. – Месяц – этого мало! Наше наступление идёт очень быстро и не оставляет врагам ни малейшего шанса. Остаётся надеяться, что они не знают о том, что мы уже по эту сторону Хребтов с четырёхтысячным войском, которому у Лесной Дали вряд ли найдётся чего противопоставить.

-- Возможно, -- кивнул Корнелий.

За Хребты Камилу удалось провести войско в четыре тысячи, если считать и тысячу мертвецов. И если не считать сгинувших в сошедшей лавине, то получалось, что при переходе погиб каждый десятый. Кошмарные небоевые потери.

Помогли ли склянки? Со многими отвар сыграл злую шутку – если и использовать его, то только при наличии больших запасов для каждого бойца. Выдавать их следовало только если боец решил подохнуть; а получилось так, что дружинники пугались незначительного ухудшения самочувствия и, желая перестраховаться, хлебали склянки в первую же ночь, обрекая себя на гибель при следующем дневном переходе. Силы тела назавтра резко иссякали, и обочины усеивались трупами – на всех мёртвых лошадей не хватило...

Недостаток опыта вылился в неправильность организации перехода, а это уже вылилось в ощутимые потери, которых можно было бы избежать, будь Камил и командиры опытней. А сколько выживших ещё и заболело! Всё это плохо повлияло на боевой дух войска. Вряд ли армия сейчас же была готова противостоять мотивированным и загнанным в угол мятежникам, ей следовало сперва хорошо отдохнуть. Но мертвецы, как обычно, исправят положение.

-- Четыре тысячи, -- проговорил Камил задумчиво. – Следует наращивать войска. Этого мало. Очень мало!

-- Это далеко не вся твоя армия, -- заметил Корнелий. – Это армия за вычетом варягов Рогволда, культистов Савохича и кучки баронов, которые не участвуют в походе…

-- Армии Империи превосходят эти жалкие четыре тысячи, имеющиеся под моей рукой, в десяток раз. Мы – по-прежнему слабы.

-- Да? – хмыкнул Корнелий. -- А как давно ты пересчитывал свои войска? Ты взял в счёт только тех, что рядом, и мне кажется, что ты очень сильно заблуждаешься, недооценивая силу собственного государства.

Камил всё же задумался. И вправду. Царство уже велико…И неужели в нём наскребётся всего четыре тысячи воинов? На одном из привалов Камил  развернул перед собою карту и, в свете растущей Луны, принялся задумчиво загибать пальцы.

-- В Небесной Горе у нас тысяча пятьдесят мечей… В Перевале – тысяча восемьсот. Но это если считать дружины Перепутича, Бродичей и то, что там оставил Цветан… В Крайнице у нас вот столько… а в Клыке… А у меня… А если ещё добавить три сотни мертвецов на разных кольцах у разных командиров… А ещё у Яна Климека человек пятьсот, и у Шабановича ещё двести с чем-то помимо тех, что у меня в войске… Крусовину считать не будем, варяги всех убьют, хе-хе… а вот эти города полностью разорены и разрушены, тут вообще никого не осталось, наверное… А здесь наверняка ещё имеются небольшие гарнизоны! Но я не знаю точно сколько – пусть будет человек сто или двести… Светломоричи вообще не воевали, у них полная дружина. А вот монахи Капища – все подохли под воротами Перевала… Итого… Да быть не может! -- ахнул Миробоич в конце подсчётов. -- Одиннадцать тысяч!

И в самом деле. Большое число. Он не ожидал подобного результата, поэтому пересчитал заново, но получилось всё равно то же самое – ошибки нет. Доселе Камил не занимался даже примерным подсчётом. Ведь это было почти то же самое, что и любоваться шкурой неубитого медведя – нельзя было надеяться на верность некоторых, а так же на то, что всё это число будет участвовать в войнах, ведь нужно было ещё чтобы дружинники следили за порядком и защищали стены многочисленных замков и городков в тылу.

Перед вторжением в Лунное Герцогство у него имелось ещё меньше войск, и Камил достиг большого успеха, за время этой короткой войны не загубив дружины врагов, сделавшихся потом союзниками. Однако мятежники Лесной Дали точно готовятся встречать гостей, и единственное, на что можно рассчитывать – на то, что они не ожидают вторжения раньше весны. Вот только не предупредили ли их сновидцы Престола? Ведь сынок Цветана неспроста решил пойти на мятеж. Сам бы он вряд ли догадался, что его папашку заколдовали.

Да и заставы были пусты…

-- Если считать гарнизоны, то у ещё не до конца объединённого и разорённого Царства уже стало войск, как у Святого Престола, -- подметил Корнелий. – У Престола после недавних событий тоже стало одиннадцать тысяч мечей – это если верить старым слухам о двенадцати тысячах воителей… часть из них уже подохла за стенами твоего замка и на болотах Перепутья.

-- И правда! – весело рассмеялся Камил. – Это даже прибавляет веры во вполне удачное будущее!... – улыбка, однако, скоро сошла с лица. -- И всё равно – это вчетверо меньше, чем у богатой Империи. И качество бойцов оставляет желать лучшего – это далеко не те же одиннадцать тысяч железных рыцарей Престола, дисциплинированных и закалённых в боях. Это – разучившиеся воевать дружинники, в некачественной броне с легко стачивающейся и ломающейся сталью, с рвущимися тетивами, закупленными благодаря условиям победившей Империи…

-- Империя ведь тоже не сможет привести сюда все свои армии – у неё так же имеются гарнизоны в тылу. Они вряд ли приведут сорок тысяч.

-- Но Империя может ещё сильней увеличить эту численность, как во времена Войны, где на Зелёных Холмах только было по пятьдесят тысяч с каждой стороны... Да и чего говорить – Царство не смогло победить в той войне почти при равных силах!… Да и о какой победе может идти речь, когда наши четыре тысячи – это ударный кулак? Остальное – гарнизоны, бойцы в которых умеют драться ещё хуже.

-- Тут ты прав, -- согласился Корнелий. – Но всё уже не настолько плохо, как ты привык думать, верно? И впереди перед нами ещё мятежная Лесная Даль…

-- В которой мы можем как и приобрести новых бойцов, так и потерять старых!

-- …И Ветроград с Долиной Ветра.

-- Если мы доберёмся до него быстрей Империи!

Корнелий рассмеялся.

Камил не любил излишне обнадёживаться, ведь судьба обычно ломала самые продуманные планы, крушила гениальные задумки. Уж лучше сразу готовиться к самому худшему – тогда не будет болезненных разочарований. Одиннадцать тысяч бойцов здесь ничего не стоят. Лучше свыкнуться с этой мыслью заранее. Лёгкой победы не будет. Правда, от столь похоронного образа мыслей следовало ещё и не впасть в отчаяние. Во что бы то ни стало – нужно всегда идти вперёд. Даже когда не было никакой надежды на благополучное развитие событий. Что эти эмоции и сомнения? Бесполезный шум в голове! Какой тогда от них толк? Только поступки способны менять враждебный мир – в этом Камил прочно убедился после многочисленных невзгод. Быть готовым к самому худшему, но при этом не отчаиваться, а бить по судьбе кулаками изо всех сил в ответ – тогда она если и раздавит тебя своими страшными копытами, то хотя бы помрёшь красиво.

-- Мы так долго мчимся по Тракту, -- заметил Корнелий. – Но не повстречали ещё ни одного каравана.

-- Да. И это странно, -- согласился Миробоич. Торговля вдруг оборвалась? Уж не из-за вестей, что некромант осадил Небесную Гору? Или есть какая-то иная причина?

Лесная Даль была вытянута с юга на север вдоль Хребтов. На севере она граничила с Дикой Тайгой, а на востоке – с Королевством. Восточная граница тянулась вдоль полноводной реки-Смородины – надёжной защитой от вторжения, на берегу которой к тому же стояли две крепости. В устье, где Смородина впадала в Синее Море на севере, расположился Порт.

Тракт уходил в Королевство, утыкаясь в берег у крепости Драгана Лисича. Лисичи владели речным флотом, способным переправлять бесчисленные караваны либо по Смородине в столицу, срезая несколько дней пути, либо на тот берег – в Королевство. Этот речной флот являлся надёжным щитом Лесной Дали, ибо он не позволял королевским захватчикам быстро преодолевать реку; если же те где-то и переправлялись королевские отряды, то они оставались без снабжения и быстро слабели от голода и болезней, как случилось в предыдущую войну восемьдесят лет назад. Лисичи очень гордились своими стародавними подвигами. Недаром на гербе у них была изображена хитрая лиса, сидящая в лодке.

Другая же дорога, спускавшаяся с Хребтов, бежала на север к Порту через городок Тодоровичей – и путь этот для обычного войска занимал неделю. По пути же можно было повернуть ко второй удобной переправе – её уже стерегла крепость Вуичей, всего в полутора днях ходьбы от столицы. Эта крепость охраняла подступы к Порту, чтобы королевские войска не сумели подобраться к столице незаметно. Небольшой клочок земли на той стороне Смородины был захвачен Царством всего восемьдесят лет назад, во времена великого вторжения Королевства, которое удалось лихо отбить. Тогда Царство было в самом расцвете, хоть уже и лишилось мёртвых армий Миробоичей. С тех пор война до этих мест не добиралась, если не считать морские десанты Империи, обречённые на смерть без подвоза провианта… Между Царством и Королевством же был заключён Вечный Мир, который Королевство так и не нарушило за многие годы, даже несмотря на то, что Царство было разрушено – внутри Королевства и на его южных границах проблем имелось куда больше.

Мятежники располагались на самом севере княжества: монастырские земли епископа Драгослава и баронство Неманичей – оба славились своей борьбой с вампирами. Туда идти придётся недели две, если пешком… Гораздо ближе находились монастырские земли епископа Златко – они располагались за городком Тодоровичей, если свернуть от него не к столице, а вдоль Хребтов.

И, конечно же, наибольшую опасность представлял Порт, где сидел наследник Цветана, пусть и с небольшой дружиной, оставленной в качестве гарнизона – Цветан рассказывал о пяти сотнях.

Если враги решили объединиться, то у них вряд ли наберётся даже две тысячи. И вряд ли они отважатся выступать с этим числом в чистом поле – скорее спрячутся за стены, что было ещё удобнее.

Камил намеревался завершить эту войну очень быстро – сновидческим методом. При удачном раскладе, если каждый мятежник останется на своём месте и не придётся носиться за ними всеми по княжеству – на захват Лесной Дали уйдёт две недели. И это если тащить за собой живое войско! Если же броситься в путь лишь конной Дружиной Смерти, то войну закончить можно было и вовсе за несколько дней – и тогда Камил вернётся в Серебряный Перевал до конца января и высушит всех мертвецов до весны, сохранив Дружину, подавив мятежи и объединив при этом три провинции Царства. И тогда у него будет очень много времени в запасе на подготовку к последующей, более серьёзной войне – с Империей…

Следовало торопиться. К тому же в тылу за Хребтами явно что-то замыслил Мицеталий. Медлить было нельзя.

Камил вообще подумывал – назавтра же, когда они вернутся к лагерю, отправить войско Цветана сразу к Перевалу, а не к столице, чтобы прибыть в Горную Даль во всеоружии. Единственное, что требовалось от Цветана – личное присутствие в Порту, но тогда князька можно было бы взять с Дружиной Смерти.

-- … Иисус-Христос!... они явились!!... – вдруг раздался чей-то перепуганный голос в глубокой ночи. – Вставай!!! Подъём, братцы!! Мертвецы пришли!!

И кто знает, заметил бы их некромант посреди этого густого леса, если бы караульные в лагере решили затаиться? Корнелий не учуял запах крови, сдуваемый ветром в другую сторону, а костров бойцы не жгли, ночуя в темноте…

Дружина Смерти в тот же миг свернула в лес, откуда и доносились крики – следовало нанести удар даже в том случае, если в лесу расположились крупные силы.

Мёртвые всадники ворвались в небольшой лагерь на небольшой полянке за деревьями у дороги.

Из небольших шатров выбегали воители, тщетно пытавшиеся нацепить странные доспехи.

-- Дробящее! – приказал Камил мертвецам, едва те успели насмерть заколоть нескольких воителей. – Берите их в плен!

Мертвецы принялись колотить солдат дубинками, булавами или же просто топтать копытами лошадей, но не насмерть.

Крики, визг, ругань… долго вражеский отряд не продержался.

Мертвецы скрутили побитых воителей и уложили их лицами в сугробы. Всего пятнадцать человек. Немного. Должно быть, это разведчики.

-- Кто такие?! – спросил Миробоич. Но ему ничего не ответили. Не самые разговорчивые попались…

Камил, Корнелий и Лазарь спешились и принялись изучать шатры и разглядывать взволнованных лошадей, привязанных к деревьям.

-- Кажется, ясно кто это, -- буркнул Корнелий. – Не самый лучший исход. Для нас. Похоже, лёгкой прогулки всё же не получится.

Длинные зелёные сюрко и плащи, покрывающие доспехи; такие же зелёные тёплые покрывала на лошадях; высокие яйцеобразные шлема и массивные боевые косы говорили об одном – перед ними солдаты Королевства…

-- Кто такие?! – рявкнул Миробоич, предвкушавший самый скверный для себя поворот событий. Железяки принялись выворачивать молчаливым пленникам суставы и ломать запястья.

-- Кто вы все и откуда?! Отвечайте или я порву ваши задницы! – сказал Камил, и один из Железяк, чтобы доказать всю серьёзность намерений повелителя, с размаху всадил шестопёр одному из королевских солдат между ног…

Ужасный визг заставил самого трусливого заговорить:

-- Мы – разведчики!.. Просто разведчики!

-- Вы явно не здешние. Вы не похожи на дружинников! – сказал Камил.

-- Я – здешний! Это они – не здешние! Не наши! – продолжал молодой усатый боец. – Помогают нам… только отпустите, Христа ради!

Железяки подхватили заговорившего под руки и подтащили к некроманту, поставив на колени. Усатый боец задрожал, увидев мрачную фигуру в свете Луны.

-- Молчи! Ничего не говори ему, придурок! – загалдели пленники.

-- Да! Нас всё равно убьют! Заткни свой рот, идиот! Это же некромант! Он никого не щадит!

И Железяки тут же сдирали с этих горе-советчиков одежду и окунали их в ледяные сугробы голышом. Королевские солдаты визжали от холода и покрывали мертвецов отборной руганью.

Камил же занялся допросом.

-- Рассказывай. Всё, что знаешь. Если скажешь правду – я тебя отпущу живым. Клянусь.

И тогда усатый дружинник затараторил. Он начал рассказывать, что же случилось с Лесной Далью за последний месяц…

*

ОГРОМНЕЙШЕЕ СПАСИБО ЗА АХУЕВШИЕ ДОНАТЫ))))))))

Иван Сергеевич 30.000р "го на рыбалку"

Константин Викторович 300р "темнейшему"

Мой телеграм канал: https://t.me/emir_radrigez

Темнейший на АТ: https://author.today/work/442378

Не знающие ненависти и зла, Соседи, как всякая форма жизни, стремились лишь к существованию. И стали первопричиной себя самих, когда открыли способ «терраформировать» пространство вариантов, реорганизовать реальность для соответствия их собственной структуре. Стирая в процессе бесчисленные миры, оставшиеся подвергая грубой формовке.

Зрелище медленного распада несбывшегося в ретроказуальном желудке, которым и оказалось Ядро, сломило Антона. Отец оказался прав во всём.

Самосбывающееся пророчество о пришествии безликих и безразличных Соседей творило их в цикле самопорождения, и не имелось силы, способной этому помешать. Человечество не было для них ни врагом, ни субъектом. Однако не существовало и такой реальности, в которой Соседи и люди могли присутствовать одновременно. А значит, судьба последних была предрешена.

Антон хотел отвернуться, чтобы не видеть, мечтал потерять сознание, но и этой возможности ему не оставили. Он смутно помнил, почему очутился здесь. Была какая-то причина, и у причины было имя. Но ответы на вопросы, которые он зачем-то так сильно желал заполучить, вытеснили собою всё.

Он давно уже что-то вопил. Наверное, что больше не сможет, что просто не выдержит. Что должен вернуться в нормальный мир, мир без чудовищ из будущего, пожирающих его. И тогда [запрос=ответ] всё прекратилось так же внезапно, как началось.

***

Картина немыслимой катастрофы схлопнулась в точку под закрытыми веками (да, у него опять были веки). Вернулись нормальные переживания, соразмерные человеку: направление силы тяжести, твёрдые камушки под ладонями, боль в невесть когда разбитом колене. Глаза воспринимали свет, не вкус, и у предметов вновь было приемлемое число измерений. Антон пошевелился и обнаружил себя стоящим на четвереньках в центре бетонного поля автостанции на окраине Екатеринбурга. Дом. Наконец-то он дома.

Но что-то здесь было не так. Он знал эту часть города, ведь целый год мотался сюда на практику: за приземистым зданием автостанции всегда возвышалась одна из соседских многоэтажек. Сейчас там стояла обыкновенная панелька, отсветы рассветного солнца отражались в её окнах, за некоторыми из которых сушилось на верёвках бельё. Антон помотал головой и посмотрел вправо, где прежде над домом быта маячили буквы «Слава труду!» на крыше НИИ. Букв не было на месте. Мысли чудовищно путались.

Он повалился набок, расцарапал ногтями лицо и до крови расшиб кулаки о бетон. Сделал это нарочно, ведь вместе с болью возвращалась способность думать. Вслед за мышлением окончательно вернулись воспоминания, все разом, с раннего детства и заканчивая невыносимым опытом Контакта.

А потом воспоминания вернулись ещё раз.

Пошатываясь и дрожа всем телом, Антон поднялся: он с ужасом понял, где очутился. Пытка вовсе не кончилась, лишь приняла другую форму. Соседи не вернули Антона домой. Повинуясь его безотчётной, паршиво сформулированной команде, они поместили Антона в мир, которого не случилось (или, быть может, в его симуляцию, как было с квартирой). В тот мир, каким он должен был стать, если бы Соседей не существовало.

«Как глупо», — успел он подумать, прежде чем догоняющая волна памяти нахлынула, почти сбив его с ног: память была его собственной, однако то была память о другой жизни, прожитой другим человеком. Эти воспоминания наслаивались на старые, перезаписывая их. Они повествовали ничем не примечательную историю молодого парня, что вырос в той ветви реальности, которую переселенцы не извратили своим присутствием.

Антон застонал, зашёлся в кашле и рухнул на колени, словно раненый зверь: его сознание агонизировало, меняясь одновременно с памятью. Личная история обновлялась. Он буквально умирал изнутри, а на смену рождался другой Антон, отец которого не пропал через четыре года после рождения сына.

В этой линии времени Негонов-старший до сих пор преподавал в педагогическом. С матерью они развелись шесть лет назад, после того, как ссоры на кухне стали ежедневным ритуалом. Антона, конечно, не отчислили, он защитил диплом, а практику прошёл в НИИ (Контакта!) Метрологии, и теперь всерьёз подумывал сделать предложение одногруппнице Кате. Сестёр и братьев у Антона не было (нет! Олька!), они всё так же жили вдвоём с мамой на улице Баумана.

Сто тысяч мелочей, других пережитых событий, иначе принятых решений сформировали Антона-2, Антона из нормального мира. Он ещё помнил, что изменился, но не знал теперь, каким был прежде. Дольше всего продержалось имя «Оля»: по какой-то причине оно было очень важным для Антона-1. Он ощущал всплеск сложных чувств при звуках этого имени, хотя и не мог припомнить, кому оно принадлежало.

Скоро даже эмоции выдохлись и поблёкли, от старой жизни сохранилась горстка сухих фактов, как смутное эхо того, что когда-то давно произошло с ним во сне. Последним движением воли, уже не зная, кто они такие, Антон-1 и Антон-2 закричали в утренней тишине пустого автовокзала:

— Хватит! Довольно! Хочу домой! Просто верните меня домой!

И был свет.

И пришла тишина.

***

Начинался рассвет, и хотя с севера на город ползли низкие дождевые облака, в остальном небо оставалось ясным. День обещал быть тёплым по меркам этого промозглого октября. Антон (если это всё ещё был он) брёл по направлению к дому, глядя под ноги. Навстречу попадались редкие прохожие, спешившие куда-то, да собачники курили у подъездов в ожидании, пока их питомцы закончат свои дела.

Чёрные дома Жилмаша скрылись за поворотом, никто не преследовал его. Напротив, ему любезно предложили остаться. Соседи давали этот выбор всем, кто находил способ связаться с ними: что-то вроде акта гуманизма, на их своеобразный лад. Предупреждали, что обратная ассимиляция невозможна: о «вернувшихся» недаром ходили мрачные слухи. Вернувшихся боялись, считая замаскированными Соседями или чем-то сродни им. И так ли уж сильно люди были не правы?

Даже искалеченный внутренне до неузнаваемости, сплавленный из разных версий себя урод, Антон понимал это, и всё же сумел отказаться. У него оставалась Катя, родная, единственная на обе прожитых жизни. Он не был уверен, но, кажется, один из Антонов обещал ей вернуться. Пока была Катя, у существа, которым он стал, оставалась причина жить.

А девочка — та в своё время приняла предложение. Как и отец, и прочие, кто стал истуканами, добровольно ускорив неизбежную эволюцию. Сейчас Антон размышлял, не было ли его решение ошибкой. На этот раз его определённо вернули домой, но дорога, которой он шёл, была дорогой кошмаров.

Он ощущал себя, да и был здесь чужим, пришельцем из нормального мира в этой порченной, искажённой реальности. Всякий раз, поднимая от земли взгляд, непроизвольно сгибал пальцы, будто собирался вырвать себе глаза. Должно быть, другие, за неимением лучшего слова, «люди» чувствовали что-то похожее на его счёт. Замечая Антона, отшатывались и спешили убраться подальше.

Точно глаз разъярённого бога, арка восходящего солнца поднималась над домами в окружении двух чёрных лун. Всё как всегда, но Антон помнил, вернее, он знал: это не солнце людей. Не подвергнись мир вероятностной вивисекции, прекрасный сияющий диск вставал бы сейчас над горизонтом. На этой Земле солнце всегда было окружностью с дырой в центре, именно так на протяжении тысячелетий его изображали дети. Таким было солнце с рисунка девчонки (как же там её звали), что висел у него над кроватью.

На западной части небосклона догорали последние «точки света», как их тут презрительно называли. Стараниями наших тихих Соседей человечество настолько не интересовалось звёздами, что даже не потрудилось придумать для них отдельного названия. Полярная звезда, созвездия Медведицы и Волопаса, туманность Кассиопеи… Бла-бла-бла. Пустые слова о бессмысленной ерунде.

Всё то, что во многом и делало нас людьми: смелость дерзать и жажда несбыточного, стремления за гранью обыденности, но главное, мечты о далёких, но достижимых звёздах — всё это противоречило основной директиве. Космические путешествия никогда не станут возможны, потому что никому не нужны.

Пацан лет двенадцати выбежал из подъезда наперерез Антону, волоча таксу на поводке. Задрал кофту, достал из кармана конфету и засунул её в слюнявую вертикальную пасть на правой стороне живота. Антон споткнулся, зажал ладонью губы: его затошнило. Он смутно помнил, что сам всю жизнь ел точно так же, но знал, что люди — настоящие люди — питаются через рот. В этом мире такая идея была безумной, ведь ртом целуются, дышат и говорят. Содрогаясь от отвращения, Антон запустил руку под куртку, нащупал скользкие края собственной пищевой щели и тут же отдёрнул пальцы.

Процесс, за которым Соседи следили из своих домов, этих наблюдательных форпостов в нашей реальности, предназначенной остаться единственной, зашёл уже слишком далеко. Однако никто и никогда не заметит страшных изменений, ведь изменений нет. Так, как сейчас, мир был устроен всегда.

Дом был уже недалеко, и Антон бросился бежать. Тщетно он пытался не сравнивать то, что видел вокруг, с воспоминаниями о том, как должно было быть. Всё новые отвратительные отличия, чудовищные извращения, которые он замечал, грозили окончательно свести его с ума: изменения были ужасны. Что хуже всего, они были непоправимы.

На скамейке возле подъезда, сгорбившись и обняв себя за плечи, ждала Катя. Завидев Антона, она медленно встала ему навстречу. Даже издалека было видно, как девушка вздрогнула всем телом, будто едва сдержала порыв сбежать, и как широко распахнулись её глаза. Антон понимал, он тоже боялся этой встречи.

***

— …

— …

— Привет.

— Привет, Кать.

— Ты… изменился.

— Знаю.

— Ты был там, правда?

— Да. Но вернулся. Очень хотел увидеть тебя.

Жёлтый лист принесло ветром и запутало у девушки в волосах. Она слабо улыбнулась и двумя пальцами сняла лист с головы. Антон, не отрываясь, глядел на ту, которой ещё недавно собирался сделать предложение (или это было в другой жизни?). На самую прекрасную девушку на свете. На её растёкшееся лицо.

— Ты отыскал Олю? — спросило чудовище.

— Ол.. А, да. Да, я её нашёл.

Катя ждала, что он продолжит, но Антон молчал. Ему нечего было сказать.

— И что теперь думаешь делать?

Что он теперь будет делать? Что они оба будут? Антон нехотя сделал шаг и потянулся, чтобы коснуться её щеки. Двигался медленно, преодолевая (вязкость) сопротивление среды. Вот осталось пять сантиметров, один… Его рука безвольно упала.

— Прости.

— Я понимаю… наверное.

— Пожалуйста, прости! Я думал, что смогу. Знала бы ты…

— Не извиняйся, Тош. Не нужно.

— Мне надо идти.

Он развернулся и поплёлся домой. Катя всем телом подалась вслед, словно вот-вот бросится догонять, но осталась на месте. Просто стояла там, пока не хлопнула дверь подъезда.

***

— Мам? П-пап? — голос Антона дрожал. — Вы дома?

Они были дома, смотрели телевизор в спальне. Первая, запахивая на ходу халат, в коридор вышла мать. Увидела сына и застыла на месте, ахнула: «вернулся!». Но на её лице не было радости или хотя бы злости за то, что Антон пропадал где-то целую ночь, там был один только страх.

За плечом женщины возник Александр Вяткин. И он не спешил к пасынку с объятиями. Побледневший как мел, враз посуровевший, отчим молча указал Антону на его комнату. Мать проскользнула вдоль стенки и заперлась в ванной, но шум ударившей из крана воды не смог заглушить её рыданий.

Антон послушно ушёл к себе и затворил дверь. Там он провёл целый день, слушая, как родители в панике пакуют вещи. Наконец, входная дверь хлопнула, в замке повернулся ключ, и всё затихло.

Антон всё так же лежал на софе лицом вниз, приподнялся один раз, чтобы перевернуть промокшую подушку. Пытался собрать себя из осколков, размышлял о том, кем он стал, о Соседях и многом другом. «Человечество — не враг для них», всплыло откуда-то в памяти. Но кто же тогда? Если подумать, ответ очевиден: люди были их предками. Далёкими-далёкими предками.

С этими мыслями он уснул.

***

На следующее утро, пройдясь по разорённой квартире, он отыскал початую упаковку Нормаферона. Запил водой из-под крана (поить щель было непривычно, и воронка, стоявшая на столе, очень пригодилась). Он больше не собирался пропускать приём витаминов. Таблетки убаюкивали мозг — те древние, глубинные его отделы, что чуяли неладное, несмотря ни на что. Знай он заранее, осмелился бы последовать совету отца? Едва ли. Он уже не был тем человеком, которым проснулся вчера, да и человеком ли вообще? Возможность не понимать была отныне недостижимой мечтой.

Под вечер он десять минут проторчал, прислушиваясь, возле входной двери: надо было найти продуктов на ближайшее время, но он не хотел столкнуться на лестничной клетке с другими монстрами. Наконец, набрался смелости и осторожно выглянул в подъезд. Никого, лишь за одной из дверей тренькала что-то бравурное радиоточка. Возле порога его квартиры стояла эмалированная кастрюлька. Приподнял крышку: внутри оказались варёные макароны и пара домашних котлет, ещё тёплых. Тамара Родионовна из семнадцатой? Какая-то записка отклеилась от двери и спланировала на пол, Антон подобрал её. На листе в клетку почерком его мамы было написано:

«СОСЕД. Кормить два раза в день. Не беспокоить».

— Как думаете, почему программу свернули?

— Полагаю, потому что она утратила актуальность.

— Как утратила? Ведь контакта так и не вышло достичь?

— По крайней мере, его не вышло достичь у НИИ. Возможно, другие коллективы, работавшие с промышленными объектами и целиком расселёнными городами, такими как Северск-6, оказались более успешны. Да, были и такие. По совпадению это произошло примерно тогда же, когда начались повсеместные промышленные поставки Нормаферона.

Антон сунул руки в карманы и некоторое время шёл рядом с бывшим преподавателем, пиная подворачивавшийся под ноги мусор. Они достигли конца парка и, не сговариваясь, повернули назад.

— Отец не доверял им, верно? — нарушил тишину Антон.

— Доверять — это вообще было не про Александра. Он точно что-то подозревал, чем не хотел делиться, во всяком случае со мной.

— Почему вы ушли, когда он остался? — Антон тут же смутился. — Простите, я не хотел так…

— Ничего, закономерный вопрос. Я много думал об этом, когда… Знаете, Антон, у меня ведь тоже кое-кто, хм, ушёл к Соседям. Разница между мной и людьми вроде вас с отцом, вероятно, в том и состоит, что в критической ситуации я предпочёл отступить.

Сентябрь

Пролом, который отметил на обороте своего письма настоящий отец Антона, закрылся, лишь тонкая складка на гладкой, бугристой поверхности чёрного монолита отмечала то место, где прежде находилась трещина. Новый путь внутрь пришлось искать самому. Это оказалось проще, чем он опасался, потребовалось всего-то четыре ночные вылазки.

Три ночи Антон безуспешно бродил вдоль безглазых стен, пока не настал последний день сентября. Тёмные и тихие, оболочки домов казались безжизненными, словно раковины аммонитов, древних моллюсков, чьи обитатели давно обратились в прах. Однако стоя в их тени, дрожа то ли от нервов, то ли оттого, что ночи стали зябкими, он ощущал пусть не присутствие, но некое равнодушное внимание, направленное на него из-за спёкшейся лавообразной массы. А может, просто себя накручивал. Скорее всего. Но воздух возле домов не только казался более вязким, таким он и был, это Антон знал наверняка.

До «времени прилива» оставалось тридцать минут. Антон отыскал место, где прежде находилось окно их старой квартиры. Рама слегка потеряла форму, стекло заместилось куском эбонита. В правом нижнем углу барельефом отпечатался цветок, стоявший на подоконнике: кажется, алоэ в горшке. Если присмотреться, на каменной плите проступали даже очертания занавесок.

Антон глянул на часы и поднял громоздкий прибор. Диапроектор щелевого света, линза, зеркало от прожектора, коллимирующее пучок, и пергаментный экран, всё собрано на сварной раме и подключено к источнику питания в рюкзаке. На фокусе — лезвие ножа для бумаги с винтом для ручной настройки. Не настоящая шлирен-камера, но принцип тот же. Он щёлкнул тумблером и прищурился, на миг ослепнув: экран осветился. Плевать, никто в здравом уме не полезет в соседский квартал среди ночи, а если и увидят что-то с балкона, предпочтут зашторить окна и забыть. Люди всегда так поступают.

Антон шёл возле стены, медленно водя прибором по короткой дуге, не отрывая взгляда от экрана, где клубились и складывались в таинственный узор полупрозрачные тени. Ночь выдалась удачно безветренной. Он должен был отыскать жабры дома. А закреплённый на штанге в пучке параллельного света, собранный им театр теней показывал, как движется воздух и вихрятся его струи. Всего-то и надо, что обнаружить аномально плотный поток.

На третьем обходе ему повезло. Складка, напоминавшая застывший наплыв ноздреватой магмы, начиналась в метре от земли и на уровне второго этажа становилась достаточно широкой, чтобы попробовать в неё протиснуться. Отверстия как такового не было, однако стена в этом месте неравномерными толчками испускала воздух: пригодный для дыхания, но словно липкий, такой густой, что плёнкой оседал на внутренней поверхности лёгких.

Антон погасил теневой экран, сбросил рюкзак и записал время прямо на руке: «00:58». Затем осторожно коснулся стены, ожидая почувствовать холодную породу, но испытал ощущение странное, почти интимное. Это было как прикоснуться к морскому анемону: кончики пальцев погрузились сквозь губчатую плоть и разошедшиеся в стороны нежные ткани здания, за пальцами последовала ладонь: его засасывало, как если бы давление внутри было отрицательным.

В ушах зазвенело так, что на минуту Антон утратил всякое чувство направления. Прижался к стене щекой, рука до самого плеча оказалась внутри, голова трещала, зрение расплывалось. Представил, как стремительно падает сквозь плотный как патока воздух, будто нечто огромное там, в глубине, тянет его. Собравшись с силами, он выдернул из дыхательной щели руку, упал и как червяк отполз на пару метров. Полежал на спине, моргая, пока в глазах не перестало двоиться. Звуки ночного города постепенно вернулись, и всё стало как прежде.

В отдалении хлопнуло, закрываясь, окно: какой-нибудь полуночник благоразумно решил, что ничего не видел, а покурить сможет и утром. Антону же ничто не мешало: с кривой усмешкой он пошарил в карманах, достал сигарету и прикурил, не делая попыток встать. Облака поплыли к бездонным, усеянным яркими точками небесам, выдохи дома относили дым чуть в сторону. Пора было собираться, через пару часов начнёт светать, а ему ещё нужно подготовиться к завтрашней ночи.

Но перед этим у Антона оставалось ещё одно дело. Вернувшись домой, он закроется в комнате с телефоном и сделает звонок, самый последний. Передаст сообщение Оле, отцу, всем людям, запечатанным внутри гротескных обелисков. Короткое послание надежды: «я иду».

И снова октябрь

Уходить из дома пришлось со скандалом: отец достал из почтового ящика уведомление об отчислении. Был и другой повод спешить: ночью Антон забрал из гаража свой второй проект. Рюкзак с ним надо было как можно скорее спрятать где-то до наступления приливных часов, когда поры безликих соседских обиталищ раскрывались особенно широко, а радиоэфир на частотах домов заполнялся тревожным пульсирующим шумом.

НИИ подходил идеально, в выходные тамошнее население сокращалось до единственного человека: сторожа. А Григорий Денисович никогда, ни при каких обстоятельствах не приближался к мрачному комплексу зданий, соединённых надземными переходами, со ржавыми буквами «Слава труду!» на крыше. Кажется, сторож просто боялся того, что должен был охранять. Тем лучше для Антона.

— Здравствуйте, Григорьденисыч!

— Салют, молодёжь! — старик расплылся в улыбке, приподнялся на стуле и убавил громкость радио. Передавали футбол. — Опять работа? Скажи старшому, пусть в штат тебя берёт, что ли.

— Он уже предлагал. Посмотрим, может, ещё соглашусь. Ладно, пойду.

— Да погоди ты, у меня тут посылка, опять твоя красавица приходила. Щас, куда подевал-то… Вот, держи.

Вместо обычного термоса с бутербродами Григорий Денисович протягивал парню заклеенный конверт.

— Любовное послание, поди? — прищурился он.

— Не знаю… — Антон растерянно повертел письмо. — Ладно, спасибо. Хорошей вахты!

— И тебе, и тебе.

Старик грузно опустился на стул, чтобы вернуться к футбольному матчу и наполовину разгаданному кроссворду.

***

Тоша, здравствуй. Я звонила тебе домой, но, говорят, ты вечно где-то пропадаешь, а телефон архива, в котором ты себя похоронил, я не знаю. Много думала о будущем, о нас с тобой. Мне кажется, я совершила ошибку. Прошу, давай поговорим, у меня очень нехорошее предчувствие. Буду ждать тебя сегодня в полночь на крыше. Пожалуйста, пожалуйста, приходи! Твоя заучка.

P.S. Только оденься потеплее.

P.P.S. Я правда очень жду.

Антон растянулся прямо на кипах бумаг, устроив среди них подобие гнезда, и долго смотрел в потолок. Потяжелевший, угрожающе распухший рюкзак поставил рядом и машинально поглаживал его. Мысли спотыкались одна о другую, как ноги человека с паразитами мозга.

— Я вернусь и встречусь с ней. Завтра, — наконец, сообщил он потолку. — Обещаю.

Заставленная стеллажами комната не ответила, она до сих пор надёжно хранила свои секреты. Через минуту Антон уже спал неглубоким, беспокойным сном. Ему снились вывернутые наизнанку города, где многоэтажные чёрные башни опускаются сверху, полные таинственной скрытой жизни и прохладных голубых огней, движущихся в темноте, а под ногами распахнулась бездна миров, у каждого из которых некогда было название. Название, которое он забыл.

***

На сей раз путь от института до Жилмаша показался особенно длинным. Было по-осеннему зябко. Город спал, присыпанный первым снегом, в котором почти не встречалось свежих следов. Как-то рановато все решили расползтись по квартирам, разойтись по спальням и выключить свет: может, тоже, как Катя, чувствовали что-то. Старый рюкзак, лямки которого безбожно врезались в плечи, становился тяжелей с каждым шагом, словно напитывался массы. Всё важное, что ещё могло произойти, вынуждено было случиться в пределах гравитационного колодца, создаваемого рюкзаком.

По левую руку остался дом, в котором Антон вырос, его крыша показалась над прочими, узнаваемая благодаря пиратским радиоантеннам. Где-то там его ждала сейчас Катя. «Твоя заучка»: в груди кольнуло так неприятно и резко, что сбился шаг. «Предательница», бросил он ей в лицо, и это было подло. А как назвать то, что сам он делает прямо сейчас? Подъезд был вот он, рукой подать, он мог хотя бы попрощаться, но хватит ли ему сил после этого уйти?

Уже слишком поздно. И Катя, и родители, все бывшие друзья и ректор, научрук и сторож Григорий Денисович — все они остались для Антона снаружи горизонта событий. Ему же оставалось продолжать движение к точке сингулярности. Интересно, слушает ли сегодня дома дядя Костя? Если так, у него будет шанс записать кое-что интересное.

Дорога вела по знакомым с детства улицам и дворам, мимо детсада, в который Антон ходил, хоккейной коробки, где он однажды получил шайбой в лицо и возвращался домой в слезах, потому что мама отругает за испорченную кровью из носа дублёнку. За магазином «Хлеб» показался кинотеатр «Октябрь», соцреалистическая мозаика на глухой стене которого до сих пор была различима, пусть и утратила краски.

Ни кванта света не пробивалось из-за этих почерневших стен, но почему-то Антон был уверен, что внутри идёт закрытый кинопоказ, а лучи проектора оживляют странные картины. Быть может, похожие на те, что он недавно видел на самодельном теневом экране. В воображении парня лучи света тоже были чёрными, хотя он не знал, как такое возможно. Складная стремянка, которую он тащил с собой, больно ударила по ноге, на время вернув парня к действительности.

Антон наклонился и, цепляясь одеждой за проволоку, пролез в дыру ржавого сетчатого забора, первого из двух, окружавших соседский микрорайон. Фонари на столбах почти нигде не светили: электричество было, но перегоревшие лампочки меняли нечасто. Он включил фонарик, и жёлтый луч мазнул по кучам неубранной опавшей листвы. Возле урны валялся полуспущенный резиновый мяч, забытый кем-то из детей, игравших здесь ещё летом.

Антон углубился в квартал. Безжизненные на первый взгляд громады домов окружили его, воздвиглись со всех сторон, похожие на выступы скальных пород, если бы не их правильная форма. Повернув на углу у заброшенной автобусной остановки, Антон подошёл к дому номер двадцать три. Время на часах сравнялось с полустёршейся надписью синими чернилами на ладони: «00:58». Ещё ни разу в жизни он не ощущал настолько отчётливо, что готов. Впрочем, это чувство осталось с ним ненадолго.

***

Всё оказалось до нелепого просто. Антон прислонил лестницу, взобрался по ступеням и, не давая себе шанса передумать, двумя руками погрузился в размягчившийся под нажимом камень. Первым в стену вошёл фонарик, свет сразу пропал, с жестяного корпуса сорвалось несколько медленных чёрных капель. Дом выдохнул ему в лицо затхлостью, и в горле запершило. Антона будто потянули за руки изнутри: всё происходило в точности как в прошлый раз. Наверное, Оля тоже через это прошла.

Когда кончик носа коснулся поверхности, голова словно оказалась в эпицентре солнечной вспышки. Антон зажмурился и задержал дыхание, пока тестообразная масса обволакивала тело, стремительно теряющее чувствительность. Мысли путались, он стал мошкой в капле янтаря, запечатанной на чудовищной глубине под километрами базальтовых пород. Гаснущее сознание успело уловить смутное ощущение полёта, прежде чем темнота хлынула в рот и пробралась под веки, затапливая изнутри.

***

Он очнулся, лёжа ничком на пыльном паласе в чьей-то квартире. Шерстяная нитка, вылезшая из особенно протёртого места ковра, щекотала нос, и он чихнул. Поднялся на четвереньки, ощутил на спине успокаивающий груз: рюкзак остался на месте. А вот всё прочее было каким-то неправильным. Звон в ушах нехотя затихал, и Антон осмотрелся. Он ожидал увидеть почти что угодно: побережье смоляного моря внутри циклопического икосаэдра, трубчатую грибницу, во всех направлениях пронизанную узкими норами, словно червивое яблоко, даже каких-нибудь светящихся тварей на потолке. Вот только к увиденному ничто его не готовило.

За тюлевыми занавесками чернела ночь, но хрустальная люстра разгоняла мрак, заменяя его чахоточной желтизной. Радиола в углу мягко светила лампами через шкалу с частотами разных городов, однако динамики издавали только шипение: игла вхолостую скользила по пустым дорожкам пластинки с логотипом завода «Мелодия». На лакированном платяном шкафу сидел игрушечный медведь с траченной молью шкурой, из которой в паре мест уже начали высыпаться опилки. Его карие глаза-пуговицы, безжизненные, как у трупа, уставились куда-то в потолок.

Антон медленно обошёл комнату по кругу, ежесекундно переживая дежавю. На книжной полке тикали массивные малахитовые часы, каким место на столе партийного начальника средней руки. Диван аккуратно застелен клетчатым пледом, кровать стоит у противоположной стены (подушка поставлена треугольником и накрыта кружевным платком), на стене же — ковёр с семейством медведей и поляной в лесу, а на комоде, рядом с дисковым телефоном, забыта шахматная доска с незаконченной партией.

То была самая обычная квартира, каждая вторая в Екатеринбурге выглядела так же. Антон не узнавал её, он совершенно точно никогда тут не был. И всё же заранее знал, что за приоткрытой на пару сантиметров дверью скрывается прихожая, где над вешалкой приколочены оленьи рога и висит возле зеркала отрывной календарь. Воздух пах пылью, книгами и непонятно откуда взявшейся уверенностью, что здесь давно никто не живёт. И никогда не жил: всё это место было лживым насквозь.

Антон подошёл к медведям и провёл пальцами по жёсткому ворсу. Ковёр не мешало выбить, а лап у самого маленького медвежонка было шесть. Снял со стены чёрно-белую фотографию в рамке и поднёс к глазам. Симпатичная, может, слегка полноватая девушка со взбитыми в пышную причёску кудрями смеялась в камеру и двумя руками обнимала гротескное смоляное чучело, бесформенную двуногую фигуру, склонившуюся над ней. Подпись гласила: «Ялта, 1971». Антон узнал фон: широкие ступени, паруса на горизонте. Расстегнул куртку и достал из кармана фотографию отца, чтобы убедиться: оба снимка сделаны в один день.

Антон бросил рамку на кровать и проверил книжный шкаф: корешки только издали были похожи на настоящие. Названия и имена авторов невозможно было прочитать, бутафорские книги слиплись обложками. Внутри малахитовых часов отсутствовал механизм, секундная стрелка дёргалась на месте, и он отломал её. Дверь в прихожую, на вид приоткрытая, не поддавалась, под ударами ног она лишь пружинила и прогибалась, словно толстый лист резины. Стены вели себя так же, эту уютную комнату невозможно было покинуть.

Он подошёл к окну, сорвал занавеску и выглянул наружу. Никакого города там, разумеется, не было. В окне Антон увидел самого себя, стоящего среди непроглядной тьмы в круге света от фонарика, который всё ещё сжимал в опущенной руке. Голова безвольно свесилась на грудь, лицо заслонили давно не стриженые волосы, одежда покрыта шевелящимися пятнами липкой чёрной дряни.

Настоящий Антон, Антон-за-окном, не отвечал на крики. Он подёргивался, как человек во сне, который очень хочет, но не может проснуться. Как застывшая в витрине марионетка, из которой неведомый мастер готовится сделать новую смоляную куклу.

***

Телефон продолжал звонить, Антон продолжал игнорировать его, как и пузырёк чёртовых витаминов: тот всякий раз оказывался в поле зрения, куда бы Антон ни посмотрел. Впервые увидев бутылочку, которой не было на комоде минуту назад, он с удивлением поднял её (внутри пересыпались таблетки), осмотрел этикетку со смазанным логотипом НИИ Контакта, названием «Нормаферон» и показаниями к применению. Размахнувшись, швырнул в окно. Стекло отпружинило. Повернулся, и вот она опять, стоит на книжной полке.

За склянкой последовала сломанная пополам грампластинка, сорванная полка грохнулась на диван, радиола врезалась в стену от удара ноги: внутри что-то разбилось, и настроечная шкала потухла.

— Я не буду глотать эту дрянь, понятно? Не дождётесь, суки! — прокричал Антон и отметил про себя, что уже второй раз за день обращается к потолку.

Он загнанным псом кружил по комнате. Поиски выхода или чего-нибудь полезного среди обломков мебели продолжались, невозможно было сказать, сколько прошло часов и далеко ли до рассвета. Антон-за-окном вёл себя беспокойно, его почти целиком затянуло нефтяной плёнкой, а выпавший из руки фонарик откатился в сторону. Похоже, времени у него оставалось совсем мало.

Он вытащил из-под кровати округлый деревянный сундук, открыл защёлки, и верхняя часть снялась целиком. Внутри оказалась швейная машинка. Точнее, набросок машинки, примерный её контур со смазанными до неразличимости деталями. Некоторые крутилки и рукоятки были просто нарисованы на объёмной болванке. Кто бы ни пытался создать для Антона иллюзию знакомой среды, он не слишком-то постарался. Они что, решили, что в привычной обстановке он легче пойдёт на контакт? Фальшивая квартира его родителей, как это тупо. Телефон зазвонил опять.

— Да хватит уже трезвонить! Ну? Алло! — в трубке неразборчиво шипело, раздался щелчок.

— Оля? Оль, это ты?

Голос пришёл издалека, искажённый, но узнаваемый.

— Оль, я иду, слышишь?

— Её здесь нет, дурак…

Но в динамике уже звучали короткие гудки. Он кинул трубку мимо рычага, подобрал банку таблеток, стоявшую возле телефона, перебросил из руки в руку. «Способствует снижению адаптационного стресса». Никогда не задумывался, что это значит. Если выпить их, всё прекратится? Во всяком случае, хотели от него именно этого. Но у Антона была идея получше: он подошёл к рюкзаку, который оставил в центре комнаты и начал расстёгивать лямки.

На свет появился результат многих дней кропотливого труда в гараже, его настоящая дипломная работа: семь толстых запаянных цилиндров из обрезков водопроводных труб, перевитых проводом и сваренных меж собой. К корпусу бомбы крепился ярко-красный китайский будильник. На отшлифованном боку одного из цилиндров — заметная, глубоко процарапанная надпись: «вы пожалеете».

***

— А, то есть теперь вы зашевелились!

Антон выставил стрелки на 00:58, а будильник — на час.

На полу рядом с ним появился, сплавился из досок и мусора бобинный магнитофон, очень знакомый на вид. Лампочка возле кнопки ▷ призывно мигала. Телефон тоже надрывался без остановки, в дверь настойчиво стучали.

— Что такое? Я-то думал, вам на всё насрать. Было очень похоже!

Он с трудом перевалил тяжеленную бомбу набок, взялся за торчавшие из будильника провода и крокодильчиками подцепил их к выведенным наружу клеммам взрывателя, соблюдая полярность.

Не дождавшись его реакции, магнитофон включился сам собой и сразу на полную громкость. Из динамиков раздались закольцованные, исполненные отчаяния крики и рыдания Негонова-старшего.

Не обращая на них внимания, Антон достал батарейки и по очереди зарядил ими будильник. Вставляя последнюю, зажмурился, но ничего не произошло. Вернее, не произошло взрыва, а вот секундная стрелка пошла вперёд. У него оставалось секунд сто двадцать, плюс-минус. Очень мало, когда речь идёт о том, сколько тебе ещё жить, зато теперь игра шла по его правилам.

— Вы точно пожалеете, это я… это мы с отцом обещаем.

Получится ли? Если бы речь шла о простой пятиэтажке, силы взрыва хватило бы, чтобы целый подъезд мелкими фрагментами обрушился в подвал. Повредит ли это Соседям хотя бы немного? Как знать. Насколько Антону было известно, на них никто никогда не нападал. Самое время это изменить.

Крики становятся громче, теперь они раздаются прямо в комнате, а не исходят из магнитофона. К ним присоединяется девчачий плач, который Антон узнаёт, потом всё больше новых голосов, уже незнакомых. Медведь спрыгивает со шкафа, стены и потолок выгибаются внутрь, стараясь дотянуться до человека в центре комнаты. Но посреди разгрома всё так же ясно и чисто щёлкает секундная стрелка будильника, слишком реальная для этого места. Склянки с витаминами катятся к ногам со всех сторон, их сотни, высотой куча достигает щиколоток. «Съешь меня!», требуют они.

— Нет уж, твари, я вам не Алиса, и мы не в стране чудес.

Антоном овладевает кристальное, ледяное спокойствие, крепнущее с каждым тик обратного отсчёта. Он не блефует. Расталкивает пузырьки Нормаферона и садится на пол.

— Либо вы отдаёте мне сестру, либо я взорву ваш грёбаный дом с собой в придачу. Другой сделки не будет.

И тогда всё прекращается разом. Крики, грохот, ход последних секунд на часах — всё поглощает неодолимая тишина. Искажённые, как дурная оптическая иллюзия, стены в полосатых обоях осыпаются, словно смываемый прибоем замок из чёрного песка. Уцелевшие предметы мебели окончательно теряют форму, люстра падает на пол, плавится, но продолжает гореть. В стене уже зияет провал, и в нём Антон видит маленькую фигуру, протягивающую к нему руки.

Секундное головокружение. Антон открывает глаза, отирает с лица вязкую массу, подбирает фонарик: теперь он — Антон-за-окном. Только никакого окна больше нет, декорации для щадящего контакта, если это были они, исчезли. Вокруг — пустое и гулкое пространство, лишённое света. Однако он не один: маленькая фигурка всё так же стоит напротив, едва различимая в темноте. Непонятно даже, лицом стоит или спиной.

— Оля? — Антон направляет на неё фонарь.

Это действительно Оля, но Антон по-прежнему не знает, повёрнута ли сестра лицом к нему. Потому что разница между лицом и затылком невелика, когда смотришь на смоляную куклу.

— Что они с тобой сотворили…

Фигура делает нетвёрдый шаг, тогда игра света и тени обнажает на плоскости «лица» две незрячие впадины там, где у человека должны быть глаза. Антон протягивает руку и касается прохладной поверхности, он гладит сестру по «щекам» и лысому утолщению «головы», почти ощущая под пальцами все эти кавычки, проговариваемые в уме. Челюсть истукана опускается, и под глазами появляется третье углубление: это рот.

— Мммммм, — произносит Олька. — ММММММ!

***

Антон не очень хорошо запомнил, что случилось потом. Предпочёл бы совсем забыть, как чёрная, без деления на пальцы ладошка взяла его за руку, словно чтобы куда-то отвести. Но они никуда не пошли. Вместо этого уши заложило от тишины, когда само пространство реконфигурировалось, создав подобие тоннеля в невидимой стене.

Он помнил и то, как на дальнем, невероятно далёком конце тоннеля зажёгся и начал быстро приближаться голубой свет. Будто фара метропоезда, который вот-вот тебя собьёт. Так и вышло, с той разницей, что это сама каверна, где стояли Антон и Оля, вывернулась наизнанку и прыгнула навстречу летящему свету, на миг обнажив свои тошнотворно правильные геометрические грани.

Налетевшая вспышка бритвой взрезала глаза, презирая закрытые веки: ни они, ни кости черепа не стали для света препятствием. Снизу и сверху, вокруг и даже внутри, всюду были теперь только они. Соседи. Это имя их устраивало, их устроило бы любое. Разум Антона перебирал эпитеты тому, что атаковало органы чувств, не находил языковых эквивалентов и начинал сначала. От этого казалось, что голова сейчас взорвётся сильнее, чем могла бы бомба.

«Взрыв!», — возликовал рассудок и начал как бешеный накручивать лингвистическую паутину поверх найденного зерна. Соседи — это вечно длящийся взрыв, статичный коллапс, закольцованная на себя многомерная скорлупа бутылки Кляйна. Они оказались материальным воплощением математического принципа, которое проще описать через то, чем оно не является. Антон осознал, как нелепа была его бомба, весь его наивный бунт. Подорвать Соседей? С тем же успехом он мог пытаться поцарапать отвёрткой аксиому. Он изначально был способен навредить лишь себе, но по какой-то причине им этого не хотелось.

«Что это такое?», — вопил и бился в черепной коробке перегруженный разум. И тогда Соседи повиновались механистическому закону, согласно которому на вопрос неизбежно должен следовать ответ: они показали себя. Или, вернее сказать, явили.

— Вы… Вы всё-таки живые!

▒ [да] / [нет] | [~]

— Да и нет? Не понимаю, как это?

▒ [как][?] : [протокол][исполнение] / [белок][вирус] / [структура][кристалл] | [аналог]

— Ладно, отложим, сейчас мне нужны ответы. Так много надо узнать...

▒ [запрос=ответ] | [принцип]

— Вы хотя бы разумны. Я не был уверен, что ваши дома обитаемы.

▒ [алгоритм=разум][?] [система=разум][?] ⇒ [да] ; [я=разум][?] ⇒ [нет] ; [разумны][?] :[информация][самоорганизация] | [~]

— Кажется, я вас понимаю. О боже.

▒ [боже] : [да]

Антон не ощущал рук и ног и лишь надеялся, что сохранил до сих пор своё тело. Как будто стал обнажённым мозгом, плывущим в вихре светящегося планктона. Его захлёстывал шторм синестезии: цвета кричали, глаза слышали музыку, а кожа чувствовала страх. Хотелось паниковать, но он заставил собраться то малое, что от него осталось.

— Зачем вы прибыли? Чего вам от нас надо?!

▒ [вас][надо][?] : [нет] / [0] ; [выживание] / [существование] | [цель]

— Для чего вам наши дома? Которые вы захватили.

▒ [граница][присутствие] / [порог][инвазия] | [постройки]

— Откуда вы пришли?

▒ [время][после] ; [возможность][мало]

— Будущее? Маловероятное… будущее?

▒ [возможность][мало ^ мало][1/∞][ε]

Рябь пробежала по кипящему голубому свечению, из которого не то чтобы говорили, но транслировали смыслы Соседи.

▒ [ограничение][канал] ⇒ [запрос][демонстрация][?]

Отец прямо предостерегал от этого в своём письме. И долго рыдал на плёнке после того, как согласился сам. Но есть то, что мы можем изменить, и всё остальное: Антон просто не был бы собой, предпочти он не знать.

— Хорошо. Покажите мне.

Какое-то время за этим был только свет, такой же яркий, как луч проектора в кинотеатре «Октябрь».

Продолжение >>