– Эхма! – зевая протянул Валерий Михайлович, – Кабы денег тьма, купил бы баб деревеньку да ёб помаленьку!
– Валер, ты от темы-то не уходи, - участковый милиционер Пётр Андреевич Карабута недовольно глянул на свои часы: через сорок минут он должен был уже сидеть в гостях у своего товарища Лёшки Штрауса и занюхивать первую стопочку ледяной беленькой огурчиком, а этот разговор по-прежнему не мог толком сдвинуться с места.
– Ни хрена ты, Карабута, не понимаешь. Ни хрена. А знаешь почему?
– И почему же, Валер?
– Потому что ты уйский. А у нас в Глазуновке по другим законам живут. Мы тут живем по чести и по совести.
Пётр Андреевич протер влажный от духоты лоб платком и усмехнулся.
– По совести! Свистнуть соседский велосипед – это ж разве по совести?
– Во-первых, эта «Кама» Генке больше на хрен не нужна. У него ноги отнялись.
– И жаль, что только у него, пили-то вы вместе. Мне бы проблем меньше было.
Валерий Михайлович не в первый раз слышал сожаления людей о своем здравии, поэтому пропустил слова Карабуты мимо ушей.
– А во-вторых, это был не я.
– Ну как же, япона мать, не ты, – возмутился участковый, - если дед, что его за две поллитры купил, говорит, что это ты был?
– Пиздит, – категорично отрезал мужчина.
– И зачем же?
– А потому что он такой же как и ты – уйский хрен без чести и совести.
Валерий Михайлович громко шмыгнул носом и проглотил всё там скопившееся. Пётр Андреевич устало вздохнул. Мимо открытого настежь окна, лая, пробежала собака.
– Валер, открой холодильник.
– А это ты без ордера на обыск права не имеешь требовать! – хмыкнул Валерий Михайлович.
– Это я, может, по нашим, по уйским законам не имею. А по вашим, глазуновским, я тебя, ворюгу и скотолюба, прямо здесь пришить могу.
– И про корову пиздят! – покраснел мужчина, – Я же до неё даже не дотянусь!
Участковый махнул рукой, мол, не моё это дело, встал, подошёл к едва живому холодильнику «Бирюса» и открыл дверцу. Внутри лежали несколько головок чеснока, кетчуп, какие-то лекарства и две бутылки «Белой берёзки», которую фурами ввозили в область из Казахстана и продавали по сто рублей бутылка.
– Что, не успел? – спросил Пётр Андреевич.
– И не собирался, – парировал Валерий Михайлович, – Это на день рождения.
– Откуда водочка?
– Из магазина. Чек уж не сохранил, – оскалился в улыбке мужчина.
– А на какие деньги?
– На пенсию.
– Да едрить твою мать, - выругался Пётр Андреевич, – тебе сорок два года, ты ни дня в жизни не работал! Какая пенсия?
– Стёпки Шинкаря. Ни хрена это не доказательство, Карабута.
– Разумеется. И слова дядь Гриши, что тебя датого с этим велосипедом вчера из кювета вытаскивал, тоже не аргумент. Всё равно это не ты.
– Ни хрена не я, - кивнул Валерий Михайлович. – Я в жизни чужого не брал. Потому что, ща, подожди, – он протяжно рыгнул, – Кхм, да. Потому что Бог всё видит.
– Бог всё видит… - повторил Пётр Андреевич и оглядел комнату. Стены не белили уже много лет, из мебели - стол да два табурета, будто бы никогда не чищенная газовая плита. На окне стоял стакан, на дне которого лежали брюшками вверх две мухи. А под стаканом лежала выцветшая бумажная иконка.
– У матери как здоровье? – спросил Валерия Михайловича участковый.
– Лежит. Мычит. Нормально, – хмуро ответил тот.
– Голодом не моришь?
– И не стыдно в таком обвинять? – мужчина сжал губы. – Тёть Зина помогает. Есть у мамки что поисть.
– Ты же в курсе, что помрёт она без тебя?
– В курсе.
– И всё равно хуёвничаешь?
– Не делал я ни хрена.
Пётр Андреевич Карабута вздохнул и взял со стола фуражку.
– В последний раз ты, Валера, ни хрена не делал. Как ты там сказал? «Бог всё видит». Понял меня?
– Понял, – тихо ответил Валерий Михайлович.
– Ну и славно. Надеюсь, больше нам с тобой общаться не придётся. Давай, будь здоров, - участковый открыл дверь в сени и вышел.
Над посёлком, шумно каркая, пролетела стая ворон. Мимо дома проехала машина. Где-то недалеко весело кричали дети. А Валерий Михайлович сидел за столом, обхватив руками голову, и изо всех сил старался не заплакать.