Каин Кроу: Медь в Грязи
Его нарекли Каин Кроу. Имя, звучащее как первый удар колокола по его судьбе, стало начальным из множества проклятий. Оно было фальшивым, словно золотая монета, отчеканенная в вязкой, вонючей грязи квартала, где даже солнечный свет казался гниющим.
Отец, Малахи Кроу, был не более чем шелестом теней в рассказах. Мать, Лира Кроу, вспоминала его как рыцаря, увязшего в трясине Незримого Долга. Но она сама была расколота. Её постыдное ремесло — ежедневная, стирающая честь рутина — превратило её в нервный комок стыда. Она видела в Каине не сына, а жгучее напоминание тем кем она является, ощущаемое на уровне совести, как грязь, въевшаяся в кожу и которую невозможно отмыть. Воздух в их комнате был тяжёлым, пропахшим чернью, липкой похотью и старой медью.
Внутренняя боль Лиры была осязаемой:
Стыд: Жгучий, физический, как ожог под одеждой.
Вина: Несбрасываемый груз на рёбрах, мешающий дышать полной грудью.
Тоска: Скорбь по «чистой» версии себя, по девушке, что умерла до рождения Каина.
Её слова не были просто словами. Они были лезвиями, спрятанными в бархате интонации, вырвавшимися наружу в один из вечеров:
«Слушай внимательно, — её голос был низким, как хрип старой пилы. — Я не буду подбирать слова. Ты хочешь правды? Вот она, с привкусом железа и желчи.
Ты — ошибка. Моя главная, смертельная ошибка. Ты занял место, которое должно было остаться холодным и пустым. Ты дышишь, ешь, требуешь — и каждое твоё существование — это новый виток цепи на моей лодыжке.
Я смотрю на тебя и вижу не ребенка, а живое доказательство моего поражения. Ты — болезнь. Рана, которая не заживает, и никогда не заживёт. Она сочится густой, жёлтой, воняющей протухшим мясом жижей. Края — распухшие, багровые, будто их разъели кислотой, а запах... сладковато-гнилостный, от которого сводит желудок.
Я не буду обнимать. Я не буду утешать. Ты — часть того, что сломало меня.
Ты будешь искать любовь. Будешь надеяться, что я поменяюсь. Не поменяюсь! Это не фаза. Это — правда. Голая, беспощадная, окончательная.
Я не люблю тебя. И никогда не полюблю. И я ненавижу тебя за то, что ты заставляешь меня это признавать».

В десять лет он увидел своё первое злодеяние. Мужчина, отвратительный Силас Блэк, владелец сети «Ночных Пристанищ», вышел из комнаты Лиры. Усмехнувшись, он бросил на пол горсть ржавых медных монет, которые звякнули фальшиво, и с презрением пнул Каина.
Гнев Лиры обрушился на сына, как кислотный, шипящий дождь. Она била его, и каждое её слово, каждый удар, звучал как гвоздь, вбиваемый в крышку гроба того, что когда-то было её жизнью.
В тот же день, на обратном пути из лавки, его унизили сыновья местных стражников, называя «сыном шлюхи». Когда один разбил об его голову тыкву, оранжевые ошмётки которой смешались с грязью на лице, Каин ощутил не пламя, а прилив холодного, кристаллического гнева. Он схватил обломок стекла, отполированный грязью, и вонзил его в глаз обидчику. Кровь брызнула горячей, шокирующей струёй.
Среди криков и шёпота: «Сын Похоти! Он должен быть изолирован!», Каин не чувствовал раскаяния. Он чувствовал власть.

Некоторое время спустя суд лишил Лиру прав и отдал мальчика в приют «Дети без обратного адреса» — место, где дети учились выживать, а единственной их религией была ненависть к миру. В приюте Каин, с его острейшим, жалящим умом и телом, подобным тугой ивовой ветви, овладел Запретными Текстами Древнего Суда.
В восемнадцать лет, работая могильщиком, он читал газету, пропахшую сырой землей. Имя — Элена Дрейк. Невинная жертва. Удар был не в факте убийства, а в деталях: сосед просто наблюдал за происходящим из своего дома. В этот момент Элена, приговорённая, смотрела на потолок. Трещина бежала от угла к люстре, извиваясь, как змея. Она считала капли конденсата на окне. Одна, две, три… Её разум ушёл в эти трещины и капли, пока тело ещё держалось.
На подоконнике лежал сломанный цветок. Его стебель был надломлен, но он ещё цеплялся за жизнь. Так же, как она.
Фраза, поразившая Каина до глубины души:
«Кто молчит, когда Зло говорит, — уже шепчет вместе с ним».
Так и начался путь праведного, но ледяного гнева.

Он выковал свою реликвию: Наруч Пожинателя Скорби — тяжелый наруч из тёмного, матового железа. На нём — символ: Череп, обвитый Плющом, знак неумолимого завершения. Этот наруч стал его нерушимой, выкованной из боли клятвой.
Каин Кроу умер. Родилась Тень. Родился Хакон.

Окончательный перелом наступил, когда исчезла Лилит Грейв — девочка, которая часто приносила ему хлеб на кладбище, не требуя ничего взамен, относясь к нему без страха или презрения.

После нескольких дней ожидания её появления Хакон начал своё расследование:
Следы привели его на заброшенную бойню. Внутри он нашёл:
Остатки детского платья, тлеющие в печи для костей.
Свежая кровь, чёрная в тусклом свете, на столе для разделки туш.
И челюстная кость, с которой играл огромный, цепной пёс.
Последний огонек милосердия в нём был залит. Он убил пса, а затем дождался владельца — Джерома Скара.
«Ты... ты не докажешь!» — Джером, уже прикованный к холодному столу.
Хакон лишь показал ему свой Наруч. Затем, используя чёрный уголёк, он оставил свой знак на стене: Клеймо Хакона — череп, пронзённый мечом. Он поджёг бойню.
«Такие, как ты, не заслуживают тени. Только пепла».
Он смотрел, как огонь пожирает Скара, и как в этом огне погибает последний отголосок Каина Кроу.
Гребень Лилит — маленький, сломанный — стал его якорем. Он хранит его как талисман. Перед каждой вылазкой Хакон кладёт гребень на ладонь и безмолвно повторяет: «Она вернётся. Даже если только в памяти». Это помогает ему отделить свою личную, яростную боль от праведного, хирургически точного гнева.

Союз Теней: Пять Столпов Возмездия
После гибели Лилит, Хакон осознал, что в одиночку он лишь капля в океане тьмы. Он начал собирать тех, кто уже прошёл через свой личный ад и стоял на той же зыбкой грани между миром живых и мёртвых. Они были не друзьями, а инструментами, собранными общей, гниющей болью.
Хакон был остриём; они — его рукоятью.
Цензор Рун: Свидетель Закона
Бывший гвардеец, чья семья сгорела в огне юридической коррупции. Он фанатично верил, что единственное, что может удержать хаос, — это высеченный на камне Закон.
Вокруг него всегда пахло старым пергаментом и воском. Он вёл хронику преступлений, вынося предварительные вердикты, опираясь на древние кодексы, которые читал при свете сальной свечи.
Имена жертв и преступников он выводил кровью на тончайшем пергаменте. Эти "Кровавые Свитки" он хранил в железном ларце, замкнутом на три заржавевших замка.
Ноктюрн: Шелест Искупления
Воспитанник тайного ордена теней, брошенный умирать, Ноктюрн искал искупления в смерти других. Он считал, что каждое отнятое злодейское дыхание продлевает его собственную, проклятую жизнь.
Он двигался бесшумно, его силуэт был неотличим от теней подворотен. На телах жертв он оставлял маленький, идеально чёрный цветок — словно ночь сама забрала своё. Его приговоры были тихими, как вдох.
Колос Гнева: Молот Неотвратимости
Раб с каменоломен, чья нечеловеческая сила использовалась, чтобы дробить скалы. В нём жила жгучая ненависть к тем, кто превращает людей в бездушные, тупые инструменты.
Он был воплощением ярости. Его молот, сотрясающий землю, был не просто оружием, а символом того, что судьба может быть неотвратимой, как падающий камень.
Перед ударом он всегда произносил имя жертвы негромким, глухим рыком, словно высекая это имя на камне, который вот-вот будет раздроблён.
Оракул Мора: Светящиеся Глаза
Провидица, проклятая за то, что увидела будущее, которое было невозможно изменить. Она хотела остановить "чёрные волны" судьбы.
Её глаза светились в темноте тусклым, фосфоресцирующим светом, и речь её была полна обрывков пророчеств, метафор и символов, которые Хакон вынужден был расшифровывать, чтобы найти следующий след зла.
Бастион Крови: Живое Оружие
Его прошлое было безымянным. Он действовал по воле Хакона, словно безмолвное, живое оружие. Его кожа была твёрже любого доспеха, а раны затягивались за часы.
Абсолютное молчание. Общение лишь короткими, гортанными звуками. Он был стеной, за которой Хакон мог работать, — неразрушимой и не знающей боли.

Переломный момент настал с выходом Указа о Крови Закона, запрещающего самосуд. Союз оказался на грани.
Цензор Рун требовал подчиниться: «Закон, даже плохой, лучше, чем анархия!»
Колос Гнева требовал открытого, гремящего бунта против власти.
Ноктюрн предлагал уйти в более глубокое, смрадное подполье.
Хакон собрал их в своей заброшенной часовне, где единственный луч света падал на алтарь, покрытый пылью. Его голос был тих, но звучал как звук затачиваемого лезвия:
«Мы не судьи, — произнёс он, касаясь Наруча. — Мы — свидетели, наделённые волей действовать. Если закон слеп, мы покажем ему глаза. Если он глух, мы станем его ушами. Мы не объявляем войну городу. Мы исполняем его волю — там, где он бессилен».
Но трещина была уже слишком глубока, словно та, что бежала по потолку в последних глазах Элены. Союз начал рассыпаться.
Цензор Рун ушёл первым. Его идеализм столкнулся с насмешкой чиновников. Он исчез, оставив лишь свой ларец, полный Кровавых Свитков, как немое завещание.
Ноктюрн перестал верить в "баланс". Он стал работать на заказ: его чёрный цветок теперь можно было найти и на праведниках, и на грешниках. Месть стала холодным, прибыльным ремеслом.
Колос Гнева не смог удержать ярость. Он устроил показательную расправу, бросив вызов. Его окружили и сожгли заживо. Его последний крик был именем: «Хакон!» — не обвинение, а прощальное обращение.
Оракул Мора просто растворилась в тумане, оставив обрывки пророчеств: «Тот, кто идёт один, становится дорогой».
Бастион Крови остался дольше всех. Но однажды Хакон нашёл его у порога часовни — без следов насилия, с выражением покоя, которого Хакон никогда не познает, на лице. Он просто перестал быть.

Хакон ушёл в лабиринт заброшенных катакомб — место, где время остановилось, и эхо прошлого звучало громче настоящего. Днём он — тень, скользящая между руинами, незаметная, как дымка над могильными плитами. Ночью — Судья.

В одну из таких ночей он подбросил труп очередного насильника к городским воротам с запиской, выжженной на пергаменте:
«Когда правосудие слепнет, скорбь становится свидетелем. И она не промолчит».
Его шаги беззвучны. Его дыхание сливается с запахом плесени и ночным ветром. Он переписал правила своего суда, сделав его поэзией тьмы:
Клеймо без свидетелей: Он выжигает свой знак на внутренней стороне двери, на обратной стороне зеркала — в углах, куда никто не смотрит. Это метка в его личной летописи, а не послание толпе.
Молчание вместо речей: Жертвы исчезают бесследно. Их отсутствие — единственный приговор.
Без ритуалов — только суть: Ритуал с гребнем Лилит остался, но слова стали лишними. Память живёт внутри, как тихий, никогда не заживающий шрам.
«Я не караю страх. Я караю выбор», — шепчет он, затачивая клинок в темноте.

Годы спустя, через лабиринт, полный призраков бывших союзников, Хакон вышел на след Силаса Блэка. Тот, кто запустил цепь страданий, теперь был стар и немощен, спрятан в особняке, полном наёмников. Для Хакона это было лишь формальностью.
Хакон вошёл без шума. Охранники падали один за другим — ни крика, ни звона оружия. Только тихий стук тел о мраморный пол.
Силас сидел в кресле, глядя на закат.
«Я знал, что ты придёшь, — голос его был скрипучим.
Хакон не ответил. Силас посмотрел на него и, впервые за много лет, побледнел, как старый пергамент.
«Ты мог бы стать королём, — прохрипел Силас. — Вместо этого ты стал могильщиком».
Хакон поднял руку. На его наруче Череп, обвитый Плющом, мерцал в последних лучах закатного света.
«Я не караю тебя за прошлое, — сказал Хакон тихо. Его голос был сухим, как песок. — Я караю за то, что ты всё ещё дышишь».
Он не использовал клинок. Его пальцы, ставшие твёрдыми, как железо Наруча, впились в горло Силаса — медленно, без ярости. Это было не убийство, а завершение приговора.
Когда Силас умер, Хакон снял с его пальца кольцо-печатку — символ власти, что превратилась в прах. Он бросил его в колодец во дворе. Звук падения тонул в наступающей, всепоглощающей темноте.

Угол Забвения
Город давно свернулся клубком во сне, оставив свои окраины во власти тумана и неопределенности. Хакон двигался вдоль руин старого Рынка Специй — места, которое называли «Углом Забвения». Здесь камни пахли сыростью и тысячелетней ложью, а единственный звук издавала редкая, монотонная капель.
Хакон не охотился и не преследовал. Он просто был — тенью, следящей за тем, чтобы тьма оставалась на своем месте. Его Наруч Пожинателя Скорби выглядел тяжелым, словно выкован из остывшей судьбы.
Кош’Ак появился с противоположной стороны, идущий из-за обвалившейся стены, на которой был небрежно нацарапан символ семи лун. Он тоже не охотился. Он искал тишину — место, где какофония воспоминаний и проклятий была бы заглушена. Его Око Истины (единственный, голубой, фосфоресцирующий глаз) прорезало мрак, делая его самого странным, обнаженным маяком среди теней.
Их пути пересеклись в центре площади, где когда-то стоял колодец.
II. Сбой в Ритме
Моментом, который нарушил тишину, стало не нападение, а естественный, хищный акт. Из-под руин выскочил крупный, одичавший пёс, привлеченный запахом. Он не целился в людей, а схватил кусок гниющего мяса.
И пёс, и его добыча, внезапно застыли в одном и том же неестественном положении.
Хакон и Кош’Ак действовали одновременно, на основе рефлекса, которому их учили годы тренировок. Пёс представлял лишь фоновый шум, но его неожиданное движение было помехой.
Хакон, не сдвигаясь с места, метнул маленький, отточенный металлический шип, который застрял в камне в дюйме от головы пса.
Кош’Ак, движением, которое было хаотичным, но безупречно точным, бросил небольшой обломок черепицы, который ударил пса по носу, заставив его завизжать.
Шип Хакона и черепица Кош’Ака ударили о камни с интервалом в долю секунды. Пёс испуганно убежал, оставив тишину, которая теперь была наполнена напряжением.
Они оказались в трех метрах друг от друга, лицом к лицу. Ни один из них не знал, кто перед ним, но оба почувствовали резонанс.

Хакон первым поднял взгляд. Он увидел безволосого табакси с холодным, нечеловеческим светом в глазу. В этом свете Хакон увидел не просто мутацию, а работу, которую кто-то выполнил, чтобы создать фильтр правды. Он увидел родственную душу, приговоренную к абсолютной ясности.
Кош’Ак, в свою очередь, посмотрел на Хакона. Он не видел шерсти или принадлежности к расе — он видел тяжесть. Он видел железо, которое не было доспехами, но было клятвой. Он почувствовал ритм его сердца — одинокий, ровный, ужасающе контролируемый. В Хаконе не было хаоса его собственных проклятий, но была абсолютная, выкованная из боли, неотвратимость.
Они оба были продуктами насилия и отказа, но Хакон был сталью, а Кош’Ак — зеркалом.
Хакон нарушил тишину, его голос был сухим и низким:
«Ты видишь истину», — это было не вопрос, а утверждение.
Кош’Ак кивнул, его голос хрипел от неиспользования:
«И ты ее несёшь».
Хакон слегка сжал пальцы на Наруче.
«Твоя ноша тяжела».
Кош’Ак посмотрел на свои руки, в которых лежало тёплое танто Кош’Ары.
«Она хотя бы определена. Твоя... она вечна».
Момент был наполнен не враждой, а печальным пониманием. Это была встреча двух одиноких часовых, поставленных на разных концах одной и той же стены. Никто из них не спросил имени, профессии или цели. Это было не нужно.

Хакон медленно, с достоинством, кивнул. Его глаза, погруженные в тень, казалось, видели будущее Кош’Ака.
«Береги свое Око Истины», — произнёс Хакон. — «Оно может привести тебя к тому, что ты не захочешь видеть».
«А ты береги свою волю», — ответил Кош’Ак, указывая взглядом на Наруч. — «Когда она станет слишком холодной, ты перестанешь быть судьей. Ты станешь машиной».
Это было их единственное и достаточное прощание.
Хакон отступил первым, не поворачиваясь спиной, а растворяясь в густой тени разрушенной стены. Он уходил в глубину города, к его сердцу, где гнездилось зло.
Кош’Ак остался. Он смотрел на место, где стоял Хакон, пока его голубой глаз не зафиксировал лишь старую, пустую стену. Он почувствовал, что ему не нужно догонять. Их пути, как параллельные клинки, могли

идти рядом, но никогда не сойтись, пока их миссии не станут единой.
Он повернулся и пошел в противоположную сторону, к окраинам, к дикой, непредсказуемой пустоши.
Они разошлись, но оба унесли с собой осознание: они не одни. Где-то там, в городе, был еще один, сломленный и перекованный, который понимал, каково это — быть живым, но приговоренным.

Магический молот Разделитель из хозяина Веминала мы выбили. Теперь по Плану разгрома Дагот Ура, выданному Вивеком вместе с Призрачным Стражем, нам предстоит нападение на Привратную Цитадель Одросал с целью завладения клинком Рарубатель, последним из инструментов Кагренака, необходимых для разрушения Сердца Лорхана. После разговора с живым богом Одросал на нашей карте появляется. Расположена цитадель в тех же краях, что и Веминал, в районе Красной горы, но уже на юго-западном склоне вулкана.

Знакомым путем, по фояде Мамея, добегаем до Призрачных Врат. Через шлюз проникаем внутрь Предела. Дорога резко идет на подъем, лезем вверх. Как уж тут заведено, налетает пепельная буря. Из мутной тьмы выпирает калека корпруса, пытающийся зацепить нас своей загребущей рукой. Упыри и зомби к сближению не стремятся, пуляют зарядами магии с дальнего расстояния. Приходится рваться навстречу зигзагами и только потом наворачивать сплеча. У подножия вулкана нас поджидает поднявшийся спящий. Активируем на Умбре заклинание Захват и загоняем душу этого симпатяги в великий камень. Понадобится, когда нужно будет зачаровать что-нибудь на постоянный эффект.

Отсюда уже видно двемерскую башенку, торчащую из-за гребня справа. Судя по карте, точно Одросал. Вот только подняться тут не получается. Можно, конечно, взлеветировать, но в небе скальные наездники прямо тучей нависают. Смещаемся чуть к востоку, здесь склон идет уступами. Где с разгону, где лесенкой, где прыжками взбираемся на самый верх – спасибо раскачанной Акробатике и кольцу Марары. На обратной стороне склона небольшая терраса, на ней полузасыпанные пеплом постройки цитадели. Спускаемся, отыскиваем входной люк, заодно очищая территорию от даготовых слуг. Над люком всплывает надпись: Одросал, Двемерская академия.

Внутри типичный интерьер казематного типа, прямые углы, бронированные стены, металлический пол в заклепках. Недалеко от входа дверь справа, запертая на замок 20-го уровня. Впереди короткий спуск в квадратную комнату с квадратным же проемом в середине, по краям коего расставлены железные табуреты. Заглядываем. Внизу, похоже, такое же помещение, но патрулируемое золотым святошей. Проходим дальше, толкаем незапертую дверь. В проеме усматриваем явного пепельного вампира в золотисто-красной набедренной повязке и кокошнике, видимо, хозяин цитадели. Почему-то совсем без охраны.

С пепельными вампирами вообще-то можно побеседовать. Нужно лишь пригасить изначальную враждебность заклинанием Усмирить животное, или просто подкрасться незаметно. Активируем Амулет Теней. Приближаемся. Ну, интересуется Дагот Одрос, по каким мы тут делам? Служить, бросить вызов или попытаться добыть Разрубатель? Переводим разговор на Разрубатель. Он хорошо спрятан, и даже если мы победим Одроса, меч нам не найти. Но если мы решим служить Шестому Дому, Дагот Ур, возможно, дарует нам право им пользоваться.

Служить? Многие смертные, отвечает хозяин, служат своим богам. Но мало кому выпадает честь разделить их могущество. Лорд Дагот делает нам щедрое предложение. Присоединиться к нему и получить божественную силу Сердца Лорхана. Все, что мы пока наворотили, можно объяснить естественным желанием укрепить свои позиции. Поскольку настоящего вреда мы нанести им не способны, они нас прощают. Мы можем даже бросить ему вызов и победить в схватке, тем самым продвинувшись в глазах Дагот Ура. Но стоит для начала оценить ставки. Никто из Порождений Сердца не умирает. Сила Сердца всегда переносит их назад во времени. Так что он рискует потерять только ранг, мы же в случае проигрыша лишаемся всего.

Темы для беседы исчерпались. Некоторое время Дагот Одрос ждет, затем наносит удар своей рукой с длиннющими когтями. Шкала нашего здоровья заметно дергается. Рубим в ответ Умброй. Вампир вздрагивает. Не давая ему восстановить координацию, проводим серию. Пару раз Одрос все же ухитряется зацепить нас загребущим ударом. Наконец, он всплескивает руками и опрокидывается. Осматриваем инвентарь. Помимо традиционного Амулета Шестого Дома еще один. Изучаем. Амулет сердечного огня. Вес: 5.0. Цена: 20000. Зачарование: Увеличение ловкости 10-20 пп. на 30 сек.; Увеличение бездоспешного боя 10-20 пп. на 30 сек.; Хамелеон 20% на 30 сек.; Увеличение скорости 10-20 пп. на 30 сек.; Увеличение запаса сил 20-40 пп. на 30 сек. Эффект: при использовании. Зарядов: 600. Гм, похоже, это для ассасинов. Забираем с тела еще именной ключ Дагот Одроса.

И в этот момент откуда-то сверху прилетает офигительный фаербол. Задираем голову. В потолочном проеме на следующий уровень беснуется огненный атронах. Ах ты, гад! Используем Амулет левитации, взмываем и рубим на лету. Осматриваемся. Вдоль стен пара сундуков и полок. В сундуках гномский арбалет, болты и стрелы. На полках двемерское оружие и части доспехов. Помимо проема в перекрытии другого пути сюда нет, поэтому просто спрыгиваем вниз. Покидаем покои бывшего хозяина цитадели и возвращаемся в комнату с табуретами. По боковому проходу спускаемся на нижний этаж, где уже извелся, поджидая нас, золотой святоша. Активируем Захват и загоняем его душу в великий камень. Души святош, как и поднявшихся спящих, подходят для зачарования вещей на постоянный эффект.

Поднимаемся назад и проверяем другой боковой проход, который приводит к двери, запертой на замок 20-го уровня. Открываем ключом Одроса. Еще одна комната без стражи, только труп видящего на полу. На столах вдоль стен двемерская кираса и гномское оружие. Дальше вправо еще одна запертая дверь, а на левой стене железная лестница к потолочному люку. Над люком всплывает надпись: Одросал, Башня. Взбираемся по ступеням.

Внутри небольшое, никем не охраняемое, круглое помещение с шестиугольным черно-красным алтарем Шестого Дома. В том месте, где положено стоять пепельной статуе, светится воткнутый меч. Изучаем артефакт. Разрубатель. Тип: Короткие клинки, Одноручное. Урон: рубящий 9-15, режущий 9-15, колющий 9-18. Прочность: 1300. Вес: 9.0. Цена: 400000. Зачарование: Увеличение магии 50 п.; Увеличение здоровья 30 п.; Увеличение атаки 30 п.; Увеличение ловкости 20 п.; Увеличение скорости 20 п. Эффект: постоянный. Для мага, пожалуй, лучшее оружие в игре. У Клыка Хайнектнамета, правда, физический урон в полтора раза выше, но по количеству и качеству наложенных заклинаний он сильно уступает.

Больше тут делать нечего, не выковыривать же 36 пепельных статуэток из колонн. Через люк в полу спускаемся назад. Проверяем последнюю дверь, стандартно запертую замком 20-го уровня. Попадаем к главному входу. В сущности, можно было сразу взломать правую дверь, без всякого противодействия подняться в Башню и забрать Разрубатель. Но это, конечно, не наш путь.

Кастуем Возврат и оказываемся в Кальдере перед доверенным торговцем. Сдаем ненужное и через проводника гильдии Магов телепортируется в Балмору. Засовываем артефакты в свое хранилище и бежим в ближний храм восстанавливать у алтаря характеристики, пониженные пепельными монстрами. Практически каждый поход на Красную гору заканчивается этим.

Первоисточник на сайте автора

Всем привет, друзья-пикабушники. Публикую здесь свой фанфик на тему металл-оперы группы Эпидемия "Эльфийская рукопись". Данное произведение не преследует финансовой выгоды, и написано оно "чисто по фану". Чтобы отвлечься от политики и прочих долиных, почитайте, эта эпичная история для Вас. К сожалению, оформление Пикабу не позволяет выкладывать главу красиво, "книжно". Думаю, разберетесь. Советы, как выкладывать художественные произведения для следующих глав - приветствуются.

Пролог.

Это летнее время было особенным. Праздник был учрежден самим королем Дезмондом десять лет назад, после триумфальной победы над чудовищной драконицей, звавшейся Метель. “Дни славных побед” - так называлось торжество, веселье которого длилось две недели, и объединяло сразу целый каскад событий: помимо побед над иноземными врагами, праздновали объединение земель людей, эльфов гномов и прочих народов в единое королевство Эния. Могучие маги создали стойкие порталы между мирами, а Безымянный Бог, сотворивший некогда планету Ксентарон, закрутил ее так, что сутки на обеих планетах уравнялись. Избавившись от демонического влияния, теперь это был дивный цветущий край. Сам же демиург, потратив колоссальное количество сил, приравнял себя к простым смертным и взял человеческое имя: Юрон. Ксентарон теперь стал совсем “соседской планетой”. И действительно: почти любой житель Энии мог сходить в горы к гномам за солью, попить эля или сыграть в карты. В некоторых населенных пунктах обеих планет даже появилась некая религиозная организация, принявшая “День славных побед” за начало нового летоисчисления.

По случаю торжества рядом с королевским замком был построен громадный амфитеатр с прилегающими сувенирными и магическими лавками, тавернами, аттракционами, а также увеселительными и спортивными заведениями. Да что там, специально для такого празднества и строго на две недели открывались сразу пять борделей. Размах всего действа был ошеломительный. Как сказал один очень умный и древний ученый-маг: “Собирается мильён особей обоего полу со всех известных нам цивилизованных миров”. В достоверности слов уважаемого волшебника никто не сомневался, к тому же “Я точно знаю, мне сверху драконы посчитали”.

Вино, эль, пиво и кое-что покрепче лились рекой. Празднующие забывали счет времени в бесконечном кураже. Менестрели из разных уголков Двух Миров исполняли свои лучшие хиты, пусть и отличались они музыкальным стилем: одни ласкали слух мелодичными мотивами, другие предпочитали жесткие, “металлические завывания”. Достоверно неизвестно, было ли это музыкальным торжеством научного прогресса перед магией, или наоборот? Но неизменно, в гармонии этой в танце сплетались представители всех рас и национальностей: люди, эльфы, гномы и прочие народности, еще не так давно считавшиеся  друг для друга чужими, “грязнокровными” и “недостойными своих предков”. А краше всех играл Первый Бог Юрон: за целые прожитые эры он научился виртуозно обращаться со многими музыкальными инструментами. Теперь же, отошедший от божественного, он и вправду казался обычным человеком, даже немного простоватым, а порой и невинно странным. Всюду шло веселье и гульба: эльф ты, полуэльф, гном, человек, кендер, полурослик, было неважно, главное - поделись интересным рассказом о жизни, а я обниму тебя и вместе мы пойдем. Молодые юноши знакомились с девушками, и никто не обращал внимание на расу: ночами славного праздника зарождалось множество союзов, становясь впоследствии крепкими ячейками многонационального общества.

В последний день праздника венчало окончание праздника грандиозное магическое представление с участием всех гильдий магов, а также целой “эскадрильи” золотых драконов, выписывающих в вечерних небесах, среди тысяч фейерверков волшебной природы, непостижимые, умопомрачительные трюки и поражающие своим великолепием “Танцы среди звезд”.

После представления “уставший отдыхать” люд брел смотреть главную церемонию лета: поздравительную речь Дезмонда, короля двух миров Энии и Ксентарона.

Золотой дракон Гилтиас, чтобы занимать меньше места, принял привычный облик кендера. Они с гномом Дрогбаром восседали за длинным праздничным столом, который даже к концу последнего дня праздника ломился от яств. Напротив сидел великий боец Торвальд, некогда славно павший с мечом в руках, но за свои воинские заслуги удостоившийся второго шанса на жизнь и воскрешенный богами. Где-то рядом сидел и лучник Ботар-эль, так же, волею богов возвращенный из морозного плена драконицы Метель. Какое-то время он сторонился шумных празднеств, даже вел отшельнический образ жизни, но теперь был вхож в королевский дом. Эльф скромно поедал кушанья, не прикладываясь к горячительным напиткам. Остальные же друзья задорно опрокидывали чарку за чаркой, делясь историями последних лет.

• Серьезно? - возмущенно воскликнул Дрогбар, слегка съедая слова. - Уже двадцатая! Я на пятнадцатой начал косеть!

• Ну, я же дракон, - ответил Гилтиас, выпивая двадцатую кружку отборного крепкого эля, - у меня масса, мне надо много.

Двое вопросительно уставились на Торвальда. Человек незамедлительно спрятал внутри себя двадцатую же кружку напитка, после чего, прикрыв рот ладонью, негромко рыгнул и произнес:

• Это было за деву Нариэль, хвала ей и слава! Ты, гноме, все еще хочешь участвовать в соревновании “кто кого перепьет”?

• Ох, эти Боги… - проворчал Дрогбар. - Сам-то уже поди не человек там, с этим своим “чудесным воскрешением”?

• Ну, вроде, остался им. Видишь? Две руки, две ноги, - ответил Торвальд, с шальной хмелинкой в блестящем взгляде, наливая следующую кружку под закатывающиеся глаза гнома. - Друзья, я был не до конца с вами честен. После своей смерти я попал в Призрачный Храм, откуда вы меня забрали, за что, братцы, низкий вам поклон, да и, чего таить, Богам-создателям двух миров безмерное спасибо… И времени я там зря не терял. Как известно, там целую вечность пируют души воинов, павших в бою. Думаю, полет мысли вам ясен?

• Я так и знал! Так это там ты стал эпичным алкоголиком? - удивленно и в сердцах вскричал гном, ударив кружкой по столу. - Какой позор! Истинного гнома… Главного гнома! Могут перепить какой-то человечишка, да рептилия! А на твоем месте, Торвальд, должен был оказаться я! Нам, гномам, только за счастье погибнуть в славной битве и отправиться пировать с Богами. И Дев Битвы за всякие неприкрытые места щупать!

Гном нахмурился, но вмиг лицо его стало добрее, а на лице взыграла благостная улыбка:

• Ну, лишнего выпил, лишнего говорю. Не серчайте, братья. Но, замечу, состязание еще не закончилось! - с этими словами Дрогбар, опершись на плечо Гилтиаса, поднялся и неровной походкой направился куда-то, приветствуя случайных участников праздника, ну и щупая различных девушек за разные неприкрытые части тела: праздник же.

Гилтиас и Торвальд только улыбнулись ему вслед.

Галдеж и возгласы медленно утихали. Это значило одно: король будет говорить. В середине громадного амфитеатра из-за центрального стола с трона встал величественный полуэльф в дорогих доспехах цвета золота. Подле него, по правую руку, сидела прекрасная королева Алатиэль в чарующем белом платье и приветствовала присутствующих своей лучезарной улыбкой. В ногах государыни лежал ее питомец: белый тигр с двумя хвостами по имени Прутик. Справа же от короля восседал верховный маг Ирдис, давний друг и наставник полуэльфа. Дезмонд воздел к вечернему небу большой кубок темного дерева, украшенный драгоценными камнями, и начал речь, которая транслировалась на все цивилизованные уголки двух миров с помощью могущественных порталов-экранов.

• Соотичи мои! Граждане объединенного королевства Эния! Я рад приветствовать всех вас на нашем торжестве, Дни Славных Побед. Сердце мое исполнено любви к каждому из вас, особенно к тем, кто сражался с всепоглощающим злом, угрожавшим самому существованию всего живого. Кто сражался и победил! Мое высшее благоговение к памяти героев, павших в тех битвах. И моя незыблемая радость объединению наших доблестных народов! Вот уже десять лет наши земли процветают и пребывают в крепком мире. И да будет мир этот не рушим ни войнами, ни временем!

С этими словами король осушил кубок, а вокруг раздалось радостное “Ура!” Все пили вместе с ним.

• Бремя власти пришло ко мне внезапно, я его не просил, - продолжил король, поднимая следующий тост. - Но для меня огромная честь нести его вместе с вами. Следующий тост - за нас и за Богов, что сейчас сидят среди нас!

Король разыскал среди присутствующих того самого демиурга, чьи заслуги в становлении благополучия в обоих мирах были, без сомнения, неоспоримы, а ныне тот сидел среди простых людей и с улыбкой вкушал мирские блюда.

Народ вновь поддержал правителя радостными возгласами и звоном кружек. Кругом царила дружеская, почти семейная атмосфера. Король улыбался, быть может, от искренней радости происходящего, а, быть может, от выпитого вина. Казалось, что может разрушить столь теплый вечер в компании лучшего из всех королевств?

• Я выпью за мою любимую королеву, - голос Дезмонда становился все более веселым: пить 14 дней с народом - не только здорово, но и серьезное испытание, даже для короля. Казалось, владыка пьянеет на глазах,но… Праздник же! Ни у кого не возникло сомнений, что государю можно. - Алатиэль, я безмерно люблю тебя, моя милая, самая нежная, самая красивая!

Народ подхватил слова Дезмонда радостными возгласами. Чего уж говорить, сам глава королевства улыбался во все зубы. Народ любил своего умного, доброго, но в то же время строгого, справедливого и расчетливого государя.

• Кстати, мы ждем наследника! - Король Дезмонд взял за руку свою супругу Алатиэль, и та прильнула к ней в лицом в нежном порыве. Народ замер на несколько мгновений. И лишь когда король опрокинул в себя следующую порцию вина, толпа взорвалась оглушительными овациями. Кто помоложе, расхлопывал ладонями чуть не в кровь. Кто постарше, плакали, пуская потоки слез, обнимая ближних, пусть и не очень знакомых. Радости не было предела: королевская семья подарит миру сына! Некоторые женщины, и стар, и млад - лица их осенили милые улыбки - казалось, невольно начали качать в руках еще пока несуществуещего малыша, будто готовые в любой момент начать нянчить королевское чадо.

• Четвертый тост, - владыка наполнил свой кубок в очередной раз, с некоей усталостью он уже продолжал свою речь. Взором он охватил Торвальда, Гилтиаса, Дрогбара, Ирдиса и Ботар-эля. - Я поднимаю за друзей. Родные мои, всем этим я обязан вам. Как бы ни был труден путь, вы всегда помогали мне его пройти.

• И все прошли свой путь! - с гордостью перебил гном Дрогбар короля.

• Ты прав, мой друг.

Все уже подняли кружки, чтобы выпить в очередной раз. Как только глава королевства вознес свой кубок над головой… Король исчез. Удар деревянной чаши о пол, разлившееся вино… Неловкое молчание, длившееся несколько секунд. А затем вселенская паника: крики, звон посуды, скрип стульев по полу…

Весь присутствующий люд метался из стороны в сторону, ими овладел хаос. Кто-то исчезал, растворившись в воздухе, оставляя после себя темно-сиреневую дымку, тающую в вечернем воздухе. Где-то опрокинули подсвечник, огонь поджег стол, начался пожар.

Дрогбар силился подавить свое опьянение в воцарившемся хаосе, глядя, как превращаются в пыль носящиеся вокруг гости праздника один за другим. Со всех сторон начали появляться непонятные черно-фиолетовые сущности, сея смерть и разрушение. Внезапная атака врага застала всех врасплох. Но кто был этот враг? Кругом носились граждане королевства, резко уменьшаясь в числе: вот к гному бежал его недавний боевой товарищ, а через мгновение от него не осталось и следа: он распался на искры, уносимые ветром. Медлить было нельзя: под столом у гнома всегда была припрятана секира. Схватив оружие, он резкими движениями разрубил несколько черно-фиолетовых захватчиков. Алатиэль пряталась под столом, обнимая встревоженного тигра о двух хвостах, который, о горе, внезапно начал таять черной-фиолетовой дымкой прямо на ее руках. Метнувшись к ней, гном издал громкий крик:

• Держим оборону! Охраняем королеву! Я сейчас их развалю!

Не ясно, слышал ли кто-то из присутствующих боевой возглас Дрогбара, да только увидел гном, как Гилтиас уже принял свой истинный облик золотого дракона, поливая огненными потоками невесть откуда появляющиеся темные сущности, а Торвальд руководил эвакуацией людей из этого всеполгощающего ужаса. Крики боли, магические взрывы и массовая неразбериха - в это все вмиг превратился самый лучший праздник королевства.

В какой-то момент с неба ударил яркий луч, похожий на молнию, и перед друзьями возник образ. Гилтиас узнал в нем сущность, которую когда-то уже встречал. Это был Страж Времени. Он предстал в человеческом обличии, и лик его был подернут гримасой ужаса и замешательства; а тело казалось израненным множеством порезов, из которых сочился серый туман.

• Плохие новости, - только и произнес он, рухнув на землю.