Очень хорошо
Я очень ответственный человек. Факт. Пусть и дебил. Дебил – это диагноз. Когда меня так называют, я не обижаюсь. Хотя правильно – умственно отсталый. У меня есть справка. Там написано – F 70. Ум кроется не в голове, а в сердце. Это пословица. Люблю пословицы. Меня бабуля ими учит. Когда мамка померла, я с бабулей остался. Она мамку не любила, а меня любит, хоть и говорит – от осинки не родятся апельсинки. Это пословица. Означает, что я на мамку больно похож. Но меня она любит. Бабуля дает мне хлеб, чай без сахара, лук, морковь, конфету в воскресенье, рис, воду.
Я очень ответственный, говорил, кажется, уже. Я работаю курьером. Это очень ответственно. Приношу людям еду: пиццу, суши, сок, супы, курицу в кисло-сладком соусе, морс, картошку по-деревенски и всякое такое. Они дают мне деньги. Я умею считать. Деньги нельзя терять. Их нужно потом отвезти обратно в кафе. Я один раз потерял. Владимир Михайлович, директор, очень злился. Он дернул меня за ухо. И было обидно. Я думаю, можно любую проблему решить по-доброму. Добро-то и скот понимает. Это пословица.
Городок у нас маленький. Но я иногда путаюсь. Если надо на Шахтерскую, Лермонтова или в центр – на Ленинский проспект, то это не страшно. А если дальше – очень трудно искать. И путаюсь. По навигатору не понимаю. Машину водить поэтому мне нельзя. Я могу запутаться и уехать далеко. В Москву, например. Поэтому я много хожу. Я люблю ходить по дороге. Но хожу медленно.
Скоро Новый Год. И очень красиво. Из-за того, что очень красиво, я много опаздываю. Из-за того, что очень красиво, я подолгу смотрю на разноцветные фонарики. Они украшают улицы и похожи на птичек – синих, розовых, оранжевых, зеленых. И снег от них тоже кажется цветным. Я вдыхаю морозный воздух и он, наверное, тоже разный: синий, розовый, оранжевый, зеленый. Тогда я сам становлюсь разноцветным. Мне очень радостно. И хочется смотреть на фонарики еще и еще.
Если я задерживаюсь, то говорю – извините. Но задерживаться нельзя, потому что тогда еда остывает. И люди на меня ругаются. И нельзя сказать, что опоздал потому, что смотрел на рыжую кошку, которая смешно копошиться в помойке или, допустим, нюхал елки, которые привезли на елочный базар. Знаете, какой там запах?
Утром меня опять ругал Владимир Михайлович, потому что ему позвонили люди. Которые жаловались, что я опоздал. Владимир Михайлович сказал, что сегодня очень важная работа – сегодня 31 декабря. Это важный день. Новый Год. И нельзя опаздывать.
Я должен отнести пять доставочек. Люди не хотят готовить сами. Наверно, они, как и я, хотят смотреть на рыжую кошку или нюхать елочки. Бабуля говорит, что те, которые заказывают много еды и тратят много денег – потребители. Она смотрела телевизор, и там так говорили. И что нужно меньше есть, а больше делать добрых дел. Но если они смотрят на рыжую кошку или нюхают елочки, то, я думаю, это правильно. И такие люди добрые.
Мне нужно отнести четыре доставочки. Сначала две. Потом опять две. Я не буду опаздывать, потому что очень ответственный. Четыре - это много, потому что я медленно хожу. Потому что я не могу быстро. А водить машину мне нельзя.
Еще пятая доставочка. Она очень далеко. Я боюсь, когда надо идти далеко.
Я очень хочу успеть отметить Новый год с бабулей и Люськой. Бабуле я купил красивый стеклянный шарик. Только бы не разбился! А Люське подарю косточку. Она сегодня всю ночь скулила на лежанке. Потому что голодная. Голод – не тетка. Это пословица.
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Сенечка Любимов, ссутулившись, шагал по засыпанному снегом тротуару. Огромный терморюкзак за спиной, казалось, вот-вот утянет Сенечку назад, однако, долговязая тощая его фигурка, пусть и неуклюже, но стремительно двигалась в людском потоке. Иногда Сенечка ненадолго останавливался, по-видимому, залюбовавшись отсветами праздничных гирлянд, что украшали город. Он застывал в каком-то отрешенном блаженстве, шевелил губами, словно беззвучно артикулируя торжественному гимну.
- Э-э-э, брат, тут люди ходят. Давай, двигай дальше! - грузный мужчина похлопал Сеню по плечу.
- Простите, дядя! - Сеня встрепенулся и захлопал глазами, пораженный блестящей, абсолютно лысой головой случайного прохожего. Крупные снежинки падали на эту замечательную лысину, тихо скукоживались и таяли.
- А-а-а, так ты это… - толстяк торопливо потер рукою о пуховик, словно желая избавиться от какой-то мерзости, внезапно налипшей на ладонь, - Ну, чего встал? Пропусти, дебил, - последнее слово было сказано совсем тихо, но Сенечка услышал и, не желая больше раздражать нервного прохожего, отпрыгнул в сторону.
С заказами на Шахтерской Сеня разобрался еще засветло. Большой праздничный набор роллов для влюбленных – это первый. Дверь открыл мускулистый парень в ярко-красных трусах. Парень молча расплатился и забрал заказ, пыхнув на Сеню ядреным Лакостом. Верхние ноты – яблоко, слива, бергамот. Ноты сердца – корица, можжевельник. Шлейф – кедр, сандал. Сеня осторожно вдохнул ароматное облако и почувствовал тонкий сладковатый призвук брезгливого недовольства. Он знал этот запах. Сеня виновато улыбнулся и торопливо попятился к лифту.
Следующий заказ, к радости Сени, снова Шахтерская. По характерному гомону из квартиры, он догадался - празднование Нового года в самом разгаре. Пьяных Сенечка боялся. Однако в этот раз никто не стремился угостить Сенечку спиртным (бабуля настрого запретила!), не тыкал пальцами, не пытался обмануть дурачка, подсовывая ему вместо денег конфетные фантики. Ко всему прочему, Сеня получил чаевые. Сунув мятую пятидесятирублёвую бумажку в карман, Сенечка поспешил в путь. Нужно было вернуться в кафе – отдать хозяину деньги и забрать оставшиеся заказы.
Владимир Михайлович похвалил.
- Молодец, Арсений! Давай, сегодня, чтобы без происшествий. А завтра приходи, я тебе пиццу презентую. На списание, но есть можно.
Сеня, окрыленный внезапной похвалой, и не заметил, как добрался до Лермонтова. Пакет с салатами забрала высокая рыжая женщина. Она смотрела на Сенечку добрыми прозрачными глазами. И было очень хорошо.
На улице Сеня ловил ртом снежинки, слизывал соленые капельки с кончика носа, выдыхал теплый молочный туман в морозный полдень. Ответственный мальчик, - хвалил он себя, - ответственные мальчики не опаздывают!
Сенечка очнулся у витрины кондитерской. Сколько он тут простоял, загипнотизированный видом невообразимых десертов, погруженный в небытие? Минуту? Час? Весь день? Рыхлые бисквиты с воздушным кремом, бархатные лодочки эклеров, фруктовые корзинки, слезящиеся сахарным сиропом, таинственно молчали.
- Ты?! Ты че приперся? – раскрасневшийся толстяк смотрел на Сеню с ненавистью. Даже лысина его искрилась каким-то недобрым блеском.
- Извините, что опоздал, - Сенечка протянул расстроенному клиенту шуршащий пакет.
Сеня, конечно, не узнал сердитого прохожего, с которым не поделил дорогу сегодня днем. А вот толстяк сразу понял, что перед ним тот самый дегенерат. Тот самый, что пускал сопливые пузыри, тупо пялился на фонарики, раскорячившись посреди тротуара, тот самый, что таращился на него с идиотской улыбкой, тот самый, что теперь держит вонючими руками его еду.
- Заказ: пицца Маргарита, роллы Филадельфия, креветки в кляре, детский набор роллов, - деловито перечислял Сеня, - С Новым годом вашего ребеночка, - не удержался он и улыбнулся.
- Пшел на хер! – лысый одним ударом вытолкнул курьера и яростно захлопнул дверь. Сеня, оторопело моргал. Вдруг дверь снова распахнулась и в ноги Сенечки упала скомканная купюра.
Лысый расплатился. Он, как-никак, порядочный человек, только вот дебилов не любит. Это да.
Сеня возвращался в кафе без настроения. Его уже не радовали цветастые гирлянды, резные снежинки, терпкий хвойный запах елочных базаров.
Владимир Михайлович, по-отечески приобнял Сеню, проницательно углядев, что мальчик расстроен.
- Ну, Арсений, жизнь она такая. Не по-человечески друг к другу относимся. Одни терпят, другие жрут тех, кто терпит. И нас с тобой сожрут когда-нибудь, - Владимир Михайловичу захотелось пофилософствовать.
Сенечка тихонько всхлипнул. Последний день старого года подходил к концу. Чернющее небо плескалось над Сеней великолепной безмерностью. Он со страхом смотрел вверх, внимая гулу космоса, растерянный величием Вселенной и изумленный осознанием себя в центре мироздания.
Ивановский тракт 23, квартира 43 – последний адрес. Сеня уж и не помнит, когда бывал в этом районе. Он добрался до железнодорожного переезда, послушал, как гулко и протяжно стонет поезд. Постоял немного, потом проговорил вслух:
- Через переезд. Только на зеленый. Иду по Рябиновой улице. До магазина «Сувениры». Дорогу не перехожу. Там остановка. Маршрутка 115. Еду до конечной.
Приободрившись, Сеня зашагал вдоль Рябиновой. Частный сектор. Залюбовался: ладные домики под снежными шапками, дворики с наряженными елками, веселый дымок от затопленных печек. На остановке – никого. Сенечка терпеливо ждал маршрутку, вглядываясь в плотную темноту. Прошло, наверно, не меньше часа, автобуса все не было. Позвонить бы бабуле – посоветоваться. Но пожилая женщина решительно отказывалась от мобильника, в ее философии сотовые телефоны были избыточной роскошью. Сеня порядочно замерз. Пальцы ног болели, холод пробрался сквозь пуховик и, кажется, был уже готов совершенно измучить несчастного курьера, как вдруг вдалеке замерцали фары.
Весь Ивановский тракт – это гигантский пустырь с сухой колючей травой, неизменно серого цвета в любое время года. Словно два гнилых зуба торчат посреди пустыря две несуразно высокие многоэтажки с иррациональной нумерацией – 3 и 23.
Очутившись, наконец, перед нужным домом, Сеня выдохнул с облегчением – добрался! И тут же боязливо поежился. Не понимая и не осознавая сложных логических связей, не способный выстраивать витиеватые умозаключения, он каким-то особым чувством воспринимал те незримые колебания, что являют собой саму ткань мироздания.
- Плохо тут. Страшно, - подумал Сеня и открыл дверь в подъезд.
В подъезде, кажется, было еще холоднее, чем на улице. Лифт не работал. В полумраке Сеня различил щербатую лестницу, ступеньки кое-где сгнили, и восхождение наверх казалось рискованным мероприятием.
- Это ничего, - думал Сеня, - квартира 43. На пятом этаже. Ходить – хорошо.
Он медленно, почти наощупь двигался вверх по лестнице, невольно изучая обстановку. Стены исписаны похабными словами, угрозами в никуда, измалеваны абстрактными рисунками. Мрачная рефлексия провинциального подростка вываливалась густой рвотной массой, застывшим криком, корявым DEATH на серой облупившейся краске. Весь дом словно дрейфовал в тоскливой безысходности. И ничего: ни новогодняя суета, ни запах мандаринов, ни шуршание оберточной бумаги не проникали сюда. Даже тихие Сенины шаги звучали здесь странно и чуждо.
Пролеты в доме оказались на редкость высокими. Уже на четвертом этаже Сеня остановился, чтобы отдохнуть. Вдруг боковым зрением он уловил едва заметное шевеление. В самом центре широкой лестничной площадки, чуть покачиваясь, стояла старуха. Она смотрела на Сенечку в упор. Но лицо ее ровным счетом ничего не выражало. Словно сам дух ветхой многоэтажки наконец обрел плоть. Сеня застыл на месте, отчего-то не решаясь продолжить свой путь. Он не боялся старухи, чувствуя, однако, горький запах смерти, исходивший от нее. Эта длинная юбка в зеленый ромбик, старомодная грязно-белая блуза с воротником под горло, седые волосы, собранные в неряшливый пучок – все источало тяжелый могильный смрад. Наконец старуха все с тем же маскообразным выражением на лице подняла руку и указала куда-то наверх, затем приложила палец к губам, как бы призывая к тишине.
Сеня покорно молчал. Наконец старуха пошамкала сухими губами и вдруг рассмеялась. Все, казалось, пришло в движение от этого невообразимого смеха. По стенам побежали тени, завихрилась пыль, многоэтажка застонала.
Сеня закрыл лицо руками. Сквозь пальцы он увидел, как лицо старухи вдруг сделалось странно подвижным, оно вдруг сложилось в жалобливую гримасу глумливого сострадания. Потом старуха прошуршала в кармане юбки и протянула Сенечке замусоленную конфету. Клубника со сливками.
Сеня отпрянул. Зажмурившись, он побежал вверх по лестнице. Очутившись перед дверью квартиры 43, Сенечка заколошматил в дверь. Никто не открывал. Тогда он с силой дернул ручку – не заперто. Переступив через порог, Сеня ощутил, как сильно колотится сердце. Он стоял в темной прихожей, заваленной старым тряпьём и початыми бутылками. Слева по коридору – две комнаты, впереди – кухня. В одной из комнат за закрытой дверью работает телевизор - «Новогодний огонек».
- Извините! Кто дома? Доставка еды! – крикнул Сеня
В комнате послышалось какое-то копошение. Одновременно с этим, Сеня различил шаги на лестнице – старуха поднималась вслед за ним. Сенечка не мог больше ждать. Ему хотелось быстрее покончить с делами и покинуть мрачный дом.
Еда! – крикнул он громче
Наконец дверь в комнату медленно приоткрылась. Сеня ощутил острую вонь лежалого белья, перегара, стухшей пищи. К нему медленно двигались двое – высокий тощий мужчина с желтоватой кожей и длинными, как у обезьяны руками и огромных размеров женщина с отечным, бульдожьим лицом. У обоих пустые белесые глаза. Словно страшные механические куклы, они безмолвно приближались.
Сознание Сени затуманилось. Голову словно зажали в тиски. Он и сам как будто стал куклой, не чувствующей уже более ничего. Роботом, воспринимающим картинки: ОНИ совсем близко. Искаженные голодные лица. Вены на руках вздуваются от ярости. Блестящее острие ножа выскальзывает из рукава. Удар, потом еще и еще. Кровь очень горячая.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Я очень люблю бабулю. Она мне сейчас и говорит – с осину вырос, а ума не вынес. Это пословица. Это значит, что я не шибко умный. Это все потому, что я говорю ей, мол, зачем ты пришла? Я и сам могу. Факт. Я очень ответственный. А она говорит, что убить – это полдела. А по мешочкам разложить? А квартиру помыть апосля? Апосля – так и сказала. А машину, кто поведет? Ну, это правильно. Мне водить нельзя. Вот она и приехала. Помочь. Но мне все равно не нравится, когда она приезжает. И стоит потом. Ждет. Я обиделся. Ну, ладно.
У нас сейчас все хорошо. Мы дома. Еды теперь надолго хватит. Первым делом – суп. Бабуля говорит, что это традиция. Традиция – это мое любимое. У нас так каждый год. Сейчас расскажу.
Я включаю гирлянду и делаю телевизор погромче. Бабуля (так каждый раз) оправляет юбку в ромбик, достает блокнотик (такой малюсенький), и зачитывает всегда одно и то же, только имена меняются. В этом году было так:
– Порейшин М.А и Порейшина Ю.В. в ночь с 31 на 1 заколотые внуком моим Арсением, порадуют нас праздничным меню: бульоном мясным, рубленым шницелем, котлетами в сухарях и эскалопом. Потребители понесли наказание и более не считаются сволочами! – на этом моменте бабуля всегда бросает в суп карамельку – в знак примирения. Так по правилам.
А потом – самое интересное. Мы выбираем, к кому пойдем в гости через год. И бабуля записывает имя в блокнот.
А потом у нас праздник. Бабуля дает мне бульон, луковицу, хлеб, воду. А Люське – косточку. Люська – это моя сестра. Она не разговаривает, но очень жалобно скулит, когда голодная. А сейчас она наелась и отдыхает на лежанке.
И нам очень хорошо.
Рассказ написан для ноябрьского конкурса страшных историй от сообщества CreepyStory