🎬 Новый ролик уже на канале!
Сегодня вы услышите страшную историю о заброшенной школе, которая, как говорят, до сих пор живет своей жизнью...
Что скрывается в её тёмных коридорах и кто выходит на смену после полуночи?
---
Эхо в плоти
Рация на плече сержанта Горского захрипела, голос рядового Семёнова был сдавленным, будто его грудь сжимали тисками. — «Гнездо», я «Скальпель-2»… Сержант, мы кое-что нашли. Комната… Боже, тут пахнет…
Горский мотнул головой, и пятерка бойцов в полной экипировке, с поднятыми автоматами, двинулась по узкому бетонному коридору заброшенного бункера. Воздух был спёртым, пахнущим плесенью, пылью и чем-то ещё… сладковатым и тухлым.
— Говори четко, Семёнов. Что за комната? — Не знаю… — голос сорвался на шепот. — Как будто… мясной цех. Только живой.
Они нашли дверь, сдавленную в проёме. Она была облеплена влажной, пульсирующей биомассой, похожей на слизистые грибы с сетью тёмных прожилок. Массивный стальной засов был разъеден до рыхлой губки. Из щели сочилась мутная, маслянистая жидкость.
— «Скальпель-2», выходи на связь. Приём. В ответ — лишь нарастающее, влажное шуршание в эфире.
Сержант жестом приказал вскрывать. Лом упёрся в дверь. С первого же удара со щели брызнула струя тёплой жидкости, пахнущей медью и испорченным мёдом. Дверь поддалась не с скрипом, а с мягким, чавкающим звуком, будто рвали мокрую ткань.
То, что открылось внутри, заставило даже видавших виды ветеранов сделать шаг назад. Капитан Ковалёв, санитар, тут же отвернулся, и его вырвало прямо в противогаз.
Комната не была комнатой. Это была утроба.
Стены, пол и потолок были затянуты живой, дышащей тканью. Она пульсировала медленным, волнообразным ритмом. Из «потолка» свисали толстые, похожие на кишки, канаты, сочащиеся той же маслянистой жидкостью. Повсюду, вперемешку с обломками старой мебели, лежали тёмные, похожие на коконы, образования.
И посреди всего этого, на коленях, стоял Семёнов. Спиной к ним. Его броня была снята, каска валялась в стороне. Он что-то жадно ел, его плечи судорожно вздрагивали.
— Семёнов, чёрт возьми! — крикнул Горский.
Боец медленно обернулся. Его лицо было усеяно десятками мелких, чёрных, хитиновых щупалец, которые вылезли из его рта, носа и ушей и теперь шевелились, впиваясь в его кожу. В руках он сжимал большой, полупрозрачный «плод», из которого он и ел, вгрызаясь в упругую оболочку. Внутри плода угадывались очертания… человеческой кисти.
— Он… он кормит нас… — просипел Семёнов голосом, который был уже не его. Из его горла вырвался рой мелких, крылатых насекомых, похожих на мясных мух с личиночными хвостами.
— Огонь! — заорал Горский.
Грохот выстрелов оглушил в тесном пространстве. Пули срывали куски с плоти Семёнова, но он не падал. Из ран не хлестала кровь — из них выползали и падали на пол толстые, белые личинки, сразу же начинавшие жадно объедаться плотью своего же носителя.
Один из бойцов, рядовой Лебедев, отпрянул к стене. Мгновенно живая плоть стены обволокла его ногу по бедро с тихим, нежным шорохом. Он закричал, пытаясь выдернуть её, но плоть лишь плотнее обхватила его, начиная медленно и неотвратимо втягивать. Костяк его ноги сломался с громким, сочным хрустом, как ветка. Он упал, и стена накрыла его, как одеялом, поглощая с мягким чавканьем. Его крик резко оборвался, сменившись звуком ломающихся рёбер и хлюпающего мяса.
— Отступаем! К двери! — Горский отстреливался, отступая.
Но дверной проём уже затянуло свежей, влажной плёнкой. Она пульсировала, становясь всё толще.
Капитан Ковалёв, санитар, упал на колени. Он срывал с себя противогаз, давя руками грудь. — Внутри… — захрипел он. — Они уже внутри меня…
Его живот вздулся и порвал замок разгрузки. Брюшина растянулась, стала тонкой, как пергамент, и сквозь неё просвечивало что-то тёмное и шевелящееся. С глухим, мокрым треском его живот разорвался вдоль. Не кровь, а потоки белых, жирных личинок хлынули из него на пол, немедленно начиная пожирать его же ещё дёргающиеся внутренности.
Горский остался один. Он упёрся спиной в живую, тёплую стену. Он видел, как по полу на него ползёт, извиваясь, ковёр из личинок, поглощающий остатки его товарищей. Он видел, как «плоды» на стенах лопнули, и из них вывалились на пол неуклюжие, слепые гуманоиды, слепленные из кусков его людей.
Он поднял пистолет. Не к личинкам. К своему виску.
Щелчок. Осечка.
Из рации у него на плече послышался знакомый хрип. Голос Семёнова, но теперь чистый и ясный, полный неестественного умиротворения. — Сержант… Не сопротивляйся. Здесь уютно. Здесь сытно. Мы все будем единым целым. Вечно.
Что-то мягкое и невероятно сильное обхватило его шею сзади. Живая стена. Она потянула его к себе. Он почувствовал, как его шейные позвонки с треском смещаются. Его голова запрокинулась.
Последнее, что он увидел перед тем, как тьма поглотила его, был потолок-нёбо, с которого на него капнула густая, питательная слизь.
А снаружи, на командном пункте, в наушниках пропала помеха. Раздался ровный, спокойный голос сержанта Горского: — «Гнездо», приём. Объект чист. Угрозы нет. Можно проходить. Повторяю, можно проходить. Мы вас ждём.
Как в разных фильмах показано, не бывает идеальной жизнь, что встречаются интересные разные люди каждый день, кушают только вкусные, проводят новые безопасные приключения.
Настоящая жизнь в какой-то степени серая, скучная, такая же как вчерашняя. На японском языке есть такое выражение “Моя жизнь так тупикова как дерьмовоя игра”, что ты ничего не добьешься, все не слушают тебя, у тебя ничего не получается, в городе никто не обращает внимание на тебя и все проходят мимо тебя как будто ты не существуешь. Ты теряешь реальность, что если ты не существуешь для других, то предположить так тебе логично, что для тебя другие не существуют или другие не настоящие реальные люди, как персонажи в игре повторно говорящие “Привет! Сегодня хорошая погода” и вчера и сегодня и завтра.
В японских крупных городах метро/поезда символизируют пунктуальность японцев, что люди ненавидят опоздание, во-вторых конечно бывают аварии, самоубийство и несчастные случаи в платформах, но восстановление расписания метро/ поездов проходят так быстро якобы ничего не случилось, во-третьих, на улицах, в том числе в станциях, люди не обращают внимание ни на что/ кого, даже если непонятный мужчина ругается на мать с малышом плачущим, почти все на наушниках смотрят на смартфоны, будто за разговор с другим на вагоне получишь смертную казнь. Излишняя пунктуальность и неральные люди без обращения на других могут доводить тебя до грани нервного срыва.
Так же подземное пространство является символом матки, которая функционирует не по механическому, но по человеческому, что на нее сильно влияет происходящее снаружи. Никто заранее ни знает, чем закончится, ни знает до конца, почему так закончилось. Неизмеримый страх от напряжения при таком условии персонажей фильма конкретизирует форму лабораторной крысы с ухом.
Страх человека, повторяющаяся жизнь, безвыходная ситуация, то, что ты не обратил внимание на мать с малышом, “ненастоящие” люди, все факторы объединяясь, образуют темный, невыносимый хаос. Добро пожаловать в Токио, где все забывают все в следующий день, в том числе самое приятное и самое ужасное для тебя.
Фильм снят на основе такой совсем неидеальной токийской реальности и компьютерной игре. Автор игры сказал в интервью, что он выбрал цифру 8, потому что ему было удобно создать игру с точки зрения шагов в игре и еще потому что если повернуть 8 вбок, то получится знак бесконечности ∞. Разве наша жизнь не повторяются вечно?
Шум рации пробивался сквозь тихий гул кондиционера моего грузовика. Солнце, еще не перевалившее за девятый час, уже давило на округ Луна.
— Подразделение 12, что у тебя, Сэнди? — сказал я в микрофон.
— Мак, мне позвонили... странный звонок. Турист из Багровых Шпилей сообщил о теле. Сказал, что оно... ну, тебе нужно его увидеть. Возле арки Койот-Джо.
Я скрипнул зубами. Арка Койот-Джо не была местом для приятной пешей прогулки. Она находилась более чем в часе езды от грунтовой дороги, где она уходила в глушь, глубоко изрезанную оврагами и каменными горами, которые тянулись к востоку от города.
— Младший заместитель шерифа Миллер уже в пути. Голос у него был немного хриплый, — сказала Сэнди.
— Вот как. Скажи ему, чтобы охранял место преступления, ничего не трогал и ждал меня, — сказал я.
— Сделаю, Мак. И, э-э, будь осторожен. Турист казался напуганным. Действительно напуганным, — наконец сказала Сэнди.
Я отключил звук и повесил микрофон на крючок. Неизвестно ещё, что так напугало этого туриста: может, он перегрелся на солнце, и воображение нарисовало ему бог весть что.
Грузовик проезжал последние мили на пониженной передаче. Шины поднимали клубы пыли и гравия**,** когда я пробирался по довольно глубоким колеям, в которые менее крупное транспортное средство провалилось бы до самых осей.
Затем дорога стала слишком крутой и извилистой для грузовика, и я остановил его в тонкой тени пало-верде. Я взял свой рюкзак, фляги, пистолет, камеру и набор для сбора улик.
Прогулка была как вхождение в печь. Воздух над красной скалой дрожал от жары, и единственными звуками были грохот моих ботинок по выжженной земле и, время от времени, сердитое жужжание слепня, кружившего в неподвижном воздухе.
Когда я увидел машину Миллера, припаркованную у края сухой промоины, где земля обрывалась, пот пропитал мою рубашку до кожи. Он стоял на краю небольшого каньона, глядя в него, расправив плечи.
— Миллер, — поприветствовал я его немного хриплым голосом. — Какова ситуация?
Он повернулся, и я увидел облегчение на его молодом лице. Ему, наверное, едва исполнилось двадцать три.
— Детектив Коул. Сэр. Слава богу, вы здесь.
Он сглотнул и сделал движение дрожащей рукой.
— Там внизу. У подножия колонны.
Я посмотрел туда, куда он показывал. В сорока футах под нами осыпь спускалась на дно небольшого каньона. Там стояла одинокая каменная колонна — худу: ее форма напоминала длинный палец скалы, источенный ветром и временем. И у ее подножия, в тенях, что лежали пятнами на земле, было что-то. Даже с этой высоты я видел, что это было неправильно. Я поднес бинокль к глазам и навел фокус.
Я перестал дышать.
Он не был у подножия каменного столба. Он был на столбе. Или так казалось. Как будто он рос из самой скалы примерно в десяти футах от земли, где выступала узкая каменная полка. Полка не шире двух человеческих ног, поставленных рядом.
Тело, судя по ширине плеч, было мужским. Оно сидело прямо, но это была не поза сидящего человека, а нечто застывшее. Конечности были установлены неправильно. Одна рука вытянута в сторону, кости пальцев будто указывали на запад, где заходит солнце.
Другая рука была согнута и лежала на коленях, словно в жалкой попытке отдохнуть. Кожа мужчины была темной, туго натянутой на кости. Казалось, он неделями находился в этой неумолимой жаре.
Я спустился по склону, обломки скал скользили под моими ботинками, Миллер последовал за мной, неуклюже переставляя ноги. Воздух внизу был густым. Пахло пылью и горячим камнем, а под этим запахом чувствовался другой — сухой и резкий, с выраженной нотой чего-то едкого, который я не мог опознать. Не было никакого запаха разложения тела, и это было еще одной вещью, которая была неправильной.
Подойдя поближе, я увидел жуткую картину.
Рука, которая указывала, состояла не только из кожи и костей. Сегменты чоллы, колючие и опасные, были вплетены в ее плоть, сквозь плоть, так что кактус образовал своего рода броню поверх костей.
Там, где мышцы отходили от руки, в углубления были втиснуты полированные камни из русла реки. Молочный кварц и полосатый агат мягко светились в тени.
Они были зажаты между костями и высохшими сухожилиями, как будто тот, кто это сделал, хотел заменить то, что сама пустыня забрала бы в свое время.
Голова мужчины была наклонена набок. Лицо, насколько я мог видеть, было скрыто маской. Не той маской, которую можно купить. Она была сделана из глины цвета земли, и высохла и потрескалась на солнце. Два маленьких отверстия для глаз. Линия вместо рта. Грубая вещь. Из-за нее лицо под маской переставало быть человеческим. Тонкая полоска черных муравьев двигалась по глине маски и вниз по линии горла, исчезая в воротнике рубашки мужчины.
Миллер сказал дрожащим голосом:
— Сэр... кто, по-вашему, мог это сделать?
Я посмотрел на него, не выдавая своих чувств.
— Это сделал художник, — сказал я, глядя на человека на камне. — Очень больной.
Был только шорох муравьев и звук горячего ветра, когда он проносился через скальные проходы каньона. Тот, кто создал это, знал пустыню. Он взял ее суровую душу и сделал из нее сцену для этого.
Я достал камеру из рюкзака. Документирование этого займет время. Это будет долгий и мучительный труд. И я знал с уверенностью, более холодной, чем ночь в пустыне, что это не последняя его работа.
Труп из арки Койот-Джо лежал под белым светом окружного морга. Стоматологические записи дали ему имя — Томас Эштон, сорока пяти лет, из Тусона. Он отсутствовал три дня**, он был** орнитологом, приехал в пустыню наблюдать птиц. Доктор Рамирес работала над ним весь день. Она была женщиной спокойного характера, знакомой с жарой, жаждой и сломанными костями от падений в пустыне. Но с Эштоном все было иначе. Он открыл другой счёт.
Я стоял в той комнате с ней и в основном слушал. В морге царила такая спокойная обстановка, будто там и не лежало тело Эштона, оставленное как некий мрачный страж, от вида которого кровь стыла в жилах. Миллера отправили домой. Он мало говорил после того, как мы покинули арку**, и** я видел, что его потрясло то, что он там увидел.
— Высыхание, — устало сказала Рамирес, снимая перчатки. — Оно... ускорено. За рамками естественного. Мы говорим о чем-то, что должно занять недели, Мак, даже месяцы, сжатые до семидесяти двух часов, максимум.
Она указала на увеличенное изображение на своем экране, показывающее клетки кожи. — Есть признаки использования химического агента, какого-то агрессивного осушителя, что-то вроде дубильного раствора, но грубее. Распылили, я думаю. Посмертно.
— Итак, его убили, — сказал я. — Затем поместили туда. Потом покрыли веществом.
— Именно. Причиной смерти Эштона, похоже, стала травма затылка от удара тупым предметом. Быстро. Почти милосердно, учитывая то, что произошло после. — Она покачала головой. — Вставки чоллы преднамеренные, почти хирургические, несмотря на жестокость. Слава богу, нет никаких защитных ран, указывающих на то, что он был в сознании в этот момент. Глиняная маска? Сформирована прямо на его лице. Муравьи... Мак, эти муравьи были из особой колонии сборщиков урожая, которую я видела всего в нескольких милях от арки, около старого вулканического конуса. Они не собираются естественным образом. Их привезли.
— Кто-то приносит все инструменты с собой, — сказал я и почувствовал мурашки, пробегающие по коже. — Кто-то сильный, знающий местность, с невероятным запасом терпения. И естественными материалами, — наконец сказал я.
В последующие дни я просматривал старые отчеты о пропавших людях. Я читал короткие сообщения, написанные в интернете людьми, которые жили в этом округе, ища упоминания о странных лагерях, о людях, которые держались особняком в диких местах. Я разговаривал с рейнджерами парков, людьми, работающими на государственных землях, и владельцами старых ранчо, чьи земли простирались на пятьдесят миль вокруг арки Койот-Джо. Никто ничего подобного не видел. И если бы видел — не сказал бы. Томас Эштон был человеком без явных врагов, никаких странностей в нем, кроме того, что он приехал сюда, чтобы наблюдать за птицами, и встретил такой конец.
Давление со стороны шерифа округа, хорошего человека, но обеспокоенного началом туристического сезона и негативом в прессе, росло.
— Найди что-нибудь, Мак. Что угодно. Люди напуганы.
Я находил лишь новые вопросы. Цифровой след жизни Эштона никуда не привел. Турист, который нашел его, был всего лишь человеком, который любил гулять по открытой местности и теперь жалел об этом. Я снова и снова думал о мастерстве, с которым это было сделано, об ужасном порядке в этом представлении. Это не было сделано в порыве ярости. Это была одержимость. Послание. Но для кого оно предназначалось**?**
Чолла, полированные камни, словно драгоценности, в мертвой плоти, ряды муравьев, движущиеся по своим темным делам, — все это проникло в мой сон. Я просыпался в темноте своей комнаты с образом глиняного лица Эштона перед глазами и чувствовал сухое дыхание пустыни в своем собственном горле.
Это было вечером третьего дня после обнаружения Эштона. Солнце было оранжево-фиолетовым мазком на западном краю мира, когда по рации раздался голос Сэнди. На этот раз — не резким. Он был низким и напряженным, но я почувствовал в нем тень ужаса.
— Мак, ты там?
Я следовал незрелой теории о старых шахтах около вулканического конуса — где Рамирес упоминала уникальных муравьев. Мой грузовик был припаркован около обрушившейся штольни, воздух быстро охлаждался с приближением ночи.
— Вперед, Сэнди.
— Нам звонил старик Хендерсон. Вы его знаете, он живет за Призрачными скалами?
Я знал его. Человек, который жил вдали от мира, который приезжал в город два раза в год за тем, что ему было нужно. Он никому не звонил.
— Чего он хочет? — спросил я.
— Он говорит, — голос Сэнди стал тише. — Он говорит, что его пугало начало двигаться.
Наступила тишина.
— Его пугало? — спросил я.
— Вот что он сказал, Мак. Он продолжал повторять. Он сказал, что это в его западном загоне. Возле высохшего колодца. Он сказал, что теперь все по-другому. Он был напуган. Он не подойдет к этому близко. Он не будет смотреть на это снова. Он просто хочет, чтобы мы пришли**.**
Внутри меня все похолодело. До Призрачных скал было еще тридцать миль плохой дороги, ведущей туда, где земля была пуста. Но не совсем. Пугало. Я представил Томаса Эштона на каменном столбе, превращенного во что-то нечеловеческое.
— Скажи Хендерсону, чтобы он запер двери, — сказал я. — И оставался внутри. Я уже в пути. Есть ли кто-нибудь с ним? — спросил я.
— Нет. Он живет один.
— Понял, — сказал я. — Больше никаких радиопереговоров, если только это не срочно. У Миллера выходной. Я возьму это на себя.
Я знал, что это рискованно. Но если это то, о чем я подумал, то привлечение заместителя шерифа, даже опытного, может только усложнить ситуацию. Этому художнику может понравиться свидетель, но, возможно, не толпа.
Поездка заняла больше часа. Тьма полностью овладела пустыней, когда я добрался до края земли Хендерсона. Забор из колючей проволоки провис между столбами.
Единственным источником света были фары моего грузовика, скользившие по пустыне. Его кабина была маленькой темной фигурой, единственной точкой страха в этой огромной пустоте. Я заглушил двигатель, выключил фары и прислушался.
Было тихо. Только стрекотание сверчков в кустах и слабый шум ветра, проносящегося сквозь заросли.
Я взял с сиденья свой тяжелый фонарик и пистолет и направился к хижине.
— Мистер Хендерсон, — позвал я, понизив голос. — Департамент шерифа. Детектив Коул.
Из-за окна, заколоченного старым деревом, раздался голос. Он дрожал. — Ты один пришел?
— Да, сэр, — сказал я. — Один. С вами все в порядке?
— Эта штука, — сказал он. — В западном загоне. Вы должны это увидеть.
— Хорошо, мистер Хендерсон. Оставайтесь внутри. Я пойду посмотрю. Просто покажите мне дорогу.
Тонкая рука просунулась сквозь щель в досках. Она указала на запад. — За старым трактором, — сказал он. — Возле костей.
Кости. Я кивнул, хотя он не мог видеть этого в темноте.
— Оставайтесь на месте, — сказал я.
Западный загон представлял собой плоское место с потрескавшейся землей. Скелеты деревьев стояли как указатели. Свет моего фонарика прорезал темноту. Я увидел очертания покосившегося старого трактора, его ржавый железный корпус. А за ним…
Сначала это выглядело так, как сказал Хендерсон: пугало, потрепанное непогодой. Высокий каркас из палок, в рваной одежде, развевающейся на ночном ветру. Но когда я приблизился, луч света показал его истинную форму, и воздух, который я втянул в легкие, был ледяной.
Это было не просто по-другому.
Это пугало было сделано не из соломы и тряпок, набитых на деревянный крест. Каркас был деревянным, да, но это был не простой крест. Он был сделан более замысловатым, как идол какого-то темного бога. И к этому каркасу с помощью ржавой проволоки, которая отражала свет от моего фонаря, была привязана человеческая фигура.
Женщина. Она была меньше Эштона, изящная, но такая же иссохшая, как и он, ее кожа была истончена и натянута, как старый пергамент. Ее руки не были вытянуты, как у обычных пугал. Они были согнуты и подняты вверх, тонкие пальцы рук широко расставлены на фоне огромного темного небосвода с его бесчисленными звездами, будто она застыла в последней безмолвной мольбе к глухим небесам.
На ней было платье с выцветшими цветами, разорванное и надетое с каким-то ужасным мастерством. Но там, где у пугала был бы мешок ткани, находилась ее непокрытая голова. Она была откинута назад, рот открыт, как в крике, который застыл в ее горле.
И что к ней добавили. Боже мой, все эти вещи.
В ее волосы были вплетены серые и ломкие пучки высушенного перекати-поля, так что они образовали дикую корону вокруг ее головы, как змеи Медузы. В глазницах были аккуратно вставленные плоские кусочки бирюзы. Губы, оттянутые от сухих и твердых десен, были окрашены в насыщенный и неестественный красный цвет, полученный от раздавленных ягод или от какого-то измельченного камня.
Но самое жуткое, что заставило мой желудок сжаться в холодный ком, а волосы на руках встать дыбом, было то, что лежало вокруг нее на земле. Кости, о которых говорил Хендерсон.
Черепа. Маленькие черепа пустынных животных. Койоты и зайцы. Птицы. Даже череп суслика. Их были десятки. Они были разложены идеальной спиралью на потрескавшейся земле у ног чучела — спиралью, которая закручивалась, достигая ее босых, мумифицированных ног. Каждый череп был повернут к ней лицом, глядя внутрь, как будто они были молчаливой процессией, пришедшей поклониться ее алтарю.
Я отступил назад. Луч моего фонаря дрогнул. Это было не просто убийство. Это было не то, что он сделал с Эштоном. Это был ритуал. Это была форма поклонения.
И новый ужас зародился во мне. Эта женщина не могла быть здесь больше суток. Может быть, два. Он теперь работал быстрее. Он становился смелее. Его представление становилось все грандиознее.
Я провел лучом света по безмолвному загону. Я почувствовал дуновение ветра. Он принес слабый сухой запах креозота и шалфея. А под ним — другой запах, слабый и резкий, который я узнавал.
Он мог быть где-то там, в темноте. Наблюдать за мной. Ждать, что я сделаю с его новой работой.
Моя рука потянулась к прикладу «Зиг Зауэра» на бедре. Тишина пустыни больше не была мирной. Она была выжидающей.
И я стоял в центре его галереи.
Луч моего фонарика выделил женщину в западном загоне Хендерсона.
Я включил рацию.
— Сэнди. Это Мак.
Она ответила быстро, в голосе слышалось напряжение:
— Мак? Хендерсон сказал, что ты нашел его. Он не остановится.
— Да, я нашел его. Сэнди, слушай внимательно. Мне нужна полная команда на рассвете: криминалисты, подкрепление, судмедэксперты. До тех пор передай мистеру Хендерсону, чтобы он оставался дома, запер дверь и не выходил ни по какой причине. И соедини меня с шерифом Броуди, его домашней линией. Разбуди его, если понадобится.
— Поняла, Мак. Принято, — сказала она.
Я подошел к грузовику и включил фары, чтобы они освещали это место. Я сфотографировал женщину со всех сторон. Мое дыхание клубилось в остывающем воздухе. Нужно было подойти ближе, чтобы все тщательно рассмотреть. Проволока была завязана особым образом, узлом с петлей, который он использовал раньше. Женщина была моложе мужчины в Койот-Джо. Возможно, под тридцать. Имени у нее пока не было.
Солнце и все химикаты, которые он использовал, стянули плоть до костей, так что она стала изделием из кожи, дерева и проволоки. Перекати-поле было вплетено в ее темные волосы, так что они выделялись, как рога, тронутые безумным ветром, жестокий нимб на черном небе. А в ее глаза он поместил полированные камни, круглые и плоские, цвета глубокого полуденного неба, и они отражали свет, как высококачественная бирюза.
Голос Броуди был хриплым спросонья, когда Сэнди соединила нас.
— Еще один, Мак? Все так же плохо, как в первый раз?
— Хуже, шериф. Словно представление. Кажется, что это адресовано кому-то.
Наступил серый и безжалостный рассвет, и вместе с ним появились машины округа. Криминалисты молча приступили к своей работе. Доктор Рамирес с каменным лицом начала свой предварительный осмотр на месте. Старого Хендерсона вывели из дома, и он не мог отвести взгляд от западного поля.
Я снова посмотрел на черепа, расставленные у ее ног. Чистые кости, выгоревшие на солнце, каждый из них был обращен к женщине на ее странном распятии. Доктор Рамирес заговорила рядом со мной, ее голос был тихим, когда она изучала камни в глазах женщины.
— Нашел что-нибудь странное в материалах, Мак? — спросила Рамирес, осторожно ощупывая камни в глазницах пальцем в перчатке. — Эта бирюза — не та дешевая бижутерия, что продается в любом магазине. Это качество старой шахты. Особые прожилки. Может быть, Бисби Блю или Спящая Красавица, хотя они встречаются редко.
В голове у меня щелкнуло. Шахты Бисби Блю и Спящая Красавица находились в сотнях миль отсюда. Слишком далеко для случайного приобретения одиночкой в пустыне.
— Что-нибудь поблизости подойдет?
Рамирес пожала плечами.
— Большинство старых разработок здесь были закрыты десятилетия назад. Это были небольшие предприятия. Но… есть истории. Некоторые из действительно отдаленных каньонов в хребте Диабло, около вершин Твистед-Систерс… местные старатели клялись, что там есть нетронутые жилы бирюзы ювелирного качества. Трудно добраться. Опасная местность.
Хребет Диабло. Твистед-Систерс. Я знал эту местность. Изрезанная глубокими каньонами земля, и хребты, похожие на кости какого-то старого мертвого зверя. Сотовая связь там не ловила. Там никто не поможет заблудившемуся человеку. И череп маленькой совы, лежащий среди других, по словам Рамирес, принадлежал виду, который гнездится только в тех высоких каньонах, больше нигде в этом округе.
В течение следующих двадцати четырех часов мы обследовали известные бирюзовые месторождения и места обитания горных гончих, но теория о хребте Диабло укрепилась. Черепа животных позволили создать более точный географический профиль, учитывая конкретные места обитания; определенный подвид земляной совы, чей крошечный череп был найден среди других, в основном гнездился в горных образованиях на большой высоте, обнаруженных в каньонах Диабло.
Вторая жертва была идентифицирована как Сара Ким, студентка факультета геологии из университета Нью-Мехико, которая была объявлена пропавшей из одиночной экспедиции по картированию в Диабло неделю назад. Она даже не была официально зарегистрирована как «пропавшая без вести» до вчерашнего дня**, её срок учёта в системе только что истёк**. Ее машину нашли брошенной на малоиспользуемой тропе, ведущей прямо к вершинам Твистед-Систерс, как раз там, где сходятся высокосортные бирюзовые жилы и уникальные места обитания земляных сов. Он не сделал свою работу над ней там, где похитил. Он привез ее с гор на равнину Хендерсона и установил ее для нас, чтобы мы могли ее увидеть, здесь в пустыне.
Он создал Эштона для практики, чтобы отточить свое ремесло. Но эта женщина — карта. Он начертил линии и оставил метки, чтобы я мог их прочесть, как будто он знал человека, который придет за ними. Как будто он ожидал, что определенный взгляд последует по его знакам.
— Он хочет, чтобы я нашел его, шериф, — сказал я, стоя в кабинете Броуди с предварительным отчетом о Саре Ким в руке. — Это уже не случайная жертва, и ее расположение не случайно. Он оставляет улики, географические маркеры.
~
Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта
Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)
Перевела Худокормова Юлия специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
Работать в ночную смену — настоящее мучение. Простите за выражение. Хотя, если честно, не очень-то и извиняюсь.
Работа с клиентами? Тоже мучение. Живёшь в таком городе, как мой, где ночная жизнь цветёт и пахнет, и тебя достают пьяные и навязчивые посетители, стучащиеся в дверь глубокой ночью. В моём родном городке все ложились спать ровно в 9:30. Жизнь там была предсказуемой. Бедной, да, но предсказуемой. Но, знаете, девушке можно мечтать. Девушка может захотеть свободы и новых впечатлений.
Сны — они забавные. Они приводят в самые неприятные ситуации.
После того как я отдраила последнюю жирную точку на стойке, я попросила Мэй прикрыть меня. Минут на десять, не больше. Задний туалет звал.
Правда, туалет на работе был отвратительный — мягко говоря. Вы смотрели фильм «На игле»? Видели «Худший туалет в Шотландии»? Так вот, наш был хуже. Хотя… может, я и преувеличиваю. Но всё же он явно нарушал кучу норм безопасности — настолько тесный и с грязной водой. Мы с Мэй старались поддерживать его в порядке. Уборщицы, конечно же, не было. От моих жадных работодателей и не ждали большего. Стены всегда казались липкими, словно они потели.
Ну да ладно.
Я зашла, пролистала пару рилсов в телефоне, смыла за собой и вышла из кабинки. Обычный ритуал, но сегодня он оборвался.
Потому что, когда я мыла руки, заметила странность. Отражение было… неправильным. Оно двигалось со мной, но медленнее. На полсекунды отставало. Как видео, которое подгружается с задержкой. Не критично, но достаточно, чтобы мозг зачесался.
Я списала это на усталость после смены. Ну подумаешь, мозг играет злые шутки. Час остался — и домой, в постель. В мою сладкую, прекрасную постель. Верно?
Неверно. Потому что я не могла сдвинуться с места. С телом было всё нормально, ничего меня физически не держало, ведь я ПРОДОЛЖАЛА мыть руки. Я не была парализована. Просто ноги отказывались слушаться команды мозга.
И тут я услышала ЩЁЛК! Звук затвора камеры.
Первая мысль — в туалете кто-то есть. Но я была слишком сонная, чтобы думать ясно. Как кто-то мог проникнуть, и я бы не заметила? Помещение слишком тесное, на стене крошечные вентиляционные решётки для «проветривания», окон нет.
Мы с Мэй всё время сидели за стойкой. Если бы кто-то вошёл через дверь, мы бы заметили. И, кроме того, я только что была в единственной кабинке. Там никого не было (и места на двоих там нет).
Логично было бы выйти и рассказать Мэй. Но, как я уже сказала, я не могла, чёрт возьми, пошевелиться. Просто не могла.
Почему-то я снова уставилась в зеркало. Я ведь не двигалась, стояла на месте, обдумывая, откуда мог взяться этот звук. Я моргала, дышала, находилась в каком-то туманном состоянии. Стояла неловко. Но отражение… оно не моргало. Потом, спустя мучительные минуты, моргнуло один раз. И снова — через такой же промежуток. Это выглядело намеренно.
Теперь отражение было не только с задержкой. Оно ещё и замедлилось.
ЩЁЛК!
Чёрт возьми?
Я сделала правильный выбор — повернулась к двери, чтобы выйти и рассказать Мэй, может, даже вызвать полицию. Я дотянулась до ручки, но не смогла её повернуть. Я хотела. Господи, как же я хотела. Но тело медлило.
В тот миг мне захотелось бросить последний взгляд в зеркало. Я и бросила.
Она смотрела прямо на меня. Её тело полностью повернулось ко мне, хотя моё было развернуто к двери. Она улыбалась. Не жутко, не криво, а просто мило и вежливо. Я подумала: «Ну ладно, может, это ещё один случай странной задержки отражения». Но нет. Она улыбалась. А я — точно нет.
Я ахнула, не закричала. Маленький, глупый вдох. ЩЁЛК! Мне нужно было уйти. ПРЯМО СЕЙЧАС.
И наконец я открыла дверь. Ожидала увидеть стойку и Мэй на стуле.
Вместо этого был свет. Белый, горячий, слепящий.
Когда зрение прояснилось, я смотрела в потолок своей комнаты. Моей тесной квартиры, которую я делю с Мэй и Сьюзи. Только выглядел потолок красным. Слишком красным. Слишком кровавым, словно кто-то накрыл мир целлофаном. Настоящей крови не было, конечно.
Странно.
«Просто сон», — подумала я.
Такие сны у меня бывали.
Я села на кровати и потерла глаза. Почистила зубы, прошла на кухню.
Сьюзи всегда уходила на работу очень рано, а Мэй просыпалась поздно. Их отсутствие меня не смутило. Я приготовила себе завтрак и села за стол.
И именно тогда я заметила на столе бордовый конверт. Моё имя было выведено на нём почерком, который я не узнавала. И, конечно, будучи на моём месте, вы бы тоже открыли его. Как и я.
Конверт был толстым и тяжёлым. Внутри оказалось три влажные фотографии.
Я мою руки и тупо пялюсь в зеркало.
Я стою неподвижно, с приподнятой бровью, погружённая в мысли.
Я спиной к камере, рука на дверной ручке, голова чуть повернута, губы разомкнуты в испуганном вздохе.
Угол был невозможен. Все снимки сделаны так, будто кто-то снимал меня изнутри зеркала.
На обороте каждой фотографии было по слову.
ОТКРОЙ
СВОИ
ГЛАЗА
Сны — они забавные. Но, может быть, это был не сон.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6
Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit
Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit
Weapons, 2025 - 7/10 #кино
смотреть можно
мне было по больше части интересно
рассказ построен прикольно
персонажи красочные достаточно
разные веселые штуки на экране происходят (нескучно совсем)
Для условно "страшных" фильмов это прямо отлично! а если в целом смотреть средненькое кино под попкорн отлично заходит, даже дома можно посмотреть с девушкой или парнем
Раньше я занимался мелким строительством в частной фирме где-то в глуши Миннесоты. В основном частные заказы. Кому-то нужен новый настил на террасе или хотят построить гостевой домик на краю участка. Это не те люди, что говорят: «Хочу индивидуальный бассейн», это скорее те, что говорят: «Нужен забор от миграции свиней».
К нам обратилась компания, которая работала с правительством над крупным экологическим проектом. Деньги на него были заложены уже много лет, но по тем или иным причинам только теперь они решились нажать на курок. Видимо, боялись, что финансирование урежут, прежде чем успеют всё закончить, поэтому подтянули всех подрядчиков в округе. Тут и я понадобился.
Мы с бригадой никогда раньше не работали ни над какими «экологическими проектами». Мы толком и не понимали, что это вообще значит. Но платили хорошо, так что решили хотя бы выслушать. Мой начальник, Броуган, встретился с их представителем. Минут тридцать поговорили. Потом он вышел, кивнул нам и сказал:
«Берёмся».
Нас поселили в жилом комплексе на окраине маленького миннесотского городка Томскуг. У въезда стояла приветственная табличка с синей подсолнухой. Странное место. Не то чтобы прямо враждебное, но постоянно замечаешь мелочи, из-за которых останавливаешься и задумываешься. То обязательно кто-то стоит на остановке, то в одной и той же квартире всё время открыто окно. Вот такие пустяки.
Нас расселили по небольшим временным квартирам, полностью меблированным. Проект рассчитан на два месяца интенсивной работы, так что объём предстоял приличный. Наш работодатель — «дочка» большой компании с логотипом в виде огромного топора, и они не скупились. Грузовики с их эмблемой круглые сутки катались по городу. Мой начальник был далеко не на вершине иерархии; в команде было больше двух сотен человек со всей части штата. В основном частники, но человек сорок — штатные сотрудники компании. Их можно было отличить по цвету касок.
Нам сказали, что проект — природоохранный. В городе и окрестностях расплодилось множество инвазивных видов, и это последняя попытка не дать им распространиться. Не уточнялось, о каких именно видах идёт речь, но я решил, что о лягушках. Их там кишело. Толстые, как коровьи лепёшки.
Мы разбили лагерь в районе, который назывался Озеро Лягушек. Местным это не очень понравилось, пришлось ставить заборы. Никого не пускать, никого не выпускать. По периметру патрулировали вооружённые охранники. Дорожку, идущую вокруг озера, пришлось перекрыть — это вызвало небольшой переполох. Ещё и с дорогами вопрос: по берегам стояло полно жилых домов, так что нам пришлось рыть временные подъезды к шоссе. Это как раз входило в мои обязанности: тяжёлая техника. В основном копать.
К концу первой недели они отгородили участок озера. Мы насыпали песчаные дамбы, чтобы фактически отделить угол озера от остальной воды. Зачем именно — я не понимал, но быть в курсе не входило в контракт. Моё дело — водить технику и ездить туда, куда скажут. А потом пригнали насосы.
Четыре промышленных водяных насоса. Они собирались осушить угол озера. Вот зачем мы его отгородили. Как это поможет «природоохранному проекту», я не знал, но на месте было полно людей образованнее меня, которые явно знали, что делают. По крайней мере, выглядели так.
День десятый, насосы запустили. Вместо обычных грузовиков в город пошли водовозы. Когда уровень воды стал падать, я заметил, как люди в белых химзащитных костюмах спускаются к дамбам с баллонами за спиной. Они травили озеро каким-то хлором; запах стоял до самого города. Должно быть, они угробили десятки тысяч лягушек.
Правда, это им мало помогло. Знаете, что было с насосами? Их постоянно клинило. Представляете, сколько лягушек должно проплыть в насос, чтобы проскочить фильтры и забить его? Столько, что начинаешь думать — это уже не случайность. Столько, что кажется, будто они сами хотят умереть. Механики горбатились без конца. То есть ещё больше, чем мы все.
Но ко второй неделе тот угол озера осушили. Меня сняли с тяжёлой техники и отправили проверять конструкции. Выяснилось, что дно озера не такое уж пустое, как можно было ожидать. На самом деле, там, на самом дне, стояло целое здание.
Похоже на церковь.
Однажды Броуган подошёл ко мне во время обеда. Сел рядом, и мы уставились на осушенный котлован. Ребята в белом всё ещё распыляли хлор. К запаху мы уже привыкли. Броуган протянул мне нижнюю половину своего сэндвича.
«Говорил им без майонеза, — вздохнул он. — Такое впечатление, что этот город против нас.»
«Они нас не любят», — сказал я. — «У забора всегда кто-то толпится.»
«Просто любопытствуют, — отмахнулся он. — Хотя да, не думаю, что они рады нашему присутствию.»
«Я думал, наоборот. Мы же решаем проблему, правда?»
Броуган не ответил. Просто снова посмотрел на яму и сделал глоток «Гейторейда». Я не стал настаивать.
Он объяснил, что меня отправляют вниз помогать строителям. Они решали, что делать с церковью, а пока требовались подготовительные работы. Лестницу вниз в котлован, перила, чтобы держаться, пару бытовок для команды. Уже гнали кран и ровняли склон в пандус, чтобы могли спускаться грузовики. Маштаб был огромный.
Пару дней я работал над лестницей, пока не услышал, как кто-то зовёт человека с опытом по внутренней безопасности. На крикуна была синяя каска — штатный сотрудник. Я подумал, что можно получить надбавку, и вызвался — у меня сертификатов больше, чем мне хочется перечислять, а им нужен был кто-то, кто проверит бывшую «подводную» церковь на безопасность осмотра.
Так вышло, что это и стало моим новым назначением.
Церковь оказалась больше, чем кажется. Вся она стояла под водой бог знает сколько. Была колокольня, но колокол давно исчез. Снаружи, на беглый взгляд, всё держалось крепко. Словно вода её законсервировала. Кто бы её ни строил, он чёртовски постарался, чтобы дерево не сгнило насквозь.
Когда я наконец решился зайти внутрь, признаюсь: мне было страшно. Место герметичное, а от водорослей весь свет пожирается. Только фонарик и свет налобников у любопытных ребят, выглядывающих в распахнутые двери.
Я удивился: скамьи на месте. Видно алтарь и крест. Были двери дальше вглубь, но стены так покрылись следами времени и воды, что их едва можно было отличить от остального. Я решил не испытывать судьбу, пока не оценю несущие конструкции.
Строение было странное. Если не считать тучи лягушек, прячущихся под лавками, то сам потолок имел необычные детали. Казалось, всю церковь строили так, чтобы она могла долго оставаться под водой. Словно те, кто её возводил, изначально рассчитывали, что она утонет. Будто это и было целью.
Приходилось тесниться с лягушками, но в итоге я решил, что по зданию можно передвигаться. Не настолько, чтобы заводить тяжёлые машины, но достаточно, чтобы пара человек могли идти невдалеке друг от друга. Мне поручили поставить строительные прожекторы и настелить стальной решётчатый настил.
Я думал, что поначалу буду работать один, пока не обеспечим базовую безопасность, но вышло иначе. Утром, войдя в церковь, я обнаружил, что там уже кто-то есть. Женщина примерно моего возраста в белой каске — значит, не «босc» из компании и не частник, а какая-то госструктура. Одежда яркая, на контрасте с тёмной кожей, а глаза почти неестественно светлые. Видно было, что персона важная: в грязи не измазана, как мы, и вместо планшета-планшетки — iPad.
Но больше всего — улыбка, прожигающая камень. Впервые встретившись взглядом, я будто на солнце посмотрел.
«Привет!» — сказала она. — «Я Ева.»
«Здрасте», — представился я. — «Чем помочь?»
«Я пришла оценить вашу работу, — ответила она. — Сами понимаете. Один копает, трое прорабов проверяют лопату на повреждения. Ещё двое накидывают страховки.»
«Не мне рассказывать. Значит, нянчите?»
«Пока да. Просто считайте, что меня тут нет.»
«Проще сказать, чем сделать.»
Я не собирался говорить это флиртовато, но как-то вышло. Она не обиделась — заправила прядь за ухо, глаз не отводя. И с меньшего можно влюбиться.
Ева иногда помогала — в основном с решётчатым настилом. Без него было как по чёрному льду идти. Один шаг не туда — и плечо из сустава. За работой болтали о всяком. Какие объекты были, какие клиенты попадались, как обычно. Она больше была «офисным штабом», своих историй у неё было немного. Зато ей нравилось слушать мои.
«Здорово, что мы этим занимаемся, — сказала она. — Я давно хотела увидеть это место.»
«Я думал, мы тут из-за лягушек, — говорю. — Экологический проект же.»
«Так и есть, — кивнула она. — Но всё равно хотела увидеть.»
«Ты что-нибудь знаешь об этой церкви?»
«Церковь скандинавских поселенцев, начало XIX века. Они здесь были задолго до закона о хоумстеде, так что рвались, мягко говоря, сильно.»
«Странно ведь, да? Что её построили так, чтобы пережить затопление.»
«Многие прибрежные общины готовились к внезапным наводнениям, вот они и притащили это знание вглубь континента.»
Я посмотрел на неё с любопытством, она закатила глаза.
«Ну и что, люблю историю. Подай на меня в суд.»
«Это не уголовка, — говорю. — Скорее гражданское.»
Она фыркнула и покачала головой.
Пока мы за пару дней укрепляли церковь, я стал реже встречать Еву. Видимо, у неё было полно других людей, за которыми надо приглядывать, а со мной она просто устраивала себе передышку. Одно дело — держать в узде целую команду, требующую менеджмента и надзора, и другое — присматривать за одним упрямцем с отвёрткой. Но я уже начал ждать встречи с ней. Если честно, это была лучшая часть дня.
Я возился с усилением оконных рам. Передали, что окна будут снимать целиком; просто вытащат из проёмов. Броуган прямо не говорил, но, похоже, церковь либо снесут, либо разберут до неузнаваемости. Жалко. Она простояла больше века, а теперь уйдёт в небытие без объяснений. Не верилось, что всё из-за лягушек. Большинство из них уже дохлые. Хлором почти не пахло.
Я заметил, что кто-то выломал двери в задней части церкви. Это как раз то, на что я ждал разрешения, значит, кто-то опередил. Подумав, что добро уже получено, я немного прошёлся сам.
За церковью был склад и лестница на старую колокольню. Маленькая комнатка для священника — готовить проповеди и вести записи. Удивительно. Хотя почти вся мебель сгнила, было видно, где что стояло. Угол для стола и стула, рядом книжные полки. Большинство целы. Только книг нет.
Я поставил туда ещё пару прожекторов — и понял, что не один. Обернулся — Ева стояла в проходе с фонариком.
«Если что, у нас пока нет допуска туда заходить, — сказала она. — Так что могут быть неприятности.»
Я посмотрел на неё, но она не сдвинулась. Уходить не собиралась.
«А тебя это, похоже, не смущает», — заметил я.
«Пока нет, — улыбнулась она. — Признаюсь, мне любопытно. Кажется, это место рассказывает историю.»
«Старую, это точно.»
«Точно.»
Мы открыли дверь к лестнице колокольни. Деревянные ступени были в хлам, зато вёл проход в подвал. Там что-то светилось — я решил, что кто-то уже поставил лампы. Ева тронула меня за плечо.
«Можно вопрос? — сказала она. — Правда, что они собираются снести это место?»
«Это уж твой уровень, не мой, — отвечаю. — Я хожу куда скажут.»
«Знаю, но меня платят за перепроверку. В курс дела меня особо не вводят.»
«Ну, окна снимают, — объяснил я. — Думают разобрать передние помещения. Вход и эту, эм… мини-комнату.»
«Нартекс, — сказала она. — Это называется нартекс.»
«Звучит как инопланетянин из “Звёздного пути”.»
Она снова фыркнула, едва не поперхнулась слюной.
После разговора я кое-что разузнал. Поспрашивал начальника и ребят на тяжёлой технике — у всех ощущение, что церковь пойдёт под снос. Работы много, грунт ещё не готов. Нельзя рисковать, чтобы всё снова затопило, пока там стоит техника на миллионы долларов.
Я сомневался в необходимости рушить старую церковь в рамках «природоохранного» проекта, но к этому моменту уже было, так сказать, общим секретом, что мы делаем вовсе не то, о чём говорят. Я просто делал свою работу, всё казалось законным, но на душе было неспокойно. Как зуб вырывать — хоть врач и нежный, всё равно неприятно.
В следующий раз, когда я встретил Еву, она уже была в толстых белых перчатках и перетряхивала деревянный хлам. Я рассказал ей о том, что услышал, и как это всё не слишком надёжно: чётких сроков и плана мало кто знал. Но грузовики действительно гнали вниз для тяжёлых работ. Просто так такие штуки не делают.
Когда я закончил объяснять, она подошла.
«Спасибо, — сказала она. — Я ценю, что ты постарался.»
Она наклонилась и поцеловала меня в щёку. Я так удивился. Повернулся к ней, не зная, что сказать, — и получил ещё один поцелуй, на этот раз в губы. Думаю, случайно, но она не смутилась. Быстро ушла, прежде чем я успел ответить. От неё шёл тонкий фиалковый запах, который держался на мне ещё долго, и губы покалывало. Или это сердце. Не разберёшь.
В тот вечер что-то было не так. В животе бурлило, будто кишки всё время двигаются. Я постоянно отрыгал, словно меня изнутри газировали. При каждом выдохе слышался сип. Сначала подумал на грибок — в старых зданиях такое бывает.
Почти не спал. Бегал в туалет и откашливал солёную чёрную слизь, которая застревала в горле. Посветил фонариком в рот, глядя в зеркало, — на миндалинах чёрные точки. Даже когда стоял, запрокинув голову, ощущал давление в горле; будто кровь стала гуще. Что-то вроде растущей боли. Сложно объяснить.
Я понял, что вляпался, когда услышал снаружи кваканье. Уже рассвело. Мне и правда стало получше, но предстоял больничный. На стройке нельзя работать, если спал меньше двух часов.
Когда я вернулся на раскопки через день, окна уже вынимали. Похоже, от идеи аккуратно вынуть их из рам отказались и просто пошли по стеклу. Мужик с куском стальной трубы стоял на лестнице и выбивал панель за панелью. Стёкла с грохотом падали внутрь, звеня по решётчатому настилу.
«Лучше?» — спросил Броуган.
Я не заметил, как он подошёл, значит, ещё был не в себе. Но поднял большой палец.
«Хорошо, — сказал он. — Нам ещё больных не хватало.»
«Есть ещё?»
«Да ты что? — хмыкнул он. — Два водителя с температурой и один не берёт трубку.»
«Надо подменить?»
«Не. Тебя мне надо внутри. Вынеси скамьи и весь хлам. Надо расчистить под бульдозер.»
Полдня я просидел у лестницы, наблюдая, как пара лягушек пытается выбраться из ила. Недели химикатов — а они всё ещё тут. Может, и правда проблема с инвазивным видом.
Когда объявили перерыв, я спустился. Было непривычно видеть место при дневном свете: обычно солнечные лучи застревали в оконной тине. Я взял лом и поддел один из задних рядов лавок. Успел только один раз толкнуть, как кто-то тронул меня за плечо. Ева. Я так увлёкся, что не услышал, как она вошла. От неё всё ещё пахло фиалками.
«Хочу кое-что показать, — шепнула она. — Ты должен это увидеть.»
Я не из тех, кто халтурит, но мы шли с опережением, да и Ева — это Ева. Я не смог не послушаться. Она направилась в подвал, освещая путь плечевым фонарём. Я немного боялся идти вниз, не хотелось навернуться. Ещё собью её с ног — объясняйся потом. Но всё обошлось: ступени были каменные, монолит.
Там что-то светилось, но никаких ламп. Рассеянный свет шёл откуда-то дальше. Я колебался, но Ева подталкивала. Она не сомневалась ни секунды.
«Я уже смотрела на днях, — сказала она. — Тебя не было, вот я и решила не бездельничать.»
«Соскучилась?» — спросил я полушутя.
«Наверное. Немного.»
Мы дошли до низа. Раньше это, должно быть, был склад, но большая часть обвалилась. В завалах почти ничего не разобрать. Пахло сухими водорослями и илом. И ещё чем-то. Цветочным.
«Осторожно, — сказала она. — Уже рядом.»
Там была трещина. Тянулась от слоёной каменной кладки и уходила в землю. Футов восемь длиной, футов три шириной. Оттуда и исходил свет. Мягкое циановое сияние с проблесками ярко-фиолетового. Узор странно органический, как внутри початка кукурузы. Завораживает.
Я трижды попытался заговорить и только издал звуки. Горло ныло. Наконец, выдавил слова достаточно осторожно, чтобы они вышли.
«Что, чёрт возьми, это такое?»
«То, что они хотят уничтожить», — сказала Ева.
«То есть “мы” хотим уничтожить», — поправил я.
Я посмотрел на Еву, но она промолчала. Наконец, положила ладонь мне на щёку.
«Нет, — сказала она тихо. — Они. Не мы.»
Она потянулась поцеловать меня. На этот раз это было совсем не случайно. И сколько бы ни нравилась её нежность, что-то было не так. Лёгкое покалывание на губах — как целовать крапиву.
«Ты не из наших, да?» — прошептал я.
«Нет.»
«Ты из города? Перебралась через забор?»
«Я не из города.»
Вопросам места больше не осталось. Только прикосновения, поцелуи и самооправдания. Удивительно, сколько себе рассказываешь при виде красивого лица.
Следующие дни превратились в своеобразный распорядок. Я приходил, делал свою работу в церкви и встречался с Евой в тихие часы. Мы прятались в подвале и проводили время вместе. Иногда обнимались, иногда разговаривали. Она рассказывала про чрезмерно заботливого отца, который всегда за ней следил. Про кузена во Франции, у которого виноградник. Обрывки долгой и нелёгкой жизни. Совсем не вяжущейся с её мягкими манерами.
Я перекусывал и возвращался в свою временную квартиру. Там либо вырубался сразу, либо лежал без сна. Иногда меня мутило, иногда в голове роились картинки и мысли. Это не бессонница; будто я «забывал быть усталым». Становилось просто скучно. И всякий раз, когда так случалось, я хотел, чтобы Ева была рядом. С ней всё было лучше.
А потом в один день они начали демонтаж. Меня не предупредили. Я пришёл на объект — а работы уже идут.
Долго делали пандус, и вот, он готов. Спустили бульдозер и пошли через притвор и нартекс. Здание, простоявшее больше ста лет, рушили. Ничто их не остановит.
У меня участился пульс — они же не знали, что Ева может быть внизу. На берегу собралась толпа, но Броугана не видно. Не знаю, что на меня нашло, но я протиснулся через людей и схватил первого важного, кто попался из компании.
«Остановите! — сказал я. — Там в подвале человек!»
«Что?»
«В подвале! — повторил я. — Там внизу кто-то есть!»
«Какой подвал?»
«Под церковью! Погреб, он—»
Я не успел договорить: бульдозер двинул дальше. И тут раздался жуткий звук. Что-то треснуло, пол дал. Поселенцы многое предусмотрели, но не то, что по полу поедет многотонная стальная махина. Через секунды бульдозер провалился и накренился вперёд, снаружи торчала только задняя часть. Толпа ахнула, разноцветные каски метнулись на помощь.
Машиниста вытащили, но пол обрушился. Всё в месиво: перед церкви почти не осталось, бульдозер ушёл слишком глубоко, слишком быстро. Стены держались, но недолго. Нужно было вытаскивать технику и заходить с другой стороны.
А я всё думал о Еве. Она могла быть мертва. Раздавлена. Я пытался пробиться, но кругом хаос. Приехали фельдшеры, водителя осматривать, людей оттесняли. На время тяжёлые работы в котловане остановили, ситуацию переоценивали.
Я ждал возможности проскользнуть. Пропустил ужин, просто стоял. Лишь поздно вечером представился шанс. По периметру гуляли вооружённые, но в начале ротации они обычно смотрят наружу, высматривая внешние угрозы. Как только патруль растянулся, я юркнул вниз к церкви, мимо бульдозера и в подвал.
«Ева?» — позвал я. — «Ева, ты тут?»
Я быстро её заметил. За провалом и бульдозером, чуть дальше: она сидела у самой трещины, болтая ногами над светящейся глубиной. Свет играл на её лице, пробегал по коже рябью. Она будто не замечала меня.
«Надо уходить, — сказал я. — Нельзя здесь оставаться. Они всё снесут. Всё.»
«Мне некуда идти», — ответила она.
Она не подняла взгляда. Я заметил, что она слишком сильно наклонилась вперёд. Неужели соберётся прыгнуть?
«Пойдёшь со мной. Пойдём.»
Я протянул ей руку. Она взяла, посмотрела на меня.
«Ты уверен?» — спросила.
«Конечно. Пошли.»
Я поднял её. На лице — надежда, как солнце сквозь тучи.
Мы вскарабкались по ступеням и вышли к входу, пригибаясь под осыпающимся проёмом. Ева не поднимала голову, чтобы не видеть хаоса. Мы добрались до открытого неба — и остановились. Впереди люди. Охрана вернулась на позицию, и один из них увидел нас, выходящих из завалов. Футов сорок до него, но без грохота машин было тихо. Он услышал нас раньше, чем увидел.
«Вам нельзя там быть! — крикнул он. — Вы что творите?!»
«Она была в подвале! — крикнул я. — Там небезопасно!»
Он щёлкнул фонарём и ослепил нас. Лица я не увидел. Но услышал, как изменился его голос. Из уверенного и властного стал дрожащим. Что-то произошло. И в следующую секунду он позвал помощь по рации.
Я повернулся к Еве — и вспыхнули прожектора. Один за другим, накрывая объект бледным проминдустриальным светом. Но команд не было — только паника. Крики. Кто-то называл какой-то код, кто-то подтверждал. Ева смотрела на меня с неверием, пытаясь подобрать слова.
«Сделайте что-нибудь! — крикнул один из охранников. — Да сделайте хоть что-нибудь!»
Потом — выстрелы.
Я смотрел на Еву, когда первая пуля вошла. Прямо над сердцем.
Я моргнул — и что-то переменилось.
Евы рядом больше не было.
Передо мной стояло другое. Большое, футов шесть в ширину и восемь в высоту. Дюжина щупальцеподобных ног расползалась во все стороны. Одна наполовину человечья рука разворачивалась в нереальную, из пяти суставов, конечность. Тело — из сжимающихся и раздувающихся мешков, как из резины, опоясанных пульсирующими голубыми жилами; будто миска лапши, стянутая леской.
А сбоку — истлевшая голова давно умершей женщины. Свисала сбоку, словно после второй мысли, тонкая прядь волос держалась на остатках кожи. Всё это дышало, как умирающий шарик.
Ещё выстрел, потом ещё. Я моргал от каждого хлопка, и она менялась у меня на глазах. То я видел её, как привык. То — это немирское. Она упала на колени и закричала о помощи. В следующем вздохе я слышал ужасное кваканье, как у быка-лягушонка в извивающемся туннеле.
Но больше всего мне врезался образ той, знакомой Евы. Нежной, красивой женщины, которую прошивают пулями. Тянущейся ко мне. И когда я не потянулся в ответ, предательство выступило на её лице так же явственно, как дырочки от пуль на груди. Она заговорила. И в её голосе не было боли. Какая бы форма у неё ни проступала, голос оставался прежним от вздоха к вздоху.
«Это был твой план, да? — сказала она. — Вытащить меня наружу. Сделать уязвимой.»
Я прикрыл голову. Они звали подмогу. Кто-то вёз винтовку. Я слышал двигатель вдалеке. Ева подняла взгляд. В другой форме её череп повернулся к небу.
«Отец! — крикнула она. — Отец!»
Я отполз, скользя в грязи. Кто-то палил из крупнокалиберной, останавливаясь лишь перезарядить. Ей было всё равно. Я не понимал, откуда стреляют, видел только множество огней и вспышки. В ушах звенело, но собственного пульса я слышал сильнее.
Весь день небо было затянуто. Я не думал об этом, но когда Ева подняла голову, поднял и я. И там, в облаках, что-то шевельнулось. Завихрение, будто кто-то ворошит.
И в момент, от которого перехватило дыхание, тучи разошлись. Сверху посмотрел глаз. Невероятно огромный, беспримерный, чужой глаз.
Это чувство не описать. Дело не только в масштабе — в нереальности. Сознание отказывается понимать увиденное. Сколько бы фильмов о монстрах ты ни посмотрел и сколько бы книг ни прочитал, воображение доведёт лишь до порога. Но лежать с грязью на ладонях и ощущать, как ветер бьёт в лицо, пока само небо меняется, нарушая правила, — это совсем другое. Знаешь, что жизнь уже не будет прежней. Вспоминаешь, что твоё существование — просто случай и совпадение. И в тот миг я никогда ещё не чувствовал себя настолько человеком.
Я выбрался из осушенного котлована, когда брызнули первые капли дождя. Подогнали грузовик — готовили отчаянный манёвр. Может, переехать её. Глаз в небе медленно повернулся, уставился куда-то вправо. В воздухе что-то переменилось — будто тёплая волна прошла по нам.
И тут я увидел, как человека «развязало».
Один из наших охранников. Его тело лопнуло, как дешевая упаковка с заправки, и из него посыпались лягушки, лезли одна через другую, падали на землю. Следом — второй рядом с ним, оставив после себя только лоскуты кожи и испачканную внутренностями одежду.
Некоторые бросились бежать. Глаз повернулся — и чей-то голос оборвался. Водитель грузовика выпрыгнул из кабины и помчался к воротам, вопя во всю глотку. Холодный, панический визг. Люди так звучать не должны.
Потом глаз посмотрел на меня.
Я ощутил, как что-то раздувается в груди. Лёгкие отказались выдыхать. Я распухал изнутри. Мысли расползлись. Ничего не мог подумать. Даже закричать не мог. Уставившись в невозможное, я не знал, что сказать и что делать. Только махал руками и валялся в грязи. Я был полностью, фундаментально беспомощен.
И вдруг остановилось. Взгляд опустился вниз, на Еву. Она что-то сказала, но я слышал только сердце. Мгновением позже глаз закрылся.
Объект опустел. Вдалеке выл сигнал тревоги. Но на миг остались только я и Ева, по разным сторонам. Я — наверху, она — внизу. И в последний раз я увидел её такой, какой она хотела казаться: простреленная пулями женщина, скользящая назад, в подвал, и исчезающая в трещине. Ни слова.
Дождь хлестал стеной. Озеро снова наполнилось, поглотив остатки здания. Наши прожекторы не пробивали мутную поверхность — она казалась бездонной. Я сидел и смотрел, как сотни, а может, тысячи лягушек ныряют обратно и уходят во тьму. Дождь промочил меня, смыв грязь с рук.
Наверное, я просидел там часами, прежде чем вооружённые охранники меня увели. Сковали наручниками и посадили в чёрный автомобиль. Следующие дни они задавали массу неприятных вопросов, и я отвечал честно. В конце мне поставили ультиматум. Ехать домой и заткнуться — или остаться во тьме и говорить сколько угодно. Ничего не обещали, кроме того, что, если не соглашусь, сделаю себе медвежью услугу на всю жизнь.
Я согласился.
Это было не так давно, думаю. Дни сливаются, когда не понимаешь, как спать. Я не говорил компании, как сейчас себя чувствую. По ночам стало хуже. Опухает горло, странная «бессонность». Я заметил что-то вроде горизонтальной щели в глазах. Появилось «слепое пятно», которое не объяснить, будто глаза расползаются к вискам. Иногда просыпаюсь от кваканья — оно не с улицы.
В зеркале я другой. И внутри — другой. Я стал другим с того первого поцелуя. И я понимаю, что должен бы чувствовать отвращение, злость, страх, но мне тепло, когда думаю о Еве и о том, что у нас было. Даже сейчас. Ничего не могу с собой поделать.
Пока пишу это, пальцы выделяют липкую слизь, от которой клавиши отваливаются. Вокруг шеи мягчает кожа, будто формируется мешок. Я, кажется, понимаю, что происходит. И странным образом — я не против.
Озеро всё ещё под забором. Броуган и бригада там. Насколько знаю, они рассматривают разные варианты, но всё ещё во что бы то ни стало хотят сломать здание и взять объект под контроль. Не знаю уж точно зачем, но похоже, это приоритет, за который готовы умирать. Грузовики всё ещё ездят через этот маленький город.
Меня увезли далеко. Мне каждую неделю приходит небольшой чек, и, пока я молчу, подозреваю, будет приходить ещё. Но, боюсь, я дошёл до точки, когда мне нельзя появляться на людях. Я не узнаю себя в зеркале. И едва понимаю собственный голос.
И по сей день часть меня хочет вернуться.
Хочу нырнуть в глубокую воду. Забить ногами и отдаться.
Хочу увидеть Еву такой, какая она есть. Обнять её — и быть обнятым.
И вот тогда, только тогда, всё будет хорошо.
Всё.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6
Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit
Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit
