Здесь, в Варшаве занятой немцами многие из евреев вступили в так называемую «Еврейскую полицию». Паек, выдаваемый остальным евреям был недостаточен, а у меня была сестра и мать, которые должны были выжить. Так что, как только подвернулась возможность — я надел выданную нам форму.
Тишину в здании полиции нарушили фашисты, они обнаружили многих членов прокоммунистического подполья, которые, после допроса, спешным образом уничтожались. Я уже привык к расстрелам, за долгие годы их были тысячи.
Серая, безмолвная толпа угрюмо шла мне навстречу, они не поднимали голов, но знали, что немцы часто практиковали «показательные казни», когда сотрудники полиции сами расстреливают провинившихся. Связывали кровью, так они говорили.
К стене вставали все по очереди, человек по 20. День обещал был длинным. На десятом залпе у меня заклинило ружье, отойдя чуть в сторону, я услышал как одна женщина кричит «Смерть всем фашистам! Евреи еще будут свободны! Смерть, смерть, смерть!». Я лишь удивился стойкости ее духа, у стенки обычно все молчали, словно замирая в ожидании.
Унтер-офицер заметил мою заминку и послал утихомирить бесновавшуюся, которая понемногу заводила толпу.
Я ударил ее прикладом в лицо. Я бил, пока она не перестала кричать. Утешение приносила лишь мысль, что я спасаю ее семью, которую из-за ее криков тоже могут расстрелять. Убивать сейчас ее не было смысла — через пару минут пули сделают свое дело.
Подойдя к расстрельной стене женщина упала. Стоящие с ней рядом радовались коротким секундам, пока я ее поднимал.
Офицер крикнул, чтобы мы торопились перебить этих евреев.
Грянул оглушительный залп.
Но в моей голове набатом звучали слова которые женщина успела шепнуть, пока я ее поднимал.
— Прости меня, сын.
