ozymandia

У нас в спортзале в период в с часу до двух, через день, выходит попастись стадо элитных старых пидоров. Возможно вы таких встречали — напомаженные мужики старше сорока, с идеальной прической, загаром из солярия и всей одеждой в облипочку, на пару размеров меньше.

Забавно, когда они, стараясь во всем походить на молодых, делают становую, и на последнем подходе с ревом бросают ее об пол. А потом, стараются незаметно посмотреть, не испортили ли они маникюр.

И естественно у них есть босс — эпичный матерый пидор — накачанный мужик лет 50 который постоянно с собой носит четыре невидимых арбуза, а головным убором у него служат кепки NY и зимой и летом. Он красит волосы, бреет все тело, а после душа тщательно смазывает свое тело лосьоном, принимая самые эффектные, с его точки зрения, позы.

В раздевалке постоянно идут споры о хорошем креме для рук, новом мастере парикмахере и где лучше делать подтяжку лица. Каждый может одолжить стикини, растопырку для пальцев ног и отличную пилку для ногтей.

Печаль в том, что все они — натуралы и давным давно женаты.

А то я б подкатил.

Ночью сильно заболел зуб, не спал, ворочался, проклиная себя за отсутствие обезболивающего в аптечке. Так и не заснув, с самого утра отправился в стоматологию.

Очередь была небольшой, но каждого очень долго принимали. Она сидела напротив, изредка бросая на меня долгие взгляды, и только я открыл рот, чтобы познакомиться, как был вызван врачом.

Разворотив мне всю челюсть, меня отпустили, и выходя, я тоскливым взглядом проводил ее, заходящую в кабинет.

Решив дождаться у входа в больницу, стал нарезал круги, пытаясь вернуть себе внятную речь. Вскоре я понял, что с ватой в рту особо не поговоришь и уже полез ее извлекать, но тут дверь открыла она и застыла на лестнице.

— Привет, пофнакомимфа?

Она начала смеяться, болезненно морщась и держась за челюсть.

— Фа, меня вавут Оля.

— А меня Фафа.

Мы провели чудесный вечер вдвоем, гуляя и большей частью бросая друг на друга красноречивые взгляды, ожидая когда заморозка пройдет.

А когда наши языки вернули былую подвижность, оказалось что у нее просто дефект речи.

Деревня, мы сидим на лавочке, дед курит. Мне семь лет.

- Вот ты думаешь эта ручка легкая? - дед с веселым прищуром смотрел на меня.

- Конечно легкая, - я повертел ручку в руках.

- А вот попробуй поднять ее над головой сто раз!

Я даже не поинтересовался, что хочет сказать мне этим дед и покорно начал упражнение.

Мальчиком я был настырным и, хотя последние 10 раз давались мне нелегко, я сдюжил.

Лицо деда же по мере выполнения упражнения грустнело, а в конце, глядя в мои счастливые глаза, он сказал "Молодец" и затушив недокуренную сигарету, ушел.

Через пару лет, когда со мной в деревню приехал мой младший брат, я услышал

"Вот ты думаешь эта ручка легкая? А подними ее двести раз над головой!"

Дед учился на своих ошибках.

А я, похоже, упустил какую-то важную мудрость в жизни.

Четыре года назад расстался с Ирой.

Она за это время успела найти парня, выйти замуж, родить ребенка, купить дом, машину.
Возможно даже посадила дерево, я не знаю точно, уже пятнадцать минут не проверял ее инстаграм.

А я еще не успел сменить аватар вконтакте, где у нас совместная фотосессия. На год отношений, ну знаете, романтика.
Мне восемнадцать лет, и такая влюбленность во взгляде. И легкая задумчивость, потому что фотографа нанимала она, а платить буду я. И пока смотрю в объектив, прикидываю, смогу ли выжить до конца недели на сто тридцать два рубля.

Не, конечно можно сфоткаться, но это ж надо ракурс подобрать. Освещение.
Постричься, побриться, одеться, сделать пару пластических операций, вымыть зеркало.
Это если самому.

А если не самому, то я вообще не знаю как.
Девушкам проще, у них есть подруги, осенний лес, шарф и потом выбор из двух тысяч фотографий.
Мне же тяжело представить, что я звоню другу и такой "Ярик, слушай, есть срочное дело, короче... Не, не с машиной. Да не, в долг не надо. Не, номер Катюхи есть... Ты это... Сфоткать можешь меня на аватарку? Ярик? Ярик?.."

Нет, конечно еще можно вырезать себя с общей фотки, с гулянки, где ты в левом углу сверху, два на два сантиметра такой сидишь.
Спиной.
Вообще не с этой компанией, а фотку нашел в группе кафешки...

У меня три девушки сменилось, а аватарка нет.
Кстати, возможно из-за нее и сменилось. Последняя говорит, типа, смени аватар, я на нем постоянно вижу твою бывшую.
Я говорю, Валя, мля, он старше твоего ребенка, ты чего. Я же тебя не прошу менять ребенка, потому что в нем вижу твоего бывшего.

В общем Валю поменял, а фото осталась.
Девять лет уже.
Да мне уже кажется, что на моем памятнике будет эта аватарка.

Лучше фотки все равно нет.

Здесь, в Варшаве занятой немцами многие из евреев вступили в так называемую «Еврейскую полицию». Паек, выдаваемый остальным евреям был недостаточен, а у меня была сестра и мать, которые должны были выжить. Так что, как только подвернулась возможность — я надел выданную нам форму.

Тишину в здании полиции нарушили фашисты, они обнаружили многих членов прокоммунистического подполья, которые, после допроса, спешным образом уничтожались. Я уже привык к расстрелам, за долгие годы их были тысячи.

Серая, безмолвная толпа угрюмо шла мне навстречу, они не поднимали голов, но знали, что немцы часто практиковали «показательные казни», когда сотрудники полиции сами расстреливают провинившихся. Связывали кровью, так они говорили.

К стене вставали все по очереди, человек по 20. День обещал был длинным. На десятом залпе у меня заклинило ружье, отойдя чуть в сторону, я услышал как одна женщина кричит «Смерть всем фашистам! Евреи еще будут свободны! Смерть, смерть, смерть!». Я лишь удивился стойкости ее духа, у стенки обычно все молчали, словно замирая в ожидании.

Унтер-офицер заметил мою заминку и послал утихомирить бесновавшуюся, которая понемногу заводила толпу.

Я ударил ее прикладом в лицо. Я бил, пока она не перестала кричать. Утешение приносила лишь мысль, что я спасаю ее семью, которую из-за ее криков тоже могут расстрелять. Убивать сейчас ее не было смысла — через пару минут пули сделают свое дело.

Подойдя к расстрельной стене женщина упала. Стоящие с ней рядом радовались коротким секундам, пока я ее поднимал.

Офицер крикнул, чтобы мы торопились перебить этих евреев.

Грянул оглушительный залп.

Но в моей голове набатом звучали слова которые женщина успела шепнуть, пока я ее поднимал.

— Прости меня, сын.

- А это что за цветочек?, - новая воспитательница посмотрела на меня. В ее взгляде чего то не хватало. Чего то обычного. Я посмотрел на Тамару Васильевну. Вот оно. Привычная снисходительность, брезгливость и презрение.

- Можешь не стараться, - ее пронзительный голос заставил меня втянуть голову в плечи, - он никогда не отвечает.

Отсталый.

Ольга Викторовна покосилась на наставницу, а потом вновь посмотрела на меня. Лицо ее посуровело, но она спросила вновь:

- Саша, скажи, какой это цветок?

Старуха за ее спиной фыркнула, выражая свое отношение к происходящему. А я застыл. Страх холодной волной накрыл меня и я оцепенел, как случалось всегда, когда ко мне обращались.

Кто-то из ребят засмеялся.

Ольга Викторовна тепло мне улыбнулась и присела рядом со мной, посмотрев мне прямо в глаза.

- Саша, скажи, а что это за цветок?

- Ломаська...

Это было первое слово, которое я сказал.

Моя девушка заболела. Мы лежим рядом, она уже спит, а я все ворочаюсь.

Фонарь у окна дает тусклый свет, который освещает нежный овал ее лица. Оно чуть раскрасневшееся из-за температуры. Как и прелестный носик, который наглухо заложен, что заставляет её приоткрыть свои пухлые розовые губы, обнажив белый ряд зубов.

Она глубоко дышит, лицо расслабленно и спокойно. Но я замечаю, что она то приподнимет бровь, то кивает какому-то невидимому собеседнику. Может быть, это я сам?

Я смотрю на нее, запечатлевая в памяти каждую ее черту.

Я люблю ее.

Осторожно придвигаюсь чуть ближе, тихо и спокойно, боясь потревожить ее сон.

Мне ужасно хочется ее поцеловать.

Едва касаясь Вали носом, чувствую на лице ее дыхание. В груди у меня поднимается волна нежности.

Я ее целую.

Именно такую версию событий она рассказывает своим подругам, а они громко восторгаются моей романтичностью.

Ведь я не стал говорить, что когда к ней приблизился, она резко набрала воздуха в грудь и чихнула мне прямо в лицо. Потом вытерла нос рукой, и, не открывая глаз, перевернулась на другой бок.

А я еще минут десять лежал оплеванный, вытирал ее сопли, стекающие по моей щеке, изо всех сил пытаясь не заржать в голос.