Прощай папа (рассказ с хоррор-батла)
1
— Я не люблю, когда вы не слушаетесь. Понимаешь? — его голос сделался злым.
Я закивал, придерживая сломанную руку в положении наиболее близком к нормальному. Не понимаю зачем. Но в тот момент все казалось абсурдным.
Он улыбнулся. Тепло. Улыбка примерного отца.
Мать лежала на полу, распластавшись лицом вниз. Красные пузыри вздымались у ее губ при каждом вздохе, а остекленевшие глаза смотрели в никуда. Я слышал глухое рычание исходящее из ее горла.
— Вы больны. Понимаешь? — он расхаживал из одного угла комнаты в другой — Но я вас вылечу. Я не брошу вас. Вы очень мне дороги. Понятно, сынок?
Я кивнул и улыбнулся ему в ответ.
— Да папа… да… Мы больны — он кивнул довольный моим ответом. Потом посмотрел на мою сломанную руку.
— Давай я помогу. Сначала ты. Потом осмотрю маму. Прости меня. Просто, когда вы начинаете делать ЭТО, папе становиться больно и приходиться прибегать к физическому насилию. Но мне очень жаль, поверь.
Он приговаривал это фиксируя мою руку, вправляя сломанную кость. Я почти верил. Только взгляд матери. Эти стеклянные, как у куклы, глаза заставляли меня сомневаться.
2
Мы лежали в углу на грязных матрасах. Рука почти срослась. Лицо матери больше не напоминало кусок окровавленного мяса. Она безразлично смотрела в никуда и тихо шептала: "Мразь, мразь." Как всегда это касалось только его, папы. Она ненавидела папу. Я же любил обоих, несмотря ни на что.
Я приобнял маму. Мы как будто двое зверей, прячущихся от бури в объятиях друг друга, ищущих безопасности в материальности другого существа, живом и безопасном тепле тела.
Отец стоял у письменного стола. В руках держал маленький пленочный диктофон. Тихий, лишенный злобы голос, как всегда в подобных случаях, мягко разливался по помещению. Он пытался помочь. Мне хотелось верить в это. Но каждый раз, когда он причинял нам боль, я начинал сомневаться. Тем более, что смысл его слов был мне не понятен.
"Пациент А-11. Пол мужской. Восемь лет. Интеллект выше среднего по группе. Прогноз умеренно утешительный. Опасное поведение проявляет только в присутствии пациента Б-24. Однако отдельное содержание невозможно как из-за ограниченности пространства, так и по причинах гипертрофированной связи "мать-детеныш" у заражённых вообще."
Это он обо мне. О том, что я умный, и мне тяжело без матери. О том, что я вылечусь. Я верил, что он прав, в отличие от матери. Хотя честно говоря, я не понимал чем болею.
"Пациент Б-24. Женщина. Взрослая особь около тридцати лет. После введения лекарства присутствует заторможенность всех функций организма. Агрессивность упала, хотя иногда происходят спонтанные вспышки гнева, также на лицо интеллектуальная деградация. Отказывается от еды. Привязана к особи А-11. Прогноз неутешительный."
Я пытаюсь что-то сказать. Мне интересно что значит вся эта тарабарщина. Но не могу сформулировать мысли. Получается только:
— Почему?
Отец грустно улыбается.
— Так надо.
Затем он приносит еду. Мясной фарш. Сырой. Вперемешку с чем-то ещё напоминающим на вкус опилки. Я проглатываю месиво, несмотря на то, что вкус отвратный. То же делает мама, несмотря на всю видимую усталость и злость на человека, удерживающего нас в подобных условиях. Она набрасывается на "корм". Пожирает его так, будто ничего вкуснее в жизни не ела. Смотрит на папу исподлобья, облизывая тонкие пальцы. Но не делает даже попытки освободиться. Просто наблюдает.
Папа наблюдает тоже. Я вижу в его глазах тихое, хорошо скрываемое отвращение, но не понимаю, откуда оно там взялось. Затем он отрывает взгляд от нас и смотрит на часы. Я чувствую, что слабею, хочется спать. Наверное, потому что от последней кормежки прошло уже три дня. В глотке исчезает последняя порция месива.
Я засыпаю.
3
Сон тревожный. Мне сниться, что я рычу как зверь, преследуя что-то маленькое и юркое посреди степи. Барахтаюсь в траве словно зверенышь. Длинный лысый хвост мелькнул у моей левой ноги. Заношу руку вверх. Резкий выпад. Вот оно! Крыса. Серая короткая шерсть, маленькие глаза бусинки. Она выворачивается, пытаясь укусить меня за пальцы и сбежать. Сжимаю сильнее. Чувствую как в ладони трещат маленькие косточки, а изо рта зверька вытекает ручеек теплой крови пробуждая во мне адский аппетит. Крыса больше не пытается сбежать. Я вижу в ее глазах выражение обреченности. То же выражение что и у папы каждый раз когда мама пытается сбежать. Открываю рот представляю вместо мордочки крысы лицо отца. Жадно сжимаю челюсти, череп ломается и о щеку брызгая ударяется все еще теплый крысиный мозг. Затем отрываю зубами еще кусок и ещё. Руки заливает кровь. Голод становиться только сильнее, но крыса кончилась. В неистовстве я рычу. Меня обуревает неистерпимое чувство обиды и злости. Не способный остановиться, кусаю фаланги пальцев, чувствуя как рот вновь заполняется металлическим привкусом крови, искалеченные пальцы саднят, но голод досаждает сильнее боли.
Затем я слышу крик и мир вокруг меня растворяется, будто исчезает в небытие. Я снова в окружении серых стен а в соседней комнате снова кричит мама — отец проводит лечебные процедуры.
Раньше я пытался что-то сделать, разбивал руки о обитую металлом дверь. Кричал и плакал каждый раз когда он забирал маму. Но не теперь. Я сдался. Скоро ее крик затихнет, начнутся глухие рыдания, затем он внесет бессознательное тело через открытые двери со следами ремешков на голенях и запястьях.
Меня папа тоже лечил. Но по какой то причине, я не мог этого вспомнить. Никогда. Ничего, кроме вспышек яркого света и ощущения ноющей боли после.
Все должно было произойти также и в этот раз, сначала мама, потом я. Но не произошло. Дверь с глухим ржавым скрежетом открылась, но в этот раз папа вошёл один. Он выглядел расстроенным и уставшим и почему-то избегал смотреть на меня. Он присел на неудобный деревянный стул, его стул и комнату заполнила тишина. Когда он наконец-то поднял глаза я увидел обречённость.
— Прости… — сказал он очень тихо — Она не смогла… Я не смог… Она…
Больше он не произнес ничего. Только неуклюже развел руками в стороны, бывает. Затем папа вышел, а в комнату освещенную светом двух галогеновых ламп пришли сумерки. Он выключил освещение. Я машинально коснулся лица чтобы убедиться что все еще существую, что не исчез вместе со светом и понял... Мое тело осознало это быстрее чем мозг. Об этом говорили жылы проступающие на шее и напряженные мышцы лица.
— Аааааааааа — комната наполнилась звучанием моего собственного голоса — Аааааааааа... мамаааааа…
Она мертва. Он не помог ей. Он убил ее.
4
Я не знаю сколько прошло времени пока я не прекратил кричать. Помню что прежде чем это произошло я хрипел и сипел разодранным горлом катаясь по полу в кромешной тьме. Это была боль, нет, это было что-то что невозможно описать. Боль явственна. Ты знаешь что ударившись коленкой почувствуешь боль, как и знаешь что вскоре она пройдет. Но в моем случае нечему было проходить. От меня словно отрезали конечности и я тщетно пытался пошевелить тем, чего больше не было. Пустота не дышала теплом тела, она не обнимало меня за плечи, не прижимала к себе в попытке защитить от всего мира. Я одновременно понимал что мамы больше нет и не мог осознать каково это существовать без нее. Как что-то может вмиг, без предупреждения прекратить существование, просто исчезнуть?
Но ещё дольше не появлялся он — папа. Человек привезший нас сюда. Человек объявивший что мы больны и нас нужно вылечить. Я почти ничего не помнил о прошлой жизни. Что бы не делал со мной папа, оно влияло на память. Мне даже казалось что когда-то я мыслил иначе. Чётче. Я почувствовал себя брошеным. Он убил маму — мой мир, а затем исчез сам.
Я не понимал. Ничего. Накатывающие волны ярости сменялись столь же всепоглощающей апатией. Мне было тесно внутри тьмы в которой я находился, внутри тела которое вопило об утрате, собственного зудящего болью мозга. Потом пришел свет.
Вошёл папа. Он смотрел на меня сочувственно. Без страха. Я осознал — он понимает мою боль. Вмиг пропала вся накопленная ярость. Я просто был рад присутствию.
Поднявшись с пола, я уткнулся в его одежду носом. Мне очень не хватало ощущения тепла. Когда тяжелые руки отца легли на мои плечи, я его обрел, и заплакал.
5
— Осторожно. Не дергайся, иначе будет больно.
Я послушно замер. Блестящая игла проткнула мне кожу. Небольшое пятнышко боли и чувство давления когда жидкость из шприца пошла по вене вместе с кровью.
— Вот — он тепло улыбнулся — почти и не больно, правда?
Я улыбнулся в ответ. Он растрепал мне волосы.
Через несколько минут моя голова начала наполняться туманом. Я засыпал. Стены поплыли. На меня накинулись ощущение дикого водоворота.
"Пациент А-11. Восемь лет. После утраты матери проявляет нехарактерный набор поведенческих реакций..."
Что происходит… Туман… Я видел комнату сквозь туман. Попытался поднять руку но не смог.
" ...чувство привязанности. Видимо из-за моего упущения пациент с начала эксперимента начал принимать меня за отца. Я решил что это не будет вредить в процессе испытания препаратов и потому не стал разубеждать А-11. Как оказалось впоследствии после смерти Б-24 пациент только больше привязался ко мне, хотя ожидаемым был прямо противоположный эффект. В эксперименте с А-6 произошла абсолютная деградация пациента, проще говоря, он пытался меня убить. Пришлось прибегнуть к уничтожению особи..."
Что? Я не понимал о чем говорит папа, было слишком сложно собраться с мыслями, но даже так, мне это не нравилось. Здесь был кто-то до меня и мамы. Где они исчезли? Не выжили?
"В случае с А-11 между нами случайным образом конечно образовалось что-то напоминающее стокгольмский синдром. Утверждать что этому как-то способствовали стимуляторы иммунной системы я не могу. Z-Вирус… боже как же глупо это звучит… создавался искусственно в процессе проекта Гильгамеш. Потому не рассматривался с точки зрения потенциально вредоносного. Более того, получил карт-бланш на безопасный пропуск со стороны иммунной системы. Никто не ждал зомби мутации, да?"
Бред. Он сумасшедший. Зачем он это делал? Я не знал. Знал только что папа готов меня убить, как того, другого — А-6. Я всего лишь, часть эксперимента. Тем же для него была мама.
"Потому стимуляторы иммунной системы не приводят к желаемому результату. Концентрация вируса на какое-то время падает, но никогда критически. Препарата воздействующего на Z напрямик по объективным причинам уничтожения цивилизации у меня нет.
Эксперимент можно считать провальным. Но. Несмотря на относительно примитивный способ мышления Z-инфицированых они способны к обучению, и в моменты продовольственного изобилия неагрессивные. Биологически они все еще люди. Хотя очень тупые. Потому, то чего нельзя добиться путем лечения гипотетически можно достичь путем уничтожения старых особей и отбора молодняка. Младенцы Z от обычных будут отличаться разве что более агрессивным поведением в случаях когда дело касаеться питания. Уничтожь я Б-24 ещё пять лет назад думаю А-11 мог бы вырасти более-менее социальной особью, возможно также что поколение "рождённых" с Z более адаптировано к сосуществованию, учитывая что агрессивные особи Z активно занимались уничтожением друг друга на протяжении десятилетий. Б-24 проявляла куда меньше агрессии чем ожидалось и нападала только в случае потенциальной опасности для ребенка или крайнего голодания, хотя, стоит отметить, была абсолютно необучаема. А-11 не проявляет даже этих черт. Нападения производил только вместе с матерью, более того есть все основания считать что воспоминания о самом событии блокируется памятью зараженного, в момент высочайшего стресса они не помнят своих действий."
Я поднялся с пола. Человек убивший мою мать, который мог убить меня стоял сейчас ко мне спиной.
"Это промежуточные выводы. Многое из сказанного нужно довести экспериментальным путем. Но если подбить итоги — Z наше будущее. Неинфицированных слишком мало чтобы воссоздать популяцию, а если мое предположение верно уже за несколько поколений Z значительно поумнеют. Мы можем только ускорить этот процесс путем контроля, и обучения молодняка. Поэтому, с нами или без нас..."
В груди кипела злость. Когда папа повернулся я был уже слишком близко. Его глаза расширились от ужаса.
— Послушай, я…
Тяжёлый удар отколовшимся куском бетонной стены сделал свое дело красиво. Отец покачнулся и упал. Но я не прекращал бить пока не почувствовал как под руками трещит череп. Только когда от лица не осталось ничего, только красное месиво, я остановился и замер. Мой взгляд упал на оголившийся от ударов мозг. Я осклабился чувствуя как в животе просыпается неистовый голод.
— Прощай, папа…