Влюблена или нет?
Бабушка получила кровоизление в мозг, это стало страшным стрессом для меня. Ей сделал операцию известный доктор в стране.После операции вечером позвонил другой доктор, он сказал, что накопилась вода в мозгу и он будет делать операцию. Этого доктора мы потом видели в больнице, я была в панике из за бабушки и даже не обратила на него внимания. Этот врач оказался самым добрым и вежливым из всех. Только ему мы могли позвонить и он всегда очень вежливо и понятно объяснял про бабушку. он даже не злился, когда я ему в панике по нескольку раз названивала. Ещё он позитивен, не накручивает, из за этого из всех докторов мне было приятнее всего звонить именно ему. Внешне он не мой тип, поэтому в начале он мне нравился просто как доктор, но периодически я ловила себя на мысли, что я была бы не против быть с таким человеком как он. Но эти мысли появились на доли секунды. Потом в один день меня переклинило. бабушку из реанимации перевели в более хорошее отделение, она пошла на поправку. я впервые за долгое время увидела её и успела поговорить. в этот момент зашёл этот самый доктор и увидев его меня переклинило. я вдруг поняла,что он меня привлекает не как просто доктор. стех пор я как одержимая хочу говорить только про него, волнуюсь, когда вижу его, рассматриваю подолгу его фотографии. Просто хочу понять, действительно ли я него влюблена или просто восхищаюсь им как доктором. ведь он не как другие, он очень вежливо и добрый
Как я на операцию сходила и чуть не влюбилась
Я обожаю хирургов и травматологов с детства. Это брутальные мужики с обалденным чувством юмора и огромными ручищами. Вот люблю таких!
И был у меня недуг небольшой, плёвое дело, на один взмах скальпелем.
Хирург в поликлинике запросил УЗИ недуга и целый список врачей для консультации. На УЗИ очередь на полгода вперёд, к специалистам вечно не записаться. И я на это дело забила.
А тут узнала, что у коллеги есть друг-хирург, который мой недуг за смену в больнице по 300 раз режет.
Короче, пришла на осмотр к этому врачу по блату. Хирург и говорит:
- Сегодня готовы избавиться от недуга?
- А давайте!
И вот, после работы, лежу я на операционном столе и страх свой активно скрываю. А врач меня и солнышком называет, и зайчиком. Если бы хоть один из моих мужей меня так называл, я бы никогда не ушла. Вот чес-слово!
Я лежу, кафель разглядываю, врач скальпелем колдует и внезапно произносит:
- Вот это кожа!
- В смысле!
- У Вас прекрасная кожа! Эластичная. Тянется хорошо. Шить одно удовольствие. Просто супер!
А я когда стрессую, то слова сначала выскакивают из меня, а потом только смысл приходит.
- А раз кожа хорошая, то может натянете мне там побольше, чтоб морщины, складки скрыть?
Врач похихикал. А мне этого мало, я продолжаю:
- Вот если теперь на работе ругать меня будут, я сразу отвечу "Зато у меня эластичная кожа!" Кстати, а шрам будет похож на пулевое? Я тогда всем буду хвастаться, что пулей задело.
- Нет, от пулевого другой шрам. У Вас же будет маленький аккуратненький, еле заметный. Так, зайчик, я всё, вставай со стола и ко мне в кабинет.
Кажется, я влюбилась:))
Скоро швы снимать, боюсь окончательно посыпаться:)
Я и другие мои истории из жизни здесь
Если вы профи в своем деле — покажите!
Такую задачу поставил Little.Bit пикабушникам. И на его призыв откликнулись PILOTMISHA, MorGott и Lei Radna. Поэтому теперь вы знаете, как сделать игру, скрафтить косплей, написать историю и посадить самолет. А если еще не знаете, то смотрите и учитесь.
Терзают меня сомнения
Был Я как то давно в одной клинике с неврологическим профилем. Из-за одной постоянно мучающей меня с детства боли. Сильной и постоянной боли.
По направлению врача поликлиники Я был отправлен в эту клинику и попал в мужское отделение. Попал к молодому начинающему врачу женского пола, чуть старше меня. Условно назовём её Линна Окочуркина, И она очень, очень старалась выяснить причину боли. Каждый день проводила осмотр, проверяла рефлексы. Однажды Я слышал как выбирала МРТ. И при этом крайне симпатичная и голос хороший. В итоге Я влюбился.
Но в день выписки Я услышал заветные слова: Извини, Мы не знаем, что это такое. А в выписном эпикризе (проще выписка) получил неизлечимое заболевание. Из-за чего дальше мне врачи рассказывали, что это не лечиться и ничего не делали. И это длилось годами, пока случайно не удалось определить причину болезни. И удалось избавиться от причины заболевания. Но время упущено и исправить последствия уже никак нельзя. Ни за какие деньги. При этом на диагностику и лечение Я уже потратил сотни тысяч рублей. Врачи работающие по ОМС не хотят ничего делать.
В тот момент когда Я нашёл причину болезни захотелось мстить. Сильнейшая жажда мести за полученные проблемы, за годы боли. И сейчас Я испытываю двоякие чувства, вроде бы старалась, но в результате Я получил только проблемы.
Я видел врача в прошлом году, рассказал о том какие проблемы получил и о правильном диагнозе, но никаких извинений или помощи не получил, хотя надеялся.
Варенье из крыжовника
- Иди отсюда! – Диана ткнула в Смерть утюгом дефибриллятора. Монитор рисовал кривую с хорошо узнаваемыми узорами. Минуту назад там мигало хаотичное каля-маля.
Смерть пожала плечами и отправилась в ординаторскую.
– Ну чего ты на неё набрасываешься? – упрекнула Док Диану.
– Она меня раздражает, – буркнула та. – Мешает сосредоточиться.
Кожа пациентки потеряла мраморность и приобрела оттенок, близкий к нормальному. Монитор довольно молчал. Аппарат ИВЛ делал своё дело почти бесшумно. Шесть инфузоматов исправно закачивали лекарства в трубку на правой стороне шеи. Пациентка спала, не реагируя ни на пикировки, ни на аппаратуру.
– Она варенье варила, –рассказывал сын пациентки.– Из крыжовника. Её оса укусила в шею. А потом заболело ухо.
Док терпеливо слушала. Уши приподнимали белую шапочку, делая голову похожей на толстый боровик. Сын пациентки выглядел низеньким, испуганным и очень старательным.
– Мы капали в ухо капли, а потом заболело горло. И начало пухнуть. Она полоскала, но становилось всё хуже. Я сразу сказал, надо в больницу, а она отказывалась: август, урожай, сами понимаете.
Док кивнула. Про урожай она почти ничего не знала, но это было не важно.
– А потом она захрипела и … - сын пациентки начал икать.
Док усадила его на стул и пошла в ординаторскую за стаканом воды. По дороге воду разбавили несколько капель феназепама– проверенное средство для каждого, кто икает на стуле перед дверью реанимационного блока.
– Что с ней будет? – ладони вжимались в чашку, кончики пальцев побелели. Это была очень крепкая чашка, она помнила много вжимавшихся в неё ладоней.
– Посмотрим. Тут не спрогнозируешь.
***
– Доброе утро!
Пациентка смотрела на Диану с осуждением. За окном было совсем не утро, скорее, глубокий послеобеденный покой. Но Диана считала, что утро наступает ровно тогда, когда просыпаешься.
Для пациентки ночь продлилась почти две недели. Отёк гортани плавно перешёл в воспаление лёгких, сердце не соглашалось ни с болезнями, ни с лечением, все остальные органы тоже по очереди вступали в забастовку. Сын пациентки приходил каждый вечер, держал её за неподвижную руку, а потом сидел на том самом стуле и чего-то ждал.
До прихода сына оставалась несколько часов. Диана приподняла изголовье и ответила на незаданные, но обычные вопросы: какой сегодня день, что случилось и что происходит сейчас, какие планы на оптимистичное будущее. Судя по выражению лица пациентки, эта информация ей совсем не понравилась.
Сын был счастлив. Теперь он сидел у койки не меньше часа и вдохновенно рассказывал матери про все мировые события и про то, как всё будет хорошо.
Идиллия продлилась недолго, пока пациентка, голос которой похищал аппарат ИВЛ, не обрела долгожданную силу в руках и планшет с бумагой и карандашом.
– “О-с-т-а-в-ь м-е-н-я в п-о-к-о-е” – озвучивал сын одну за другой дрожащие буквы.
– Депрессия критических состояний, – объясняла Док за дверями блока. – Бывает, довольно часто. Мозг пострадал от недостатка кислорода. Должно пройти.
Не проходило. Пациентка лежала неподвижно, мотала головой, когда ей предлагали поесть и сопротивлялась любым тренировкам, в том числе тренировкам дыхания. На попытки аппарата передать её мышцам хотя бы часть работы, она отвечала неподвижностью, на уговоры реабилитолога – злобными взглядами и неприличными жестами.
– Надо убедить её, что жизнь – штука приятная, – втолковывала Док сыну в уже родном для него коридорчике перед блоком. – Что она любит? Любила?
– Внуков, – ответил он, не задумываясь. – И шахматы.
Но ни видеопослания от внуков, ни айпад с шахматами ничего не изменили. Видеопожелания на три разновозрастных голоса сначала вызывали интерес, потом стали раздражать. Планшет был закопан под одеяло после пары партий. Диана проверила: пациентка выиграла, но удовольствия от выигрыша, похоже, не получила.
В книгах самого разного содержания она прочитывала пару страниц и тоже закапывала их в недрах кровати.
– Давайте снизим ожидания,– рассуждала Док. – Какую еду она любит?
Впервые вопрос загнал сына в тупик. Морщины на и без того складчатом лбу выглядели совсем безнадежно.
– Варенье из крыжовника? – подсказала Док. Сын удивленно замотал головой.
– Нет, что вы. У неё диабет. Она в рот не берёт сладкого. Все банки отдаёт нам. Жена любит. И дети.
Уши Док удивлённо приподняли шапочку.
– Крыжовник? С орехами? Не любит? Его все любят!
Сын вздохнул, но принести баночку согласился. Пациентка замотала головой, отказываясь лизнуть ложечку. Еда продолжала капать прямо в желудок через трубку в носу, не тревожа вкусовые рецепторы. Съесть что-то обычным образом, через рот, пациентка отказывалась.
– Неудивительно! Наша больничная еда такая безопасная, её можно есть только когда умираешь с голоду, – заявила Диана в ординаторской.
– Похоже, в жизни она питалась примерно так же, если верить сыну.
Док налила кофе в чашку с зелёным динозавром, подумала и добавила ложечку сахара. Отпила и поморщилась. Зачерпнула ложкой того самого варенья – сын подарил баночку – выловила длинную полупрозрачную ягоду, сунула в рот и хрустнула ореховым ядром. – Божественно! Попробуй! – она протянула баночку и чистую ложку фигуре в чёрном балахоне, оккупировавшей кресло и компьютер в углу. Пергаментного цвета рука с длинными пальцами и жемчужным маникюром взяла ложечку и поднесла к капюшону.
– Вкусно,– кивнул капюшон.– Дай-ка ещё!
– Диана, присоединяйся, а то опоздаешь,– позвала Док.
Диана подошла к Смерти и решительно протянула руку, отбирая варенье.
***
– Овсянка, рис, куриный или говяжий бульон с овощами. У меня всё детство был диатез, почти ничего было нельзя. А у неё– сначала диабет,потом гипертония и это…пан..панкр…в общем, никаких специй. И никакого холестерина. Сначала она не ела ничего такого, что мне было нельзя. Позже мне стало можно, но привычка...
Когда появился сад, научилась варенье варить. А сама - ни-ни.
– А в детстве?
– Я же сказал, диатез.
–Да нет, в её детстве. Она же вам рассказывала?
***
На следующий день пациентку навестила невестка. Сын куда-то уехал. Невестка развила бурную деятельность и пациентка вдруг перестала выглядеть тяжело больной бабушкой: она теперь была немолодой женщиной с чуть заострёнными, но очень чёткими чертами лица, чёрными с проседью волосами, и неправдоподобно– синими, глазами, упорно метавшими молнии. Невестке достался только недовольный взгляд в старомодное зеркальце-пудреницу. Комплименты расточала Диана. Пока не заорал монитор на соседней койке, а в ногах её не появилась та самая фигура в чёрном плаще. Невестка ойкнула и выбежала в коридор. А пациентка приподняла руку в приветствии. Смерть отошла от соседней койки – сердце соседа забилось ровно, будто и не выделывало только что всяческие пируеты– и уставилась на преобразившуюся немолодую женщину. Пару минут они играли в гляделки, потом Смерть развернулась и отправилась в ординаторскую.
Сын пациентки ввалился на следующий вечер, благоухая морем, с термосумкой, полной термосов, контейнеров и свёртков фольги. По палате поплыл рыбно-лимонный аромат, затем его перебил запах наполненного солнцем апельсина. Из палаты он вышел поникший.
– Это вам. Свежайшие!
Креветки разложились узором – улиткой, прикрывшись ломтиками лимона. Дольки форели, слоёные розетки с икрой, всё переливалось оттенками розового и оранжевого.
– Она выросла на южном побережье. С тётей и дядей, двоюродными. Я подумал, если привезти…Там остались троюродные…Они мне собрали, что в их семье любили. Суп особый, желе с апельсинами, рыбу. Не то, отказалась.
– Хотела бы я, чтобы мне кто-то вот так, с побережья…- Диана вздохнула и подцепила вилкой пару креветок.
– Так он тебе и привёз. И нам тоже. Но дело не в этом?– Док намотала на вилку ломтик форели и отправила в рот, прижав уши от удовольствия.
Диана молчала.
– Я вспомнила её. То есть не её, ей было лет десять или около того, – заявила Смерть. – Терпеть не могу рыбу, – добавила она и потянулась к свёртку с чем-то апельсиновым.
– Она уже умирала?– поперхнулась креветкой Диана.
– Не она, – качнула капюшоном Смерть. - Её мать. Сейчас она очень похожа на мать, только старше.
Док терпеливо ждала, когда Смерть нальёт себе очередную чашку кофе, добавит сливок и шесть ложечек сахара, размешает и заест получившийся сироп чем-то шоколадно-апельсиновым. Диана продолжала кипеть и уничтожать тарталетки с икрой.
– Был обвал, в горном селе, – Смерть ткнула куда-то вверх облизанной ложкой. – В Голубых горах. Работы было…– ложка качнулась маятником, а потом снова вонзилась в десерт. – Их придавило прямо в доме. Мать прикрыла девочку телом, а голову ей расплющило. Но она отказывалась уходить, пока дочку не найдут. Так и кружила вокруг, подпинывала спасателей к дому, а потом возвращалась к дочери и гладила, пела песенки. Девочка была без сознания и это к лучшему. Потом их достали, девочка пострадала, но не сильно, а мать ушла со мной. Я её запомнила призраком. Забудешь такое: я работаю, а она кружит вокруг и умоляет не уводить дочь. Как будто я этот обвал устроила.
Диана уставилась на чёрный капюшон. Смерть налила себе ещё кофе.
– Хорошо, что она была без сознания, – проговорила Диана, после паузы. – Лежать, придавленной трупом матери! Ничего себе воспоминаньеце!
– А по-моему, это история про любовь. Вся история, – Док ткнула вилкой в опустевшее блюдо. – Просто любовь – не всегда про красоту. Иногда она – про ужас и боль. И всё-таки любовь это всегда надежда…
***
Теперь сын отсутствовал почти неделю. Пациентку навещала невестка. Она же читала все ругательства, которые царапала на бумаге слабая упрямая рука, кивала, соглашалась и выдумывала свекрови новые прически. “Интересно, кто-нибудь из внуков унаследовал эти чёрные волосы и нос, такой, чуть крупнее, и чуть острее привычного?” – размышляла Диана. Оба родителя внуков были довольно бесцветными блондинами, вечно встревоженными и вечно занятыми. Упорство, с которым пациентка отказывалась поправляться, возмущало и вызывало смутное уважение. До тех пор пока упрямое лицо не запылало очередным витком лихорадки.
– Внутрибольничная инфекция,– объясняла Док невестке.– У нас тут слишком чисто, выживают самые изобретательные бактерии. Здесь опасно долго лежать.
Пациентку опять окружили аппараты, опутали датчики, к шее сходились линии десятка инфузоматов. Невестка заходила просто подержать за руку, но причесывать и подкрашивать уже не пыталась.
– Я не знаю, что сказать мужу, – призналась она Док. – Он кажется нашел, что искал, и полон надежд. Вы знаете, что она, – подбородок мотнулся в сторону блока, – помнит себя с десяти лет, у тети на южном побережье? И никаких гор, ничего такого. Просто ребёнок без родителей.
Док покачала головой. Утром к пациентке подходила Смерть, но её удалось отогнать.
Сын пришел печальный, но решительный. Невестка успела его подготовить. Термосумка выглядела не такой объёмной, но явно не пустой. Пациентка тоже подготовилась – с утра спала лихорадка, аппарат ИВЛ снизил поддержку, пару инфузоматов убрали. К обеду она открыла глаза и согласилась полежать с приподнятым головным концом кровати. Улучшение или затишье перед окончательной битвой? Диана не знала, Док тоже.
***
Сын достал из сумки круглый пирог и баночку с чем-то белым.
– Села больше нет, никто не вернулся. Но внизу, в городе, я нашел семью выживших, оттуда. Они согласились рассказать и приготовить. Это праздничный пирог – его пекли на свадьбы и именины. Странный на мой вкус. А это вроде сметаны, только не мягкая, а острая и кислая, за язык щиплет. Выжившая, она старше мамы, говорит, что эта не-сметана поднимает мёртвого, если успеть вовремя. Я же успел?
– Возьмите кислородный баллон, – посоветовала Док. – А лучше два. Там с непривычки дышать будет тяжеловато.
Сын кивнул, а потом рванул к лифту и приволок коробку с чем-то звякающим.
– Это вам. Из крыжовника с орехами. Она слышала, что вам понравилось, и велела привезти.
Пациентка в кресле не улыбалась. Говорить ещё было тяжело, но смотрела она строго и чуть-чуть свысока.
– Спасибо! – махнула ушами Док.
Пациентка царственно кивнула и протянула немного дрожащую руку.
Разговоры о религии в Никарагуа
Как-то незаметно разговор за понедельничным завтраком с медицины и образования перешёл на религию, не спрашивайте как — не знаю.
— Тебе грустно здесь без твоей церкви?
Мария, наш врач — католичка. В Никарагуа в основном строятся церкви двух религий: католические и евангелические. В нашей деревне есть церковь евангелистов и при ней в пластиковом доме живёт пастор. Большая часть живущих в Ла Сальвии либо вообще не исповедуют никакую религию, либо ходят в эту церковь и становятся евангелистами. Тех, кто до переезда сюда исповедовал другую веру и держится её здесь — единицы. Одна мусульманская семья, да три католических.
Мария оставляет попытки отрезать пористый солёный сыр ровным кусочком, высыпает сырное крошево на тортилью, смотрит мимо меня в окно. Наконец, отвечает:
— Да, мне грустно без церкви. Последний раз была там больше четырёх месяцев назад.
— И мне тоже грустно. Я ещё дольше не была, уже полгода почти.
Смотрим друг на друга сочувственно.
Чтобы побывать в своей церкви, Марии нужно потратить на дорогу больше пяти часов в одну сторону. Мне, правда, в шесть раз больше времени понадобится, в Никарагуа ни одной православной церкви нет. Только в Россию или в Гватемалу ехать разве.
— Мария, а ты для чего ходишь в церковь?
— Когда я выхожу оттуда, я чувствую себя яблоком, которое готово укатиться куда угодно Богу и прорасти огромным красивым садом. Вот сейчас, без моей церкви, я чувствую себя сухой шкуркой без внутренностей и семен. А ты для чего?
— Когда я молюсь в церкви, то чувствую себя в безопасности. А ещё мне важно знать, что в мире есть место, в которое можно прийти любым и меня там любят, Бог любит.
— Да, нужно знать, что тебя где-то любят, чтобы не страшно жить было.
Пока мы далеко от наших церквей — подпитываемся от того, что доступно. Таких вот разговоров, например. Вечером в комнате мы уже не прятали друг от друга под подушки телефоны. Из телефона Марии звучала католическая вечерня, а из моего — православный канон Великой Субботы. И мы чувствовали себя яблоками. И нам было не страшно жить.
В 49 лет - восемь раз бабушка
Пятнадцатимесячная Роксана невыносимо канючит на консультации, виснет на матери, отталкивает руки врача, пихает пальцы в нос и ест сопли — устала. Они всей семьёй — с бабушкой, матерью и отцом шли до клиники пешком три с половиной часа, чтобы не тратить деньги на транспорт и сэкономить их на лекарства.
Получив резинового единорога, которому на пупырчатых цветных боках можно делать весёлые «пунь-пунь», Роксана успокаивается. Бежит к бабушке Розе, которая лежит под капельницей. Показывает ей «пунь-пунь» и шлёт воздушные поцелуйчики.
В свои неполные сорок девять лет Роза уже восемь раз бабушка. Её шестеро детей не сильно затянули с внуками, у каждого уже рождено по одному, а у некоторых и по двое. У каждого, начиная от старшего, которому тридцать один и заканчивая младшей, которой семнадцать.
В плёночный домик на берегу Тихого океана Роза переехала тридцать лет назад с годовалым первенцем. Сначала пыталась заработать на себя и ребёнка в городе: мыла полы в магазинах, подменяла продавцов на рынке, убирала улицы. Не за деньги часто, а за еду. Еды обоим не хватало, младенец часто болел и они уехали на побережье.
— Я помню не всех мужчин, от которых родились мои дети. Нет, как ни стараюсь, не могу вспомнить имён. Помню только, что это были очень плохие времена.
Да, здесь она нашла еду для себя и своей семьи, но эта еда не доставалась бесплатно. Нужно было что-то отдавать: либо деньги, либо услугу, либо себя. На последний вариант она шла только в самых тяжёлых случаях, когда по нескольку дней не удавалось добыть ничего.
Замуж Роза вышла только через семь лет после переезда, имея уже троих случайных детей.
Сейчас у неё диабет, приходит в клинику за инсулином. Сегодня жалуется ещё и на проблемы с желудком, острая боль, всю неделю не может спать.
— А что вы ели на этой неделе?
— Фасоль. Два раза рыбу сын принёс.
— Фасоль с чем ели? Сколько раз в день?
— Белую фасоль с красной фасолью. Два раза в день едим, сейчас мы хорошо живём.
— Нельзя только фасоль есть. Надо с другими овощами хотя бы. Оттого и живот болит.
Роксана щиплет бабушку за руку, пытается отодрать пластырь от капельницы. Бабушка Роза смеётся и они шлют друг другу воздушные поцелуи.
Роза поднимает голову, смотрит на меня и говорит:
— Понимаете, это первый ребёнок, которого я люблю. Дети выросли, я из-за болезни могу работать только дома. Вот, целыми днями с внучкой разговариваю и играю. Так рада, что успела кто-то полюбить в жизни.