Утром ветер никак не хотел униматься, он свистел и выл в каменной кладке СПСа, гонял по горе пыль, песок и каменную крошку. После восхода солнца воздух немного потеплел, перестал колоть пронзительными холодными иголками, но приятного всё равно было мало. Мы отворачивались от постоянного плотного воздушного потока, кутались в плащ-палатки, пытались пристроиться за стенками и поесть чего-нибудь, желательно без песка на зубах.

Внизу, за рекой, выла движками и пылила колонна техники. За вчерашний день мы прошли от Барака некоторое расстояние. Теперь бронегруппа выдвигалась на наш рубеж по дороге на дне ущелья.

Из соседнего с нами СПСа вылез Витя Щербина. Рожа у него за сутки обросла серой щетиной, в щетину набилась горная пыль. Витёк стал похож на какое-то чудище, наверное, на такое же, как я. Не знаю, что его сподвигло, но он вылез из СПСа, уселся на песок и затеялся разбирать пулемёт ПКМ. Витя поднял крышку ствольной коробки, вынимал детали, одну за другой, нежно и вдумчиво протирал их ладонями от налипшего песка и горной пыли. Затем аккуратно выкладывал в рядок на точно такой же песок под струи точно такой же пыли. Мне захотелось немного подъегорить боевого товарища за интеллектуальную наполненность его манипуляций:

- Витя, что ты делаешь?

- Я? А шо? – Щербина поднял на меня чумазое лицо, изобразил им, как должна выглядеть маска олигофрена.

- Дуракам жить легче, чем умным - так говорят дураки, которые считают себя умными.

- Отстань от Вити. – Вступился за товарища Серёга Кондрашин. Он переночевал в одном СПСе со Щербиной, теперь сидел закутанный в плащ-палатку, привалился спиной к каменной стенке, разминал пропитанную солдатским потом сигарету. – Он вчера на подъёме чуть не помер, но всё равно дошел. Он - нормальный пацан.

- Надо было до армии спортом заниматься, а не спиртом.

- Чего ты выпендриваешься? Думаешь твой спорт тебе чем-нибудь здесь поможет? Ты хоть знаешь у кого самый тяжелый вещмешок? Думаешь у тебя?

- Конечно у меня!

- У Вити самый тяжелый. Попробуй от земли оторвать. Посмотрим, кто в горах полезней - спортсмен или деревенский алкоголик.

- Не вопрос!

Витькин вещмешок находился рядом, я сделал к нему шаг, взялся за лямки, потянул вверх. – Ой! Нихрена себе!

Вещмешок, как прибитый гвоздями, остался там, где был, а я, задрав ногу, едва удержал равновесие, чтобы не шлёпнуться.

– Щербина, ё-маё, – я взялся за лямки вещмешка двумя руками, выгнул спину как тяжелоатлет, ещё раз попробовал оторвать этот груз от земли. Со второй попытки у меня получилось.

- Как ты с ним ходишь? Что ты туда напихал?

- Там патроны. – Витя скромно улыбнулся, засмущался и опустил в землю глаза.

Очевидно, рядовой Щербина потащил в горы со строевого смотра всё, что было положено предъявить начальству, включая 2,5 БК. Мне командование ставило задачу таскать по горам 2500 патронов для моего РПК. Это составило бы 27 кг, у меня даже в мыслях не было попытаться таскать такой груз по горам, я брал с собой 800-900 патронов, не больше. Для Витиного пулемёта ПКМ 2,5 БК составляет 1250 патронов весом 28,75 кг. Неужели он попёр это в горы? Чтобы додумался до такого, надо было напрочь отпить себе кукушку на гражданке.

- Офигеть! Какой эликсир ты подливал в свой самогон до армии? Что ты пил перед призывом, сливянку? Или яблуху?

Разговоры про алкоголизм привлекли внимание нашего местного остряка-самоучки Орлова. Он «слетелся» как муха на коричневый мёд и вставил свои «пять копеек» в разговор:

- У алкоголиков очень ранимые сердца. Бах из автомата и навылет!

На войне мне иногда доводилось наблюдать так называемую «солдатскую мистику». Периодически, если какой-нибудь боец непредусмотрительно шутил насчет нехороших вещей, из ниоткуда прилетала «кармическая обратка». В нашем случае, едва Орлов высказался про стрельбу из автомата, вокруг нас запели весёлые весенние птички:

- Фьють-фьють-фьють!

Между рукой Щербины и его вещмешком подпрыгнул фонтанчик песка.  - Фьють!

Возле ног Орлова подпрыгнули фонтанчики:

- Фьють-фьють!

«Какие, нафиг, весенние птички, если сегодня пятое сентября»? – Успел подумать я прежде чем Щербина шлепнулся на живот и включил полный привод. Его руки и ноги замелькали, как лопасти вентилятора, из-под них вылетели струи песка, Витя тронулся с места, и двинул, с пробуксовкой, за груду больших камней.

- Ложи-и-и-ись! – Над нашей горкой раздался зычный рёв Замполита.

Выстрелов слышно не было, лишь посвист «весенних птичек» раздавался в порывах горного ветра. «Откуда стреляют?» - успел подумать я и занырнул «рыбкой» в СПС. Как приземлился, сам не понял, ударился или не ударился тоже не понял. Картинка декораций сама по себе изменилась, я оказался за стенкой СПСа, а моя голова торчала из него и пыталась понять откуда в нас стреляют.

Как я ни старался, ничего интересного рассмотреть не смог. Перед глазами от реки до неба возвышалась коричневая гора, покрытая сыпучкой.

Удержаться на таком склоне было нереально, никто на нём и не держался, не бегал, не стрелял в нас из огнестрельного оружия. Соответственно, я не мог никого там разглядеть. Но пули-то вокруг меня свистели, значит их кто-то выстреливал. Кто? Скорее всего, душманы. Откуда? Может сзади? – подумал я, развернулся в СПСе, увидел, как Щербина схватил свой выпотрошенный пулемёт за ствол и включил заднюю передачу. Лицом и животом он прижался к грунту, с необычайным проворством пополз за склон задом наперёд. Рукой он тащил расставленный на ножки пулемёт и процарапал ими глубокую борозду в горе.

Из-за спины Щербины выскочил Кадам Кинжаев с биноклем в руках. За Кадамом какой-то пацан из гранатомётного взвода. Сгорбивши спины бубликом, они перемахнули через стену в соседний СПС, прильнули к противоположной стенке, принялись при помощи бинокля изучать коричневую сыпучку на склоне горы за рекой. Кадам через бинокль, а пацан, что называется, «голыми руками».

- Ну чё, Кадам? Тебе в бинокль душманов показывают? – негромко окликнул я Кадама.

- О, Касиян! И ты здесь! Слюшай, идём ко мне во взвод? А то АГС тягать у меня пасани сафсэм сдохли.

- Не, Кадам, спасибо, я Свой РПК очень люблю. И Седьмую роту!

- Идём, слюшай, я тэбя сержантом сдэляю!

- Не, Кадам, чистые погоны – чистая совесть!

Блин, надо было мне его окликнуть! Хорошо, что не он решает кому тягать АГС, а кому не тягать АГС. И вообще прикол, как он сделает меня сержантом, если у него не сержанты сдохли, а пацаны, которые тягают АГС? Блин, сколько раз сам себе говорил: прикуси язык иначе довыступаешься когда-нибудь. Не хватало ещё потаскать по горам АГС на своём горбу.

- Все вниз! – Рогачев выскочил из СПСа с вещмешком на спине. На полусогнутых двинул зигзагами на тот склон, куда уполз Щербина.

- За мной группами по 2-3 человека бегом марш!

Щербина, тем временем, на карачках выскочил из-за укрывшего его склона, подскакал к разложенным на песке деталям пулемёта, сгрёб их себе за пазуху, затем ухватил за лямку вещмешок и, двигаясь задом-наперёд, пропахал по склону ещё одну борозду своим тяжеленным вещмешком.

Сражаться было не с кем. Пули свистели, но противника не было видно, выстрелов не было слышно. На какое-то мгновение я предположил, что душманы стреляют с приспособлением для бесшумной стрельбы. Но для этого должны использоваться специальные патроны с уменьшенным пороховым зарядом, а они работают лишь на дистанции до четырёхсот метров. Вокруг нас не было подходящих горок, вверх уходил хребет, занятый Восьмой и Девятой ротами, а все остальные горы, пригодные для стрельбы по нам, находились на дистанции шестьсот метров и больше. Скорее всего, душманы стреляли из-за реки Панджшер с сыпучей горы. Её гребни находились от нас на дистанции порядка двух километров и располагались значительно выше нашей горки. В таких условиях можно было попытаться стрелять из стрелкового оружия «по площади». Внизу, под горой, шла наша колонна бронетехники, выла двигателями, заглушала звуки выстрелов.

Если так, то душманы молодцы насчёт задумки. Толково придумали. Но, в таком случае, в штыковую атаку на нашу высоту они не пойдут потому что слишком далеко до нас бежать. Да ещё через Панджшер как-то надо переправиться. В такой ситуации опасность столкнуться с противником была минимальна, мы просто перешли на непростреливаемый скат нашей горки, укрылись от душманских пуль, разобрались в колонну по одному и двинулась на подрагивающих от вчерашней усталости ногах вниз, к прочесанному вчера кишлаку.

Мне было не ясно можно ли назвать прочёской тот скоростной марш, который мы вчера совершили в кишлаке. Кто так прочёсывает? И ещё интересно - что мы будем делать сегодня? Пойдём вверх по течению Панджшера «прочёсывать» следующие кишлаки, или ещё раз пробежим по тем заборам, по которым бегали вчера? Душманы ночью могли занять Вумарз, который мы вчера прошли. Может начальство решит проверить эту информацию?

Пока я думал всё это, рота шагала с горы вниз. Мы ещё раз прошли по ущелью с истуканами, полюбовались на шесть здоровенных авиабомб, воткнувшихся в горный склон. В свете дня было отчётливо видно их окованные железом хвостовики. Вчера в темноте я принял их за папахи на головах статуй. Блин, лучше бы это были папахи, мне меньше всего хотелось ещё раз прогуляться вдоль аллеи из бомб. Оказывается, со второго раза привычка к таким прогулкам так и не выработалась.

- Видишь, что делается? – Ко мне обернулся Рогачев. – Говорят, у этих бомб взрыватели по размеру точно, как бутылка водки и наши водилы, во время перевозки, засовывают вместо взрывателей водку. Она в Афгане в 20 раз дороже, чем в Союзе. Вот водилы её провозят в бомбах, чтобы потом спекульнуть. Врут или не врут, я не знаю, но эти шесть не взорвались. А какая-то жопа отбомбилась.

Вскоре Седьмая рота дотопала до кишлака Ваглу. Взвод Рогачева остановился на последней над кишлаком сопке.

Замполит с Первым взводом Зеленина, Третьим взводом Старцева и Четвёртым взводом Рушелюка спустился по тропе к кишлаку Ваглу. Затем вошел в тот кишлак и скрылся от нас за домами.

Рогачев уложил вверенный ему Второй взвод цепью на лысом бугре, приказал во все глаза пялиться на кишлак. А сам зашел за наши спины, залёг, подсунул к своей голове рацию и принялся просматривать через бинокль возвышавшиеся над нами склоны гор. По идее, там должен был действовать остальной наш батальон. Но, это только по идее. А на практике мы, разлёгшиеся на лысом покатом холме, были видны, как на ладони с этих склонов. Если туда выйдут душманы с автоматами, мы окажемся в очень нехорошем положении. Та же хрень произойдёт, если снова вокруг нас запоют «весенние птички», выпущенные с гребня сыпучей горы.

С целью хоть как-то укрыться, я положил перед собой вещмешок, изобразил из него небольшое препятствие, поставил пулемёт на сошку, залёг рядом с ним на пузо. Место для лежбища было препоганое: передо мной раскинулся кишлак, за кишлаком река Панджшер. За рекой раскорячилась всё та же огромная гора, засыпанная сыпучкой. Сверху жарило солнце. На выжженной солнцем плотной глиняной площадке, весь белый и пушистый, лежал я. Вернее, зелёный и сморщенный. Грустное зрелище, хоть бы окопчик какой-нибудь изобразить, чтобы с гор меня не так хорошо было видно сквозь прицел. А чем изображать окоп, если у меня не было, ни кирки, ни лома ни даже малой пехотной лопатки? Ножом попробовать? Я вытащил из кармана лифчика большой складной душманский нож, разложил его, попытался с размаху воткнуть в почву. Нож согнулся, а почве не стало ничего, я даже не смог разглядеть где именно лезвие цокнуло по плотной желтой запеченной солнцем глине. С мыслями о том, что духовская сталь гнёцца-неломёцца, я кое-как выпрямил руками лезвие, засунул нож обратно в карман лифчика. В этот момент мне напомнила о себе лежавшая в кармане шоколадка. От жары она размякла, превратилась в лепёшку, перемешанную с фольгой и песком, я принял единственно правильное решение - пищевые продукты не должны портиться. Они должны быть поглощены солдатской утробой. Мне было известно, что шоколад надо оставлять на самый последний день боевой операции, его не надо выжерать в первые же секунды обнаружения. Однако, судя по тому как я, раскорячившись, лежал на голом бугре, этот шоколад мне мог никогда не пригодиться. Убитым шоколадки не нужны. Если начнётся стрельба, то до ближайшего укрытия мне бежать минимум километр. Либо попытаться спрыгнуть с этой горки в сторону кишлака. Вниз придётся лететь метров 50. Наверное убьюсь. Короче, этот мой боевой день запросто может стать последним. А значит, я могу сожрать свои шоколадки. Они хранились у меня до последнего дня и этот день настал.

Кончилось всё тем, что я лежал на лысой горе, рядом на сошке стоял пулемёт, сверху жарило южное солнце, а я неторопливо жрал шоколадки одну за другой, как на курорте в Ялте. Подумал: - «солнцезащитных очков не хватает для полноты картины» и вспомнил, что перед операцией нам выдали пластиковые очки-светофильтры желтого цвета. На дневной жаре я не поленился, поднялся, развязал вещмешок, нашел очки, напялил себе на морду лица, решил: - «Всё, зашибись, я на курорте. Видели бы меня мои мама и папа. А ещё хочу передать привет всем своим однокурсникам, и особенно однокурсницам!»

Так на пузе под солнышком я пролежал больше часа. Не знаю, что там делалось у всех остальных военных: то ли восьмая с девятой роты не успевали выйти на наш уровень, то ли ещё какая беда приключилась, но, шоколадки у меня закончились, а мы никуда не уходили. Какое-то время я полежал на открытой площадке, пожарился под южным солнечным светом. Потом понял, что нажрался сладкого, поэтому пора сильно захотеть пить.

На каком-то этапе мероприятия у Рогачёва зашипела рация, доложила голосом Рушелюка, что 4-й взвод нашел «зашкерку» душманского продовольствия.

- Что именно нашли? Приём! – Рогачёв оживился, возбуждённо впился в тангенту пальцами.

Рация ему прохрипела что-то нечленораздельное.

- И всё? Ёж твою мать, выкинь всю эту хрень в реку. Приём. Чё, река далеко? Ну тогда подожги всё это в жопу. Тоже мне – продовольствие. Давай, до связи!

- Вот же блин! – Рогачёв с явным разочарованием бросил тангенту на рацию.

- Нашел несколько мешков кукурузы и риса. Я понимаю, если б сушеное мясо, консервы. А этого дерьма будет ещё навалом.

Прошло часа два. Солнце за это время забралось на небосклон и принялось нещадно выжигать всё вокруг. Ветер стих, пространство вокруг нас превратилось в духовку.

Снова заговорила рация у Рогачева. На этот раз голосом Замполита. Его группа закончила проческу и теперь выдвигалась вверх по руслу реки к следующему кишлаку. Замполит поставил Рогачеву задачу догнать основные силы роты и подойти к началу следующего кишлака Чару, затем вместе с группой Замполита провести прочёску. Замполит снова пойдёт вдоль реки, а Рогачев должен прочесать тот край кишлака, который упирался в склоны гор.

- Взвод, встать! – Рогачёв поднялся на ноги, принялся закатывать себе на горб вещмешок.

Половина взвода встала. Пацаны хлопали себя ладошками по животам, коленям и бёдрам, сбивали с одёжек налипшую пыль и сухие колючки. Вторая половина взвода сладко сопела, уткнувшись носами в приклады. Хлопки ладонями по туловищам товарищей не стали помехой сладкому сну на тёплой природе.

- Э, долбоюноши! Ёперный театр! – Рогачёв схватил за ствол автомат и замахнулся им, как боевой палицей. – Я вам щяс горбы поразбиваю! А ну, подъём, мать-перемать!

Проческа кишлака Ваглу завершилась, пришла пора сваливать с лысого бугра. На наше счастье за это время никто, кроме шоколадок, не пострадал.

На высоту 2411 Седьмая рота забралась в полной темноте. От кишлака Вумарз, с отметки 2065 м.н.у.м., бойцы прошагали 909 метров.

Максимальный уклон 71,9%

Средний уклон 36,7%

Увеличение высоты 346 м

На горе солдаты принялись располагаться на ночлег. В качестве обязательной программы требовалось устроить какие-нибудь укрытия, иначе с наступлением светлого времени суток душманы могли «поиграть в тир» с любой горки на которой не было Девятой или Восьмой роты прикрытия. К моему глубокому огорчению, у нас было всего две роты прикрытия, а горок расплодилось вокруг дохрена и сверху. И душманов тоже. Это Панджшер, дядя!

Вымотанные подъёмом бойцы ёжились в мокрых от пота гимнастёрках под пронзительным горным ветром, пытались в темноте хоть что-то сообразить насчет ночлега. Проще всего было попробовать найти и использовать ранее построенные укрепления (СПСы - стрелковые полевые сооружения), но они могли оказаться заминированными.

За время приключений в горах я успел сделать печальное личное наблюдение: если солдат надавливал на крышку нажимной мины носком обуви, то взрывом отрывало голень до того места, где заканчивалось голенище полусапожка. Если солдат попадал на мину пяткой, то ногу могло выдернуть до тазобедренного сустава. Не сложно представить «чё будет», если на мину лечь грудной клеткой или сесть попой.  Предполагаю, что в любом случае, приятного будет мало.

Сапёр был у нас всего один, проверить СПСы на всю роту он не успел бы и до весны, тем более, в темноте. Это обозначало - либо я позабочусь о себе сам, либо обо мне позаботится кто-то другой, но это будет уже в морге. Мне показалось правильным решением найти готовый СПС и завалить его стенку внутрь по методике Рогачева. С этой мыслью я начал шариться в темноте по горке, на которую мы недавно выползли из ущелья. Чуть выше меня по склону копошились гранатомётчики из батальонного взвода АГС. Они заняли лучшие СПСы, оставшиеся после душманов, а мне достались худшие, полуразрушенные. Их стенки кто-то уже завалил внутрь без моей помощи, я подумал старинную пословицу «баба с возу – дальше будешь», закинул в один из СПСов вещмешок, поставил на приклад пулемёт и принялся ворочать камни, чтобы вернуть стенки в исходное состояние. В темноте у меня получалось плохо, камни скатывались со стены вниз, я решил использовать самые крупные, вроде как у них должна быть большая площадь опоры и они, по идее, должны держаться на постройке.

В разгар строительства ко мне подошел Женька Филякин, кинул под ноги вещмешок, положил на него автомат, согнулся задом кверху и предложил мне:

- Давай вдвоём, - он вцепился двумя руками рядом со мной в булыжник, натужился: - Раз-два, взяли! Береги пальцы!

Клац! В четыре руки мы смачно плюхнули огромный камень на верх стенки.

- А-а-а! Димыч, тикай! – Женька отскочил назад, пятками зацепился за собственный вещмешок, уселся на него задницей, перевернулся кверху тормашками и грохнулся с размаху на спину.

Из-под большого булыжника, из корявой стенки, выскочили два камня поменьше, затем все вместе, втроём, рухнули на то место, где мы только что стояли. Каким-то чудом я умудрился отскочить от камнепада.

- Блин, Женя! Ты мне ласты сделаешь из ног!

- Я? Это ты криво стенку положил, а я только помогаю тебе. – Женька поднялся с земли на карачки, подобрал автомат, потряс его, стряхнул песок.

Минут двадцать мы с Женькой корячились, поднимали огромные камни, задолбались вусмерть, но, таки, выложили более или менее сносный СПС, закинули в него Женькины шмотки и принялись устраиваться на ночлег.

Еды нам не хотелось. После подъёма болели ноги и спина, сердце подпрыгивало в груди, как дурное. Если бы не кольцевые мышцы в горле, оно выскочило бы через рот. У меня в памяти всплыли слова старшего лейтенанта Кобызева: - «Это будет такой затрах, что ни жрать, ни срать, только воды и спать». Это было действительно так, лучше в данной ситуации и не скажешь.

Пока мы возились, мокрые от пота гимнастёрки просохли на ледяном ветру прямо на наших телах. В гражданской прошлой жизни я бы залился по пояс соплями и раздулся бы гландами, ходил бы с квадратной шеей, как молодой бегемотик. В армейской действительности такие мелочи не работали в качестве отмазки от прогулок на свежем воздухе. Никто из роты не простудился и не заболел, хотя многие были бы не против.

По завершении строительных работ мы с Филей натянули на себя ватные штаны, закутались в бушлаты и попытались уснуть, но в горах буянил ледяной ветер. Он был настолько сильный, что продувал ватный бушлат и ватные штаны, пронизывал ледяными иглами до самых костей, свистел, выл и кидался песком. Иногда мне казалось, будто он собрался завалить стенку, сложенную из больших тяжелых камней. Спать в таком дубаке было невозможно, я трясся от холода, как рука балалаечника на концерте.

Чтобы не задубеть и не сдохнуть, мы расстелили одну плащ-палатку на дно СПСа, улеглись на неё, прижались друг к другу, сверху накрылись двумя одеялами и второй плащ-палаткой. Нам стало теплее, но Женьку ещё знобило.

- Ш-шас напердим под одеялом и сразу согреемся! Гы-гы-гы! – Заржал Филя, поелозил головой по вещмешку, набитому железяками и устроился поудобней. - Правда, вонишша станет, но, это ничего. У нас на Тринадцатом посту знаешь, какой прикол был? Слышал?

- Ага, у меня портативный аппарат в вещмешке лежит, чтобы приколы с вашего поста подслушивать. – Пробурчал я и тоже поёрзал пыльной рожей по вещмешку, набитому патронами. Сверху патронов какого-то хрена оказалась миномётная мина, она больно давила мне под челюсть, я решил привязать её сбоку вещмешка, но не сейчас, не в темноте и холоде, а утром.

- Какой прикол? Давай, рассказывай, раз не пердишь.

- Гы-гы-гы! У нас на Тринадцатом посту было два ишака. Мы на них из кишлака возили воду и дрова. На посту была такая площадка с травой, мы на ней ишаков привязывали. Через месяц ишаки траву рядом с колышками похавали и стали дёргаться. Верёвка порвался. Один ишак был старый, опытный. Он отошел немножко к свежей траве и стоял там, хавал. А второй был молодой и дурной, он оторвался и пошёл на радостях скакать туды-сюды. Ушел с поста, зашел на минное поле, ну, гы-гы-гы, и подорвался на ПМНке.

Женька гы-гыкал очень смачно, его бацилла смеха перекинулась на меня, и я затрясся под одеялами в беззвучном припадке.

- Да ты погоди, гы-гы-гы, ты ещё не ржи. Ты слушай, гы-гы-гы. Короче, побекала этот ишак на минном поле, побекала и сдохла. Пришел день, солнце нагрело, и она как засмердит!

От этой глупости я затрясся ещё сильнее.

- Но у нас ешшо был прапор, гы-гы-гы, сапёр. Такой дурак! Он пришел к нам и грит: - «Там под постом ишак завонялась!» А она здоровенный, гы-гы-гы, вони много. Ну, короче, грит, чтобы мы этого ишака убрали. А мы ему: - «Блин, как убирать? Там же мины!» А он: - «Возьмите килограмм аммонала, подсуньте под него и долбаните». Ну, пацаны, гы-гы-гы, пробили щупом тропу к дохлому ишаку, подсунули под него аммонал, подожгли шнур, гы-гы-гы. А она ка-а-а-ак долбанула! Ишак вся порвался на мелкие кусочки, подлетел и рассыпался нам на пост ровным слоем! Раньше, гы-гы-гы, с одного места воняло, теперь весь пост стала, как огромная помойка! Пока муравьи не расплодились и не похавали эти кусочки, мы жили как в очке туалета! Гы-гы-гы-гы, а пацаны яшшык сгушшонки себе купили! Какая там сгушшонка, мы его целый месяц хавать не могли. Дык мы тока сгушшонку не хавали, а Жопа, он, гы-гы-гы, вапшшэ ничего не хавал. Худой стал, как велисапед! Ты думаешь, чего у него такие тонкие ножки, гы-гы-гы!

- К-какая жопа? – От смеха я едва выговаривал слова.

- Ну, Жопа! Ну, Рогачёв! Он у нас старший точка был. У него любимый слово «жопа». За это его так и прозвали. А он классный мужик! Дурак такой, но классный!

- Точно. Ты видал как он сегодня на Манчинского вызверился?

- Вида-а-ал. С Манчинским - это фигня. Видел бы ты, как он на точке бабаёв херачил! Он их, ну, чурбанов этих, он их пипец не любит! Он на точке наловит этих дембелей, построит, потом в окоп по очереди заведёт одного. Там у него окоп была специальный. Вот он заведёт туда дембеля и колбасит его! И руками, и ногами! Колбасит и приговаривает: - «Скажи, что ты бабай и урод!» А она аж плачет, этот дембель. А Рогачёв колбасит и пока не скажет «я бабай и урод», то не отпускает.

- Он что, расист? Или фашист?

- Не, нихрена. Это он их за бражку. Он нас, «молодых», за водой отправил и научил как бражку сделать из душманской халвы. Там в каждом доме Мариштана халва из тутовника был. Ну, мы набрали воды, постреляли, поприкалывались. А потом в одну РДВшку зарядили бражку и вывесили из окна на солнечный сторону. Потом каждый день приходили, РДВшка раздувался, как здоровый чёрный шар, мы выпускали воздух, по котелку бражки наливали себе, кайфовали немножко. Так классно было! А через неделю пошли за водой дембеля. Как раз бражка уже выиграл, РДВшка раздулся, стал круглый и большой. Тут пошли в кишлак дембеля, только скрылись в зелёнке, и такой стрельба поднялся! Мы думали, что духи напали, ДШК приготовили, АГС, миномёт. Через пять минут дембеля прибежали из кишлака. Жопа у них спрашивает: - «Что там?» А они говорят: - «Там душман круглий бонба из акно павэсиль! Ми афтаматам стрэляль, бонба падаль. А внутры шароп!» Гы-гы-гы-гы! А Жопа понял, что они его бражку расхерачили. А сказать-то не может. Вот он и начал их лупить! А за что – не говорит. Гы-гы-гы-гы! Только может добадацца, чтобы сказали, что «бабай и урод».

Спать в такой обстановке было невозможно, я трясся и всхлипывал от беззвучного хохота. Через полчаса смехоистязания решил прекратить это безобразие:

- Женя, хлюп, Женечка, дорогой! Хватит уже, хлюп-хлюп! Отпусти меня поспать! Завтра поднимут ни свет, ни заря.

Женька внял моим мольбам, немного погы-гыкал баском, но вскоре унялся. Практически сразу мы «отрубились» под завывание горного ледяного ветра, как будто провалились в космическую Черную Дыру. Мне ничего не снилось, меня, вроде как и не существовало на планете в течении нескольких часов. Первый день боевой операции высосал из меня все силы – и физические и моральные. Как говорилось в тексте известной песенки – за день мы устали очень, скажем всем – спокойной ночи, глазки закрывай, баю-бай.

Ночь, в самом деле, выдалась спокойная. Мы с Женькой очень удачно оказались в стороне от Рогачёва и Джуманазарова, поэтому в список ночного дежурства не попали. Правильно гласит старинная солдатская пословица - держись подальше от начальства и поближе к кухне. Мы так и сделали, поэтому смогли поспать всю ночь без подъёма на дежурство.

Во второй половине 1980-х эта история освещалась очень широко, помнится, о ней в "Комсомолке" писал Юрий Гейко. История в самом деле уникальная и в День памяти погибших воинов-интернационалистов стоит о ней вспомнить.
Рядовой Виталий Грабовенко служил в Афганистане помощником гранатометчика, вторым номером в расчете. Боевая задача - следить за готовностью к стрельбе боекомплекта. А гранатомет - это советский АГС-17, его еще называли "Пламя". Граната к нему - это небольшой цилиндр размером с охотничий патрон, который при разрыве поражал всё в радиусе около семи метров. Хороший гранатомет.

Возвращаясь из ущелья на базу, в темноте бойцы попали под обстрел. Боец почувствовал удар, стянул одежду и увидел рану. Бывалые сослуживцы успокоили: ерунда, пустяковый осколок, поваляешься в госпитале, вытащат, до свадьбы заживет.
Так в августе 1986 года Виталий Грабовенко попал в Душанбинский окружной госпиталь погранвойск СССР, Здесь солдата детально обследовали, никаких серьезных нарушений в организме не нашли. Рану зашили. Правда, смущал рентгеновский снимок, где на самом краю виднелось темное пятно. Успокоил рентгенолог: это ручка от аппарата попала в кадр. 
Солдата стали лечить: перевязки, капельницы, уколы. Виталий явно выздоравливал, только отек никак не спадал и боль не отпускала в правом предплечье. Лечащий врач снова направил пациента вновь на рентген, попросив коллег тщательнее просветить раненого. Просветили качественно - и обнаружили цилиндр диаметром в три сантиметра и длиной почти двенадцать. По плотности явно металлический, на осколок и на пулю не похож, скорее похож на кусок трубы. В общем, непонятно, но надо доставать. Виталия стали готовить к операции.
Но лечащий врач решил показать рентгеновский снимок офицерам, тоже лежавшим в госпитале на излечении: "Смотрите, какие чудеса. Кусок трубы в солдатика залетел". Те доктора тоже "успокоили" - это не труба, это неразорвавшаяся граната-снаряд от АГС-17!

Госпиталь и весь округ, что называется, стали на уши. Командование пограничного округа связалось с Москвой, там подняли на ноги всех - медицинское управление погранвойск, госпиталь Минобороны имени Бурденко. Что делать, есть опыт? Мало того, что граната может в любой момент взорваться, так при хирургическом вмешательстве этот риск возрастает многократно.
Выяснилось, что в отечественной медицинской практике подобного не случалось. Был один эпизод в годы Великой Отечественной, но там в солдата попала неразорвавшаяся мина оперением наружу, ее довольно легко извлекли и обезвредили. Душанбинским военным врачам предстояло принять решение самостоятельно.

Начальник госпиталя военврач Юрий Алексеевич Воробьев принимает решение оперировать самостоятельно, согласовывает решение с Москвой. Ассистировать вызвался стать лейтенант-двухгодичник из Подмосковья Александр Дорохин - холостяк, ни жены, ни детей.
На местном заводе "Текстильмаш" заказали по чертежам Воробьева специальный хирургический инструмент - захват, которым гранату можно зажать, словно клещами, с кожухом эллипсовидной формы на рукоятке, как у спортивной рапиры.
Эффект от кожуха был больше моральным - в случае взрыва он никак не спасал.

Саперы доставили в госпиталь защитные костюмы: шлем с непробиваемым стеклом, облачение из металлических пластин, защита ног. Руки не защитишь никак - только привычные резиновые перчатки. Еще приготовили специальный контейнер, обложенный внутри мешочками с песком, - в него следовало бережно положить изъятую гранату.

А солдат Грабовенко все это время находился в отдельной палате. Все доктора и сестры заходили в палату только в бронежилетах и касках.

Операция прошла успешно и через какое-то время на полигоне раздался взрыв той самой гранаты. Начмед управления, получив доклад Воробьева, приказал — немедленно налить стакан водки и выпить залпом. За удачу.

От командования тоже пришел приказ - о награждении орденом Красного Знамени. Орденами были награждены также ассистент и анестезиолог. Не были забыты и медсестры - их отметили медалями.
Виталий Грабовенко еще около месяца пролежал в госпитале, а выписавшись, опять попросился в Афганистан. Но ему отказали: хватит, парень, испытывать судьбу. Вернулся домой в Киев с орденом Красной Звезды. Он трагически погибнет в 2003-м, попав под машину...

Позже расследование установит: пуля при обстреле моджахедами пробила цинк, в котором хранились гранаты, угодила прямиком в капсюль, тот сдетонировал, граната вылетела из ящика, ударилась об автоматные рожки в разгрузке солдата и затем, не взорвавшись, прошла по краю реберной дуги под мышцы грудной клетки и остановилась в области ключицы.

А Юрий Алексеевич Воробьев до сих пор работает по своей специальности - он хирург в госпитале, где лечат пограничников. Полковник, заслуженный пограничник и заслуженный врач Российской Федерации.
Его ассистент Александр Иванович Дорохин - профессор, заведующий кафедрой травматологии и ортопедии ЦИТО.

Русская история 20 века - авторский канал без либеральной цензуры

15 февраля - День памяти воинов-интернационалистов.
Наверное, у каждой войны есть оружие, которое могло бы считаться ее символом.
Знакомый рокот в уши бьет -
Над нами боевой вертолет.
Ну-ка теперь посмотрим, чья возьмет!
(Из советского солдатского фольклора войны в Афганистане)

Пускай ты летчик, а не Бог,
Не меньше Бога ты сделать смог.
Спасибо, дружище, за нами не пропадет!
Мы тоже выручим не раз
Тебя, как ты сегодня - нас,
И выпьем не раз за дружеским столом...

Эти грозные винтокрылые машины, шутливо прозванные в войсках "крокодилами" (хотя, на мой взгляд, своей хищной грацией они больше напоминают акул), для сотен тысяч советских солдат и офицеров, сражавшихся в 1979-89 гг. в Афганистане на крупнейшей необъявленной войне СССР, стали символом победы в бою, мощной дружеской руки, протянутой с воздуха ведущим тяжелый бой мотострелкам или десантникам, окруженному гарнизону, попавшей в засаду колонне...
Ударные вертолеты Ми-24 в небе Афганистана, то желтом от нестерпимого зноя, то потемневшем от дыма...

Вот опять летим мы на задание,
Режут небо кромки лопостей,
А внизу земля Афганистания
Разлеглась в квадратиках полей...
И кому судьба какая выпадет
Угадать заранее не берись!
Нам не всем ракетой алой высветят
Право на посадку и на жизнь...

История боевого применения Ми-24 в Афганистане из книги Виктора Марковского
"Жаркое небо Афганистана 1979-1989", М., 2000 г. - ЗДЕСЬ.

Источник фотоматериалов: http://otvaga2004.ru/boyevoe-primenenie/boyevoye-primeneniye04/afgan-vertolety-mi24/

К фото - Экипаж этого Ми-24П 335-го обвп – капитан Иванов и ст. лейтенант Гринкевич – уцелели при падении вертолета 19 октября 1987 года, хотя сама машина восстановлению не подлежала. Прилетевшие снимать с машины все уцелевшее ремонтники не досчитались пушки – за пару часов ее успели утащить расторопные местные «слесари»

К фото - Ми-24В 262-й овэ над Панджшерским ущельем. Под крылом - блок с НАР Б-8В20 и ПТУР «Штурм» с боевой частью объемного взрыва. Цветные полосы на пусковой трубе ПТУР обозначают тип боевой части и механизма стопорения ракеты (желтая - фугасная БЧ, синяя - пороховой сгорающий стопор). Осень 1987 года