А еще иногда я рисую
Моя антистресс-раскраска..
Показать полностью
4
0 просмотренных постов скрыто
Опыт - основа религии
Всем известно, что религия требует, чтоб мы верили, требует от нас слепой веры. Как ни неприемлемым может казаться такое требование, под ним, однако, скрывается великая истина. Ум не следует беспокоить напрасными рассуждениями, потому что рассуждения никогда не приведут нас к познанию Бога. Это познание требует опыта, а не рассуждений. Все доказательства, все рассуждения должны быть основаны на известных фактах. Без фактов не может быть никакого суждения. Рассуждение есть способ сравнения известных фактов, которые нами уже непосредственно восприняты. Если таких раньше воспринятых фактов нет, не может быть никакого рассуждения о них. И, будучи верно относительно внешних предметов, почему это не должно быть верно относительно внутренних? Это одна из огромных ошибок, в которые мы постоянно впадаем. Всеми признано, что все знания внешних ощущений основано на действительном опыте. Относительно них никто не требует, чтоб вы верили каким бы то ни было утверждениям. Законы ощущения установлены действительными опытами, в форме не рассуждения, но прямого восприятия. А между тем все мы способны утверждать, что религия основана только на теоретических рассуждениях. Все наши доказательства исходят из того, что мы воспринимали. Химик соединяет известные тела, и происходят некоторые другие тела. Это факт; вы его видите, ощущаете и принимаете за основание, на котором строите ваши выводы. То же делает физик, и то же во всех других науках. Все знание основано на восприятии известных фактов, на которых мы строим наши теории. И довольно странно, что огромное большинство человечества думает в настоящее время, что для знания религии не требуется ничего, что она может быть понята путем одних, ни на чем не основанных рассуждениях.
Свами Вивекананда
Гйана-йога
Показать полностью
Наводнение в Снах
Всю жизнь, время от времени снятся наводнения . В основном промышленных масштабов . То дамба то какие то подземные строения начинает резко топить . То городские улицы. Причем в масштабах блокбастера . И всегда разные места .
Вода всегда почти чистая но прибывает оочень стремительно. Никогда не тонул, плавать хорошо умею . Повторялся только один неизвестный мне город. Однажды видел как топит нечто вроде огромного Метро, высотные дома стоящие под очень высокой дорожной развязкой . Гигантскую дамбу, я стоял на отдалении в пункте управления, залило почти моментально. Всегда тихо. Просто вода медленно напирает но в очень больших объемах. Примерно как на фото .
И уверен кто то поинтересуется, нет я не страдал и не страдаю от недержания .
может кто то видит тоже самое .
Музыкальный? Нет. МужЫкальный!
С давних пор, это как жизнь у муравьёв я стал очень ассоциативным и очень чувствительным мужиком.
Я стал наблюдать за облаками, птицами, котами, собаками мать их!
Но! Ничто! Ни что!)) Так не вгоняет в ассоциации как время, понимание и будущее!!!
Да. Я очень люблю разную музыку.
И вот ансамБЛЬ - Alphaville.
Всё это от И.и. от гугла в ютюбе, но доработал я.
Да. Он составляет список нравящейся мне музыки, но я вижу мир, сейчас, по другому.
И вот мой КуБ о ...б орудии. И оно очень грозное. И я хочу, чтобы враги те все умерли от него.
Надеюсь, я не слишком, пьян.
И это норма.
Орудие - не ружье.
Помните об этом
"Эффективное вИдение". Юмор на свободную тему от Совы. №192
Юмор от Совы, №192
Показать полностью
1
Психологическое и визионерское творчество по Карлу Юнгу
Данная статья относится к Категории ✨ Качественные уровни творчества
Карл Юнг — швейцарский психиатр и психолог. Основоположник аналитической психологии
Карл Юнг выделял два качественно различных подхода к творчеству, имеющих – по его мнению – различные источники:
«Ради ясности я хотел бы обозначить первый тип творчества как психологический, а второй – как визионерский.
Психологический тип имеет в качестве своего материала такое содержание, которое движется в пределах досягаемости человеческого сознания, как-то: жизненный опыт, определённое потрясение, страстное переживание, вообще человеческую судьбу, как её может постигнуть или хотя бы прочувствовать обычное сознание. Этот материал воспринимается душой поэта, поднимается из сферы повседневности к вершинам его переживания и так оформляется, что вещи, сами по себе привычные, воспринимаемые лишь глухо или неохотно и в силу этого также избегаемые или упускаемые из виду, убеждающей силой художественной экспрессии оказываются перемещёнными в самый освещённый пункт читательского сознания и побуждают читателя к более высокой ясности и более последовательной человечности. Изначальный материал такого творчества происходит из сферы вечно повторяющихся скорбей и радостей людских; он сводится к содержанию человеческого сознания, которое истолковывается и высветляется в своем поэтическим оформлении. Поэт уже выполнил за психолога всю работу. Или последнему нужно ещё обосновывать, почему Фауст влюбляется в Гретхен? Или почему Гретхен становится детоубийцей? Всё это – человеческая судьба, миллионы раз повторяющаяся вплоть до жуткой монотонности судебного зала или уголовного кодекса. Ничто не осталось неясным, всё убедительно объясняет себя из себя самого.
На этой линии находятся многочисленные типы литературной продукции: любовный, бытовой, семейный, уголовный и социальный романы, дидактическое стихотворение, большая часть лирических стихотворений, трагедия и комедия. Какова бы ни была художественная форма этих произведений, содержание психологического художественного творчества происходит неизменно из областей человеческого опыта, из психического переднего плана, наполненного наиболее сильными переживаниями. Я называю этот род художественного творчества «психологическим» именно по той причине, что он вращается всегда в границах психологически понятного. Всё от переживания и до творческого оформления проходит в сфере прозрачной психологии. Даже психологически изначальный материал переживания не имеет в себе ничего необычного; напротив, здесь то, с чем мы в наибольшей степени свыклись, страсть и её судьбы, судьбы и вызываемые ими страдания, вечная природа человека с её красотами и ужасами.
Пропасть, которая лежит между первой и второй частями «Фауста», отделяет также психологический тип художественного творчества от визионерского типа. Здесь дело во всех отношениях обстоит иначе: материал, т.е. переживание, подвергающееся художественной обработке, не имеет в себе ничего, что было бы привычным; он наделен чуждой нам сущностью, потаённым естеством, и происходит он как бы из бездн дочеловеческих веков или из миров сверхчеловеческого естества, то ли светлых, то ли тёмных, – некое первопереживание, перед лицом которого человеческой природе грозит полнейшее бессилие и беспомощность. Значимость и весомость состоят здесь в неимоверном характере этого переживания, которое враждебно и холодно или важно и торжественно встает из вневременных глубин; с одной стороны, оно весьма двусмысленного, демонически-гротескного свойства, оно ничего не оставляет от человеческих ценностей и стройных форм – какой-то жуткий клубок извечного хаоса или, говоря словами Ницше, какое-то «оскорбление величества рода человеческого», с другой же стороны перед нами откровение, высоты и глубины которого человек не может даже представить себе, или красота, выразить которую бессильны любые слова.
Потрясающее зрелище мощного явления повсюду выходит за пределы человеческого восприятия и, разумеется, предъявляет художественному творчеству иные требования, нежели переживание переднего плана. Последнее никогда не раздирает космической завесы; оно никогда не ломает границы человечески возможного и как раз по этой причине вопреки всем потрясениям, которые оно означает для индивида, легко поддаётся оформлению по законам искусства. Напротив, переживание второго рода снизу доверху раздирает завесу, расписанную образами космоса, и дает заглянуть в непостижимые глубины становящегося и ещё не ставшего. Куда, собственно, в состояние помрачнённого духа? в изначальные первоосновы человеческой души? в будущность нерождённых поколений? На эти вопросы мы не можем ответить ни утверждением, ни отрицанием.
... Воплощенье, перевоплощенье,
Живого духа вечное вращенье...
Проведение мы встречаем в «Пэмандре», в «Пастыре» Гермы, у Данте, во второй части «Фауста», в дионисийском переживании Ницше, в произведениях Вагнера («Кольцо Нибелунга», «Тристан». «Парсифаль»), в «Олимпийской весне» Шпиттелера, в рисунках и стихотворениях Уильяма Блейка, в «Гипнеротомахии» монаха Франческо Колонна, в философско-поэтическом косноязычии Якоба Бёме и в порой забавных, порой грандиозных образах Гофманова «Золотого горшка». [...]
В отношении материала психологического творчества не возникает вопрос, из чего он состоит или что он должен означать. Но здесь, перед лицом визионерского неразложимого переживания, этот вопрос встаёт самым непосредственным образом. Читатель требует комментариев и истолкований; он удивлён, озадачен, растерян, недоверчив или, ещё того хуже, испытывает отвращение. Ничто из области дневной жизни человека не находит здесь отзвука, но взамен этого оживают сновидения, ночные страхи и жуткие предчувствия тёмных уголков души.
Публика в своём подавляющем большинстве отвергает такой материал, если только он не связан с грубой сенсацией, и даже цеховой знаток литературы нередко выдаёт своё замешательство, Конечно, Данте и Вагнер несколько облегчили для последнего его положение, ибо у Данте исторические события, а у Вагнера данности мифа окутывают неразложимое переживание и могут быть по недоразумению приняты за «материал». Но у обоих поэтов динамика и глубинный смысл сосредоточены не в историческом, но в мифологическом материале, они коренятся в выразившем себя через них изначальном видении. […]
Поразительно, что в самом строгом контрасте с материалом психологического творчества над происхождением визионерского мaтepиaлa разлит глубокий мрак – мрак, относительно которого многим хочется верить, что его можно сделать прозрачным. Точнее, люди естественным образом склонны предполагать – сегодня это усилилось под влиянием психологии Фрейда, – что за всей этой то уродливой, то вещей мглой должны стоять какие-то чрезвычайно личные переживания, из которых можно объяснить странное видение хаоса и которые также делают понятным, почему иногда поэт, как кажется, ещё и сознательно стремится скрыть происхождение своего переживания. От этой тенденции истолкования всего один шаг до предположения, что речь идёт о продукте болезни, продукте невроза; этот шаг представляется тем менее неправомерным, что визионерскому материалу свойственны некоторые особенности, которые можно встретить также в фантазиях душевнобольных, Равным образом продукт психоза нередко наделён такой веской значительностью, которая встречается разве что у гения. Отсюда естественным образом возникает искушение рассматривать весь феномен в целом под углом зрения патологии и объяснять образы неразложимого видения как орудия компенсации и маскировки.
Представляется, что этому явлению, обозначаемому мной как «первовидение», предшествовало некоторое переживание личного и интимного характера, переживание, отмеченное печатью «инкомпатибильности», т.е. несовместимости с определёнными моральными категориями. Делается предположение, что проблематичное событие было, например, любовным переживанием такого морального или эстетического свойства, что оно оказалось несовместимым или с личностью в целом, или, но меньшей мере, с функцией сознания, но каковой причине Я поэта стремилось целиком или хотя бы в существенных частях вытеснить это переживание и сделать его невидимым («бессознательным»). Для этой цели, согласно такой точке зрения, и мобилизуется весь арсенал патологической фантазии, поскольку же этот порыв предъявляет собой не дающую удовлетворения попытку компенсации, то он обречен возобновляться вновь и вновь в почти бесконечных рядах творческих продуктов. Именно таким образом будто бы и возникло всё непомерное изобилие пугающих, демонических, гротескных и извращённых образов – отчасти для компенсации «неприемлемого» переживания, отчасти же для его сокрытия.
Подобный подход к психологии творческой индивидуальности получил такую известность, которую не приходится игнорировать, к тому же представляя собой первую попытку «научно» объяснись происхождение визионерского материала и заодно психологию итого своеобразия произведения искусства. Я исключаю отсюда свою собственную точку зрения, предполагая, что она в меньшей степени известна и усвоена, чем только что набросанная гипотеза.
Сведение визионерского переживания к личному опыту делает это переживание чем-то ненастоящим, простой компенсацией. При этом визионерское содержание теряет свой «характер изначальности», «изначальное видение» становится симптомом, и хаос снижается до уровня психической помехи. Объяснение мирно покоится в пределах упорядоченного космоса, относительно которого практический разум никогда не постулировал совершенства. Его неизбежные несовершенства – это аномалии и недуги, которые предполагаются принадлежащими к человеческой природе. Потрясающее прозрение в бездны, лежащие по ту сторону человеческого, оказывается всего-навсего иллюзией, а поэт – обманутым обманщиком. Его изначальное переживание было «человеческим, слишком человеческим», и притом до такой степени, что он даже не способен в этом себе признаться, но вынужден скрывать это от себя. Весьма важно ясно представить себе эти неизбежные последствия сведения всего на личную историю болезни, ибо в противном случае не видно, куда ведет такой тип объяснений: ведет же он прочь от философии художественного произведения, которую он заменяет психологией поэта. Последнюю невозможно отрицать. Однако и первая равным образом самостоятельно существует и не может быть просто упразднена подобным «tour de passe-passe», когда её превращают в некоторый личный «комплекс». Для чего нужно произведение поэту, означает ли оно для него шутовскую игру, маскировку, страдание или действование, до этого нам в настоящем разделе не должно быть дела.
Наша задача состоит скорее в том, чтобы психически объяснить само произведение, а для этого необходимо, чтобы мы принимали всерьёз его основу, т.е. изначальное переживание, в такой же мере, как это делается в отношении психологического типа творчества, где никто не может усомниться в реальности и серьёзности легшего в основу вещи материала. Безусловно, здесь много труднее проявить необходимую веру, ибо вся видимость говорит за то, что визионерское изначальное переживание есть нечто, никак не соотнесенное со всеобщим опытом. Это переживание так фатально напоминает тёмную метафизику, что благонамеренный разум чувствует себя принужденным вмешаться. А он неизбежным образом приходит к выводу, что такие вещи вообще невозможно принимать всерьёз, ибо в противном случае мир вернётся к самым мрачным суевериям.
Тот, у кого нет предрасположенности к «оккультным» материям, видит в визионерском переживании «богатую фантазию», «поэтические причуды» или «поэтическую вольность». Некоторые поэты способствуют этому, ибо они обеспечивают себе здоровую дистанцированность от собственных вещей тем, что заявляют, как Шпиттелер, что вместо «Олимпийской весны» прекрасно можно было бы пропеть «Май пришёл!». Поэты как-никак тоже люди, и то, что поэт говорит о своей вещи, далеко не принадлежит к лучшему, что о ней можно сказать. Таким образам, речь идёт ни больше ни меньше как о том, что мы должны защищать серьёзность изначального переживания ко всему прочему ещё и против личного сопротивления самого автора.
«Пастырь» Гермы, так же как «Божественная комедия» и «Фауст», наполнены отголосками первичного любовного переживания, а своё увенчание и завершение получают через визионерское переживание. У нас нет никаких оснований допускать, что нормальный способ переживать вещи в первой части «Фауста» отрицается или маскируется во второй части; равным образом нет и какого бы то ни было основания допускать, что Гёте во время работы над первой частью был нормальным индивидом, а ко времени второй части сделался невротиком. На протяжении огромной, тянущейся почти через два тысячелетия последовательности ступеней Герма – Данте – Гёте мы всюду находим личное любовное переживание в незамаскированном виде не только рядом с более важным визионерским переживанием, но и в подчинении ему. Это свидетельство весьма существенно, ибо оно доказывает, что (независимо от личной психологии автора) в пределах самого произведения визионерская сфера означает более глубокое и сильное переживание, нежели человеческая страсть. В том, что касается произведения (которое ни в коем случае не следует путать с личным аспектом авторского индивида), нет сомнения, что визионерство есть подлинное первопереживание, что бы ни полагали на этот счёт поборники рассудка. Оно не приставляет собой нечто произвольное, нечто вторичное, некий симптом – нет, оно есть истинный символ, иначе говоря – форма выражения для неведомой сущности. Как любовное переживание означает, что пришлось пережить некоторый действительный факт, так и визионерское переживание; физическую, душевную или метафизическую природу имеет его содержание, мы не беремся решать. Здесь перед нами психическая реальность, которая по меньшей мере равноценна физической.
Переживание человеческой страсти находится в пределах сознания, предмет визионерского лежит вне этих пределов. В чувстве мы переживаем нечто знакомое, но вещее чаяние ведет нас к неизвестному и сокровенному, к вещам, которые таинственны по самой своей природе. Если они когда-либо и были познаны, то их намеренно утаивали и скрывали, и поэтому им с незапамятных времен присущ характер тайны, жути и неоткровенности. Они скрыты от человека, а он из суеверия, буквально «боязни демонов» прячется от них, укрываясь за щит науки и разума. Упорядоченный космос есть его дневная вера, которая призвана уберечь его от ночных страхов хаоса, – просвещение из страха перед ночной верой! Что же, и за пределами человеческого дневного мира живут и действуют силы? Действуют с необходимостью, с опасной неизбежностью? Вещи поковарнее электронов? Что же, мы только воображаем, что наши души находятся в нашем обладании и управлении, а в действительности то, что наука именует «психикой» и представляет себе как заключённый в черепную коробку знак вопроса, и конечном счете есть открытая дверь, через которую из нечеловеческого мира время от времени входит нечто неизвестное и непостижимое по своему действию, чтобы в своем ночном полете вырывать людей из сферы человеческого и принуждать служить своим целям? Положительно может показаться, что любовное переживание иногда просто высвобождает иные силы, мало того, что оно бессознательно «аранжировано» для определённой цели, так что лично человеческое приходится рассматривать как своего рода затакт к единственно важной «божественной комедии». […]
Если мы для начала не будем считаться с предположением, что хотя бы «Фауст» есть личная компенсация для склада сознания Гёте, то возникает вопрос, в каком отношении подобная вещь находится к сознанию эпохи и не следует ли рассматривать это отношение опять-таки как компенсацию. Великое творение, порождённое душой человечества, было бы, по моему мнению, при этом исчерпывающе объяснено, если бы речь шла о его возведении к личному. Дело в том, что всякий раз, как коллективное бессознательное прорывается к переживанию и празднует брак с сознанием времени, осуществляется творческий акт, значимый для целой эпохи, ибо такое творение есть в самом глубинном смысле весть, обращённая к современникам. Поэтому «Фауст» задевает что-то в душе каждого немца, поэтому Данте пользуется неумирающей славой, а «Пастырь» Гермы в своё время едва не стал канонической книгой. Каждое время имеет свою однобокость, свои предубеждения и свою душевную жизнь. Временная эпоха подобна индивидуальной душе, она отличается своими особенностями, специфически ограниченными свойствами сознания и поэтому требует компенсации, которая со своей стороны может быть осуществлена коллективным бессознательным лишь таким образом, что какой-нибудь поэт или духовидец выразит все невысказанное содержание времени и осуществит в образе или деянии то, что ожидает неосознанная всеобщая потребность».
Карл Юнг. Психология и поэтическое творчество, в Сб.: Самосознание европейской культуры ХХ века: мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе / Сост.: Р.А. Гальцева, М. «Политиздат», 1991 г. с. 106-114.
Фрагмент текста цитируется согласно ГК РФ, Статья 1274. Свободное использование произведения в информационных, научных, учебных или культурных целях.
Если публикация Вас заинтересовала – поставьте лайк или напишите об этом комментарий внизу страницы.
Дополнительные материалы
Психология творчества — около 120-ти материалов по теме
см. термин Мнение & знание в 🔖 Словаре проекта VIKENT. RU
+ Плейлист из 4-х видео: ИСТОРИЯ и РАЗВИТИЕ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫХ ЖАНРОВ
+ Ваши дополнительные возможности:
Идёт приём Ваших новых вопросов по более чем 400-м направлениям творческой деятельности – на онлайн-консультации третье воскресенье каждого месяца в 19:59 (мск). Это принципиально бесплатный формат.
Задать вопросы Вы свободно можете здесь:
Изображения в статье
Карл Юнг — швейцарский психиатр и психолог. Основоположник аналитической психологии / ORAEDES & На фоне — картинка сгенерирована нейросетью «Шедеврум»
Изображение от bedneyimages на Freepik
Изображение от Freepik
Photo by Arto Marttinen on Unsplash
Изображение от Sketchepedia на Freepik
Изображение от rawpixel.com на Freepik
Photo by Anton Darius on Unsplash
Картинка сгенерирована нейросетью «Шедеврум»
Показать полностью
8
1
Почему человеку всегда всего мало?
Всё – это (буквально) ничего, «ноль без палочки». Всякое (любое) что-то и (каждый, любой) кто-то – это пустое место, призрак, привидение, образ, мечта. Мечтами сыт не будешь!
Чтобы насытиться, необходимо что-то абсолютное (=существующее «на самом деле»). В нашем "мире" (на этом свете) нет ничего абсолютного. «Всё (лишь) ОТНОСИТЕЛЬНО»! Не правда ли?
Всё (всякое что-то и всякий кто-то) не существует «на самом деле». Более того, сам человек (которому «всего мало») - это (всегда лишь) некая относительность (=призрак, привидение).
Кого ж любить? Кому же верить?
Кто не изменит нам один?
Кто все дела, все речи мерит
Услужливо на наш аршин?
Кто клеветы про нас не сеет?
Кто нас заботливо лелеет?
Кому порок наш не беда?
Кто не наскучит никогда?
ПРИЗРАКа суетный искатель,
Трудов напрасно не губя,
Любите самого себя,
Достопочтенный мой читатель!
Предмет достойный: ничего
Любезней, верно, нет его.
«Человек» - это что-то такое, что (лишь) привиделось (показалось). Почему призраку и привидению (=«человеку») всегда мало его призрачности (=всегда всего мало)?
Призрак (=«человек») хочет стать тем, что есть «на самом деле» (в «реальности»). Но у него (абсолютно) ничего не получается. Призрак (=«человек») плодит и размножает лишь призраков (и ничего более).
Всё призрачное рассеивается как дым, как туман, проходит «сквозь пальцы» (=пЯльцы =глаза). Всё есть лишь в глазах (в пяльцах) призрака.
«На самом деле» ничего нет (никогда не было, и не будет). Всё проходит сквозь пЯльцы призрака (=«человека») и становится тем, что мы видим (=становится видимостью, при-видением).
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное ВИДЕНЬЕ,
Как гений чистой красоты...
Показать полностью
1
О том, чего не было, но возможно когда-то и случалось
Дорогие мои читатели!
Вторая часть моей саги об армянском землетрясении уже была готова к публикации, как вдруг (но нет - почему-то вполне ожидаемо для меня) произошла эта сегодняшняя турецкая трагедия. И я посчитал несвоевременным и даже кощунственным выкладывать мой полный сарказма и стёба текст, даже несмотря на то, что то были иные времена и другие люди. Подождём недельку-две, пока хоть немного осядет пыль разрушений, будут похоронены погибшие и подсохнут слёзы живых.
Иногда существующее и кажущееся абсолютно перепутываются в сознании.
Засим, в цикле этих историй (о том, чего не было) найдут своё место мои призраки. А меморизы серии "что было, если б" (Испанская Звезда, например), упокоятся на других страницах по ходу сего романа.
Пока же – полные приключений галлюцинации, которые то ли случались, то ли нет:
чёрт на крыше
Это одно из самых первых моих случаев, когда я задумался, не изменяет ли мне память.
Было это в ту пору, когда я ещё на Ан-2 поля окучивал. Жили мы тогда в Запорожье, на Зелёном Яру. В один из поздних летних вечеров мы с женой как обычно не пришли к согласию, и я вышел поостыть на лавочку у калитки во времянку, которую мы снимали.
Это мой старший сын, за его спиной калитка, а за калиткой лавочка, на которой я выпускал пар. Там, где за калиткой кусты, там прячется амбулатория, на крыше которой и сидел тот чёрт.
Все атрибуты фильма ужасов были в наличии: полночь, полнолуние и присутствие прямо через дорогу старинного особняка дореволюционной ещё постройки, в котором располагалась амбулатория от 2-й городской поликлиники (где жена даже некоторое время работала), и о котором ходили не очень добрые слухи. Но мы-то, отважные пионеры, ни в какие такие ужастики не верили, поэтому увиденная в следующий момент картина не повергла меня в трепет.
Скорее почувствовав, чем заметив некоторое движение, я вдруг обнаружил на самом коньке крыши удобно расположившегося там... чёрта! Нет, это был явно не кот. Фраза "рост сидячего кобеля" очень точно определяла размеры животного. Но как собака могла забраться на крышу пусть одноэтажного, но всё же добротного кирпичного особняка? Крутой скат и кровельное железо, опять же... и нет, не пьян был, отнюдь, (мож съел чего?)
Я встал с лавочки и попытался подойти поближе, чтоб получше разглядеть скотинку. Но существо тотчас подорвало свой зад и бесшумно и важно скрылось на противоположной стороне крыши.
Поскольку вход во двор был свободным, я обошёл здание почти по кругу, но никаких пристроек или лестниц не обнаружил. Так и пошёл домой с мыслью о том, что вот именно таким образом и рождались русские народные сказки.
Дополнение: так уж случилось, что судьба, после долгих скитаний, выплеснула меня на берег другого континента. И стал я видеть я этих чертей на крышах табунами, сначала в Америке, затем в Канаде. И сейчас, как ночь, трутся они возле мусорки, халявщики. А днём по крышам в нычках спят иль по кронам прячутся. Это ракуны. Еноты, то есть.
Хотя в этой истории есть один нюанс: в Запорожье отродясь сии твари не обитали.
авария лесовоза
Помню я, как крадусь однажды на своей "четвёрке" огородами, украв со Вторчермета через дыру в заборе очередную партию металла для нужд гаража и ранчо. В годы развала Союза там ещё можно было поживиться всякими добротными обрезками уголков-швеллеров и даже небольшими листами нержавейки. А одеваясь под рабочего, можно было канать за своего.
И вот, выехав к Новомосковской трассе, аккурат перед мосточком, за которым уже начинается село Матвеевка, я быстро оцениваю обстановку (справа никого) и фиксирую свою башку в равнении налево, где пыхтят какие-то легковухи. Поняв, что успеваю, я важно (тонна железа за спиной!) выползаю правым поворотом в сторону своего дома, полностью уверенный, что моя полоса свободна. А должен я вам заметить, что трасса в этом месте делает лёгкий поворотец, поэтому-то я и не мог узреть, как тяжёлый лесовоз именно в этом месте обходил какой-то говнотрактор, для чего и выперся на мою полосу. При обходе он, конечно же, поддал газку, ну вот вам и прёт эта махина из-за поворота прямиком мне в лоб.
У меня выбора нет: метр обочины вправо – и канава. Лесовоз (молодец, не впервой видать) вместо тормоза топит на газ и чудом протискивается между мной и трактором на свою полосу, не задев никого.
Однако... от такого манёвра у него что-то там рвётся, и брёвна начинают сыпаться прямо перед носом подоспевших легковух. Бой в Крыму, всё в дыму... но это я наблюдаю уже через заднее зеркало в момент дальновидного разбега, решив, что проще прикинуться шлангом и тихо отползти в кусты, покуда менты не поинтересовались, какими тропами ходил и откуда в салоне дровишки.
И вот только я начал дышать ровнее, как вдруг сзади несётся, гудя и мигая фарами, более задняя из тех самых легковух. Два мужика в салоне. Догнали, пристроились слева бок о бок, показывают остановиться и вроде как к обочине притирают. Разозлили. Думаю: "ну вот я вам притру сейчас!" и, покачивая рулём, целюсь своим бампером в их правое крыло, поближе к двери. Вижу, им неуютно, отползают к осевой – шкурку боятся повредить.
И тут случается отворот вправо (на третий Шевченковский). С набором скорости и имитацией очередной атаки приближаюсь к повороту и в последний момент резко ухожу вправо.
Летите голуби, скатертью вам Симферопольская трасса!
И вроде бы плюнуть да растереть, но вот летящий в лоб Камаз посещает меня опять и опять. Его оранжевая кабина в который раз грозит размазать меня по асфальту.
Но ведь это, ребята, был мираж! Или это всё же было, но в другой жизни?
греческая Xenia
Очередной сон наяву. Нереальность события уравновешивается точностью и многообразием деталей. Тем не менее, для моего разума это сон. Но ЧТО тогда столько лет хранит моя память?
Я полагаю, что любопытный читатель уже успел ознакомиться с моим рассказом про Грецию из пятой главы (это пока только в ЖЖ) и имеет некоторое поверхностное представление насчёт "характерных лампочек". Тогда вперёд!
...и вот наконец поняв, что главной достопримечательностью Афин являются отнюдь не мраморные развалины, я решил посвятить главному аттракциону отдельный вечер.
Тронулся в путь. Безошибочно вышел в заданный квадрат. На самом деле в этом месте улица любви как бы расширяется, разветвляясь ещё на две, образуя подобие небольшой площади. И ни души. Тишина...
Но вот из одного подъезда вышел китаистого вида мужичок и быстро скрылся в полумраке улиц. Через минуту там загорелась свисающая с балкона обычная лампочка.
Неужели вот так вот, очередью, без перезарядки, можно?, подумал я о хозяйке лампочки, продолжая идти по кругу, чтобы осмотреться и обозначить границы вульгарной зоны. Обход занял минут десять. Улочки не показались безопасными, ведь карман мой жгла плата за три погрузки самолёта.
Тут вдруг меня пробило на то, что я не знаю, что буду говорить. А если дверь откроет какая-нибудь бабушка? Начал лихорадочно репетировать на английском что-то вроде: "Мадам, будьте так добры, не подскажете ли мне, не здесь ли живёт стюардесса по имени Жанна?"
Наконец-то двинулся в путь, на ближайший огонёк. Да уж лучше бы я загрузил ещё пять самолётов! Вычислив, что мне нужно на второй этаж направо-прямо, я по высокой лестнице добрался до первого этажа и не медля дёрнул ручку входной двери подъезда. С таким чувством я прыгал когда-то в ледяную майскую воду в Сибири.
Однако... на этот раз греческая вода оказалась невероятно тёплой. Прямо за дверью сидела соломенная кукла на низенькой табуреточке, как для дойки коров. Сидела и улыбалась во весь рот – наверняка увидев мою испуганную рожу. А что соломенная – так типичная (при)балтийка, да ещё веснушки на носу, как в детстве. А вот форма одежды мне не понравилась – чёрная куртка-обдергайка и кожаные шортики под обрез трусов. Да ещё свеженакурено, фу!
В таком одеревенелом состоянии, приобняв, она и препроводила меня в свою обитель.
здесь мы опускаем массажные и лечебно-профилактические процедуры,
в процессе которых я безуспешно пытался выяснить, как её зовут. Слово Зиниа ни о чём мне не говорило, лишь много лет позднее я узнал, что у них так звучит наша обычная рядовая Ксения. На "where are you from" она упорно твердила, что сама из Греции, а на вопрос прямо в глаза, говоришь ли по-русски, отводила взгляд и отвечала "нет".
В конце сеанса, отсчитав расплату в три зелёных двадцатки, я начал прятать в карман оставшиеся драхмы, но был ловко пойман за купюры, которые лёгким движением руки вмиг перекочевали в компанию к зелёным. Мои причитания "такси-такси" и попытка вернуть награбленное наткнулись на железобетоннные аргументы "бас-бас" и похлопывание ладонью по кровати, что могло означать только одно: "марш под одеяло, утром уедешь на автобусе".
Было уже около двух ночи. На удивление, через минуту она уже сладко посапывала, закатившись мне подмышку. Я же не спал ещё пару часов, витая в облаках и наслаждаясь теплом чужого очага.
Утром, лишь начало светать, и сладкий сон только-только накрыл меня, Ксюха растормошила меня со словами "go-go" и чуть ли не под зад коленом выпихнула из хаты. Вместо прощального поцелуя вручила два автобусных билета (хотя у меня были и свои). Дверь подъезда была ещё заперта изнутри на ключ, а также на обычный крючок, (обдавший меня волной ностальгии).
Время до открытия отеля ещё оставалось (на ночь двери перекрывались, чтоб не сидеть на вахте, я полагаю), поэтому пошёл пешком. Путь занял около часа. Поразило количество спешащих до дому дам, помятых и ошалевших после ночной смены.
Подъём экипажа ещё не производился, и моё отсутствие осталось практически незамеченным (да и плевать всем стало на это при демократах).
Итак, быль это или небыль, решать не вам. И не мне. Но это то, о чем я потом буду вспоминать дождливыми зимними вечерами, грея свои кости у камина, закутавшись в тёплый клетчатый плед.
_____ Продолжение публикаций этих рассказов зависит от реакции читателя _____
Показать полностью
1