«Смерть автора»: главные идеи

В своем эссе «Смерть автора» Барт делает смелые и значимые заявления о взаимоотношениях между автором и литературным текстом. Он утверждает, что:

• Литературные произведения никогда не являются абсолютно оригинальными — каждое новое произведение переосмысливает и перерабатывает уже существующие идеи и формы.

• Смысл произведения не ограничен фигурой автора: мы не можем полностью понять текст, просто изучая жизнь и намерения автора.

• Читатель активно участвует в создании смысла. Интерпретация лежит на плечах читателя, который привносит свой опыт и понимание.

Письмо, по Барту, — это не создание нового голоса, а скорее, уничтожение каждого голоса, освобождение текста от авторской власти. Хотя может показаться, что Барт преувеличивает — ведь писатели создают новые мысли и истории — он напоминает нам, что язык, которым они пользуются, уже существует, и их работа заключается в новом комбинировании этих элементов.

Например, в стихотворении «Бармаглот» Льюиса Кэрролла используются вымышленные слова, и хотя оно кажется исключением, удовольствие от его чтения возникает во многом благодаря нашей способности распознавать и интерпретировать эти неологизмы в контексте знакомых нам языковых структур.

«Смерть автора»: краткое содержание

Барт начинает свое эссе с размышлений об отрывке из романа «Сарразин» французского писателя Оноре де Бальзака говоря о переодетом женщиной кастрате: «То была истинная женщина, со всеми ее внезапными страхами, необъяснимыми причудами, инстинктивными тревогами, беспричинными дерзостями, задорными выходками и пленительной тонкостью чувств». Он задает провокационный вопрос: кто действительно «говорит» эти слова? Герой романа? Сам Бальзак? А может быть, это голос, представляющий коллективное сознание всего человечества?

По мнению Барта, мы не можем с уверенностью ответить на этот вопрос. Он смело утверждает, что писательство — это уничтожение всех голосов. Вместо того чтобы быть прямым выражением мыслей автора, письмо превращается в пространство, где голос автора растворяется, и мы не можем точно знать, кто говорит или пишет.

Наша современная одержимость фигурой «автора» — любопытное явление, возникшее относительно недавно, в эпоху Возрождения, с появлением идеи индивидуума — личности-творца. Большая часть литературной критики по-прежнему цепляется за эту концепцию автора как уникальной личности, создавшей определенное произведение. Мы пытаемся найти Бодлера-человека в стихах Бодлера-поэта. Однако, как считает Барт, такие попытки обнаружить окончательное происхождение или источник литературного текста — не более чем погоня за неуловимым призраком.

Он отмечает, что некоторые писатели, например французский поэт XIX века Стефан Малларме, стремились показать, что именно язык, а не автор, является настоящим «голосом» произведения. Автор должен отойти на задний план, позволив языку и самому произведению говорить за себя.

Отход от традиционного представления об «Авторе» (Барт специально пишет это слово с большой буквы, проводя параллель с высшей сущностью, такой как Бог) открывает нам новый взгляд на отношения между писателем и текстом. В традиционном понимании автор подобен родителю, который задумывает и создает свое творение.

Однако в радикальной концепции Барта писатель и текст рождаются одновременно. Каждый раз, когда мы читаем литературное произведение, мы взаимодействуем с автором здесь и сейчас. Нам не нужно возвращаться на сотни лет назад, чтобы воспринять Шекспира как «автора» эпохи Возрождения. Шекспир живет в моменте чтения, в XXI веке, когда его слова находят отклик в сердцах современных читателей.

Таким образом, «смерть автора» освобождает текст от ограничений биографии и намерений писателя, позволяя каждому читателю находить собственные смыслы и интерпретации. Это открывает безграничные возможности для диалога между текстом и читателем, где каждый голос важен и ценен.

Эссе Ролана Барта «Смерть автора» стало смелым и влиятельным заявлением в мире литературной критики. Но стоит отметить, что его аргументы имели множество предшественников. Почти полвека ранее Т. С. Элиот в своем эссе 1919 года «Традиция и индивидуальный талант» уже делал акцент на безличности в искусстве, хотя, в отличие от Барта, все еще верил в поэта как важный источник письменного текста.

В середине XX века Новая критика, особенно популярная в Америке, провозглашала, что текст имеет самостоятельное значение, отдельно от автора, его создавшего. Поиск же авторского замысла в произведении литературы они считали отвлекающим маневром, который уводит от истинного понимания текста.

Писательство — это перформативный акт, который оживает именно в тот момент, когда мы читаем слова на странице. Тогда эти слова наполняются смыслом — значением, которое мы, читатели, им придаем через свою интерпретацию.

Ролан Барт предлагает отойти от традиционного понятия «автора» и вместо этого обратиться к понятию «скриптора» (во французском оригинале он использует слово scripteur, означающее «переписчик»). Он призывает нас не воспринимать литературное произведение как светскую версию священного текста, где автор — своего рода божество, наделяющее текст единственным верным смыслом.

Наоборот, литературный текст — это пространство, где смешиваются и сталкиваются множество предыдущих произведений, влияний, аллюзий и цитат. Барт утверждает, что ни одно из этих элементов не является по-настоящему «оригинальным». Текст — это ткань цитат, сотканная из множества голосов прошлого.

Завершая свою мысль, Барт заявляет, что привязывание текста к фигуре автора фактически ограничивает его. Если мы рассматриваем литературное произведение только через призму личности автора, то его смысл сводится лишь к намерениям того, кто его создал.

Однако, по мнению Барта, письмо функционирует иначе: это ткань знаков, которая обретает значение только в момент взаимодействия с читателем. Смысл текста коренится не в его происхождении, а в его назначении. Чтобы читатель мог полноценно воспринимать текст и придавать ему значение, мы должны отказаться от идеи, что автор единолично определяет его смысл.

Заключение

Идеи Барта призывают нас пересмотреть традиционные представления об авторстве и значении. Признавая роль читателя в создании смысла, мы открываем текст для множества интерпретаций и глубинного понимания, делая литературу живой и динамичной.

Барт в «Смерти автора» убедительно доказывает, что литературное произведение обретает смысл благодаря своим читателям, а не автору. Например, мы, современные читатели Диккенса, воспринимаем его иначе, чем викторианцы, жившие в его время. Слова со временем меняют свои значения и приобретают новые оттенки, влияя на наше понимание текста.

Однако к доводам Барта можно привести несколько возражений. Во-первых, не обязательно выбирать между автором и читателем. Рождение читателя не означает смерть автора. Мы можем читать стихи Китса, стремясь понять, что хотел сказать этот молодой романтик своим произведением, и в то же время признавать, что «Ода к греческой вазе» получает новые резонансы для нас спустя два столетия после ее создания.

Во-вторых, если рассматривать литературное произведение лишь как ткань цитат, мы приравниваем его к автобусному расписанию или телефонному справочнику. Эти документы тоже состоят из знакомых слов, имен и цифр и не претендуют на оригинальность. Однако великие произведения искусства объединяют слова и «цитаты» в уникальные комбинации, создавая новые смыслы и вызывая у нас глубокие чувства и мысли.

Следовательно, отношения между автором, текстом и читателем можно представить как трехстороннее партнерство. Все три элемента — автор, текст и читатель — важны для создания и раскрытия смысла произведения.

Если я дам вам стихотворение без указания автора, вы сможете проанализировать его слог и попытаться понять смысл. Но, узнав об авторе и его жизненном контексте, вы откроете новые грани произведения. Например, осознание того, что стихотворение написано Сильвией Плат, и понимание деталей ее жизни и смерти могут изменить ваше восприятие и интерпретацию ее работы.

Поэтому важно помнить о том, кто написал текст, и как это влияет на его смысл. В то же время, соглашаясь с Бартом, стоит признать, что, как только произведение выходит в свет, оно становится не только собственностью автора. Его смысл формируется и теми, кто его читает, взаимодействуя с текстом и вкладывая в него часть собственного опыта и понимания.

Титры

Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, основательницей проекта «(Не)критично»

Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.

Чак Паланик никогда не стеснялся шокировать читателя, но «Проклятые» — это нечто особенное. Представьте себе «Божественную комедию», написанную подростком, который обожает чёрный юмор, цинизм и грязные подробности. Если вам кажется, что вы готовы к такому, подумайте ещё раз

Ад глазами циничной школьницы

Главная героиня, 13-летняя Мэдисон, попадает в ад. Но это не просто наказание — это реальный ад, населённый историческими персонажами, демонами, кучами мусора, прудами с соплями и прочими жуткими (и комично отвратительными) штуками. Ад Паланика не пытается пугать. Он нелепый, мерзкий и одновременно страшно интересный.

Мэдисон — классический паланиковский персонаж: остроумная, дерзкая, сломленная обществом, но нашедшая свою силу в хаосе. Она ведёт себя так, будто пишет письмо родителям с того света, и её саркастичный тон делает даже самые мерзкие сцены абсурдно смешными.


Грязный юмор, социальная сатира и критика культуры

Как и во многих книгах Паланика, под слоем мата и шок-контента скрывается мощная критика современного общества. Здесь высмеивается всё: культ молодости, соцсети, псевдоактивизм, лицемерие взрослых. Мэдисон — это отражение общества, которое не понимает, как обращаться с детьми, зациклено на внешнем блеске и боится говорить правду.

Но Паланик не был бы Палаником, если бы не превратил ад в площадку для жестокой сатиры. В мире, где каждое проклятое существо сидит в болоте из собственных грехов, нет ни героев, ни спасителей — только вечный, абсурдный хаос.


Стоит ли читать?

«Проклятые» — это не для всех. Если вам нравятся книги, где всё логично, продумано и реалистично — проходите мимо. Если же вы цените грязный, безбашенный юмор, социальную сатиру и готовы заглянуть в самый абсурдный ад, который вы когда-либо встречали, — добро пожаловать.

Паланик, как всегда, пишет остро, грязно и жестоко. Это не лучший его роман, но точно один из самых диких.


📩 Полные обзоры — в Telegram (ссылка в профиле).

💬 А пока напиши в комменты: какая книга тебя по-настоящему зацепила?

Потом как повезли их к ветеринару, там в регистратуре надо имя питомца, а я их не выбрал! Предложил девушке одного назвать Беляшик (он тоже рыжий, но на носу есть белое пятнышко, имя я подобрал до того, как нашёл ему хозяина), а второго имени у меня не было, придумать как-то ничего не смог и сказал - ну, тогда пусть будет Рыжик.

Это уже потом додумал кучу вариантов, но в моменте как-то растерялся (надо было его Пончиком назвать).

Но не стоит переживать за Рыжика, пусть имя у него и банальное, но он любим, откормлен, красив и очень ласков в ответ)

Оба подопечных ходят на унитаз (всем, кто взял котят рекомендую тоже эту практику - решает много проблем, единственное за 1,5 года совместной жизни - один раз была очередь на трон с дырой).