Андрей Александрович. Лет 6-7 (точная дата рождения неизвестна) ... Соседи оставили когда съехали со съёмной квартиры, типа потом заберут) Не забрали, а я спустя 2 недели с ним уже и не отдал бы!!! Первые два дня на меня люто шипел, шкерился под кроватью постоянно...
Спустя неделю освоился немного, накупил ему игрушек...
Спустя год стал наглеть...
Спустя два-три в конец охуел и начал драть всё до чего дотягтвается...

Сейчас, как уже написано выше, ему 6-7 лет,. Бывает опрокилывает мусорное ведро (сам виноват, мусор надо каждое утро выносить так то), бывает бесит что под ногами вечно путается, бывает из под кровати на ногу мне бросится... Но...

Этот взгляд заставляет любить его все больше и больше, и радоваться тому что дома тебя ждёт это шерстяное охуевшее наглое рыжее, но родное чудо!!!

У меня всё! Всем добра и котиков в ленту!!!

5. Иван Царевич: Завидущий глаз

Вот я так рассуждаю, други мои да товарищи, ежели хочет бог наказать, так отымет у человека разум. Я о ту пору вообще неумный был, а ежели вправду сказать – дурень малолетний. Прав был Серый. Сидеть бы мне при батюшке Берендее да в ус не дуть, тем паче, что усов у меня тогдась не отрасло исчо, да и молоко, выходит, на устах не обсохло. Вот казалось бы, чего боле желать? И царевна при мне, и Волк – верный друг, так нет же – коня подавай. Впротчем, расскажу вам всё по-порядку...

Поскакали мы в царство Долматово – хошь не хошь, а должок возвертать надобно. Коник мой гладко так стелет, словно в лодочке плывём, токма быстро, волосья назад. Грива меня по роже хлещет, а мне не обидно – златая же! Еленка сзади льнёт, вроде как от испугу, а вроде как и нарочно притворяется. Серый Волк дозором по округе рыщет, зрит, нет ли за нами погони али ещё напасти какой. Да куда там! Разве за нами угонишься!

И до того мне благостно, что ажно грустно и, я бы сказал, депрессивно на душе. Будто Елена Прекрасная в общей картине мироздания со счастливым моим бытием в будущем без коня этого златогривого – недокомплект. Прибыли мы под стены Долматова дворца, расположились отдохнуть. Елена на травке резвится, бабочек ловит – рада, значит, что от старого жениха спаслась, а я сижу себе, грустный такой. Волк энто подметил и бает с заметным измывательством в голосе:
— Что, царевич, не весел – буйну голову повесил? Неужто на лошадину с золотыми космами глаз свой завидущий положил? Может, мне сожрать конищу да и сказке конец?

Обидно мне стало про глаз и про сожрать. Тут-то я все свои внутренние переживания Серому и обсказал.
— Вот умеешь ты, Ваня, на жалость давить! – рыкнул Волк. – Как начнёшь говорить, так, вроде, и справедливыми выходят твои желания, да и намерения самые честные. Так и быть. Помогу я тебе. Токма давай по прежнему сценарию: вы с девчонкой отвернитесь, а я по кустам соплей намечу в процессе обращения в низший вид моей личной пищевой цепочки.
И наметал. От оригинала не отличишь. И золото такое блестящее, точно монисто цыганское. В общем, привлекательно вышло.

На утро ни свет ни заря свёл я лжеконика к Долмату-царю. От неожиданности он ажно побелел, и лицом и тушкою, а потом пятнами пошёл тёмными.
— У тебя, царь-отец, никак чума бубонная? – спрашиваю.
— Что ты? – замахал Долмат ручонками. – Эт я от радости великой! Дюже люблю я коников, особливо из чистого золота.
— Так живой он, коник-то, – говорю я. – Токма грива у яво, хвост да копыта из металла червлёного.
— В том и дело, Ванюша! – заливается Долмат соловушкой. – Я коня стричь велю, а копыта – подпиливать. Золотыми нитями мои наложницы ковры вышьют узорчатые, а золотую стружку я лучшему ювелиру отдам – пусть мне сделает диво-кольцо, у меня один только палец не окольцован, – и срединный перст, охальник, мне кажет.

Возмутился я, но виду не показал.
— Вижу я, что ты, царь-надёжа, человек деловой, предприимчивого умственного склада, – говорю. – А потому слово твоё крепкое. Я службу выполнил, и ты выполняй. Отдавай Жарь-птицу и клетку золочёную.
Покривился Долмат, но птицу отдал, как и было договорено.

Оставил я Волка Серого во дворце, а сам к Елене побежал. Сели мы на коня настоящего и погнали во весь опор, пока обман не раскрылся. Скачем день, скачем другой, вот уже граница царства Навьего обозначилась, и сторонка родная вдали наметилась. Ещё ночь, да такими темпами, и дома мы.
— Давай отдохнём, Ваня, – взмолилась Елена. – Шибко устала я день-другой скакать. Ход у коня хошь и плавный, а всё ж утрясло меня. Не охота мне перед батюшкой твоим враскорячку ходить. Первое знакомствие самое важное. Да и Волка дождаться надобно. Задержался он. Кабы не случилось чего с нашим заступником.

Согласился я на уговоры невестины. Коня Златогривого стреножил от беды, да пастись пустил. Клетку с Жарь-птицей рогожей прикрыл, чтобы не светила ярко да не горлопанила. Улеглись мы спать на шелковой траве. А потом... я помер.

(Продолжение следует)

Теперь октябрь не тот,

Не тот октябрь теперь.

Теперь октябрь не тот,

Не тот октябрь теперь.
В стране, где свищет непогода,
Ревел и выл
Октябрь, как зверь,
Октябрь семнадцатого года.

Я помню жуткий
Снежный день.
Его я видел мутным взглядом.
Железная витала тень
«Над омраченным Петроградом».

Уже все чуяли грозу.
Уже все знали что-то.
Знали,
Что не напрасно, знать, везут
Солдаты черепах из стали.

Рассыпались…
Уселись в ряд…
У публики дрожат поджилки…
И кто-то вдруг сорвал плакат
Со стен трусливой учредилки.

И началось…
Метнулись взоры,
Войной гражданскою горя,
И дымом пушечным с «Авроры»
Взошла железная заря.

Свершилась участь роковая,
И над страной под вопли «матов»
Взметнулась надпись огневая:
«Совет Рабочих Депутатов».

t.me/l66days