Георгий Степанович Жженов прожил очень долгую жизнь.
В нее вместилась, к примеру, вся история страны, называемой СССР - от начала и до конца. Родился Жженов еще «при старом режиме», в 1915 году, в семье тверских крестьян, перебравшихся в Питер на работу к земляку-булочнику. Умер – уже в «новой России», известным всей стране Народным артистом СССР, лауреатом Государственной премии РСФСР, кавалером орденов Ленина, Трудового Красного Знамени, ордена «За заслуги перед Отечеством» и прочая, прочая, прочая. Между этим – одна судьба.
Братья Борис и Георгий Жжёновы. Петроград, 1920-е годы
Судьба, в которую уместились и бегство семьи от революции в деревню, и возвращение в Питер (с этого возвращения Жженов и помнит себя), и взросление в «молодой республике», и юношеское увлечение цирком. 15-летний Георгий, одолжив документы у старшего брата Бориса, поступил на акробатическое отделение Ленинградского эстрадно-циркового техникума и стал на время Борисом Жженовым. Уже на втором курсе Геогргий и его сокурсник Жорж Смирнов стали делать каскадный эксцентрик «Китайский стол» и вскоре в Ленинградском цирке «Шапито» появились каскадные акробаты «2-Жорж-2».
В цирке его и приметили киношники и предложили молодому акробату главную роль тракториста Пашки Ветрова в фильме «Ошибка героя». Эта картина, кстати, стала дебютом не только для 17-летнего Жженова, но и для известного актера Ефима Копеляна.
Г. Жженов в фильме "Ошибка героя"
Кино стало новой любовью Жженова. Он бросил цирк и стал студентом отделения киноактера Ленинградского театрального училища. Между прочим, учился у ныне всемирно известного кинорежиссера Сергея Аполинариевича Герасимова. Актерская карьера складывалась великолепно - до окончания училища в 1935 году актер успел сняться в нескольких фильмах, в том числе в ставших классикой «Чапаеве» братьев Васильевых и «Комсомольске» своего учителя Герасимова.
Георгий Жжёнов в роли ординарца Терёшки в фильме «Чапаев». 1934 год
Но успех оказался недолгим. После убийства Кирова был арестован и весной 1937 года осужден старший брат Георгия Борис. Семью (отец, мать и три сестры), выслали в Казахстан, Георгий же поехал на Дальний Восток – сниматься в фильме «Комсомольск». В поезде познакомился с американским дипломатом, ехавшим во Владивосток для встречи деловой делегации, и это знакомство стало для него роковым - в ночь с 4 на 5 июля 1938 года он был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Америки и приговорен к 5 годам заключения.
Восходящая кинозвезда исчезла, и появился диспетчер в гараже районной экскаваторной станции - именно в этой должности он проработал на золотых приисках Дальстроя весь причитающийся срок, до 1943 года. Однако вместо освобождения последовал еще 21 месяц лагерей, и лишь 26 марта 1945 года за хорошее поведение и добросовестную работу заключенный Георгий Жженов был досрочно освобожден.
Когда его спрашивали, что позволило ему выжить, он неизменно ссылался на молодость, привычку к физическому труду, здоровье, и, неожиданно, - на крестьянское происхождение: «А еще я, наверное, был малоинтеллигентным человеком - меня не истачивало изнутри чувство оскорбленности».
Впрочем, лагерная эпопея Жженова на этом не закончилась. Поработав в Магаданском заполярном драматическом театре, он в 47 году вернулся «на материк», и, по ходатайству своего учителя Герасимова, был отправлен в Свердловск на работу в киностудию художественных фильмов. Однако 2 июня 1949 года новый арест, полгода тюрьмы в Горьком и ссылка в Норильск, где до 1953 года Жженов проработал в драматическом театре. 2 декабря 1955 года военным трибуналом Ленинградского военного округа Жженов дважды реабилитирован и возвращается в родной Ленинград. Ему уже под сорок, и в 38-летнем возрасте он начинает все с нуля.
Актерство в Ленинградском областном драматическом театре и Театре им. Ленсовета, где он работал до 1962 года «а потом понял, что во мне очень сильно «жженовское начало» - не могу играть жалких людей, которых не понимаю и в душе презираю». Набирающего популярность актера приглашают в Москву, в Театр имени Моссовета, из которого он уже не уходил. В отличие от многих актеров, он знал жизнь, и поэтому всегда был - настоящим.
Кроме театра, были роли в кино – «самый благородный милиционер» в «Берегись автомобиля», обаятельный шпион в «Ошибке резидента», Вилли Старк в телефильме «Вся королевская рать», генерал Бессонов в фильме «Горячий снег», командир авиалайнера Андрей Тимченко в первом советском блокбастере «Экипаж» - около 70-ти ролей в кино и больше сотни театральных работ. Неповторимую жженовскую улыбку знала и любила вся страна.
В последние годы Жженова как-то особенно сильно любили, словно торопились воздать должное, вернуть все недополученное. Документальный фильм о нем «Русский крест» стал лауреатом «ТЭФИ», актер получил премию «Ника» в номинации «Честь и достоинство», специальный приз Академии российского телевидения, премию «Хрустальная Турандот», один за другим - три ордена «За заслуги перед Отечеством» от IVдо II степени. Наконец, 16 сентября 2000 г. в Челябинске был установлен памятник Георгию Жженову.
Но возраст есть возраст. 21 ноября 2005 года, накануне своего 90-го дня рождения Жженов оступился и неудачно упал – перелом шейки бедра. Через две недели в Медико-хирургическом центре имени Пирогова ему была сделана сложная операция по установке искусственного сустава, врачи успокаивали – «состояние относительно удовлетворительное». Но вскоре пресс-служба театра им. Моссовета, где до последнего момента работал актер, сообщила, что Георгий Степанович Жженов скончался.
Долгая жизнь закончилась.
_________________
Это глава из моей книги "Жизнь примечательных людей"
Первый был полукровкой - русская мама и папа-еврей. Внешне он был типичным евреем - брюнет, с большим носом и грустными еврейскими глазами.
Он был очень неправильным евреем.
Когда подавляющее большинство его соплеменников делало Революцию, он, прапорщик военного времени, вступил в создаваемую Добровольческую армию и ушел с белыми в знаменитый «Ледяной поход» в составе екатеринодарских частей "мгновенного генерала" Покровского.
Когда он прорывал оборону Екатеринодара в марте 1918 года, был сильно контужен, и эта контузия до конца жизни напоминала ему о белогвардейском прошлом тремором рук.
Больше он никогда не воевал.
После Гражданской он немного актерствовал, а потом ушел в журналистику.
Его звали Евгений Львович Шварц.
Второй был чистопородным казаком - родился в станице Каменской, где его богатый отец был одним из самых уважаемых и авторитетных станичников. Николай Чуковский описывал его так: "Он был казак, и притом типичнейший — белокурый, румяный, кудрявый, похожий лицом на Кузьму Крючкова, с чубом, созданным богом для того, чтобы торчать из-под фуражки с околышком".
Он был очень неправильным казаком.
В то время как подавляющая часть его станичников искренне презирала "голоштанных пролетариев", он всем сердцем поверил в Революцию, и, как в песне - "хату покинул, пошел воевать". В отличие от Шварца, которого сразу выбили, этот Гражданскую хлебнул полной ложкой.
«В декабре 1917 г. и в январе 1918 г. с оружием в руках выступая против генерала Каледина, принимая активное участие в восстании против Донского контрреволюционного правительства. В рядах Красной гвардии дрался против немцев, наступавших на Дон, участвовал в разгроме Деникина на Дону и на Кубани» - писал он в автобиографии.
Но дело даже не в боевом опыте. Демоны Гражданской войны покуражились над ним всласть.
Лидия Гинзбург в воспоминаниях добавляет подробностей: "В дни наступления белых он, скрываясь, добрался до отчего дома. Но отец собственноручно выдал его белым как отступника. Его избили шомполами до полусмерти и бросили в сарай с тем, чтобы утром расстрелять с партией пленных. Но он как-то уполз и на этот раз пробрался в другую станицу к деду. Дед оказался помягче и спрятал его". Ей вторит и Николай Чуковский: "Однажды он снял рубаху и показал мне свою крепкую очень белую спину, покрытую жутким переплетением заживших рубцов".
Людоедский девиз Гражданской войны "сын на отца, а брат на брата" он знал как никто другой. И членам комиссии по проверке нерабочего состава РКП(б) ячейки № 9 при редакции газеты «Молот» лаконично сообщил: «Во время Гражданской войны, на почве политических разногласий, убил отца».
Его звали Николай Макарович Олейников.
После Гражданской войны он увлекся математикой и журналистикой, работал в газете "Красный казак". А в 1921 году его перевели выпускать газету Донецкого губисполкома и губпарткома с шикарным названием "Всероссийская кочегарка".
Там они и встретились - Олейников и Шварц, выпуская литературное приложение к газете "Кочегарка", которое главный редактор мечтал назвать "Красный Ильич", но молодежь убедила его согласиться на "Забой".
Они очень подружились - бывший идейный "белый" и бывший истовый "красный".
Я не знаю, почему.
Может быть, потому, что ни тот, ни другой впоследствии о своем участии в Гражданской войне не написали ни буквы.
Так или иначе, в Петроград с Донбасса они уехали вместе. Вместе же устроились на работу в петроградское отделение Детгиза, к Маршаку.
И Самуил Яковлевич, оценив потенциал этого дуэта, вскоре поручил им издавать детские журналы - знаменитые "Чиж" и "Еж".
И потом произошло чудо. Именно там, в "Еже" и "Чиже" собралась компания, которая придумала и сотворила формат советских детских журналов - с комиксами, с продолжениями, с ведущими постоянных рубрик - порождениями безумного креатива и т.п. Тот самый великий формат, который потом тиражировали в свои лучшие годы и "Веселые картинки", и "Мурзилка", и "Пионер", и ленинградский "Костер".
Пишущие в журнал были молоды - большинству двадцать с небольшим, они собирались жить вечно и между выпусками журнала написать новую великую русскую литературу.
Знаете, как оно бывает? Однажды Провидение - не то намеренно, не то случайно - сводит людей, которым в кайф что-то делать вместе. Не из-за денег, упаси боже, и не из-за карьеры дурацкой - а вот просто их прет. Прет и все. И даже водки не надо - своей дури хватает.
Такое редко, но бывает. И если вам повезет - впитывайте происходящее всем организмом, потому что потом вы будете вспоминать это время всю свою жизнь. Иногда вы даже будете собираться вместе и пить водку, чередуя тосты громовым хохотом, млеющей сладостью воспоминаний и смертной тоской понимания, что больше в эту речку не войти.
В редакции детской литературы Ленинградского отделения Госиздата. Слева направо: Н. М. Олейников, В. В. Лебедев, З. И. Лилина, С. Я. Маршак, Е. Л. Шварц, Б. С. Житков. Конец 20-х гг.
Вот как описывал будни редакции все тот же Николай Чуковский:
То была эпоха детства детской литературы, и детство у нее было веселое. Детский отдел помещался на пятом этаже Госиздата, и весь этот пятый этаж ежедневно в течение всех служебных часов сотрясался от хохота. Некоторые посетители Детского отдела до того ослабели от смеха, что, кончив свои дела, выходили на лестничную площадку, держась руками за стены, как пьяные. Шутникам нужна подходящая аудитория, а у Шварца и Олейникова аудитория была превосходнейщая. В Детский отдел прислали практикантом молоденького тоненького студентика по имени Ираклий Андроников. Стихов практикант не писал никаких, даже шуточных, но способностью шутить и воспринимать шутки не уступал Шварцу и Олейникову. Ежедневно приходили в Детский отдел поэты — Введенский, Хармс, Заболоцкий — люди молодые, смешливые, мечтавшие о гротескном преображении мира, огорчавшего их своей скучной обыденностью.
А вот как о своем знакомстве с Детской редакцией вспоминает известный детский писатель Леонид Пантелеев:
И вот в назначенный день мы с Гришей Белых, молодые, авторы только что законченной повести «Республика Шкид», робко поднимаемся на шестой этаж бывшего дома Зингер и вдруг видим: навстречу нам бодро топают - на четвереньках! - два взрослых дяди. Один пышноволосый, кучерявый, другой — тонколицый, красивый, с гладко причесанными на косой пробор волосами.
Несколько ошарашенные, мы прижимаемся к стенке, чтобы пропустить эту странную пару, но четвероногие тоже останавливаются.
— Вам что угодно, юноши? — обращается к нам кучерявый.
— Маршака… Олейникова… Шварца, — лепечем мы.
— Очень приятно… Олейников! — рекомендуется пышноволосый, поднимая для рукопожатия правую переднюю лапу.
— Шварц! — протягивает руку его товарищ.
Вся эта сказка закончилась так, как заканчиваются обычно подобные сказки.
Чудо единения с какого-то момента вдруг стало съеживаться, а взаимное раздражение, напротив, нарастать. Начались какие-то глупые придирки, взаимные претензии, и - пока еще маленькие - камни за пазухой.
Потом старый мудрый Маршак, раньше всех учуявший, что на смену безбашенным братающимся двадцатым приходят строгие партикулярные тридцатые, потихоньку, по одному, всех уволил.
И после этого переругались все.
Даже Шварц с Олейниковым, хотя "много лет в наших литературных кругах «Шварц и Олейников» звучало как «Орест и Пилад», «Ромул и Рем» или «Ильф и Петров»".
Чуйка не подвела старого редактора, переводчика и сиониста - почти никто из этой компании тридцатые не проскочил.
Kiril Bozhinov. Daniil Kharms & The Oberiu Group. 2014
В декабре 1931 года - первый арест Хармса и Введенского (вместе с ними закроют и Андронникова, но через несколько месяцев выпустят), второй раз - и уже навсегда - их заберут в 1941-м. В марте 1938 года будет арестован Заболоцкий, скучный бухгалтер снаружи и великий русский поэт внутри.
А в июле 1937 года заберут и в ноябре расстреляют Николая Олейникова. Приехавший ранним московским поездом Ираклий Андронников встретит его у подъезда, и, не обратив внимания на конвой, растерянно спросит: "Коля, ты куда так рано?".
"Николай Макарович оглянулся. Ухмыльнулся. И все!".
Шварц, единственный уцелевший, напишет в воспоминаниях лучший им некролог:
Однажды приехали к нам Хармс, Олейников и Заболоцкий. Пошли бродить. Легли под каким-то дубом. Все мы были огорчены полным безденежьем. Хорошо было бы выпить, но денег не было начисто. Потом Хармс, лежа на траве, прочел по моей просьбе стихотворение: «Бог проснулся, Отпер глаз, Взял песчинку, Бросил в нас». На некоторое время стало полегче, в беспорядок не плохой, не хорошей погоды, лысых окрестностей вошло подобие правильности. И без водки. Но скоро рассеялось.
Вяло поговорили о литературе. И стали обсуждать (когда окончательно исчезло подобие правильности), где добыть денег. Я у Каверина был кругом в долгу. А никто из гостей не хотел просить. Стеснялись.
Скоро за стеклами террасы показался Каверин. Он обрадовался гостям. Он уважал их (в особенности Заболоцкого, которого стихи знал лучше других) как интересных писателей, ищущих новую форму, как и сам Каверин. А они не искали новой формы. Они не могли писать иначе, чем пишут. У них было отвращение ко всему, что стало литературой. Они были гении, как сами говорили, шутя. И не очень шутя.
Во всяком случае, именно возле них я понял, что гениальность – не степень одаренности, или не только степень одаренности, а особый склад всего существа. Для них, моих злейших друзей тех лет, просто-напросто не существовало тех законов, в которые свято верил Каверин. Они знали эти законы, понимали их много органичнее, чем он, – и именно поэтому, по крайней правдивости своей, не могли принять. Судьба их в большинстве случаев трагична. И возле прямой-прямой асфальтированной Вениной дорожки смотреть на них было странно. Не помню, дали нам водки или нет".
Николай Заболоцкий
А Заболоцкий, единственный вернувшийся ОТТУДА годы спустя, в 1952-м уронит на бумагу "Прощание с друзьями".
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени.
Вы в той стране, где нет готовых форм,
Где всё разъято, смешано, разбито,
Где вместо неба - лишь могильный холм
И неподвижна лунная орбита.
Даниил Хармс
Там на ином, невнятном языке
Поет синклит беззвучных насекомых,
Там с маленьким фонариком в руке
Жук-человек приветствует знакомых.
Спокойно ль вам, товарищи мои?
Легко ли вам? И всё ли вы забыли?
Теперь вам братья - корни, муравьи,
Травинки, вздохи, столбики из пыли.
Александр Введенский
Теперь вам сестры - цветики гвоздик,
Соски сирени, щепочки, цыплята...
И уж не в силах вспомнить ваш язык
Там наверху оставленного брата.
Ему еще не место в тех краях,
Где вы исчезли, легкие, как тени,
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений.
Николай Олейников
И по-хорошему на этих гениальных строках надо заканчивать главу - она и так длинной получилась.
Но нет.
Как написал тот же Шварц в "Обыкновенном чуде", "и в трагических концах есть свое величие - они заставляют задуматься оставшихся в живых".
Мне много лет не давала покоя загадка Олейникова. От каждого в этой компании осталось бесценное литературное наследство. Даже Шварц, который очень поздно нашел себя, во второй половине жизни сделал невозможное - написал несколько великих сказок.
А от Олейникова не осталось практически ничего. Так, пригоршня стихотворений, из которых половина - стеб про букашек типа "Жук-антисемит", а вторая половина - глумливые признания в любви различным барышням, часто на грани скабрезности. Ну да, наверное, он был прекрасным редактором - ведь именно Олейников с 10 номера был главным редактором "Ежа" и "Чижа". Но, вы уж простите, когда у нас помнили даже гениальных редакторов, и бывают ли такие?
При этом все - все! - мемуаристы, знавшие его лично, говорят о невероятном масштабе личности и подавляющей силе творческого дарования.
Тот же Леонид Пантелеев писал: "Тот, кто знал Олейникова только как очень своеобразного поэта, отличного журнального редактора, каламбуриста и острослова, тот вряд ли поймет, что кроется за этим ... В Олейникове было нечто демоническое. Употребляю это немодное слово потому, что другого подыскать не мог".
Осторожный Шварц, крайне сдержанный в своих оценках и очень плохо относившийся к Олейникову в 30-е годы, называя его "мой друг и злейший враг и хулитель", написал о нем следующее:
"Он был умен, силен, а главное – страстен. Со страстью любил он дело, друзей, женщин и – по роковой сущности страсти – так же сильно трезвел и ненавидел, как только что любил. И обвинял в своей трезвости дело, друга, женщину. Мало сказать – обвинял: безжалостно и непристойно глумился над ними. И в состоянии трезвости находился он много дольше, чем в состоянии любви или восторга. И был поэтому могучим разрушителем. И в страсти и трезвости своей был он заразителен. И ничего не прощал. ... Был он необыкновенно одарен. Гениален, если говорить смело".
И я все никак не мог понять - да где же, где эта гениальность? Почему ее нигде не видно?
А потом, когда я перечитывал Николая Чуковского - "Олейников по-прежнему писал только домашние шуточные стихи и не делал ни малейших попыток стать профессиональным литератором. Как бы для того чтобы подчеркнуть шуточность и незначительность своих произведений, он их героями делал обычно не людей, а насекомых" - до меня дошло.
Да прятал он ее! Тупо не желал реализовывать. Не хотел. Он решительно пресекал все попытки упросить его написать что-то серьезное, сделать нечто большее, чем подписи к комиксам или сочинение загадок для дошкольников.
У Хармса есть задуманный, но так и не написанный «рассказ о чудотворце, который живет в наше время и не творит чудес. Он знает, что он чудотворец и может сотворить любое чудо, но он этого не делает».
Когда я узнал, что, по мнению многих литературоведов, Хармс имел в виду Олейникова, я уже не сильно удивился.
***
Когда Олейникова арестовали, по обычаю тех времен на первом же заседании правления устроили разбор персонального дела Шварца. Как писал сам драматург: "Я должен был ответить за свои связи с врагом народа. Единственное, что я сказал: «Олейников был человеком скрытным. То, что он оказался врагом народа, для меня полная неожиданность». После этого спрашивали меня, как я с ним подружился. Где. И так далее. <...> Я стоял у тощеньких колонн гостиной рококо, испытывая отвращение и ужас, но чувствуя, что не могу выступить против Олейникова, хоть умри".
Рассказать об Олейникове у него получилось только через двадцать лет, в лучшей своей пьесе. Той самой, где Волшебник, если вдуматься, вовсе не из тех, что прилетают в голубом вертолете.
Он вовсе не добрый. Это ведь он все устроил, и исключительно по своей прихоти. Для него мы, люди - не более чем забава. Колода карт, которую он перетасовал и оживил, "и все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала".
И сразу вспоминается эпиграмма Маршака:
Берегись Николая Олейникова, Чей девиз Никогда Не жалей никого.
Все так, если волшебники существуют, то они почти наверняка именно такие. Да, сила пьес Шварца именно в том, что он не прятал читателей от правды, но все-таки... Все-таки...
Помните финал этого знаменитого монолога?
Спи, родная моя, и пусть себе. Я, на свою беду, бессмертен. Мне предстоит пережить тебя и затосковать навеки.
Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут себе, как будто они бессмертны, - смерть иной раз отступает от них.
_________________
Это глава из моей книги "Двинулись земли низы - 2"
Сначала – начало знаменитого стихотворения Николая Гумилева «Мои читатели», написанного незадолго до смерти, в 1921 году.
Старый бродяга в Аддис-Абебе, Покоривший многие племена, Прислал ко мне черного копьеносца С приветом, составленным из моих стихов.
Лейтенант, водивший канонерки Под огнем неприятельских батарей, Целую ночь над южным морем Читал мне на память мои стихи.
Человек, среди толпы народа Застреливший императорского посла, Подошел пожать мне руку, Поблагодарить за мои стихи.
Все три друга Гумилева, упомянутые в стихах - реальные люди. Второй и третий узнаются сразу (это Колбасьев и Блюмкин) а вот с первым долго бились даже литературоведы. И, наконец, сошлись, что речь идет о Евгении Всеволодовиче Сенигове. Он же – Белый Эфиоп, он же – Русский Гоген.
Как и все остальные - человек удивительной судьбы.
Согласно автобиографии Е.В. Сенигова, сохранившейся в одном из дел Архива внешней политики России (АВПР), он родился в 1872 году в обеспеченной дворянской семье, близкой ко двору. Его старшая сестра была фрейлиной императрицы Марии Федоровны. Он закончил реальное училище в Петербурге, затем в 1892-1894 годах учился в Московском Алексеевском военном училище, откуда был выпущен подпоручиком и направлен в Туркестанский линейный батальон, в Ферганскую область, где служил с 1894 по 1897 год.
Пока все понятно – типичная, в общем-то судьба молодого человека из дворянской семьи.
А вот дальше начинается непонятное. Наш туркестанец, прослужив всего несколько лет, выходит в отставку. В 1898 году Сенигов по одним сведениям, в составе военной миссии, по другим – «по неизвестным причинам и неизвестным маршрутом» отправился в Эфиопию. Сам он писал, что это была политическая эмиграция.
Почему в Абиссинию? Зачем в Абиссинию? Вот хотите верьте, хотите нет – между Туркестаном и Эфиопией существует какая-то непонятная связь. Достаточно вспомнить туркестанского поручика Виктора Машкова, который однажды отправился из гарнизона крепости Карс в отпуск. Отпуск затянулся на несколько лет и протянулся на несколько тысяч километров. Сам поручик стал человеком, который первым завязал сношения России с Абиссинией, при этом вдрызг рассорив военного министра, министра иностранных дел и самого батюшку-императора. Но я сейчас не о нем, а о Сенигове.
Оказавшись в Эфиопии, Сенигов остался там на постоянное жительство. При этом в Аддис-Аббебе он находился как бы вопреки русским законам, редко появлялся в отечественном посольстве, соотечественников чурался, с общиной никаких дел не имел, и никаких адресов по праздникам родному правительству принципиально не подписывал. Среди живших в абиссинской столице европейцев Евгений Всеволодович слыл умницей и пьяницей-социалистом.
Жившим в Эфиопии российским чиновникам Сенигов казался подозрительным. В июне 1906-го глава российской дипломатической миссии в секретном донесении министру иностранных дел Извольскому упоминает «одного совершенно абиссинившегося бывшего русского офицера Сенникова, живущего в Каффе, не имеющего не только никаких связей с Россией, но даже враждебно к ней относящегося».
По приезду в Африку некоторое время Сенигов провел в экспедициях. Затем был представлен при дворе негуса Менелика, женился на знатной амхарской девушке. Вот он с женой
Командовал крупным отрядом у одного из значительных провинциальных военноначальников и даже сам управлял провинцией. Потом, бросив службу африканскому вождю, завел ферму в Западной Абиссинии, на реке Боро.
Современников поражало, что, хотя Сенигов вовсе не бедствовал, но выглядел и одевался, как настоящий эфиоп, - более того, ходил босиком тогда, когда местная знать уже стала носить обувь.
У Сенигова появилась новая идея – он решил создать на одном из островов озера Тана нечто вроде "демократической коммуны". Сенигов активно занимался созданием коммуны, отдавая этой затее все деньги, которые зарабатывал как художник.
Да, именно художник. Его называли "Русским Гогеном". Отличный рисовальщик, к тому же долгое время не имевший никаких конкурентов в Аддис-Абебе, он пользовался большим успехом как среди придворной знати, так и среди европейцев, живших в эфиопской столице. Кроме портретов на заказ, бывший поручик много рисовал и для себя. Но как-то странно.
Чешский ученый Чеслав Есьман, который и назвал его «русским Гогеном», писал со слов очевидцев: «Сенигов рисовал большие композиции на листах грубой бумаги, предвосхищая того Гогена, которого выдумал Сомерсет Моэм». Но эти картины Сенигов почему-то уничтожал. Можно добавить, что Сенигов был еще и неплохим лингвистом – за несколько лет он выучил языки нескольких местных народов.
После того, как коммуна разорилась, наш герой много ездил по стране, собирал легенды, записывал со слов стариков рассказы об обычаях и традициях каффичо и рисовал, рисовал, рисовал...
Вот только круг общения с соотечественниками ограничивался известными купцами из Дагестана, братьями Ханафи и Хаджи Магомедовыми, торговавшими эфиопским табаком. На одном из снимков Сенигов с женой сфотографирован вместе с семьей Ханафи Магометова.
Единственным исключением в плане общения оказался путешественник и поэт Николай Гумилев, путешествовавший по Африке.
Белый Эфиоп прожил в Абиссинии почти четверть века, но в 1921 году он вдруг бросил все и уехал в бурлящую революцией Россию. Почему-то эта поездка очень встревожила англичан, которые на три года задержали Сенигова в Египте.
До Советской России Русский Гоген все-таки добрался. У него были какие-то странные дела в Наркомате Иностранных дел, о которых он сообщал в своей записке в Наркоминдел очень общими словами: «Цель моего приезда связать мою вторую родину, Абиссинию, с государством, которое по принципам III Интернационала может дать бескорыстную… поддержку ее…».
А потом Сенигов опять исчезает, и на сей раз уже насовсем. Как пишут в исторических монографиях, "дальнейшая судьба неизвестна".
И лишь в 1937 году женщина, которая назвалась его женой, принесла в ленинградский Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого (Кунсткамеру) акварели Сенигова и его эфиопский дневник.
Ниже - она из самых страшных фотографий, которых я видел.
На этом фото Всеволода Тарасевича - эвакуация детского сада из Ленинграда в сентябре - октябре 1941 года.
Эти женщины - воспитательницы, никого из родителей там нет. Сегодня об этом часто забывают, но родители обычно не имели права покинуть заводы, на которых они работали - согласно Указу от 26 июня 1940 года "О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений". Позже это положение было подверждено Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1941 года, которым рабочие и служащие военной промышленности и смежных с ней отраслей на время войны прикреплялись к заводу, самовольное оставление места работы считалось преступлением.
И эвакуировались ценные специалисты обычно только вместе с предприятием.
Так были разлучены сотни тысяч, если не миллионы семей, и родители в лучшем случае могли надеяться когда-нибудь найти ребенка. Когда-нибудь потом - "когда отгремит и отплачется".
Правда, над этой проблемой начали работать почти сразу. Процитирую хорошего писателя Юрия Валина: «Весной 42-го в Бугуруслане было создано ЦСБ - Центральное справочное бюро. По запросам родственников искали и сообщали адреса потерявшихся эвакуированных и беженцев.
"за весь период работы Центрального справочного бюро поступило шесть миллионов пятьсот семьдесят две тысячи сто пятнадцать запросов о розыске семнадцати миллионов ста сорока четырёх тысяч шестисот двадцати пяти человек. Установлены места нахождения трёх миллионов восьмидесяти двух тысяч сорока семи человек"(с)
Как это делалось в условиях той почтовой связи, без всякой электроники, просто карандашами и чернилами - уму непостижимо. Штат 500 человек, в основном женщины, такие же эвакуированные. Командовал одноногий полковник - Сергей Иванович Аксенов, на фронтах ПМВ с 1915, дослужился до старшего унтер-офицера, потом Гражданская, работа в рабоче-крестьянской милиции...
Разбор писем - смены по 12-14 часов, без выходных, в полной тишине (радио не включалось - отвлекало), полная сосредоточенность - разбирать тогдашние почерка, вникать в запутанную суть, еще та задача. По сути, бригада спецназначения срочного письменного реагирования».
После войны были создана целая инфраструктура по поиску семей, работали милиция и Красный крест, но все равно количество потерявшихся детей исчислялось тысячами.
В 1965 году, через 20 лет после окончания войны, когда все потерянные дети уже выросли, знаменитая детская поэтесса Агния Барто начала вести на радиостанции «Маяк» передачу «Найти человека», призванную помочь этим взрослым "потеряшкам" найти семью.
Как признавалась сама Барто, ставка была сделана на сохранившиеся в памяти воспоминания выросших детей. Письма - а они приходили мешками! - сортировались. Те, в которых содержались конкретные сведения, с которыми можно было работать, передавались соответствующим службам, а в передачу шли только самые сложные случаи, те, где было не обойтись без помощи радиослушателей.
Кто-то помнил, что жил возле леса и папу звали Гришей, у другого осталось в памяти, как катался с братом на «калитке с музыкой»; пес Джульбарс; подаренный на день рождения кулек яблок; петух, клюнувший между бровями - и тому подобные "особые приметы"...
Как вспоминала дочь поэтессы Татьяна Щегляева: "Очень помогали обычные слушатели, неравнодушные люди. Был такой случай: женщина, которая потерялась ребенком, помнила, что жила в Ленинграде на улице, которая начиналась на букву «о» и рядом с домом были баня и магазин. Сколько ни бились, не могли найти такую улицу! Разыскали старого банщика, который знал все ленинградские бани… И в конце концов оказалось, что это улица Сердобольская – в ней много «о», которые девочке и запомнились".
Передача "Найти человека", выходила в течение восьми лет и была закрыта в 1973 году, когда поток писем упал почти до ноля - слишком далеко уже ушла война, у потерянных детей уже почти выросли свои дети, отболело все и отплакалось.
Осталось только 927 встретившихся благодаря передаче семей и документальная повесть Агнии Барто "Найти человека", практически забытая сегодня - не любим мы читать про тяжелое.
Лев Успенский в своей книге "Слово о словах" сообщает, что в одной из псковских грамот XVI (шестнадцатого!!!) века написано: «А к сей росписи руку приложили Ивашко Кузнецов, да Ивашко Зыбин, да Глупой, Борисов сын Перепел, да погоста Микифорова дьячок Игнатий Велосипедов...».
Откуда? Откуда во времена если не Ивана Грозного, то уж точно Бориса Годунова мог взяться этот безумный Игнатий Велосипедов? Историки и филологи до сих пор так и не дали удовлетворительного объяснения.
Хотя на самом деле все ясно – сидел наш путешественник во времени на глухом погосте Микифоровке, в далеком захолустье Псковской земли, «на речке Локоньке». Кругом - одни мужики средневековые, темные да дикие. А как «государевы люди» пришли – назвался «Велосипедовым». Отправил, можно сказать, шифровку, посланную потомкам сквозь века.
А этого уже в XIX век перебросило, и он оттуда сигналы шлет. Тоже шифровки потомкам пишет:
А этот даже с фотографией. Знакомьтесь, поэт Игорь Терентьев.
Его из 90-х забросило в начало 20 века. В 1919 году в Тифлисе он упоминал, например, что "в депозите гусинского банка лежат мною выдуманные схемы" . А также там же и тогда же написал стихотворение под названием "ПУТЕЯНСТВО".
Кстати, раз уж речь зашла о велосипедах.
На витраже в церкви Святого Егидия в английской деревне Stoke Poges изображена человеческая фигура на чём-то вроде велосипеда. Витраж - на секунду - XVI, максимум XVII века.
P.S. Да, разумеется, я знаком с версией Льва Успенского, которую тот изложил в своей книге "Слово о словах". По его мнению, в данном случае мы имеем дело с так называемой "поповской фамилией", когда русский вариант переводится на латынь:
Что такое слово «велосипед»? Это довольно обычное искусственное сочетание двух латинских корней: «вéлокс» — значит «быстрый», «пес» («pes», родительный — «pedis») — «нога». «Велоси + пед» — «быстроног». ... Были, несомненно, и в духовной среде люди, ... знавшие латынь настолько, чтобы переделать русскую фамилию одноименника — Бегунов или Быстроногов — на этакий классический лад: «быстрый» — «вéлокс», «ноги» — «пéдэс»; Быстроногов — Велосипедов.
И все бы хорошо, но Успенский не случайно завершает все оговоркой: "Таково мое объяснение этого курьезного случая. Может быть, кто-либо найдет и другую его версию, более убедительную; я охотно приму ее и вовсе не буду огорчен своей ошибкой".
Почтенный лингвист не мог не понимать, насколько уязвима его версия. Во-первых, дело в том, что ВелоСИпедов - это практически по-французски, которому в средневековом Пскове неоткуда было взяться, напротив - польский, немецкий, латынь в немецком произношении однозначно дают "ВелоЦЫпедова".
Во-вторых и главных, "поповские фамилии" появляются в России не раньше второй половины восемнадцатого века, два столетия спустя. Для XVI века совершенно нехарактерно существование латинских калек с русских фамилий - во всяком случае других аналогичных примеров того времени никто не знает.
Никак не мог быть Игнатий Велосипедов в XVI веке, никак. Проще поверить в позднюю фальсификацию.
Артемий Кивович Троицкий, когда-то рок-журналист, а ныне иноагент, однажды написал эпистолу с занимательным зачином:
"Виктор Цой не служил в армии и приложил в своё время максимум усилий для того, чтобы от армии «откосить». И Андрей Макаревич не служил в армии. И Юрий Шевчук не служил в армии. И Борис Гребенщиков не служил в армии. И Константин Кинчев не служил в армии. И Дмитрий Ревякин не служил в армии. И Александр Башлачёв не служил в армии. И Майк Науменко не служил в армии. И Вячеслав Бутусов не служил в армии. И Сергей Шнуров не служил в армии. И Александр Ф. Скляр не служил в армии. И Олег Нестеров не служил в армии. И Максим Покровский не служил в армии. И Егор Летов не служил в армии. И так далее.
(Я тоже не служил в армии. Вообще, единственный из всех моих друзей и знакомых рокеров, кто служил в армии — это Илья Игоревич Лагутенко). Характерно, что ни от одного из выше названных я не слышал ни слова сожаления о том, что, скажем, «армия не сделала из меня человека»...
Дальше там поперло традиционное про кровавый рыжым, Афганистан, Украину и Сирию, но это не интересно. А вот зачин интересный.
Мне, честно говоря, даже несколько тревожно за Артемия Кивовича и его бывшую профессию. Потому как я ни разу не рок-журналист, но даже мне известно, что, например (берем только классический русский рок):
Сергей Николаевич Чиграков, более известный как Чиж, служил в танковых войсках в городе Вентспилсе - вполне себе оккупант.
И Владимир Владимирович Шахрин и Владимир Сергеевич Бегунов, основатели группы Чайф, оба служили, и оба в погранцах и оба ДМБ-80, поскольку одноклассники.
И в группе "Секрет" Максим Леонидович Леонидов и Николай Владимирович Фоменко оба служили, причем даже вместе служили, поскольку именно в армии они и познакомились толком.
И группа "АукцЫон" служила едва не в полном составе, даже Владимир Олегович Весёлкин служил. Вот справка, написанная им самим: "Я служил на Дальнем Востоке в Приморском крае, пос. Лазо у сов.- китайской границы. Мл. сержант артбатальона, наводчик и старший вычислитель. Отличник СА. Срок: весна 79-81".
И Александр Витальевич Миньков, он же Александр Маршал из "Парка Горького" - два года военного училища, потом еще год солдатом дослуживал.
И Валерий Миладович Сюткин из группы "Браво" служил - авиамехаником в ВВС на ДВ. В свободное от обслуживания самолетов время лабал в местном армейском ансамбле "Полет".
Прикольно, что вместе с Сюткиным в том же самом ансамбле драл струны младший авиационный специалист Алексей Сергеевич Глызин из группы "Веселые ребята", но это уже не рок, поэтому Глызина вычеркиваем.
Во! Юрий Николаевич Клинских, более известный как Юра Хой из "Сектора Газа", тоже служил - в Благовещенске в танковых войсках механиком-водителем. Вот он на дембеле на фоне ковра.
И Константин Николаевич Никольский из группы "Воскресение" своего "Музыканта" сочинил в армии, в войсках ПВО.
И Валерий Александрович Кипелов из группы "Ария" служил под Свердловском в ракетных войсках стратегического назначения в звании сержанта в роте связи.
И Александр Георгиевич Васильев из группы "Сплин" служил в стройбате два года.
И Константин Юрьевич Арбенин из "Зимовья зверей" служил в рядах Советской Армии (Белоруссия, г. Борисов, войска связи, гвардии сержант) .
И даже в группе "Машина Времени" Пётр Иванович Подгородецкий служил во Внутренних войсках МВД СССР.
Да дофига их, на самом деле. И в ГрОбе народ служил - тот же Игорь "Джеф" Владимирович Жевтун, который, собственно, после дембиля в "Гражданку" и попал. И в "Аквариуме" чуть не все, кроме Гребенщикова с его зрением, в армию в свое время угодили - и Фагот, и Дюша Романов, и даже Всеволод Яковлевич Гаккель два года сапоги носил.
И, в большинстве своем, все как-то об армии нормально отзываются. Как верно заметил Илья Игоревич Лагутенко, как и я, проведший два года в морской авиации Краснознаменного Тихоокеанского флота: "А о чем жалеть-то? Для большинства мужчин армия - это самые экзотические впечатления в жизни".
А вот вы спросите меня - ну и что? Что доказывает твой список?
А я радостно отвечу - а ничего! Ни мой список, ни список Артемия Кивовича ничего не доказывают. Можно было, например, составить два списка - у кого из рокеров аппендицит вырезали и у кого нет. Примерно та же степень полезности и показательности. Все как у людей - кто-то служил, кто-то нет. И у сварщиков тоже - кто-то служил, кто-то нет. И у таксистов.
И от этого ничего не зависит - ни уровень таланта, ни политические взгляды, ни степень маскулинности, ни количество брутальности.
Просто если к вам кто-то придет со списком, чтобы что-то доказывать - гоните его нафиг, это жулик, пришедший вас охмурять.
Мне надо рассказать про строительство Кузнецкого металлургического комбината в Западной Сибири и Магнитки на Урале, но я долго не мог понять, как это сделать, чтобы вы тоже поняли, ЧЕМ это было. О масштабах задачи, стоявшей перед этими людьми, я уже рассказал, а вот о ее решении...
Дежурные слова про то, что это был беспримерный трудовой подвиг – ни о чем.
Рассказать, как на Магнитке доменную печь №1 задували зимой, в лютые уральские морозы, под вопли американских консультантов, категорически требовавших отложить все до весны, иначе они снимают с себя всякую ответственность? Ну, так…
Процитировать стихи бывшего бетонщика Бориса Ручьева, выросшего в неплохого поэта?
Мы жили в палатке
с зеленым оконцем
промытой дождями
просушенной солнцем,
да жгли у дверей
золотые костры
на рыжих каменьях
Магнитной горы.
Ну да... Ты еще «Рассказ Хренова…» Маяковского про КМК процитируй:
По небу тучи бегают,
дождями сумрак сжат,
под старою телегою
рабочие лежат.
И слышит шепот гордый
вода и под и над:
«Через четыре года
здесь будет город-сад!»
Нет, у обоих стихи хорошие, но стихи – это образ, фото, моментальный снимок, а мне рассказ нужен.
Проблема в том, что строителей Магнитки и Кузнецкстроя у нас столько хвалили и прославляли, что сбить эти тонны глянца очень трудно.
Я в таких случаях всегда отправляю себя рыться в текстах современников. Свежесть восприятия творит чудеса, правильные слова сами просятся людям на язык.
И знаете что – я нашел! Там, где никогда бы не думал найти – в давно забытом романе Ильи Эренбурга.
Илья Эренбург, полуэмигрант, блестящий интеллектуал, один из самый европеизированных русских писателей, живший в Париже и повидавший едва не весь мир…
Трудно найти человека более непохожего на пролетарского писателя.
Тем не менее он собирался насовсем вернуться в Советскую Россию, поэтому поехал в Западную Сибирь, месяц прожил на строящемся КМК и написал книгу, которая должна была стать его первым «советским романом».
Позже он признался, что увиденное в Кузнецкстрое вызвало у него одновременно запредельный ужас и почти религиозное восхищение.
После поездки он написал роман с библейским названием «День второй» и невозможным, казалось, в антирелигиозной стране эпиграфом «Да будет твердь среди воды. И стало так. И был вечер, и было утро: день второй. Бытие».
Все советские издательства шарахались от романа, как от прокаженного, редакторы литературных журналов делали большие глаза и за спиной автора крутили пальцем у виска.
Тогда Эренбург вернулся в Париж, напечатал за свой счет 400 нумерованных экземпляров книги и разослал ее членам Политбюро, редакторам газет и журналов, ведущим писателям.
Наверное, Эренбург написал там не все – этот хитрый лис всегда чуял границы, которые нельзя переступать, и за них не заходил.
Но он написал максимально честную книгу, которую сегодня практически невозможно читать – настолько инопланетными кажутся из нашего светлого будущего логика и деятельность этих непонятных людей:
«Происходящее подчас кажется библейским хаосом: пришли в движение миллионные массы, вокруг – кричащие противоречия, но движение вперед к поставленной цели неудержимо. <…>
Люди жили как на войне. Они взрывали камень, рубили лес и стояли по пояс в ледяной воде, укрепляя плотину. Каждое утро газета печатала сводки о победах и о прорывах, о пуске домны, о новых залежах руды, о подземном туннеле…
Люди забирались в свои землянки. Крохотные печурки дымили. Находила зима. Мороз выжимал из глаз слезы, и от мороза плакали бородатые сибиряки – красные партизаны и староверы, не знавшие в жизни других слез. В трепете припоминали мечтатели из Полтавщины вишенники и темный, как сказка, юг. Ясными ночами на небе бывало столько звезд, что казалось, и там выпал глубокий снег. Но небо было далеко. Люди торопились с кладкой огнеупорного кирпича. Они устанавливали, что ни день, новые рекорды, и в больницах они лежали молча с отмороженными конечностями.
В январе стояли лютые морозы. Термометр показывал минус пятьдесят. Даже старые сибиряки приуныли. Работа, однако, не затихала. Газета каждое утро повторяла: «Стране нужен чугун» – и каждое утро люди шли на стройку – они торопились. Были в этом отвага, задор и жестокость – сердца людей полнились той же неистовой стужей. <…> Когда рабочий касался железа, он кричал от боли: промерзшее железо жгло, как будто его накалили. Люди строили не с песнями и не со знаменами. Строя, они не улыбались. Их подгонял голод и колонки цифр. Они валились без сил. <…>
У людей были воля и отчаянье – они выдержали. Звери отступили. Лошади тяжело дышали, забираясь в прожорливую глину; они потели злым потом и падали. Десятник Скворцов привез сюда легавого кобеля. По ночам кобель выл от голода и от тоски. Он садился возле барака и, томительно позевывая, начинал выть. Люди не просыпались: они спали сном праведников и камней. Кобель вскоре сдох. Крысы попытались пристроиться, но и крысы не выдержали суровой жизни. Только насекомые не изменили человеку. Они шли с ним под землю, где тускло светились пласты угля. Они шли с ним и в тайгу. Густыми ордами двигались вши, бодро неслись блохи, ползли деловитые клопы. <…>
День и ночь рабочие строили бараки, но бараков не хватало. Семьи спали на одной койке. Люди чесались, обнимались и плодились в темноте. Они развешивали вокруг коек трухлявое зловонное тряпье, пытались оградить свои ночи от чужих глаз, и бараки казались одним громадным табором. Те, что не попадали в бараки, рыли землянки. Человек приходил на стройку, и тотчас же, как зверь, он начинал рыть нору. Он спешил – перед ним была лютая сибирская зима, и он знал, что против этой зимы бессильны и овчина, и вера. Земля покрылась волдырями: это были сотни землянок. У строителей были лихорадочные глаза от бессонных ночей. Они сдирали с рук лохмотья отмороженной кожи. Даже в июле землекопы нападали на промерзшую землю. Люди теряли голос, слух и силы».
И резюме Эренбурга:
«Люди строили завод в неслыханно трудных условиях, кажется, никто нигде так не строил, да и не будет строить».
Заплаченная цена примерно понятна, но вот что мы купили?
Тот же Илья Эренбург напишет в 60-е: «Комсомольцы, охваченные восторгом, верили, что стоит построить заводы-гиганты – и на земле будет рай... Рая, о котором тогда мечтали молодые, они не увидели, но десять лет спустя домны Кузнецка позволили Красной Армии спасти Родину и мир от ярма расистских изуверов».
И это действительно так - без домн Кузнецка и Магнитки не было бы красного знамени над Рейхстагом. Я в следующем томе подробно расскажу - почему так.
У всего на свете есть своя цена. И нам, пользующимся сегодня оставленым наследством, неплохо бы помнить - чем за него когда-то заплатили предки.
______________
У меня новости - пока я отбывал месячный бан на Пикабу, я дописал второй том цикла "Двинулись земли низы", одну из глав которого вы только что прочитали.
Правила требуют рассказать - о чем книга. Знаете, раньше был такой жанр - "песня о Родине". Так вот, для меня этот цикл - это моя песня о Родине.
О давно несуществующей стране, в которой я родился, вырос, женился, о государстве, которому я давал присягу. Случайно попавшая мне в руки фотография восьмерых студентов 20-х годов и связанная с ней загадка стали поводом рассказать о становлении Советского Союза. Сначала я планировал уложится в два тома, но склонность к неудержимому акынству победила и моя песня о Родине, похоже, будет долгой. Вот и во втором томе я успел рассказать только про индустриализацию.
P.S. Сразу отвечу на неизбежные вопросы - почему другие страны как-то обошлись без подобных жертв. На мой взгляд, СССР очень не повезло - ему пришлось проводить индустриализацию в условиях максимально жесткого временного цейтнота и крайне неблагоприятной внешнеполитической обстановки.
Приведу известную цитату главного инициатора индустриализации: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».
Напомню, что эти слова были сказаны 4 февраля 1931 года.
К примеру, многих ставит в тупик своеобразная «обратная эволюция» Носова. В самые идеологически жесткие сталинские годы Николай Николаевич писал аполитичные книги про школьников, выводящих цыплят в самодельном инкубаторе или коротышек, летающих на воздушном шаре.
А вот когда настала оттепель, и давление власти ощутимо снизилось, Носов пишет две большие идеологические книги – «коммунистическую» повесть «Незнайка в Солнечном городе» и «капиталистический» роман-сказку «Незнайка на Луне».
Этот неожиданный поворот до сих пор ставит в тупик всех исследователей. Ну ладно, да, такое случается, но обычно тогда, когда творческие силы автора идут на спад. Потом он пытается актуальностью компенсировать падение качества. Но к Носову это отнести при всем желании не получится – ни о каком падении качества говорить не приходится, а «Незнайку на Луне» практически все считают вершиной творчества этого писателя.
Сегодняшние читатели наперебой восхищаются – насколько же точно Носов описал капиталистическое общество. Все, вплоть до самых мельчайших деталей. Вот вам «черный пиар»:
— А что. Общество гигантских растений может лопнуть? — насторожился Гризль (редактор газеты — ВН) и пошевелил своим носом, как бы к чему-то принюхиваясь. — Должно лопнуть, — ответил Крабс, делая ударение на слове "должно". — Должно?… Ах, должно! — заулыбался Гризль, и его верхние зубы снова впились в подбородок.— Ну, оно и лопнет, если должно, смею уверить вас! Ха-ха!…".
Вот «оборотни в погонах»:
— А кто такие эти полицейские? — спросила Селедочка. — Бандиты! — с раздражением сказал Колосок. — Честное слово, бандиты! По-настоящему, обязанность полицейских — защищать население от грабителей, в действительности же они защищают лишь богачей. А богачи-то и есть самые настоящие грабители. Только грабят они нас, прикрываясь законами, которые сами придумывают. А какая, скажите, разница, по закону меня ограбят или не по закону? Да мне все равно!".
Вот – «актуальное искусство»:
— Ты, братец, лучше на эту картину не смотри, -- говорил ему Козлик. -- Не ломай голову зря. Тут все равно ничего понять нельзя. У нас все художники так рисуют, потому что богачи только такие картины и покупают. Один намалюет такие вот загогулинки, другой изобразит какие-то непонятные закорючечки, третий вовсе нальет жидкой краски в лохань и хватит ею посреди холста, так что получится какое-то несуразное, бессмысленное пятно. Ты на это пятно смотришь и ничего не можешь понять -- просто мерзость какая-то! А богачи смотрят да еще и похваливают. "Нам, говорят, и не нужно, чтоб картина была понятная. Мы вовсе не хотим, чтоб какой-то художник чему-то там нас учил. Богатый и без художника всё понимает, а бедняку и не нужно ничего понимать. На то он и бедняк, чтоб ничего не понимать и в темноте жить".
И даже «кредитное рабство»:
— Я тогда на завод поступил и зарабатывать стал прилично. Даже на черный день начал деньги откладывать, на тот случай, значит, если снова вдруг безработным стану. Только трудно, конечно, было удержаться, чтоб не истратить денежки. А тут все еще стали говорить, что мне надо купить автомобиль. Я и говорю: зачем мне автомобиль? Я могу и пешком ходить. А мне говорят: пешком стыдно ходить. Пешком только бедняки ходят. К тому же автомобиль можно купить в рассрочку. Сделаешь небольшой денежный взнос, получишь автомобиль, а потом будешь каждый месяц понемногу платить, пока все деньги не выплатишь. Ну, я так и сделал. Пусть, думаю, все воображают, что я тоже богач. Заплатил первый взнос, получил автомобиль. Сел, поехал, да тут же и свалился в ка-а-ах-ха-наву (от волнения Козлик даже заикаться стал). Авто-аха-мобиль поломал, понимаешь, ногу сломал и еще четыре ребра.
- Ну, а автомобиль ты починил потом? - спросил Незнайка. - Что ты! Пока я болел, меня с работы прогнали. А тут пришла пора за автомобиль взнос платить. А денег-то у меня нет! Ну мне говорят: отдавай тогда авто-аха-ха-мобиль обратно. Я говорю: идите, берите в каа-ха-ханаве. Хотели меня судить за то, что автомобиль испортил, да увидели, что с меня все равно нечего взять, и отвязались. Так ни автомобиля у меня не стало, ни денег".
Описания столь точны и детальны, что поневоле закрадывается сомнение – как мог человек, проживший всю свою жизнь за непроницаемым тогда еще «железным занавесом», нарисовать столь масштабное и безукоризненно исполненное полотно? Тем более, что выписан у него скорее не тогдашний капитализм, а капитализм сегодняшний. Откуда у него столь детальные знания о биржевой игре, брокерах, «дутых» акциях и финансовых пирамидах? Откуда, наконец, взялись резиновые дубинки со встроенными электрошокерами, их ведь в те годы просто не было на вооружении полиции – ни в западных странах, ни тем более у нас.
Чтобы хоть как-то объяснить это, появилась даже остроумная теория, переворачивающая все с ног на голову. Дескать, все дело в том, что новое общество у нас строили люди, которые все свои знания о капитализме получившие из романа Носова. Вот они, на неосознанном уровне, и воспроизводили засевшие с детства в голове реалии. Потому мол, это не Носов описал сегодняшнюю Россию, а Россию построили «по Носову».
Но гипотеза о том, что Носов просто был пророком, прозревшим будущее, и попытавшимся предупредить именно тех, кому предстояло жить в этом будущем – детей, куда логичнее. Сначала о том, что будет с их миром. А потом о том, каким будет мир новый.
Чтобы обосновать ее, обратимся к самому главному – ключевой идее обоих книг. Как по вашему, о чем рассказывается в «Незнайке в Солнечном городе»? О коммунизме? О технических новшествах вроде радиоуправляемых машин? Утопия, говорите вы?
Да вы вспомните книгу, сюжет вспомните, фабулу! Книга-то по большому счету о том, насколько хрупким, незащищенным оказалось это построенное «общество справедливости». Помните превращенных Незнайкой в людей ослов и возникшее вслед за этим фатальное для города движение «ветрогонов»?
Ведь что мы имеем? Есть вполне счастливый и, судя по всему, достаточно закрытый социум (вспомните, с каким восторгом там встречают пришельцев, которых буквально рвут за рукав радушные хозяева). Но малейший толчок извне оказывается фатальным, привнесенный извне вирус поражает весь организм, рушится все, и не по мелочи, а до основания.
Новомодные веяния, появившиеся не без помощи пришельцев ввергают этот социум в полную анархию, и лишь ошарашенные полицейские (помните наших «ментов», которые и пистолетов-то на дежурство никогда не брали) беспомощно наблюдают за буйством социальной стихии. Привет, девяностые!
Носов, конечно, сказочник добрый, поэтому на столь пессимистической ноте закончить никак не мог. Но показательно, что даже ему, чтобы спасти Солнечный город, пришлось вытащить рояль из кустов, призвать «бога из машины» - Волшебника, который пришел и сотворил чудо.
А «Незнайка на Луне» - разве же о капиталистическом обществе? Книга-то о двух счастливых «домашних щенках», которые вдруг оказались на улице, в звериной стае. Кто-то, как Пончик, приспособился, кто-то, как Незнайка, рухнул на самое дно.
Словом, как верно сказано в сборнике статей «Веселые человечки. Культурные герои советского детства»: «Чтение книги "Незнайка на Луне" в 2000-е годы чревато "вычитыванием" в тексте смыслов, которые Носов, скончавшийся в 1976 году, вложить туда никаким образом не мог. Эта сказка напоминает нечаянное описание самоощущения тех жителей СССР, которые в 1991 году проснулись словно на Луне: нужно было выжить в ситуации, когда то, что казалось бессобытийный улицей Колокольчиков, осталось в далеком прошлом - вместе со своим якобы вечным временем...».
Впрочем, бывшие жители Цветочного города все понимают. И пишут в соцсетях в день столетия своего любимого писателя: «Спасибо, Николай Николаевич, за пророчество. И хотя мы оказались не в Солнечном городе, как должны были, а на Луне, шлём с неё Вам свою любовь, благодарность и восхищение. Здесь всё именно так, как Вы описали. Большинство уже прошло через Дурацкий остров и мирно блеет. Меньшинство в тоске надеется на спасительный корабль со Знайкой во главе. Он, конечно, не прилетит, но они ждут».
____________________
Это отрывок из моей книги "Жизнь примечательных людей".
