bleick.i

Чердак. Глава 16/23

Чердак. Глава 17/23

Чердак. Глава 18/23

Чердак. Глава 19/23

- Давай закусывай, не зря же я сальцем домашним угощаю, - криво улыбнулся Сава.

Аппетит Жоры улучшился, и он уже практически рассказал Саве всё как о доме, так и о своей жизни. Домашнее сало было таким вкусным, что пальчики оближешь, как и картошка, и солёные огурцы, которые Сава хранил в пруду – по старинному методу засолки в дубовых бочках. За окном мело так сильно, что стекло полностью завалило снегом.

- За дружбу! - в энный раз произнёс тост изрядно захмелевший Сава, в своих преклонных годах позволяющий себе пить самогонку.

Жоре и спросить, сколько ему стукнуло, было неловко.

Жук спокойно сидел подле печи и вилял хвостом, жадно съедая как корки хлеба, так и шкурки от сала. В хате было жарко натоплено. Жора упрел, раззевался, расслабленный и сытый. Дров, как и съестного, Сава не жалел.

- Вот что тебе скажу, - наконец, крякнул Сава и рыгнул, когда Жоре уже больше нечего было рассказывать ни об Эльвире Павловне, ни о бросившей его жене, ни о довлеющим одиночестве. - Нечистую силу изгоняют железом да огнём – это мне ещё прадед рассказывал. И он не врал, - побожился Сава, - шрамы прадедовы на всю жизнь остались. Так что, если решишься гнездо ведьмовское разрушить и квартиры своей не пожалеешь, как и жизни... - Сава икнул, допивая последний глоток самогонки из кружки и осоловело поглядывая на Жору. – … То топор – верное средство против нечистых, да огнём опосля жги, не щади… Пошли спать, Жора. Уморился я капитально, так что стели на печи сам.

Икнув, Сава так со стула и не встал, голову на плечи свесил и захрапел со свистом, как кипящий чайник.

Пока гость мыл посуду да со стола убирал, крепко задумался. Хоть и напился Сава, но поверил всему, что Жора рассказал, – в этом Тарасов был на сто процентов уверен, видел по глазам.

Жук задремал возле печи, морду на лапы положил. Жора зевнул раз, другой, помешал угольки кочергой, проверяя, догорели ли дрова, и чувствуя себя трезвым и удивительно спокойным – так, словно тяжкий гнетущий камень наконец-то с души свалился.

А когда засыпал, лежа на приятно тёплой печи, понял, что поедет первым рейсом домой да топор с собой возьмёт и воспользуется им.

Смеркалось, и Олеся замерзала, едва не заснув и погрузившись в мысли о тепле. Её буквально выдернуло из сна голосом бабушки, крикнувшей ей из дрёмы: «Вставай, внучка!», как будила её в детстве. Когда не было ещё таких глубоких и нерешаемых проблем с матерью, когда слово «счастье» для маленькой Олеси имело смысл. Вот и сейчас окрик: «Вставай!» ещё звенел в ушах отголоском голоса бабушки.

Олеся до крови прикусила губу и заставила себя ползти вперед. Как же не хотели сгибаться пальцы рук! А ног она уже практически не чувствовала. Девушка продолжала ползти, внутренне крича себе сама, понимая, что если не преодолеет себя, то никто уже ей не поможет. Тогда останется ли смысл во всей этой борьбе? «Нет, ни за что!» - твердила себе Олеся и ползла, ориентируясь в заснеженных зарослях разве что чутьём.

Вокруг были лишь колючие ветви, похожие на царапающие пальцы, что выдёргивали волосы пучками, и снежная мягкая, сырая темнота. Кусты обвивали дом, точно круговая баррикада. Едва Олеся хотела выбраться из кустарника, как пришлось ещё раз замереть на месте: из подъезда послышался женский голос, приказывающий разыскать её. И, не видя лица говорящей, девушка нутром почувствовала, что это она – владелица голоса, заправляет здесь всем. Она самая страшная и опасная. И снова задрожала, но уже не от страха, а от закипающей внутри ярости.

Голос затих. Теперь оставался лишь сильный, завывающий порывами ветер, едва проникающий в недра густого кустарника.

Пришлось снова ползти и таким образом обогнуть дом. А там, в попытках выбраться, слабо что-то различая сквозь хлопья бешено падающего снега, выскользнуть из кустов и проехаться на животе вниз с холма, прямо на асфальт.

…Емельян никогда не расставался с оружием. Возил в бардачке Макаров и несколько пачек патронов, обуславливая тем, что так надо на всякий случай. На всех таможнях его всегда пропускали – лицензия имелась.

Валеру он тоже давно уговаривал получить лицензию. Пояснял, что оружие – это дело сугубо мужское, полезное, верное особенно в наше страшное время. Валера слушал, но молчал, думал. Действительно ли ему это нужно? Стрелять он умел и довольно метко, запросто мог быть в отряде снайпером. Но, пока раздумывал, и служба прошла, а дома… Там появились мысли о семье, о детях и спокойствии. Уже и девушка подходящая нашлась, но... Оказалось, что сильнее тяги к семье и спокойствию все же над Валерой довлела музыка, а с ней семейная жизнь наверняка будет сложной…

Вот и ехали сейчас на лендровере, заметно снизив скорость из-за плохой погоды. Разговоры закончились ещё на въезде в Минск. Теперь оба молчали. Никто не признавался вслух о своей тревоге за Синицына, которая только усиливалась с каждой неудачной попыткой до него дозвониться.

К тому же в лендровере неожиданно забарахлил навигатор, раз за разом показывая неверные координаты.

Они ездили кругами и никак не могли найти Пролетарскую улицу и дом 48, хоть тресни. Уже полтора часа несколько раз миновали железнодорожный вокзал. И не у кого было спросить дорогу при такой дрянной погоде в два часа ночи.

- Тормози! - внезапно крикнул Валера.

Емельян резко нажал на тормоз и матюгнулся. Что за напасть! Ехали предельно медленно из-за снега, и фонари вокруг не работали. Странное безлюдное место, не пойми, что за здание находится на невысоком холме. В свете фар на дороге кто-то лежал и не двигался. Неужели всё же сбили пешехода? «Только этого не хватало!» - скрипнул зубами Емельян.

- Я выйду, - сказал Валера, открывая дверь машины.

Емельян кивнул и, чтобы успокоиться, начал считать до ста.

Ненормально крупный, тяжёлый и мокрый снег мешал обзору. Валера дошёл до капота машины и только тогда увидел лежащую на асфальте дороги женщину.

- Эй, вы живы?! - крикнул Валера, застёгивая свою куртку.

На обочине застонали, пошевелились. Влипли – понял Валера и подавил желание взяться за голову, приблизившись и рассмотрев лежавшую сбоку дороги женскую фигуру в тонком свитере и джинсах.

- Помогите! - выдавила из себя женщина и, явно борясь из последних сил со слабостью, попыталась приподняться. Но снова упала, больше не шевелясь, но выдавив что-то нечленораздельное.

Валера поднял её на руки, понёс к машине. Она была лёгкой, как пёрышко, и ужасно холодной. Ох, Боже.

- Емельян, вызывай скорую…

- Что случилось? Что ты делаешь?

Распахнув дверь в салон, Валера положил девушку на заднее сиденье, набрасывая поверх смятое одеяло.

- Девушку в больницу нужно, замёрзла…

Емельян ударил по рулю, чертыхнулся и потянулся за телефоном.

В квартире снова стало тихо – и злостная жалость к себе снова сменилась страхом. Синицын больше так не мог прятаться и ждать. Нужно было действовать. Стараясь не шуметь, Женька выполз из своего укрытия, резко закрыв рот ладонью и отвернувшись от растерзанного тела деда Мирона... Всё равно тошнило от вида крови, от невыносимого смрада скотобойни. Желчь рванула к горлу, Синицын сглотнул и на ватных ногах вышел в коридор. Сердце стучало так сильно, что его стук, казалось, перекрывал стоящую в квартире тишину. «Думай, думай, думай! От этого зависит твоя жизнь!» - настойчиво твердил себе Синицын, пытаясь взять себя в руки. Он был в трусах и майке, босой. Как же в таком состоянии бежать на улицу? Но и вернуться в квартиру кузины было опасно. Кто знает, что его там ожидает?

Он всё же решил бежать на остановку, уверенный, что в этом доме точно никто ему не поможет. Пусть замёрзнет, зато выживет. Вот действительно верное решение. На лестничной площадке снова вернулись мысли о твари. Где она может прятаться? Вдруг затаилась и как раз дожидается его появления, чтобы напасть?.. Нет, не стоит думать об этом, только не сейчас, когда чувствуешь, как снова лавиной накатывает страх.

Синицын крадучись направился на лестницу, спустился на ступеньку и услышал, как внизу хлопнула дверь. На мгновение замер, прислушиваясь. От удушающе «доброго» голоса Эльвиры Павловны тотчас вспотели ладони, всего заколотило. Нет, нет… Он прикусил губу и начал стремительно на цыпочках подниматься наверх. Решение вернуться в квартиру кузины стало единственно верным на пути к спасению.

Он весь вспотел, пока добрался до второго этажа, едва не упал, тяжело дыша - и снова закрыл себе рот ладонью, потому что повсюду валялись окровавленные ошмётки кожи, обгрызенные части тела, сизые ленты кишок, прилепленные к стенам и торжественно устилающие лестницу на чердак. Дверь в квартиру сестры оказалась незапертой. Синицын зашёл внутрь квартиры и едва успел закрыть за собой дверь – его стошнило.

Слегка переведя дух, Женька только было направился в ванную, как увидел царящий вокруг погром. Он поёжился от холодного ветерка из кухни, на глазах выступили слёзы. В квартире точно случилось что-то ужасное. Женька застонал, подозревая, что с Олесей сейчас, возможно, всё обстоит гораздо хуже, чем с ним.

Эльвира Павловна вместе с Танечкой вышли из такси и теперь от остановки шагали под ручку, по-дружески болтая о всяких женских пустяках, не замечая ни снега, ни сугробов под ногами. Танечка шла словно в полусне, после того как в офисе выпила ещё одну чашечку особого чая, который Эльвира Павловна применяла крайне редко (из-за сильных побочных эффектов) для глубокого гипноза. Теперь же Эльвиру Павловну сие не волновало. Уготованной для Танечки участи не мешали ни её последующие провалы в памяти, ни общая заторможенность и слабость.

Стоило сказать, что после чая Танечка совершенно иначе воспринимала окружающую реальность: не задавала лишних вопросов и только слушала и слушала голос Эльвиры Павловны, видя перед собой лишь то, что та ей говорила. Поэтому Эльвире Павловне приходилось всю дорогу болтать да задавать Танечке наводящие вопросы. «Ну, ничего! Все усилия окупятся с лихвой», - решила Эльвира Павловна.

До подъезда им оставалось пройти совсем чуть-чуть.

Из-за отсутствия связи Валера с Емельяном совещались недолго. Емельян спорить не любил, а тут ещё до вокзала ехать далековато. Поэтому Валера решил попросить помощи в ближайшем доме. Контуры оного удалось каким-то чудом рассмотреть на холме, за сплошным рядом густого кустарника. Должны же у жильцов иметься обычные домашние телефоны? Или, возможно, связь появится там, где повыше! Точно здесь же жилой район, а не захолустье какое-то.

Итак, покинув машину, Валера по кромке дороги обошёл холм и взобрался по нему, и в свете фонарика с телефона чётко обозначался двухэтажный дом. К слову, без единого освещённого окна. Ну, спят жильцы, наверное. Ничего, проснутся… Итак, разглядев подъезд, утопая в снегу по колено, только выбрался к нему – как взыграло любопытство, узнать, какая здесь улица. Но на деревянной двери не было номеров квартир, и на стене, как Валера ни высматривал, тоже отсутствовала идентификационная табличка. Как же странно...

…Услышав мужской голос, Эльвира Павловна растерялась и вместе с Танечкой под руку замерла при виде молодого мужчины в кожаной куртке и джинсах.

- Извините, пожалуйста, вы здесь живёте? Тогда можно ли от вас позвонить?

- Да, конечно, - взяла себя в руки Эльвира Павловна и даже нашла в себе силы улыбнуться. - А что у вас случилось?

- Девушке нужна помощь. Хочу скорую вызвать.

От его слов Эльвиру Павловну словно пронзило током. Нехорошая догадка обозначила себя крепким мысленным ругательством.

- Вот как… Конечно.

- А что у вас со связью? Вышек, что ли, нет? - поинтересовался мужчина. Одет он был слишком легко для этой погоды, в джинсы и кожаную куртку-косуху.

Значит, на машине приехал – сделала вывод Эльвира Павловна.

- Ну, как вам сказать, молодой человек. Место здесь неудобное, практически нежилое. Дом предназначен под снос, большинство жильцов давно переехали, - заулыбалась Эльвира Павловна, пристально вглядываясь в молодое лицо и обдумывая план дальнейших действий. Ведь только от неё сейчас зависело, как повернётся дело: легко, или с вытекающими проблемами и оттого - долгой вознёй. - А связи действительно нет. Но у меня в квартире телефон имеется, не волнуйтесь. И скорую вызовем…

Что-то было такое в её тоне нехорошее, что Валера, войдя в подъезд, насторожился. К тому же в подъезде странно пахло. Он принюхался - и сразу кольнуло в сердце, когда осознал, что пахнет-то кровью. Тучная женщина в норковом полушубке рядом со стройной женщиной, в пальто, повыше ростом, подозрительно молчала и смотрела только прямо перед собой, а по бледному, как мел, лицу катились капли воды – и то были не растаявшие снежинки, как он подумал первоначально, а пот.

«Вот чёрт!» - слишком поздно включился инстинкт, но женщина оказалась проворнее. Ощерившись, она щёлкнула перед его лицом то ли пальцами, то ли ещё чем и впилась взглядом прямо в глаза. Валера закричал, но на самом деле не издал ни звука. Ярко-голубые глаза женщины утаскивали его в ледяную прорубь. Он начал терять сознание и падать туда, где было глубоко и очень холодно.

- Танечка, давай, помоги мне, - приказала Эльвира Павловна, и вместе они потащили Валеру в квартиру.

Вспоминая, как часто приходилось допоздна играть на гитаре на кухне, чтобы не мешать родителям спать, Синицын переоделся и собрал вещи. Голова всё ещё кружилась.

В квартире не было крови и ничего похожего на следы борьбы. Только погром и разрушение: стекло от выбитого окна на кухонном полу. По полу разбросана изорванная в клочья, скомканная до безобразия одежда Олеси, но ни следа её самой. Ботинок и куртки девушки, как и её телефона, тоже не было - и это дало Синицыну крохотную надежду, что двоюродная сестра ещё жива и, возможно, направилась за помощью.

Связь всё так же отсутствовала, а за потолком слышалась какая-то нехорошая возня. Шуршанье. Писк. Топот. И снова шуршанье… Нужно убираться отсюда. Синицын стоял возле двери и слушал, когда стихнут в подъезде голоса.

Едва Эльвира Павловна добралась до квартиры, то сразу поняла: что-то не так. Исцарапанная дверь распахнута настежь. Внутри воняло смертью.

Велев Танечке стоять в коридоре и придерживать пребывавшего в отключке Валеру, сама принялась обследовать квартиру.

Вскоре она вся исходила гневом, подобно кипящему чайнику, готовому вот-вот засвистеть от пара. Пальцы Эльвиры Павловны начали самопроизвольно сжиматься и разжиматься, когда не обнаружила в спальне похищенного ею паренька. Затем она издала недовольное рычание, когда увидела на кухне пустую цепь и останки деда Мирона. И что было хуже – она не знала: то, что его сожрали, или то, что кухня оказалась загажена?

Она топнула ногой о пол, да так сильно, что звякнула посуда в шкафу. Вздохнула и волевым усилием мгновенно собралась. Заставила Танечку затащить Валеру в спальню, там связать, затем запереть дверь, а после приказала толстушке Тане убирать кухню. С каждым последующим приказом рот Танечки легонько округлялся: видимо, таким образом организм сопротивлялся повышенной телесной активности – пока снова не принял своё обычное состояние, когда Танечка смирилась с неизбежным. Это Эльвира Павловна мягким голосом подавила её сопротивление, внушила ей желание действовать с энтузиазмом. Таня, мурлыкая себе под нос, так старательно принялась за уборку, что на это даже приятно было посмотреть.

Дальше Эльвира Павловна вернулась в спальню, где связала Валеру, понимая, что сейчас не сможет накачать его травяным чаем. А колоть снотворное человеку в таком состоянии, честно сказать, она опасалось: после гипнотического внушения укол на Валеру мог не подействовать.

Вздохнув, Эльвира Павловна закрыла дверь в кабинет и занялась делом. Взяв в руки телефон Валеры, она попробовала угадать пароль, но не получилось. Поэтому, присыпав экран пудрой и посветив яркой настольной лампой, Эльвира Павловна обнаружила цепочку отпечатков на цифрах, образующих ёлочку. Таким образом, Эльвира Павловна узнала имя владельца, а из фотографий в контактах и галерее – внешность и имена друзей. Хмыкнув, застёгивая пальто на ходу, она вышла из квартиры.

Сытая тварь чувствовала себя очень хорошо. Давно она так обильно не питалась, а стоило бы. Человеческая женщина, которую она обучала, совсем не баловала её. А эту традицию стоило изменить.

Облив кровью с целью подкормки почкообразное потомство, тварь наблюдала, как через поры в скорлупе впитывается кровь. Сейчас нужно было обвить собой почки и греть, но обострённые сытостью инстинкты твердили: в доме снова появилась молодая кровь. От возникшего, похожего на кожный зуд, предвкушения охоты все инстинкты обострились, желание пировать подавило собой всё остальное. Потомство могло и подождать.

Принюхавшись, тварь проверила на стене кожисто-пенное, сотворённое из её ферментов и отрыжки крепление в форме крупных прямоугольных углублений, как лоток для яиц, на котором держались почки. Оно служило как и защитой, так и для поддержания тепла. Отрыгнув ещё немного пенообразной субстанции, тварь удвоила крепление, затем снова принюхалась и изучающее прошлась по чердаку вдоль и поперёк, удостоверяясь, что закрытое соломой самоё темное место – это лучшее укрытие для потомства.

Наконец тварь покинула чердак, разлетаясь сотней созданий, похожих одновременно на гибрид акулы и летучих мышей. На этот раз, хорошо поразмыслив, тварь решила, что предварительно она тщательно осмотрится, перед тем как нападать, и больше не позволит добыче улизнуть.

Чердак. Глава 15/23

Чердак. Глава 16/23

Чердак. Глава 17/23

Чердак. Глава 18/23

Женька Синицын очнулся внезапно, как вынырнул из кошмарного сна.

Глаза едва открывались, к горлу подкатывала тошнота, и стоило пошевельнуться, как от слабости закружилась голова.

Преодолевая себя, он рассмотрел обои в цветочек, мебель, понимая, что это никакая не больница. От нахлынувшей тревоги пустота в памяти сдвинулась - и первым делом Синицын вспомнил ласковый женский голос, тёплую сухую ладонь и пальцы с ярко-красным лаком на ухоженных ногтях. Вспомнил, как вложил свою руку в женскую ладонь, как из квартиры вышел с незнакомкой, словно маленький мальчик. Вспомнил необычайно сильный в своей пронзительности, одержимый странной целеустремлённостью взгляд ярко-голубых глаз женщины. И вздрогнул, ощущая ледяную дрожь, бегущую по позвоночнику, вдруг предельно ясно осознавая, что Эльвира Павловна никакой ему не друг, а враг.

Из-за изморози на подъездном карнизе Олеся ободрала ладони. Удержаться на обледенелом карнизе над подъездной дверью не получилось: она нелепо полетела вниз.

От боли на глазах навернулись слёзы: израненные ладони кровоточили. Она поднялась, отворачивая лицо от снежного ветра, бившего в лицо. Как же вокруг темно и холодно...

Олеся вздохнула и осмотрелась. Возле дома искать помощи бесполезно. Поэтому она решила идти к остановке – там просить о помощи или тормознуть машину. До вокзала пешим ходом в такую погоду – она запросто заблудится. И кто знает, что сейчас делают с Женькой они - эти странные и нехорошие женщины? В том, что Синицын находится именно у них, девушка была уверена.

Снег нахально бил в лицо; запорошив волосы, горкой ложился на плечи.… Медлить было нельзя. Она замерзала. Сделав глубокий вдох, Олеся приготовилась бежать – и замерла на месте, затем инстинктивно пригнулась, заметив, как исчезла только что видимая с улицы из окна ручка сумки, как в окошке кто-то копошится, заграбастывает её сумку и звучным, басистым голосом кричит:

- Студенточка, выходи сама! Не то хуже будет…

Девушка была уверена, что говорившая сейчас смотрит из окна, поэтому, игнорируя холод, решила довериться чутью и спрятаться. Но где же ей спрятаться на вражеской территории?.. Рассудок же уговаривал бежать на остановку.

Сквозь сильный снег сориентироваться оказалось непросто, но колючие заросли высоких и густых кустов словно сами подсказали Олесе решение. Кто в здравом уме рискнёт сунуться туда, а?

Благодаря Небеса за своё природное чутьё, Олеся, задубевшая от мороза – стоя на месте, дождалась, пока ощущение, что за ней наблюдают, исчезнет. Затем, максимально пригнувшись к земле, направилась к стенам дома и практически ползком добралась до самого колючего и густого с виду кустарника, осторожно пролезла внутрь, спрятав лицо в горловине свитера. Сильный снег на этот раз был только на руку, надёжно заметая следы.

…Озарения в жизни Людку не посещали, хоть она не раз слышала о подобных явлениях в жизни других людей. Но вот из глубокого сна её выдернуло, как рыболовным крючком, резко, в один момент и с таким сильным душевным предчувствием, что если Людка сейчас же не встанет и не найдёт девчонку, то проворонит её с концами. Крякнув, она обулась и выбежала из квартиры – и, даже не заходя в пустую квартиру снизу, в которой заперлась студентка, остановилась прямиком на площадке, ощущая на лице холодный воздух.

- Ах, холера тебя побери! - хрипло спросонья пробасила Людка и побежала к участку между площадками с единственным узким окошком, до последнего надеясь, что успеет схватить студентку, что она туда не пролезет.

Из-за метели все поезда отменили. Кассирша неопределённо пожимала пухлыми плечами, талдыча лишь одно: ждите новостей.

Словно назло, небо тоже было тёмным и грозным. Сильно огорчившись, Жора собирался вернуться в дачный вагончик, но ноги сами привели его к хате деда-самогонщика. Свет в окошке приветливо горел. Раздумывая, стучать или пройти мимо, Жора замер возле калитки, пока не залаяла мелкая чёрная собачонка, старая, как хозяин, но, вопреки возрасту, такая же шустрая. Заскрипела, открываясь, дверь. На порог выглянул дед: нечёсаные седые космы растрёпаны, как и густые усы. Ещё бы бороду отпустил – и можно дедом Морозом называть. На ногах валенки, на плечах искусственный полушубок. Цыкнул собаке, погладил за ушами, вынул из кармана корку хлеба и кинул прямо в пасть, бурча – мол, за службу.

- Жора, заходи не мерзни! Че стоишь, как дитё малое! - позвал дед, распахивая пошире дверь.

Ветер дохнул в лицо снегом, аж проняло.

- Здорова, дед! - смущённо ответил Жора и направился к хате, закрыв за собой калитку, попутно вспоминая, как же деда зовут: Гришкой или Савой?

Эльвира Павловна нежилась в ванне, пока не услышала звуки вальса. Так звонил мобильник, а его номер знали только офисные клиенты. Не ответить было бы неразумно. Вот же…

Наспех набросив халат на мокрое тело, она выскочила из ванной комнаты, досадуя на себя, что забыла телефон в сумочке, и стуча каблучками домашних тапок по полу.

- Алло, - ответила слегка запыхавшимся, но ласковым голосом.

- Эльвира Павловна… - произнесли робким и тонким голоском, совершенно не подходящим тучной и немолодой женщине на другом конце провода

- Я вас слушаю, Таня. Что случилось?

- Мне необходимо с вами встретиться. Понимаете, просто необходимо. Те рекомендации, что вы мне дали, Эльвира Павловна, я их выполнила и теперь чувствую себя полностью свободной, но… - замялась женщина. -  Травяной сбор закончился так быстро, и я снова хочу есть. Пожалуйста, давайте встретимся, или я приеду к вам. За срочность заплачу вдвойне, умоляю вас, Эльвира Павловна.

Вот же принесла нелёгкая.

- Хорошо, милочка, давайте встретимся через час в моём офисе.

- Спасибо, Эльвира Павловна! Вы мой ангел-хранитель.

Скрипя зубами, Эльвира Павловна положила трубку. Нужно высушить волосы. Не поедет же она в такую погоду с мокрой головой. «Сдеру с неё три шкуры – с этой закомплексованной глупой толстухи. Вот и за такси пусть заплатит, где я сейчас в такую погоду маршрутку ловить буду?!»

Она собралась в рекордный срок, подкрасила губы и вместе с зельем для похудения положила в сумку очки-хамелеончики.

- Что ты снова натворила, дура? Где студентка? Нашла? - больше для устрашения, чем в действительности подозревая Людку, грозно задала вопрос Эльвира Павловна, выходя из подъезда.

Людка замялась и то ли кивнула, то ли пробурчала что-то нечленораздельное. Только и успела, что спрятать кухонный нож за спину.

- Благодари Провиденье, что я спешу, но, когда вернусь, чтобы студенточка была поймана. Поняла?! - прошипела Эльвира Павловна и, набросив на голову капюшон пальто свободного покроя в стиле «инвернесс», решительно зашагала к остановке, куда должно было приехать такси.

Впервые она сетовала, что в заговорённом месте вокруг дома имеются, как преимущества, так и недостатки. Например, из-за отвода глаз такси к подъезду не подъедет, водитель просто проскочит мимо дома. А сложные чары снимать ради собственной мимолётной прихоти – это ей выйдет слишком накладно. Потом ведь снова придётся накладывать. Так что чуток помёрзнуть и дошагать до остановки – это она уж точно переживёт, не правда ли, Эльвира Павловна?

Людка обегала весь двор, изрядно устав от собственных открытых угроз и ругательств в адрес студентки. Куда же та могла подеваться, ведь сараи и второй подъезд оставались закрыты! А проклятый снег всё падал и падал, заметая следы. Ну, не могла же девчонка действительно убежать?

Людка вздрогнула, громко чихнула, затем ещё раз и высморкнула нос. Вот ещё температуры ей ко всему прочему невезенью не хватало!

- А хрен с ней моржовый, пусть и сбежала… - сказала она себе под нос и решительно направилась в подъезд – собираться.

Денег за эти годы она изрядно поднакопила. Вот омолодиться – то не получилось, но это не беда. Не в молодости дело. Дружба, да хоть с Настей, была для неё гораздо важнее. А вот уехать сейчас – так было нужно. Это Людка знала наверняка. Эльвира Павловна очередной оплошности ей не простит и просто скормит твари взамен студенточки. А на такой расклад Людка не подписывалась, вот уж увольте. Так что оставалось только одно – сбежать.

Сытой твари долго не спалось. А бодрствуя, она всё чаще и чаще размышляла, и этот процесс доставлял ей всё большее удовольствие. Вот и сейчас все мысли были о спрятанном за стропилами на стене почкообразном растущем потомстве. Такое с тварью, надо признать, происходило за пятьсот лет второй раз. В первый раз вышло неудачно как из-за неблагоприятного, слишком удалённого от людских поселений места, так и из-за суровой, затянувшейся надолго зимы… Тварь оказалась чрезмерно истощённой, и оттого потомство родилось слишком хилым, чтобы выдержать холода.

Обстоятельства не способствовали выживанию детёнышей. Пищи было мало. И молодая тварь полагалась лишь на инстинкт самосохранения, который смёл в сторону все материнские чувства к потомству, чтобы сохранить ей жизнь.

Тварь, потеряв потомство, была заворожена новым для себя запахом молодой человеческой крови, учуять который для её рецепторов не представляло труда. И этот интерес невозможно было подавить ни сытой пищей, ничем другим, потому что тварь, в силу природной осторожности и сложившихся обстоятельств, ещё никогда прежде не пробовала такой крови. Теперь даже память о запахе, в котором она буквально чуяла энергию юности и предвкушала, сколько сил эта энергия может дать ей и нынешнему потомству, не позволяла ей долго спать. Эта кровь будила в ней азарт и инстинкт охоты. К тому же молодые человеческие особи находились на её территории.

…- Ну чего волнуешься, Жора? Что поезда не будет? Ну и пёс с ним. Или спешишь куда? - продолжал задавать вопросы Сава, а Жора – упрямо молчать и пить предложенную самогонку, не закусывая.

- Ай-яй-яй, нехорошо так скрытничать, Жора, не по-дружески это, - недобро нахмурился Сава и прямо посмотрел в глаза Тарасову.

Жора выпил самогонку до дна, поблагодарил.

- Рассоримся, видно, совсем ведь не по-мужски, - прозвучало от старика зло и с обидой.

- Так что говорить, Сава? Налить и я налью, ты приходи… А вот если расскажу, засмеёшь, не поверишь…

- Дурак, за кого меня принимаешь, я ведь друг твой, Жора! Не думай, что старый, что в маразм впал! Говори, всё говори… - разбушевался вдрызг пьяный Сава и стукнул по столу кулаком, аж рюмки зазвенели.

- Хорошо… - пристально глянул деду в глаза Жора, сам потянулся за самогоном.

Сава положил себе в тарелку картошки и огурец, приготовившись слушать.

- История длинная, знай…

Жора отпил глоток самогона, наколол на вилку огурец, откусил, захрустел. Всё тянул, отвык, видно, совсем с людьми говорить, а тут ещё такое невероятное – поди, расскажи. Кто поверит? Колебался, сомневаясь Жора, но таки пересилил себя, начал говорить.

- Я не спешу, и ты не волнуйся: если останешься, то на печи, в тепле, постелю.

Жора кивнул, обдумывая, с чего бы начать рассказывать. Слова поначалу выходили неохотно, а затем пошли как по маслу. Ведь в действительности ему так давно хотелось кому-то всё рассказать, поделиться наболевшими страхами и даже, если не получить оправдание за своё бездействие, то выговориться и облегчить душу.

С огромным трудом, преодолевая слабость в ногах и головокружение, Женька Синицын встал и, скривившись от боли, аккуратно выдернул капельницу из вены. Вздохнул, унимая дрожь в теле.

В комнате, с изрядно поблекшими обоями в цветочек, стояли тишина и темнота. Хотелось позвать: «Ау, на помощь!» Но он сдержал этот глупый и детский порыв. Кто просит помощи в квартире врага?..

Ударяясь локтями и задевая ногами мебель, чертыхаясь при этом, чувствуя на глазах слёзы боли и раздражения, Женька каким-то чудом нащупал настенный выключатель. Щёлкнул, зажмурился. Свет работал. От этого сразу стало легче. Теперь бы попить и уйти куда подальше…

Наверное, Олеська волнуется. Может, уже подала заявление в полицию. И хорошо. Тогда его ищут… Сколько там времени прошло?

В других комнатах свет не работал, и Синицын долго блуждал в коридоре, пока добрался до кухни. Воды бы… Как же сильно хотелось воды, аж губы потрескались… Сильный металлический лязг из-под раковины заставил его охнуть, после чего он оступился и рухнул, смягчив руками падение на пол.

Чиркнули спичкой. Шершавая ладонь закрыла ему рот.

- Тихо, не кричи.

Длинные седые волосы торчали во все стороны, на морщинистом, поросшем грязной бородой болезненно-худом лице выделялись запавшие глаза, блестевшие от воли к жизни

- Не бойся, я дед Мирон. Поможешь мне – в долгу не останусь.

Голова Синицына и так предательски кружилась от потери крови. А уж сейчас, когда он рассмотрел-таки крепкую цепь, которая заканчивалась оковом, впившимся в обрубок дедовой ноги, сознание покинуло его.

Толстушка Таня всё верещала и улыбалась, рассказывая о своих результатах. Как-никак ей удалось сбросить целых два килограмма с помощью эликсира, и для такой ленивой и прожорливой женщины, как она, – это действительно было достижение.

- Аппетит уменьшился, сладкое опротивело! Это же чудо, Эльвира Павловна. Вы согласны? - И, не дожидаясь ответа, Таня продолжила тараторить о своих свершениях: - Прогулки каждый день по полчаса и солевые ванны – всё делаю, как вы рекомендовали, - разулыбалась, выставив напоказ отбеленные у стоматолога зубы.

Улыбка толстушку Таню, даже с белыми зубами, совсем не красила. А весь этот разговор Эльвире Павловне уже изрядно поднадоел, как и травяной витаминный чай. Выпили уже по три чашки с диетическими сухариками, обогащёнными клетчаткой. От сухариков Эльвиру Павловну тоже уже подташнивало. Толстуха Таня всё больше раздражала. Эльвира Павловна всё сильнее сжимала ручку чашки и прикладывала всё больше усилий, чтобы сохранить благожелательное выражение лица.

…- Эй, парень, очухался?

В лицо Синицына плеснули водой.

- Пить… - жалобно простонал он.

- Сейчас, потерпи.

Звук льющейся воды успокаивал.

Синицын едва смог поднять голову с пола, оглядывая кухню, чьи линии проступали в слабом пламени тлеющего свечного огарка на столе. Наблюдать, как искалеченный однорукий, да ещё безногий дед набирает ему воды, было неудобно и так стыдно, что Женька даже закрыл глаза, втайне надеясь, что всё происходящее – просто кошмарный сон.

- Да не обижаюсь я, парень. Ты смотри, не стесняйся. Ты же не виноват в самом-то деле… - Вместо хихиканья у деда вырвалось, что-то похожее на фырканье.

Женька жадно выпил воду и медленно, сомневаясь в своих силах, со вздохом поднялся и поблагодарил, всё ещё отводя глаза. Но затем, не удержавшись, спросил:

- Кто же вас так покалечил, дедушка? Или произошёл несчастный случай?! Ох, не надо было спрашивать, извините.

Дед помолчал, задумавшись о своём. Его морщинистое, худое, враз посерьёзневшее лицо в пламени свечи сразу стало как-то резче, выглядя ещё более удручённым и неимоверно печальным.  У Женьки от этой метаморфозы образовалась противная горечь во рту. Затем дед ответил.

- Эх, если бы это был несчастный случай, парень, - так скорбно вздохнул дед, что Женьке из-за жалости, вдруг болезненно остро сдавившей сердце, сразу захотелось провалиться сквозь землю.

Деда звали Мироном, и в этой квартире он уже находился так долго, что и не припомнить. Ожоги на лице, как и отрезанные ноги с рукой – всё получил от ведьм в наказанье за побег.

- Для них я что та собака, если не хуже. Вот сам не пойму, почему ещё жив. Но как же сильно хочется увидеть солнце и нормально поесть… Да вымыться, чтобы снова ощутить себя человеком.

Дед хмыкнул, шмыгнул носом, резко, со злостью смахнул единственной рукой слёзы.

- Вот, парень, ты! Давай выбирайся, пока ведьм нет. Но очень тебя прошу – спали этот проклятый дом! Очень прошу – спали. Зло в этих стенах можно выжечь лишь огнем. Давай, обопрись на меня, парень, и улепётывай отсюда, живо! Обо мне не думай, брось! - сорвался на визг дед Мирон, затем отвернулся.

А Женька вдруг вспомнил, как попал сюда. Как Эльвира Павловна появилась на экране телевизора, как он зачарованно слушал её голос, чувствуя такую неописуемую радость и счастье, словно Эльвира Павловна была небожительница какая-то. А затем просто открыл дверь в квартиру Олеси, и женщина взяла его за руку и повела к себе, при этом улыбаясь, точно солнышко ясное. Вот вспомнил - и так вдруг страшно Синицыну стало, что зубы застучали и сам весь холодным потом покрылся.

- Стой! - неожиданно сказал дед Мирон, едва Женька прикоснулся к дверной ручке.

В голосе деда проступал ужас. Он не моргал и только смотрел широко раскрытыми глазами, в которых плескался страх такой огромной силы, что...  что волоски на затылке Синицына зашевелились.

- Замри и слушай, - практически шёпотом, хрипло произнёс дед Мирон.

Женька прислушался, и от лёгких шуршащих звуков за дверью ему поплохело. Руки задрожали и отдёрнулись прочь от дверной ручки, но та вдруг повернулась. Раз, другой, третий. За дверью кто-то вскричал неестественным голосом чревовещателя:

- Впусти, впусти, впусти!!! – И ручка задёргалась снова.

Женька с отчаянием посмотрел на деда Мирона, тот прижал палец к губам и одарил таким же диким, как у самого паренька, взглядом.

Людка собрала вещи. Всё ценное уместилось в маленький чемоданчик. С тоской оглядела квартиру, с сожалением посмотрев на советскую фарфоровую посуду, что оставляла в буфете, яркие платья в шкафу, купленные на распродаже по совету Насти. На гору пыльных книг, брошенных журналов по рукоделию, тоже Настиных, и непрочитанных дамских романов. Вздохнув, она присела напоследок на продавленный диван в гостиной и вдруг, вспомнив про коробку конфет, поднялась и достала её из недр советской «стенки», спрятанную прямо за тарелками. Конфеты они вместе собирались съесть на день рождения Насти – как раз неделя до него осталась, вот же…

- За тебя, Настюха! Хоть была ты порой шлюхой и сволочью редкостной, но никогда не предавала. Вот. Так за тебя, подружка!

Людка бросила в рот трюфельную конфету и запила остатками водки из холодильника. Смахнула слезу, взяла в руки чемодан и вышла из квартиры.

Сверху, с подъездного потолка, зашуршало, захлопало и спикировало вниз множеством кожистых крыльев, острых когтей и длинных зубов. Людка закричала и, задыхаясь от ужаса и паники, как могла, отмахивалась от прожорливых, алчущих крови тварей. Вскоре визг женщины потонул в булькающем из-за собственного перегрызенного горла крике. В одно мгновение они выцарапали Людке глаза, обглодали лицо, забились в горло и продолжали жрать, пока тело мёртвой женщины не перестало агонизировать и оттого дёргаться, содрогаясь в конвульсиях.

Толстуха Таня истрепала все нервы. На лице Эльвиры Павловны вместо улыбки появилась натянутая гримаса, но клиентка, похоже, этого не замечала, увлёкшись собственным рассказом. «Ну, всё, с меня хватит!» Эльвира Павловна со злостью поставила очередную чашку чая на стол и предложила:

- Танечка, дорогая, я вижу и понимаю вашу проблему, поэтому давайте поедем ко мне домой, я вам любовного эликсира в честь нашей дружбы за полцены выпишу. Поверьте, абы кому я такое не предлагаю!

Как и ожидала Эльвира Павловна, глаза Танечки на пухлом, круглом и абсолютно не красивом лице загорелись азартом.

- А его можно совмещать с зельем для похудения, Эльвира Павловна?

- Конечно, можно, моя дорогая Танечка. Давайте собирайтесь, а чашки оставьте на столе, ничего с ними не станет.

«Жирная гадина… Сама виновата в таком раскладе! Нечего издеваться над старой женщиной, да ещё в такую погоду! Вот, значит, и пойдёшь на корм твари. Такой туши ей надолго хватит. Будешь на цепи сидеть, как дед Мирон!.. Квартиру продашь, все деньги мне на счёт переведёшь – то-то же. Ума бы тебе не помешало, Танечка, а ум вот ни за какие деньги не купишь. Никаким зельем не приобретёшь!»

Эльвира Павловна усмехнулась, застёгивая пуговицы пальто. Танечка пыхтела, возясь со своим норковым полушубком.

«На такси поедем – быстрее будет! А по дороге я так тебя заболтаю и заговорю, девочка, что совсем ничего соображать не будешь».

От собственных размышлений настроение Эльвиры Павловны улучшилось так, что даже натянутая улыбка на её лице изменилась на торжествующую... На улице снежные хлопья снега, летевшие вместе с ветром в лицо, тоже больше не вызывали у неё раздражения.

- Оно чует твой запах, парень, нужно спрятаться, - прошептал дед Мирон и, звякнув цепью, сделал знак рукой, чтобы Женька следовал за ним.

Ручка дергалась всё сильнее, с обратной стороны двери что-то заскреблось, недовольно зафыркало и застучало. Дверь буквально ходила ходуном. Синицын понимал, что долго дверь не продержится. А тогда что? Пока дошли до кухни, Синицын весь вспотел. Паника мешала дышать, мешала говорить.

- Лезь, - приказал дед Мирон, показывая под раковину, где трепыхалась занавеска, а от едкого запаха мочи свербело в носу. – Быстрее!

Входная дверь с грохотом распахнулась. Уговаривать Женьку больше не пришлось: согнувшись, он полез под штору. Дед Мирон – за ним, подталкивая со спины. За кухонным шкафчиком была щель, куда с трудом удалось протиснуться обоим. Здесь лежали грязное одеяло и маленькая подушка. Воняло потом, немытым телом и мочой.

- Тсс… - прошептал дед Мирон, накрывая Женьку одеялом с головой и загораживая его своей спиной со стороны шторки.

На кухне гремело и грохотало, грозно фыркало, скреблось, шуршало, пока не затихло, скрывшись в коридоре. Синицына трясло от страха. Мочевой пузырь болезненно сжался, когда Женька услышал механический голос, настойчиво повторяющий, словно недовольный ребёнок:

- Где, где же ты? Где? Выходи. Выходи. Не то хуже будет, выходи. Выходи!

Со звоном что-то разбилось, с треском рухнуло внутри квартиры. Звуки погрома усилились, смешавшись в дикую канонаду хаоса. «Он найдёт меня, найдёт и сожрёт!» - так подсказывало Синицыну животное, глубинное чутьё. Он чуть не запищал и не обоссался, когда дед Мирон тронул его за плечо и ободряюще прошептал в ухо: «Ну, всё, парень… Кажется, оно ушло. Ты сиди, я проверю».

Тварь напала внезапно, спикировав кожистой массой с потолка, едва дед Мирон выполз из-за занавески и огляделся, с облегчением начиная переводить дух.

Со злобным фырчаньем тварь растерзала деда Мирона на части, даже не став пожирать его тело и пить стариковскую кровь.

Синицыну повезло: он потерял сознание, а тварь, выпустив свою злость, улетела.

Чердак. Глава 15/23

Чердак. Глава 16/23

Чердак. Глава 17/23

Чердак. Глава 19/23

Валерий Шалопаев, или просто Шалопай, считай, родился барабанщиком. Сколько помнил себя, везде выстукивал ритм, надоедая как родителям, так и воспитателям в детском саду, пока не отправили в кадетский корпус, где пришлось помимо барабана овладевать ещё и саксофоном. Это провидческое родительское решение, как показала жизнь, сослужило ему неплохую службу.  Сначала он играл в военном оркестре, затем в клубах, не чурался и свадеб, пока не был замечен Емельяном Денисычем, или просто Емелей – фронтменом, созданной им и мало кому известной тогда группы «Балалайка».  

Правда, до клубов на пять лет музыка оказалась заброшенной из-за службы в спецназе, хотелось почувствовать себя героем. И чувствовал – до первого ранения, чуть не стоившего жизни. Поэтому ради спокойствия родителей пришлось уйти.

Как выяснилось, с Емельяном Денисычем Шалопая связывала не только любовь к музыке и фольклору, но и служба в армии.

Емельян Денисыч носил фамилию Череповцов, а лейтенанта Черепа в Белоруссии и за её пределами знали очень многие, особенно хорошо отзывались солдаты в частях, где проходили службу под его началом. Череп требовал многого, но ни с кем не церемонился: ни с блатным, ни с богатым, всех держал в ежовых рукавицах, а в хорошем настроении все дружно разучивали народные песни под аккомпанемент балалайки с участием лейтенанта, который действительно пел очень красиво, бархатным, с своеобразной хрипотцой баритоном.

Емельян, в общем-то, был неплохим человеком, только вот спокойствием не отличался, а как запил, то по-чёрному, когда невесту его насмерть сбила машина.

И ничего с пьянством поделать не мог: срывался вопреки кодированию и лечению в дорогой клинике – невеста во сне приходила, звала с собой. Он чуть не дошёл до суицида, но вовремя спасли. А потом вмешалась судьба, или просто случай.… В общем, Емельян стал искать спасение в походах на природу и в глуши дремучей, услышал спросонья голос: мол, занимайся музыкой и будешь жить спокойно. Проснулся, а в голове уже рифмуются строки к песне, и музыку к ней прямо как наяву слышит. Как тут не поверишь в чудеса?

Так Емельян Денисыч в сорок пять лет занялся музыкой. Оброс бородой, бегать начал и с алкоголем спокойно завязал. А пострелять, как и раньше, каждые выходные на полигон или в тир наведывался. Потому что в оружии разбирался, стрелять любил и умел. А пистолет всегда с собой носил, благо лицензия имелась.

…Ехали сейчас на лендровере вдвоём с Валерой Шалопаем из Питера в Белоруссию, а точнее – в Минск. В начале мая открывали турне по городам. Благо раскрутились тоже благодаря случаю: какой-то блогер-любитель заснял их выступление и выложил в сеть.

А когда самый молодой участник их коллектива, гитарист Женька Синицын, сам напросился в группу, вообще реальное бабло начали рубить. И перестали смеяться и кривиться продюсеры, услышав название группы «Балалайка». Теперь и сам Емельян посмеивался, когда вспоминали обидное и несправедливое погоняло их группы («чурбан да деревенщина»), частенько брошенное прямо в лицо теми же продюсерами, которые отказывались не то что сотрудничать, а просто уделять время на беседу.

В лендровере пахло кожей и апельсинами, которые ел Шалопай, таким образом, пытаясь бросить курить, да и для здоровья, считалось, цитрусовые полезны. Емельян скептически хмыкал и подпевал радио. Если даже придерживались, где получалось, высокой скорости вопреки снежно-дождливой погоде, ехать было ещё далеко.

…Не помогли Жоре Тарасову ни посиделки с дедом, ни травля анекдотов в магазине с Галкой. Она шутить-то шутила и даже смотрела с симпатией, а потом взяла и головой повертела, прямо сказав, что между ними возможна лишь дружба. На что Жора лишь крякнул и весь с лица сошёл с расстройства да так, что Галка, заволновавшись, с жалости подарила ему пару копчёных скумбрий из тех, что перекупом у водителя продуктового брала для себя.

- Да бери, Жора, не упрямься. В честь дружбы. Вкусная рыбка, недорогая, если больше килограмма берёшь. А я не впервые покупаю…

- Хорошо, Галка, уговорила. Пойду я тогда…

- Иди, не по темноте же тебе, нетрезвому, в свой вагончик через лес топать, да и магазин через пару часов закрывается, и у меня поезд до райцентра.

- Эх, Галка, жалко как вышло, а? Ты такая видная женщина, что глаз не могу отвести.

- Иди, подхалим, - подмигнула явно довольная Галка.

Жора и пошёл. Правда, несколько раз побурчал про себя да ругнулся, поминая чёрта, но что же делать было-то…

Добрался до вагончика и крепко растопил буржуйку. Сразу запахло смоляным сосновым духом, и жарко потом так стало, что пришлось раздеться до кальсон и тельняшки. Нажарил Жора себе в сковородке картошки с сальцем и со скумбрией, наелся от пуза. Даже разморило, чему, к слову, Тарасов сильно обрадовался. Зевая, он запер вагончик, улёгся на деревянные, прибитые между стен доски – эдакий аналог кровати… Поёрзал на тонком матрасе. Наконец, удобно устроился на спине, сложив руки на груди поверх двух толстых одеял – и захрапел.

…Во сне его квартира горела. Он стоял над обожжённым телом студентки и плакал. В ушах ревел огонь, но сквозь него проступал торжествующий смех Эльвиры Павловны. Лишь раз он слышал этот смех, звучный и грудной, когда увидел, как она машет кулаком вслед уезжающим соседям.

Смех этот и разбудил, так резко загремевший в ушах, что Жора вскочил прямо с постели, чуть не задев головой полку с посудой и журналами. Чертыхнулся, запалил свет, ибо от ужаса колотило. Но больше всего терзала совесть, понукающая немедленно возвращаться, ибо сны всегда снились Жоре редко, но метко. Проклятие! «Студенточка точно в беде оказалась по моей вине!»

Мальчишка совсем ослабел и, сонный, дёргался, засыпая, отчего едва не падал на пол вместе со стулом. Пришлось Эльвире Павловне развязать верёвки и положить его на кровать, накрыв одеялом. По бледному, как мука, лицу мальчишки бисеринками стекал пот. Капельницу с глюкозой она отсоединять не решилась. Пусть очухается для начала.

Нахмурившись, она крепко задумалась, пытаясь найти виноватого в сложившейся ситуации и свалившихся на неё хлопотах, которые она так не любила. Виноватый, честно сказать, не находился. Если не считать приезда студентки в квартиру Мухомора и раннего пробуждения твари. Вот-вот. Виноватым по большей части можно было считать Жору, и, если бы он сейчас был здесь, она уж придумала бы ему наказание, чтоб впредь неповадно было. Сидел бы, как дед Мирон на цепи, в своей квартире, или ещё что-нибудь гораздо хуже…

Взбодрившись порцией коньяка, Эльвира Павловна сконцентрировалась на будущем действе и, стараясь не выдать себя, лёгонько коснулась ментальной, связующей с тварью нити. Сразу её окутала вялая сытость и нега, так что Эльвира Павловна, ощутив состояние твари на себе, несколько раз сладко зевнула. А потом кое-что неожиданно поняла - и сразу, оборвав связь, ошалело выдохнула, понимая: действовать надо немедленно.

В чужой квартире оказалось пыльно, пусто и сумрачно. К тому же пахло странно – плесенью и старостью. Старинная мебель советских времён частично сохранила своё величие, обои же нещадно пожелтели, как облезла краска на полу – так сильно, что пол казался совершенно белым. Только –жёлто-зелёная ковровая дорожка из плетёной соломы в коридоре выглядела как новая и постоянно притягивала глаз. Олеся включила свет, который через несколько минут замигал и выключился.

Олеся обыскала всю квартиру в поисках телефона, потому что окна здесь были словно затонированы изнутри, сквозь стекло не было ничего видно. И они мало того что не открывались, так ещё и не разбивались, когда Олеся, не сумев их открыть, от отчаяния попыталась врезать по ним старинным тяжёлым утюгом. Ну не пуленепробиваемые же здесь стёкла? От собственных мыслей всё сильнее накатывала истерика. Девушка едва сдерживалась, вновь и вновь обходя квартиру, – и, в который раз пройдясь по ковровой дорожке, вдруг поняла, что квартира-то уже другая. Тоже пустая, похожая на предыдущую даже идентичной во всём дорожкой в коридоре, но другая…

Олеся крепко сжала кулаки, уговаривая себя не поддаваться страху, панике и жуткому безысходному чувству, что очутилась в кошмарном сне. Вот только как отсюда выбраться – она не знала. Потому что была на сто процентов уверена, что время здесь действует против неё... И часы на телефоне неожиданно обнулились и замерли на месте…

Людка утрату подруги переживала недолго. Такая вот она была женщина: легко отпускала всё негативное по жизни, списывая на судьбу, с которой – как ни злись и ни грози, всё толку не будет. На то она и судьба, всем своя уготованная.

После коньяка с эликсиром Эльвиры Павловны Людке полегчало. Боль от столкновения с существом отозвалась в теле женщины каждой взвывшей нервной клеточкой, каждым ушибом и синяком с нахлынувшим вдруг запоздалым страхом умереть съеденной, разорванной на куски проклятой тварью, как Настя. Но спать захотелось так сильно, что хоть тресни. Со сном тоже, как она считала, бороться бесполезно, когда организм того просит.

Сон лечит – это Людка крепко знала с детства. Единственное, что осталось от непутёвой матери, лицо которой из памяти стёрлось. Когда не было чего жрать, а живот бурчал и во рту было до омерзения кисло от голода, крутило так, что никакой кипяток, которым привычно заглушали голод, не помогал, мать гладила её по голове, мурчала колыбельную и говорила: мол, спи, дочка, спи. Сон лечит. Вот.

Мать однажды не вернулась домой, и только в детдоме Людка узнала, что убили её ни за что: стукнули по голове – и дело с концом. Возможно, ограбить или чего хуже хотели. Мать ведь внешне была женщиной видной, хоть и нищей. И сдачи бы дала, характер бы иначе не позволил любую обиду стерпеть. Тогда Людка и поверила в слова угрюмой и неласковой воспитательницы про довлеющую над всеми людьми судьбу.

Главное – озарило Людку, что она дверь подъездную закрыла и поэтому студенточке из дома-то никуда не деться. Ведь в этом доме все пустующие квартиры имели свой секрет.

Так что можно было не волноваться и поспать сколько нужно для восстановления организма, – с лёгкостью решила Людка. Хлебнула ещё прямо из бутылки пару глотков водки и улеглась на продавленный, скрипучий, но милый сердцу диван. Диван этот ещё Настя где-то надыбала, а кавалеры подсобили и прямо в квартиру занесли. «Эх…» - зевнула Людка, натянула на ноги плед и заснула.

Еды в пустующих квартирах не было, но вода имелась. Газ тоже не работал, как и свет, сколько Олеся ни щёлкала выключателем. И вот очередная странность: когда включала фонарик в телефоне, то свет был таким тусклым, словно сам сумеречный душный воздух квартир пожирал его лучи.

Олеся побывала в трёх квартирах – ориентировалась по обоям: они не походили друг на друга, в отличие от практически одинаковой мебели и ковровых дорожек в коридоре. Буфет на кухне, диван в гостиной, кровати с железными спинками; тонкие, похожие на покрывала ковры с рисунками природы и животных на стенах возле кроватей. Некоторые комнаты были пустыми и пыльными, только вот пыль эта не сдувалась и не снималась с поверхностей… странная пыль, которая не оставляла следов на подошвах и на пальцах.

Девушка рискнула напиться воды из крана – к слову, совершенно безвкусной. Наконец хождение по квартирам совершенно её измучило. Олеся уселась на диване, вернувшись в первую квартиру, где она спряталась, таким же необъяснимым образом, как попадала в третью: шла по ковровой дорожке из коридора в гостиную, как вдруг становилось темно, воздух уплотнялся - и вместо гостиной она попадала на кухню, только другой квартиры.

Зевнула, чувствуя, как урчит в животе, от отчаяния хотелось плакать. Олеся решила прилечь, понимая, что если бы её искали, то давно бы нашли. А так, видимо, знают, что никуда она не денется и не сбежит.

Только закрыла глаза, как внутри что-то кольнуло: вставай, спать сейчас нельзя!

Она вскочила, волевым усилием борясь со сном - и направилась на кухню, чтобы найти то, что можно использовать как оружие. И очень обрадовалась, когда вытащила из духовки тяжёлую чугунную сковороду. На цыпочках подкралась к двери и, прошептав про себя короткую молитву: «Господи, пожалуйста, помоги мне!», осторожно открыла дверь.

На площадке оказалось пусто, тихо и светло, но отвратительно пахло медью – кровью. Свет теплился, и от облегчения у Олеси едва не подкосились ноги. Она прокралась по длинной лестнице вверх –  предательские ступеньки тихонько поскрипывали. По стенам была разбрызгана кровь, на перила и к некоторым ступеням прилипли лоскуты одежды. В углу между площадками лежал ботинок. С края подоконника свисало что-то лохматое, слипшееся в космы, очень похожее на парик.

Олеся прикрыла рот руками, в попытке подавить тошноту, но желчь всё равно противно подошла к горлу. Глаза не обманывали - и это был не парик, а окровавленный… скальп. Девушка зажмурилась, делая долгий и глубокий вдох, затем выдох.

Подоконник между площадками был крохотный, как и прямоугольное окошко. Руки задрожали. Мысли о том, что она может не пролезть в окно, ужасали.

«К чёрту!» - игнорируя дрожащие пальцы, Олеся пыталась открыть грязное окно. Рама скрипела и не поддавалась, но Олеся дёргала всё сильнее, пока, наконец, с грохотом не открыла её.

В лицо дул холодный, снежный ветер. На улице темно, как ночью. Как же долго она пряталась? Олеся лихорадочно сняла куртку и поползла по подоконнику, буквально втискивая себя в окошко. Попа слегка застряла, и Олеся чертыхнулась, ёрзая, пока не протолкнулась в отверстие, сползая на маленькую крышу-козырёк над подъездом. Медленно выпрямившись во весь рост, Олеся задрожала на ветру в тонком свитере и, только собралась забрать сумку с телефоном, кошельком и документами, оставленную на подоконнике, и вытащить куртку, как ветер зло и громко захлопнул окно.

После коньяка с капелькой эликсира Эльвире Павловне всегда требовалась деятельность. Чувствуя подъём и энтузиазм, она расположилась у себя в кабинете, начав просматривать лунный календарь и делая пометки в своём гроссбухе. Отметила, что сегодня в расписании нет ни одного клиента и в офис ехать не нужно. На улицу ей тоже совсем не хотелось: бушевала метель. Поэтому сегодня вечером можно расслабиться.

Отложив гроссбух в сторону, Эльвира Павловна решила принять ванну и, пока вода набиралась, проверила холодильник, чтобы от хорошего настроения неожиданно порадовать деда Мирона ссохшейся запеканкой.

- На! Жри, собака! - бросила ему прямо на пол, не дожидаясь благодарности. Для Эльвиры Павловны он и был собакой, которая разве что пойдёт на прокорм твари в случае необходимости.

Зазвенела цепь, и дед Мирон заполз в свой уголок, под раковину. Пусть там и сидит, глаза не мозолит. Главное, чтобы не гадил, где попало. За это, было дело, Эльвира Павловна оставила его без воды и еды на несколько дней. Дед Мирон тогда чуть не подох: высох, почернел и по-собачьи скулил, но выжил.

Вспомнив об этом случае, Эльвира Павловна скривилась и направилась в ванную комнату.

К слову, принимать ванну она очень любила, совмещая в этом занятии как возможность быть чистой, так и скорейшее омоложение. Эльвира Павловна рукой проверила температуру воды и удовлетворённо влила в неё пакет сливок и травяной экстракт. Теперь оставалось только сходить в спальню за махровым халатом и парой полотенец.

Чердак. Глава 13/23

Чердак. Глава 14/23

Чердак. Глава 15/23

Чердак. Глава 16/23

Надев на пижамный комплект длинную футболку с рукавом, Олеся глубоко вздохнула и пошла на кухню.

- Давай налетай, - сказал Женька, изображая официанта, раскладывающего со сковороды яйца к горке макарон на тарелки.

Он закатал рукава тёмно-синей водолазки и накинул на себя её клеёнчатый нагрудный фартук. Смотрелось забавно. Олеся выдавила из себя улыбку и, вооружившись ложкой, спросила:

- Как день прошёл?

На секунду-другую Женька замялся, словно сомневался, что ответить, а потом просто сказал:

- Нормально прошёл. Неожиданно быстро, - добавил и натянуто улыбнулся.

…Легли сегодня пораньше, часиков в десять. Уставшая Олеся сразу заснула, а Женьке не спалось. Сколько ни крутился, ни ёрзал в кресле – всё без толку.

Телевизор, что ли, посмотреть? Промаявшись полтора часа бессмысленным лежаньем в кресле, встал. Решил покурить, но, вспомнив про запрет на открытые окна, вышел на площадку. Щёлкнул зажигалкой. Затянулся, жмуря глаза, раздражённые желтушным светом.

Шорох с чердака.

- Эй, кто там? - решил спросить первым.

Пусть не думают, что он не слышит это противное сопенье, причмокивание – и вдруг хлопанье крыльев. Когда из чердачного люка выпорхнула стая кожистых чёрных, как дёготь, красноглазых тварей, всё на себя взял инстинкт самосохранения. Синицын ужом юркнул в квартиру, захлопнул дверь, быстро поворачивая ключ в замке, и только тогда выдохнул. Уши резануло от гадливого, раздражённого писка тварей, упустивших свою добычу.

Он чертыхнулся, увидев сонную Олесю, щурившуюся в свете коридора.

- Не спится? - Лицо девушки было белым и в бисеринках пота. - Вот и мне приснилось что-то очень не хорошее, а что – не помню. Вот если бы помнила, то было бы проще.

- Я чайник поставлю, хорошо? - предложил Синицын.

Сестра кивнула и, поёжившись, несмотря на тепло в квартире, вернулась в гостиную за футболкой.

Олеся отказалась от сахара и просто пила горячую терпкую жидкость. Молчание затянулось. Потом Олеся сказала:

- Мне неуютно в этой квартире, но больше всего беспокоюсь из-за снов. Ты же, как никто, знаешь, что сны мне снятся не просто так.

Синицын кивнул. От желания закурить зачесались пальцы.

- Хочешь, я поговорю с друзьями, помогу найти тебе другое жилье? Деньжат подкину. Только не спорь, Яшкина, так хоть отблагодарю тебя и долг отдам за то, что ты всегда подкармливала меня. И помнишь, как денег давала просто так, когда меня из дома выгнали? Никто из родных не дал, а ты позвонила и дала. А я же знаю – тебе всегда туго приходилось с неадекватной матерью и с отцом, когда он напивался и буянил…

- Ладно, уговорил, - ласково улыбнулась Олеся, чувствуя, как сразу от облегчения с плеч словно камень свалился.

- Вот и хорошо, - улыбнулся в ответ Синицын, решив не тревожить её ещё больше увиденным на площадке. Пусть странности в этом доме останутся сами по себе.

«Осталось только ночь и следующий день до вечера пережить», - уговаривал себя Женька.

- Ты как хочешь, Синицын, а я спать пойду – вставать рано…

- Я чашки помою, не беспокойся и, наверное, телевизор включу, ладно?

- Совсем бессонница замучила, да? На тебя это не похоже…

- Я теперь ночная птица, да и днём выспался.

- Ты-то? - с удивлением ответила девушка и, только улёгшись на диван, осознала причину своего удивления. Синицын, сколько она его помнила, никогда днём не спал. Даже если сильно уставал, не спал…

«Как же странно». Олеся зевнула и, устроившись поудобнее, неожиданно быстро заснула. Уповая на поговорку, что утро вечера мудренее и что всё как-нибудь, да образуется.

Сначала по телевизору показывали чёрно-белый американский вестерн. Потом заглох и он, сменившись шипеньем помех, как и на других каналах. Сколько Синицын ни щёлкал пультом, старый телевизор либо барахлил, либо просто ничего не показывал, кроме помех.

«Эх, не везёт, как и со связью в этом странном доме. Даже фильм оборвался на самой концовке!..» Сетуя про себя, Женька собрался выключить телевизор, как вдруг шипенье помех сменилось изображением интеллигентного женского лица за пятьдесят. Кроваво-красная помада подчёркивала красивые губы; густые, чёрные с лёгкой проседью волосы были элегантно уложены набок. Женщина располагающе улыбнулась и что-то беззвучно сказала… «Ну, что за ерунда? Ночное ток-шоу, что ли, да ещё без звука?» Женька снова потянулся к пульту и замер, понимая, что не может отвести взгляда от ярко-голубых, необычно знакомых глаз женщины.

Откуда-то появился звук – женский голос был удивительно приятный и убаюкивающий. Женька слушал, оставаясь на месте, и кивал, соглашаясь, когда женщина в телевизоре того согласия требовала. В комнате было тихо. Женька улыбнулся, вспомнив, что женщину зовут Эльвира Павловна.

Олеся проснулась от кошмара. Во сне она в кромешной тьме то боролась, то убегала от красноглазого чудовища – и почти убежала, вот только чудовище укусило её.

Пижама пропиталась потом насквозь. Сердце стучало до боли сильно, во рту образовалась сухость, а на щеках слёзы смешались с потом. Встала, включив свет, чтобы сменить влажную от пота простыню, чувствуя, что больше не заснёт. Пока смотрела на время на телефоне - четыре утра, увидела, что кресло Женьки пустует, и одеяло, как и непримятая подушка, слишком аккуратно лежит для того, кто, возможно, пошёл в туалет.

Пока смотрела на кресло, сердце всё больше ныло от тревоги. Не узнавая собственного изменившегося голоса, она позвала:

- Женя! Женя? - неожиданно сорвавшись на визг, но, кроме тишины, в ответ так ничего и не услышала.

И тут на потолке внезапно заскреблось, захлопало и зашуршало, сменившись писком, в котором слышался по-человечески злобный смех.

Синицын пришёл в себя сидящим на стуле, уставившись на незнакомые обои в цветочек. Голова кружилась. Он попробовал подняться, когда осознал, что прочно привязан к стулу, а из руки через трубочку в пакет течёт его кровь.

Если бы это был сон, то он бы закричал, что Синицын и сделал.

- Тише… Женечка, тише, успокойся, мы же друзья…

Высокая, элегантно одетая женщина появилась откуда-то слева. Длинная, синяя, чуть расклешенная юбка, ярко-голубая блузка в тон глазам. Эти глаза принадлежали Эльвире Павловне, он её знал. Она друг?

Животный инстинкт закричал об опасности. Позвоночник пронзило холодом. Противная дрожь пробежала по коже, приподняв волоски. От нахлынувшей волны дикого ужаса его заколотило. Успел лишь вдохнуть воздух, собираясь кричать, но язык онемел. Перед глазами начало расплываться. Обои на стене стремительно блекли, как исчезала и обманчиво ласковая улыбка Эльвиры Павловны. Шикнув, она подняла вверх указательный палец, погрозила ему:

- Спи, мой мальчик, спи. Так будет лучше для нас обоих. Мне меньше хлопот. Ты же протянешь подольше. Всё честно, как всегда бывает у друзей, не правда ли?

Олеся не на шутку разволновалась и даже, в забывчивости, пыталась несколько раз позвонить Женьке, прежде чем вспоминала о том, что связи-то нет.

Она обыскала всю квартиру – так быстро, что даже запыхалась, и собиралась было выйти на подъездную площадку, как её остановил странный, скребущий звук. Он шёл от кухонного окна. Так могли легонько царапать когти по стеклу. На ватных ногах она подкралась к окну и, слегка отдёрнув штору, обомлела. Руки задрожали. Олеся вскрикнула, увидев вместо стекла прилипший к его обратной стороне выводок красноглазых тварей.

Они смотрели прямо на неё и злобно шипели, а когти скреблись по стеклу всё настойчивей и сильнее.

В трансе от ужаса девушка пребывала какую-то долю секунды – не в силах отвести зачарованного взгляда от тварей. Казалось, в голове она слышит их корявые, ломкие голоса, требующие остаться здесь, чтобы….

Волевым усилием Олеся отвела взгляд в сторону. Штора опустилась на место, и девушке полегчало. Поскрипывание за окном усилилось в разы, достигнув злобного крещендо. «Чёрт побери! Беги же, Яшкина, потому что они сейчас выдавят стекло и попадут на кухню!»

Надев поверх пижамы джинсы и свитер, схватила маленькую сумку, где хранились деньги и документы, обулась, умудрившись при этом всунуть ноги в ботинки, не развязывая шнурков, схватила куртку с капюшоном и, задыхаясь, пулей выскочила из квартиры, бросившись затем вниз по лестнице и слыша позади громкий и пронзительно-жалобный треск разбившегося стекла.

…- Тварь проснулась, и она голодна! - крикнула Эльвира Павловна в телефонную трубку и топнула ногой. - Я чую её желание охотиться, но этого ещё никак допустить нельзя! Поднимайте свои толстые жопы, курицы! Живо накормите её! Хватит причитать, Людка! От ваших с Настей проколов мне тошно!

Эльвира Павловна в ярости бросила трубку, затем открыла холодильник, где в пакетах хранились растворы глюкозы, антибиотики и прочие лекарства первой необходимости, купленные на чёрном рынке. Она бережно выложила несколько пакетов крови и взяла глюкозу. Нужно было срочно сделать капельницу парнишке, а то – кто его знает, ещё загнётся… Она ведь пожадничала и взяла у него крови гораздо больше, чем планировала.

Едва Олеся добежала до первого этажа, как мигнула лампочка на площадке. Скрипнула, открываясь, дверь ближайшей квартиры. Внезапно на плечи девушки легли и крепко сжались чьи-то руки. Лампочка снова зажглась, женский голос сказал:

- И куда это ты собралась, дорогуша? Ночь ещё на дворе.

Голос не предвещал ничего хорошего, и, обернувшись, она увидела рослую женщину, с опухшим некрасивым лицом, неопределенного возраста, в пуховике болотного цвета.

- Отпустите! - крикнула она и резко, со всей силы ударила каблуком женщину по ноге.

Женщина изменилась в лице и заорала от боли, ослабив хватку. Это дало возможность Олесе вырваться и броситься к двери.

- Стой, курва! - рявкнула женщина, побежав следом.

Девушка ухватилась за ручку подъездной двери, толкнула бедром! Дверь не открылась. Как же так?! Снова толкнула. Бесполезно. В панике нахлынул адреналин. Пульс загрохотал в ушах. Что же делать?!

Истошный крик раздался где-то в подъезде, заставляя Олесю обернуться. Хлопанье крыльев и сосущее влажное хлюпанье – так втягивают жидкость через трубочку. От этих звуков мороз прошёлся по коже девушки. Она замерла на месте, уставившись на женщину, остановившуюся на ступеньках внизу: та, оглянувшись, напряжённо смотрела на что-то за своей спиной. И вдруг, вздрогнув, матюгнулась и завопила:

- Настюха! Нет! Отпусти её, сука! - двинувшись вверх по лестнице.

Олеся в очередной раз попыталась выбить деревянную и тонкую с виду дверь ногой и плечом, но только пребольно ушиблась.

Резкие вскрики чередовались с трёхэтажным матом женского, периодически срывающегося на визг голоса. Олеся в отчаянии запаниковала. Лампочка в подъезде снова начала мигать. Что же там происходит!?

Каждый новый шаг по ступенькам наверх давался девушке легче предыдущего. Сердце в груди Олеси то сжималось, то стучало, отзываясь болью в висках. Паника накрывала волнами беспокойного ужаса. И вот вскрики стихли. На мгновение в подъезде стало темно, а потом свет включился, разгоревшись так ярко, что вызывал резкую боль в глазах. Тут же снова замигал…

На узкой площадке у окошка лежало скрюченное, разорванное на куски, судя по обрывкам одежды – женское тело. Вот только крови вокруг практически не было.

Мигающий свет создавал на стене кривящиеся, уродливые тени от двух сцепившихся, стоявших выше от площадки на лестнице фигур, одна, из которых напоминала двигавшееся, постоянно менявшее свои очертания облако.

Олеся смотрела на мечущиеся тени, затаив дыхание. А потом вдруг осознала, что вот он, её шанс. Есть предположение, что напугавшая её женщина не заперла дверь своей квартиры внизу. Глубоко вздохнув, девушка стала медленно спускаться обратно по лестнице, стараясь двигаться на носочках, чтобы скрип ступенек не выдал её место пребывания.

Затем, уже не таясь, быстро побежала к двери квартиры и рванула её на себя. К радости Олеси, её природное чутьё не подвело: дверь оказалась не заперта.

От облегчения пулей влетела в квартиру. В прихожей сумрачно. Пахнет пылью, и в ней слегка отдаёт то ли ветхой старостью, то ли плесенью. Перенервничала, и ноги задрожали, а пальцы уже сами лихорадочно нащупывали замок. Оказался простенький – защёлка. Повернула без раздумий, запирая дверь. От слабости прислонилась к ней спиной и тут же медленно сползла на пол.

Подняться сразу не получалось, да и не хотелось. Адреналин спал, всё тело накрыли противная мелкая дрожь и слабость. Можно было позволить себе какое-то время ни о чём не думать, а просто рассматривать обстановку.

Напротив – зеркало на стене, над смешным кособоким комодом. Оно мутное, наверное, от пыли или ещё чего. Даже контуров своего отражения не видать.

Олеся вяло махнула рукой – ничего не увидела. Пол дощатый, неопределённого цвета, но как бы пыльный. Едва на проверку провела пальцами, нахмурилась. Пыль, не пыль – непонятно, потому что к пальцам совсем не цеплялась. От этого как-то не по себе стало. Коридор узкий, длинный, в конце – дверь. Вот впереди двери нет, арка – там различима кухня. Ножки светлого стола, спинка деревянного стула. Бок старого низкого холодильника. Окошко без штор, за которым очень медленно, словно не по-настоящему падает крупный снег.

Снежинки словно гипнотизируют. Смотришь - и в сон клонит, а чувство в груди разливается нехорошее, предупреждающее, что кто-то с обратной стороны стекла пристально за Олесей смотрит. И только пока ограничивается любопытством.

…- Эльвирушка, родная, милая, прости… - взывала, вползая на порог, Людка. Бледное, исцарапанное лицо в крови, глаза вытаращены. Пуховик что те лохмотья – из распоротого нутра во все стороны сыплются перья.

- Успокойся, немедленно! - приказала Эльвира Павловна, считая про себя до десяти, затем до пятидесяти и не замечая, как всё сильнее стискивает зубы. - Рассказывай, курица, всё по порядку, там разберёмся.

- Пощади, Эльвирушка, я же для тебя всё, всё сделаю, ты же знаешь…

И от злобного взгляда Эльвиры Павловны враз онемела, затряслась, завыла.

- Тсс, - прошипела Эльвира. – Соберись и говори.

- Не виновата я. Настю тварь загрызла! Я пыталась ей помочь, да поздно. Улетела к себе на чердак, нажралась и кровушки напилась.

- Студентка где, говоришь?

- Не знаю, Эльвирочка! Я, раненая, сразу к тебе приползла.… Прости, не смогла её искать, худо мне совсем…

- Ладно, курица, сейчас полечим. А потом, пока тварь спит, чтобы весь дом вверх дном обыскала, но студентку нашла!

Людка закивала.

Эльвира Павловна скрепя сердце налила ей в рюмку щедрую порцию коньяка да пипеткой отмерила энное количество капель эликсира. Прищёлкнула языком и вручила со словами:

- Пей! И обработай раны да пожри, Людка. Ты мне сейчас нужна, а с оплошностью потом разберёмся. Может, глядишь, там и прощу, - усмехнулась Эльвира Павловна. - За хорошее поведение и заслуги…

- Спасибо, Эльвирочка, спасибо, дражайшая! Ты не пожалеешь… - начала обнимать за ноги Людка да лобызать тапки.

- Ах, прекращай, - легонько отпихнула Людку.

И, когда та, кряхтя и охая, поднялась на ноги, хозяйка отдала ей рюмку, наказав не беспокоить, пока не разыщет и не приведет сюда студентку.

Эльвире Павловне нужно было крепко подумать. Ситуация-то выходила щекотливая, и впервые все её планы летели к чертям собачьим.

Чердак. Глава 13/23

Чердак. Глава 14/23

Чердак. Глава 15/23

Чердак. Глава 17/23

Олеся совсем не ругала Синицына, не упрекала, что приехал именно к ней, да ещё как снег на голову. Такая вот она необычная: если уж дружила, то принимала со всеми недостатками в комплекте. Умудрялись болтать, даже жадно поедая жареную картошку с яичницей, с ветчиной и сыром, запивая всё холодным молоком. Олеся в нужных местах лишь покачивала головой да с хитрым прищуром глаз насмешливо говорила:

- Вот что бы ты без меня, Синицын, делал, а?

- А ты как, Олеська, справляешься?

- Держусь. А что ещё остаётся делать? Вариантов не так много, а после окончания универа есть хоть какая перспектива. Что могу сказать точно, так это из дома уеду в столицу. Деньги обязательно буду отцу присылать, а матери наймём сиделку. Потому что, Женька, мне тошно от такой жизни, а себя хочу реализовать.

- Так держать, Олеська! - Синицын поднял вверх чашку с молоком.

- Спасибо, Женька, тебе за поддержку. Как хорошо, что ты как никто меня понимаешь.

Дальше они со смехом обсуждали его любовные похождения, каверзы в турне и заслуженный успех группы. Затем, моя посуду, девушка, объясняя, как она попала в такую дыру, вспомнила о правилах, написанных дядей Жорой…

- Ты не поверишь, Женька… - и рассказала о правилах, про дальнего знакомого папы Жору, про то, как получила за смешные деньги здесь квартиру.

- Ты серьёзно? - переспросил Женька, ознакомившись со списком правил, прикреплённых магнитом к холодильнику.

- Конечно, - закатила глаза Олеся и, поместив посуду на железную решётку, добавила: - И в моё отсутствие я очень тебя попрошу, Синицын, отнестись к правилам с пониманием и не нарушай.

- Торжественно обещаю исполнить, - отдал честь Женька, и оба рассмеялись.

Сестра постелила ему на раскладном, попахивающем нафталином и плесенью кресле. Затем выдала чистое полотенце, чтобы Синицын принял душ. А сама занялась подготовкой к завтрашнему дню. Легли далеко за полночь и сразу заснули.

… Скреблось и топталось на потолке. Шуршало, хлопало крыльями так, будто бы там, наверху, бегало, прыгало, летало множество существ…

Женька проснулся от кошмара. Смутные, тревожные тени рассеялись, едва открыл глаза. Он понял, что его что-то разбудило, но в квартире стояла тишина. Олеся мирно посапывала во сне, сбросив тонкое одеяло к ногам. Он посмотрел на дисплей айфона – полтретьего ночи. Связи не появилось, словно в доме проходила аномальная зона, или жильцы все до одного не пользовались сотовой связью и интернетом. Включив фонарик, он поправил на девушке одеяло, затем решил наведаться на кухню, чтобы покурить. Тревога от сна не проходила.

Сигареты Синицын предпочитал дорогие, давно решив: если уж портить легкие, то стильно и со вкусом.

Сидеть на кухне за столом без света было совсем стрёмно, хоть яркий свет фонарика айфона создавал от предметов громоздкие, ломаные тени. Ещё тяготили, словно лишая воздуха, тяжёлые, плотные шторы. Да кто такие вообще удосужился повесить на кухонном окне, это же совершенно нерационально и небезопасно, мало ли – загорятся? Просто театр абсурда.

Он закурил, жадно затянувшись, до лёгкого першения в горле, и, кашлянув в ладошку, вдруг вспомнил о правилах.

Сестру злить не хотелось (в ярости она превращалась в настоящую фурию и вела себя совершенно непредсказуемо), поэтому он отвесил штору и, аккуратно отодрав бумажную полоску между щелями рамы, наконец открыл форточку.

Уличный воздух дохнул холодной сыростью, но вдыхался настоящим свежим бальзамом, несравнимый с сухим, пыльным, застоявшимся запахом квартиры. Вдыхать его – просто блаженство, даже курить расхотелось.

За окном было темно и совершенно не видно, на какую сторону выходят окна и что там внизу.

Что-то инстинктивно заставило Женьку посмотреть вверх. И от испуга сигарета выскользнула из пальцев, когда Синицын встретился взглядом с красными угольками глаз маленького тёмного существа, буквально прилипшего к окошку сверху. Взгляд существа замораживал, кажущийся слишком умным для животного или птицы.

Мороз прошёлся по позвоночнику... Существо стремительно спикировало вниз, зашипело, открывая маленькую пасть, полную игольчатых зубов. Синицын вовремя успел закрыть форточку... Пальцы дрожали. Существа за стеклом уже не было. Показалось?

Глубоко вздохнув, он приклеил бумажную полоску обратно и занавесил штору.

Вовремя.

- Не спится? - спросила кузина, зевая, заходя на кухню и направляясь к раковине.

Синицын кивнул и быстро поднял сигарету с пола, пока девушка наливала воду в чашку.

- У меня на новом месте всегда так, - отпила воды Олеся. - Вот только сны тревожат, а чем неясно… - с негласным вопросом добавила девушка.

Женька решил не подкреплять её предположения тем, что увидел. Списал всё на разыгравшуюся фантазию, приглушая поднявшую голову совесть, которая шептала, что Олеся должна знать про существо… Олеся, поставив кружку на место, ласково сказала:

- Синицын, пошли-ка спать.

Спала Олеся плохо и совершенно не выспалась.

Синицын же не спал вовсе, все слушая скрежет и шуршание на потолке, то шелестящие прямо над ним, то удаляющиеся в сторону кухни и коридора. А стоило закрыть глаза, как появлялось красноглазое существо, затем другое. Испуская тонкий звук, похожий на писк, они все вместе раскрывали пасти, высовывая длинные шипастые языки.

Олеся стонала во сне, что-то шептала о старухе с яркими голубыми глазами, стоящей за дверью, безмолвно зовущей Олесю с собой. Отнекиваясь, девушка всхлипывала всё сильнее, пока не зазвенел будильник.

…- Пропустишь завтрак, Синицын. Хватит дрыхнуть! - попыталась девушка пробудить Женьку, что оказалось бесполезным: всё равно как вытащить из зимней спячки медведя.

- Как хочешь! Ключ я тебе оставлю на всякий случай, но веди себя хорошо, слышишь, Женька?! - кричала она прямо ему в ухо в ответ на мычание, в котором с трудом, но можно было различить согласие…

…Синицын проснулся поздно, практически в полдень. Зевнул, чувствуя себя бодрым и ужасно голодным. Преодолев лёгкую панику, отвесил шторы и улыбнулся этой победе над собственными страхами. За окном оказался задний двор, на карнизе пусто. Какое облегчение, что ночной кошмар растворился в свете дня.

Направившись на кухню, Синицын обнаружил на сковороде под крышкой порцию макарон и два жареных яйца. Стал разогревать, поставил чайник, намазал корочку хлеба тонким слоем дешёвого масла (по консистенции и виду – настоящий маргарин). Растворимый кофе тоже был дешёвым, индийским, в жестяной банке, такого он вообще давно не пил, поэтому выбрал чай, тоже дешёвый, мелкий листовой, зато пахнувший ядрёно-терпким даже из пачки. Ну, уж лучше пить дешёвый чай, чем индийский кофе… Хватило подобного ещё в детстве в гостях у Яшкиной (её отец потом хранил в жестяных банках от кофе гайки и гвозди), и жалко сразу ему стало Олесю: тяжко, без сомнений, ей жилось, раз и сейчас она пила такой кофе.

Успел разогреть сковороду, схомячил хлеб с маслом, заварил чаю, щедро насыпал в чашку сахара. Дверной, с надрывом хрипящий звонок оказался полной неожиданностью.

Что там, в правилах, про соседей упоминалось.… Вот – не общаться. Так чего кому-то понадобилось приходить, не сахар же одалживать?

Озадачило, что на двери «глазок» отсутствовал. Пару секунд Синицын нерешительно топтался на месте, собираясь спросить: «Кто там?»

Снова позвонили. Затем приятный женский голос сказал:

- Открывайте!

Синицын, смутившись: да что это с ним! – открыл.

- Эльвира Павловна, - представилась стройная женщина, лет шестидесяти, и назвалась соседкой с первого этажа.  

Его удивил её моложавый приятный голос, со вкусом подобранная, явно дорогая одежда: цветастая косынка на голове, тёплая белая меховая жилетка из овчины поверх тонкого коричневого свитера, тёмная юбка до пола, на ногах домашние туфли.

- Ну что же вы, молодой человек, остолбенели?! - протянула ему руку и шагнула вперед.

Ладонь оказалась приятно тёплой и хрупкой, а голубые, удивительно яркие глаза лучились ясностью ума и добротой. Все наметившиеся вопросы вдруг потерялись. Синицын был очарован Эльвирой Павловной. И, пожимая ей руку, радушно улыбнулся, как самому желанному гостю, и пригласил войти, не спрашивая ни о чём.

Вернувшись в свою квартиру, Эльвира Павловна медленно прохаживалась по комнатам, оглядывая, как прибрались Настя и Людка. Кролики шебуршали кормом в клетках, кудахтали в клетках куры, затравленно замирая при её приближении. Звери инстинктивно чувствовали хищника.

В тишине каблуки Эльвиры Павловны цокали, служанки ходили за ней на цыпочках, едва ли не заглядывая в рот, задерживая дыхание, когда она проводила пальцами по полкам, по подлокотникам старой мебели, по многочисленным рамкам с фотографиями, развешанными на стенах.

- Молодцы! - одарила Людку и Настю скупой улыбкой, что означало: свободны, мол.

После проверки чистоты обычно Эльвира Павловна самолично заваривала себе кофе и запиралась в кабинете, обдумывая новые опыты с учётом предыдущих ошибок, да расписывала книгу учёта. Так она сидела до позднего вечера, пока не вдохновлялась очередной идеей. Тогда до утра Эльвира Павловна возилась с колбочками и пробирками, нагревала реагенты на спиртовке, читая при этом слова заклятий, полученных от твари. Затем эксперименты продолжались на клиентах – это уж как было настроение. Бывало, что Эльвира Павловна отчаянно рисковала, но как же ей нравилось это острое чувство азарта, сильно будоражившее кровь!..

Вот и сегодня, после общения с Синицыным, она поняла, что паренёк как нельзя кстати пришёлся к её планам: вдвойне накормленная молодым мясом и кровью тварь отложит потомство и, наконец-то, даст хозяйке желанное количество эликсира, а с ним заветную молодость.

Только нужно всё правильно устроить. Ведь тварь перед едой любила играть, любила охотиться на жертву, пить эманации страха и от этого становиться сильнее. Чтобы всё получилось, нужно рискнуть и позволить ей пировать вволю.

Эльвира Павловна закрыла глаза, сконцентрировалась, мысленно разыскав нить, ведущую к сознанию твари, - и потянула, пока не коснулась чужого сознания. Тварь ещё была вялой, хоть и проснулась. Эльвира Павловна услышала приказ: «Покорми меня, сейчас же…»

«Как пожелаешь», - мысленно отозвалась Эльвира Павловна и, открыв глаза, оборвала контакт.

Она не любила, когда тварь вот так бесцеремонно отдаёт приказы, вмешиваясь в ход мыслей. Пришлось переодеться в длинную толстую болоньевую куртку, поверх повязать широкий клеёнчатый фартук, закрывающий грудь и пояс, затем взять клетки с кроликами и на всякий случай положить острый складной нож в карман.

Загипнотизированный Синицын до вечера продрыхнет после сеанса общения с Эльвирой Павловной и даже её шагов не услышит по скрипучим ступенькам, как не услышит хрипов кроликов, хруст костей и стука от шагов на чердаке. А проснётся, ничего не вспомнив о душевной беседе с Эльвирой Павловной, будет думать, что провёл весь день, играя на гитаре да просматривая телевизионные программы. Это для паренька окажется только к лучшему.

На чердаке Эльвира Павловна пару минут постояла на месте, давая глазам привыкнуть к темноте. Тварь, как вампир, не переносила солнечного света. Впрочем, усмехнулась Эльвира Павловна, в какой-то мере вампиром она и была, живя очень долго на кровяно-мясной диете и впадая в спячку в холодное время года.

Она прокашлялась, давая понять твари о своём присутствии, хотя прекрасно знала, что та и так её чует, как чует и кроликов. Вон, как бешено они задёргались в клетке. «Потерпите чуток, и скоро всё кончится». Она поставила клетки на пол и открыла дверцу, затем, видя, что кролики не спешат покидать своё убежище, вытащила их, шипящих и кусающихся (хваля себя за предусмотрительно надетые плотные перчатки), и бросила на пол, устрашающе топнув ногой, чтобы они побежали вглубь чердака. Затем забрала клетки и ушла. Тварь не любила, когда наблюдали за её охотой.

Синицын чувствовал себя странно и не понимал, почему. Как же он так взял и заснул, да ещё днём? К тому же его сон словно смешался с явью, так что и не определить: действительно ли он слышал наполненный ужасом писк животного, шорох крыльев, топот на потолке и хруст костей вперемешку с жадным урчанием? Вот действительно... В теле Женьки затаилась слабость, как если бы он выпил перед сном снотворного.

За окошком было темно и сыро. Пора бы, по правилам дяди Жоры, завесить шторы. И всё же, поставив чайник на плиту, Женька так поразился двум грязным кружкам в раковине, что, глядя на них, испытал лёгкое шевеление холодка, пробежавшегося по позвоночному столбу. Накрыло оцепенение и чувство дежа вю.

Вымыв кружки, Синицын прогнал в памяти события сегодняшнего дня, до того как заснул. Поел, попил и тихонько играл на гитаре до онемевших пальцев. Всё?..

На телефоне не было ни пропущенных сообщений, ни пропущенных звонков, что вызвало злорадное недовольство. Ибо Женька привык к иному раскладу, в котором телефон ежедневно трещит от сообщений, звонков… Как же это неприятно, да и неправильно – быть словно отключенным вместе со связью от реальной кипучей жизни.

Когда напился чаю, прояснилось в мыслях, а вместе с поднявшимся настроением улеглась и тревога. Нужно просто выйти на свежий воздух, покурить, прогуляться, дойти до остановки, чтобы поймать связь, – и всё точно станет на свои места. Женька сполоснул кружку и пошёл собираться.

Впервые в жизни Жоре Тарасову плохо спалось, да ещё на даче, где в тишине и спокойствии за полем, рядом с лесом, в паре километров от станции с крохотной деревенькой, располагался его железный вагончик.

Не помогала ни водка (ею хоть упейся из запасов), ни самогон, купленный ещё вчера у знакомого – усатого дедка, жившего в деревне.

Не успокаивало ни радио, ни треск поленьев, полыхающих в буржуйке.

Даже умиротворяющая дачная тишина, с редким щебетом птичек, клевавших накрошенный хлеб и крупу в кормушке, не успокаивала.

Вот же елки-палки. Может, нужно пройтись? Вокруг ещё лежали сугробы, хоть и подтаявшие. Величественные ёлки и сосны белели снегом на колючих лапках. А по пути можно увидеть как белку с зайцем, так и множество редких птиц.

И почему он не осмелился купить себе фотоаппарат в кредит? В молодости было дело – увлекался, и получалось хорошо. Постеснялся, что ли, или просто не смог представить, как придётся отказать себе в сигаретах и водке? Жора склонялся ко второму варианту. Эх…

Он вздохнул и решил пройтись через лес в село, к одинокому деду-самогонщику, да ещё можно заглянуть в магазин, повидаться с Галкой. Всё веселей, чем одному в вагончике бессонницей маяться. Глядишь, проветрится, успокоится - и снова будет ночью спать, как младенец. Тогда можно снова поделки разные из дерева ножом вырезать, благо на даче по резьбе специализированных журналов с картинками целая стопка имелась. В своё время выписывал, не ленился, когда ещё женат был, думал, что детям его игрушки понравятся, а вышло... Продал все поделки приезжим на железнодорожном вокзале, чтобы на водку хватило. Теперь, скрипя зубами, Жора признавал, что зря продал задёшево. Красивые уж больно получились фигурки, любым детям точно понравились бы.

Олеся переходила дорогу, привычно поглядывая по сторонам. В таком густом, сыром тумане свет фар был настолько трудно различим, что, сколько ни вглядывайся, всё равно переходить дорогу было стрёмно. Как же здесь люди живут, что никто не жалуется – да хотя бы в ЖЭУ? Либо безразличные все, либо ненормальные… Хмыкнула Олеся, поглядывая на листовой забор, начинающийся за остановкой, вспоминая, что, кажется, читала надпись на табличке – о проекте жилого дома, который был временно заморожен.

Паренёк в тёмном пальто показался смутно знакомым. Затем он повернулся, вглядываясь в экран телефона. И, сразу узнав Женьку, Олеся, громко сказала:

- Привет, ты чего здесь мёрзнешь?!

- Привет, - отозвался Женька, на секунду подняв голову и снова уткнувшись в телефон. - Проверяю сообщения от друзей. Не поверишь, сестрёнка, но я никогда не думал, что без связи и интернета так на душе хреново…

- Я голодная и спать хочу. Давай, заканчивай и догоняй.

- Да подожди же ты минутку! Наконец-то друзья ответили. Завтра приедут – просят адрес написать.

- Так чего ждёшь, Синицын? Пиши и догоняй! - рассмеялась кузина, взяла у Женьки ключ и поспешила, подсвечивая дорогу к дому фонариком в телефоне.

Сразу тоскливо стало, как посмотрела на тёмные окна. Вот лучше бы и не поднимала голову, сразу бы дверь подъезда открыла, а так – прямо кошки на душе заскребли.

Настроение упало, когда поднималась по ступенькам, слушая их скрип, тонущий в окружающей дом тишине. Ну, разве так бывает в реальности, Яшкина? Что сразу захотелось ущипнуть себя да побольнее, проверяя, что не спит. Так и добралась до своей квартиры и, вставив ключ в замок, повернулась, почувствовав затылком чей-то взгляд. За спиной никого, но вот уверена, что кто-то смотрит – и не из соседней квартиры, а сверху, с чердака.  Лёгкое поскрипывание – его скорее ощутила кожей, чем услышала. Оно шло тоже с чердака.

Страх навалился неожиданно. «Беги!..» Ёкнуло сердце.

В квартиру Олеся буквально ввалилась и заперла дверь, накидывая цепочку, забыв разом про Женьку. Руки дрожали, кровь прилила к щекам. «Да что это я?!» Вопрос вызвал злость и отрезвление, но так и стояла возле двери, затаившись, прислушиваясь к чему-то неопределённому то ли за дверью, то ли наверху, на чердаке.

Шагов по ступенькам не слышно – и, когда повернулась, дернулась ручка. Девушка чуть не подпрыгнула. В дверь позвонили. Открыла Олеся не сразу, словно отходя от транса.

- Ты чего это? - обеспокоенно спросил Женька, с порога посматривая как на её бледное лицо, так и на неснятую верхнюю одежду. - Чего случилось, Яшкина? Ты бледная, как привидение, - объяснил, уже зайдя в квартиру.

Олеся тут же закрыла дверь, набросила цепочку. Выдохнула.

- Извини, сама не знаю, что на меня нашло…

- Заболела, что ли?

Она засуетилась: быстро раздевшись, направилась в ванную, где, запершись, включила воду в раковине и, сев на бортик ванны, разрыдалась. Затем вымыла лицо, закапала глаза специальными каплями, снимающими покраснения, тональным кремом скрыла круги под глазами и вышла, чтобы переодеться в домашнее. Есть не хотелось, хотелось улечься, успокоиться, выпив валерьянки, и обо всём забыть.

На кухне шкворчали на сковороде яйца.

- Макароны с сыром будешь и яичницу? Это всё, что я умею! - раздался бодрый голос Женьки, стоящего у плиты.

- Ага. Буду, - прокашлявшись и избавившись от хрипоты, громко сказала она. Обижать Синицына не хотелось. А поесть хоть немного, но следовало, иначе пустой желудок обязательно разболится, а там и язву заработать легко.

Чердак. Глава 11/23

Чердак. Глава 12/23

Чердак. Глава 13/23

Чердак. Глава 14/23

- Кыш, проклятый нахлебник! Не мозоль глаза, падаль! - сменив ботинки на домашние тапки, прикрикнула Эльвира Павловна на выползшего из кухни деда Мирона и так злобно посмотрела, что дед, звеня цепью, снова уполз на кухню, хоть жрать хотел немилосердно. Эльвира Павловна частенько забывала покормить его.

Эльвира Павловна поставила пустую миску на пол, поджав губы – поглядывая на пустые клетки. Срочно нужно купить курей и кроликов. Тварь проснулась на два дня раньше положенного и была чертовски голодной.

Закрывшись в кабинете, она выпила полную рюмку коньяка и снова накапала себе эликсира. Для себя, любимой, не жалко! Всё дело в девчонке, в её отнюдь не слабой воле: сопротивлялась гипнозу, падаль. Что ж, сама виновата, теперь как раз будет, что скормить твари, чтобы умаслить.

С такими мыслями Эльвира Павловна уселась в кресло и вызвала в квартиру этих ленивых клуш – служанок, сразу загрузив работой. Уборка, стирка, готовка сама себя не сделает!

Отдала приказы – сразу полегчало, даже разулыбалась. Подошла к зеркалу, рассматривая лицо, с удовлетворением отмечая приятную упругость кожи возле подбородка и шеи. Желательно бы этот омолодительный процесс ускорить. А для этого тварь нужно кормить хорошо и досыта. Подкрасив губы и пощипав для румянца щёки, она сняла платок и расчесала свои густые чёрные волосы, отмечая, что былая седина практически исчезла. В животе забурчало, коньячок навеял аппетит.

- Людка, Настя! Что копошитесь? Ужин готовьте, квартиру убирайте, лентяйки! - выдала Эльвира Павловна, выходя из кабинета. И, уперев руки в бока, она медленно стала обходить квартиру, чтобы приметить все, что надо было привести в порядок и сказать служанкам.

Олеся поставила телефон и ноутбук на подзарядку. Выпила ещё чаю, приготовила деньги на магазин и автобус, включая пересадку. Жара и тишина в квартире угнетали. Зевнула и, поставив будильник на телефоне на полшестого утра, пошла спать.

Из глубокого сна Олесю вывело шуршание на потолке, резкое и противное, навеяв мысли о крысах. Только этого не хватало!.. Пришлось включить свет настольной лампы, которую она предусмотрительно поставила рядом с диваном, благо длины шнура хватало. Зевая, жмурясь, уставилась на потолок, словно могла увидеть, что там творится на чердаке, и своим недовольством заставить крыс убраться восвояси.

Направилась в коридор. Пол под босыми ногами местами поскрипывал, что действовало на нервы. Вот никогда бы не подумала Олеся, насколько сильно привыкла к шуму. Привычным шум был и дома, и у предыдущей квартирной владелицы: постоянные звуки шагов, разговоры, крики, смех, ругань, громкая музыка, выстрелы из кинофильмов, шум сливаемой соседями воды в бачке унитаза. Всё это, в целом, была жизнь. Здесь же – вот что внезапным озарением признала девушка, тишина была мёртвой и оттого неприятной. Шуршание не возобновлялось, пока ходила в туалет и пила кипячёную воду. И вот снова заскреблось, едва улеглась. Пришлось накрываться с головой одеялом, и не важно, что было жарко: слушать крысиные перебежки на потолке – действовало на нервы.

Проснулась Олеся вся в поту. Размытый сон оставил гнетущее впечатление, и, пока Олеся принимала душ, затем пила дешёвый растворимый кофе, приторно-сладкий, как любила, наносила лёгкий макияж у зеркала, чтобы замаскировать следы усталости, и чистила зубы, остатки сна донимали самой яркой, запомнившейся до мельчайших деталей картиной. Олеся стояла возле входной двери квартиры дяди Жоры в одной пижаме и в тишине прислушивалась, уверенная, что за дверью кто-то или что-то есть и так же прислушивается к ней с обратной стороны двери. Она осмелилась приоткрыть дверь – всего чуть-чуть до натяжения цепочки – и закричала, когда увидела в тускло-жёлтом, каком-то неправильном сумрачном свете подъездной площадки что-то крупное, мохнатое, тёмное и кожистое.

Брр. Какая мерзопакость. А ну, прочь, дикие мысли, из головы.

Эльвира Павловна вставала задолго до рассвета. Медитировала, пила травяной витаминный чай, делала упражнения. Затем следовал контрастный душ, массаж лица и всего тела. Ох, как же сильно ей нравилось наблюдать, как прожитые годы буквально снимаются вместе со старой, омертвевшей пластами кожей со всего тела в горячей, специально приготовленной ванне. Как с каждой порцией эликсира становится более упругой и бархатистей новая кожа, уходит вялость и дряблость, уменьшаются в размере старческие пятна, как задорно приподнимается грудь, а тело наливается молодостью. Скорее бы уже, скорее бы достигнуть желаемого: снова увидеть в зеркале ту самую двадцатилетнюю красавицу, белокожую, изящную, энергичную, чтобы снова жить на полную катушку.

Вот тогда она и уедет отсюда, тогда с тварью будет в расчёте.

Эльвира Павловна усмехнулась своему отражению, накрасила губы ярко-вишнёвой помадой в цвет сегодняшнему шёлковому платью, которое всё равно приходилось прятать под овечьей жилеткой. Из-за трансформации тела она постоянно мёрзла и оттого употребляла жирную, калорийную пищу, но в этом был свой плюс: можно ни в чём себе не отказывать.

А чтобы как следует обеспечивать свои потребности, Эльвире Павловне приходилось заниматься разными нехорошими и опасными махинациями. Зато азарт в процессе этих тёмных, рискованных делишек бодрил её сильнее утреннего кофе.

Вот и сегодня после завтрака ей снова придётся наведаться в городской офис.

Дед Мирон, эта многократно пытающаяся сбежать шкура, забился в свой угол под раковиной и глодал брошенные Людкой и Настей кости. От его противного, хлюпающего чавканья похлёбки с объедками в миске Эльвира Павловна скривилась.

Увидев хозяйку, дед Мирон весь сжался, левое веко его белесого глаза задёргалось. Он опустил голову, забыв и про кости, и про свой голод.

- Цыц, не шевелись, - усмехнувшись, сказала ему Эльвира Павловна, заглядывая в огромный современный холодильник. В животе заурчало: чего только в холодильнике ни было.

Она отвесила в сторону плотные шторы. Захотелось увидеть, что там творится на улице. Сквозь заговорённые окна никто из редких прохожих, как бы ни старался, ничего не смог бы рассмотреть в квартире. К сожалению, фокус с заговором не срабатывал на твари, поэтому приходилось завешивать на ночь как шторы, так и жалюзи везде на окнах внутри дома, где включали свет. Эльвира Павловна не раз наблюдала, как свет привлекал тварь, словно ночного мотылька - огонь костра. А затем злил опасное существо, порождая вспышку голода. Поэтому, прежде чем Эльвира Павловна догадалась об этой особенности твари, так много жильцов погибло. И, чтобы уладить все последующие проблемы, был исчерпан весь её денежный запас на чёрный день.

Итак, подогрев половинку мясного пирог в микроволновке, она заварила в турке кофе, часть отлила в термокружку – взять с собой. Сделала бутерброды с сыром и ветчиной, с солёным огурцом, тоже с собой. Затем пожарила тосты, намазав их персиковым джемом и злорадно поглядывая на деда Мирона, изо рта которого, как у голодной собаки, текла слюна. И всё же хорошо она его выдрессировала, молчит и не двигается, знает, что будет, если попадёт под горячую руку. Забавно, что не сдох, падла: ни когда отняли для твари руку, ни затем – когда в наказанье за побег отрезали ногу. Крепким и живучим оказался дед Мирон: режешь его, а он, как червяк земляной, ползёт себе дальше.

А вот и студенточка побежала – посмотрела в окно Эльвира Павловна. Вот надо не забыть заглянуть в квартиру Мухомора. Поручим-ка это Насте. Ох, Мухоморчик, сколько меняй, не меняй замки, а без толку, когда хозяйка всего дома – настоящая ведьма. Можно и двери не закрывать. Коль надо будет, она и без ключа зайдёт.

Посуду Эльвира Павловна принципиально не мыла: наваливала гору в раковину – девки-служанки разберутся. Меньше спать будут.

Квартиру она покинула без десяти девять. Как раз успевала на маршрутку до центра… С модной лакированной сумочкой в руках, в сапогах до колена, на удобных каблучках и в болоньевом, карамельного цвета пальто, приобретённом для статуса деловой женщины на распродаже в бутике. На голову Эльвира Павловна цепляла чёрный французский беретик, который хоть и не грел, зато смотрелся – ой, как стильно!.. И заметно молодил. Не каждая зрелая дама позволит себе такую молодёжную вольность. Напоследок она покрутилась перед зеркалом и надела строгие очки-хамелеончики. Взяла перчатки и с сумочкой в руках вышла из квартиры. Двери Эльвира Павловна никогда не запирала – только в кабинет, чтобы служанки Людка да Настя лишний раз не искушались без спросу эликсирчика попробовать и её вещи, памятные, дорогие, в своих загребущих ручках подержать.

До офиса на маршрутке ехать минут сорок. Ну, что поделать, если её дом располагался в таком захолустье?.. Зато при желании можно и клиентов приметить, особенно если ездишь поздно вечерком. Уставшие после работы люди пребывают как раз в том самом, нужном для Эльвиры Павловны состоянии, в котором они наиболее сильно поддаются её гипнотизирующему взгляду, помимо воли рассказывая о наболевшем да тайном. А что ещё располагающему психологу со степенью да с огромным стажем (пусть и купленным) для успешной, а главное – денежной практики в офисе нужно?

Олеся на «отлично» сдала зачёт и во время обеда вдоволь наговорилась с девчонками, засыпавшими её настолько всевозможными сплетнями, что на целый год хватит. Гламурные блондинки из богатых семей дружили с Олесей из-за Женьки, но она мирилась с положением дел, считая такой союз взаимовыгодным. Зато не скучно.

Второй экзамен девушка тоже сдала автоматом, что оказалось неожиданно приятным, потому что появилось время съездить в гипермаркет за продуктами. Или?.. Поддавшись порыву, она направилась в библиотеку с бесплатным вайфаем и час потратила на то, чтобы найти себе новое жильё на две недели, но всё оказалось слишком дорогим. Даже если попросить у отца взаймы, что будет очень стыдно. Можно было обратиться к блондинкам-однокурсницам, но Олесю сдерживал тот факт, что придётся рассказать о причине переезда, а она только час назад дала понять, что съёмное жильё вполне себе комфортное и даже пошутила о его дешевизне. Глупости. Вот почему проклятое чутьё сегодня с самого утра не даёт покоя и сейчас буквально кричит, требуя, чтобы девушка в квартиру больше не возвращалась.

«И что ты предлагаешь? Ночевать на вокзале? - вела сама с собой мысленный диалог. - Издеваешься, а что дальше?! Потерпим ещё один денёк, а завтра я поспрашиваю у блондинок, обещаю». И отпустило, видимо, сошлись с чутьём на компромиссе.

Гипермаркет порадовал ценами и акциями. Девушке снова повезло: большинство продуктов из её списка продавались как раз по акциям. На радостях она даже мороженое и кофе себе купила в мини-кафе в гипермаркете, решив отметить сдачу зачёта с удачными покупками.

Вот только как всё купленное везти домой? Это ведь целых два тяжеленных пакета. Конечно же, на маршрутке! Самое простое, но не экономное решение, а лучше бы ещё было на такси. «Вот размечталась, дурёха, - укорял бережливый разум, - спустись с небес на землю! - сразу же приводя разумные доводы: - Поздно уже, людей в автобусе будет мало, спокойно сядешь и доедешь с двумя пересадками». Чувствуя, что начинает улыбаться, Олеся пыталась сдержаться, но не выходило - и она улыбалась всю дорогу от гипермаркета до остановки, удивляясь, что в хорошем настроении набитые продуктами пакеты совсем не отягощали рук.

Женьку Синицына застукали с поличным прямо в постели. Его вот уже как полгода постоянная девушка Маша просто тихонько стояла у двери, гневно поджав губы, и с пылающими от негодования щеками смотрела, как он кувыркается со знойной красоткой в постели. Как долго смотрела и слушала – этого Женька не знал: был с головой увлечён в любовные утехи. Пока взгляд мельком не упал на дверь. Ситуация вышла патовая, конечно, но с ним такое было не впервой.

- Козёл. Подлец. Пошёл вон! - громыхнула она, топая ногой и словно на мгновение превратившись в огромного, пышущего злобой и яростью дракона. - И шалаву свою захвати! - окрысилась Машка, став как-то сразу выше ростом.

Женька, собираясь привычно извиниться, вдруг опешил, инстинктивно понимая, что извинения тут не помогут. Белокурая миниатюрная Машка прозрела и теперь не купится на его убеждения.

Знойная брюнетка смотрела с надеждой, на ходу заворачиваясь в простыню. Женька покачал головой, и она, юркнув за шкаф, стянула с пола бельё и платье.

Машка молчала, стиснув в тонкую ниточку пухлые губы, и Женька вдруг рассмотрел её квадратный волевой подбородок, совершенно не сочетавшийся с былым покладистым характером. Да-с, его Дюймовочка совсем не такая, какой казалась раньше.

Женька стремительно собирал вещи, укладывая в спортивную сумку, не забывая закинуть за плечи футляр с дорогой акустической гитарой, с которой в турне не расставался.

Теперь брюнетка недовольно молчала и первой вылетела из квартиры, не получив от Синицына ни обещаний, ни чего-то ещё.

Вот честно, вздохнул Женька, поглядывая на дисплей айфона, с девушками, по ходу, ему не везло. Да, они были в его жизни всегда и так же быстро, как появлялись, исчезали. Он знал, что проблема в нём самом, но меняться совершенно не хотелось, а не хотелось, потому что не получалось. Пробовал – всё оказалось без толку, как и борьба с курением.

Начинался снег… Ближайший банкомат находился в пяти минутах ходьбы.

Чёрт, на карточке оказалась только тысяча рублей. Этих денег ему даже переночевать в гостинице не хватит. Как же он мог забыть, что практически все деньги пошли за снятую квартиру. Машка в этом месяце ещё не внесла в оплату свою долю, из-за того что зарплату задержали.

Женька стал обзванивать друзей, и, как назло, в городе не оказалось никого. Емельян и Валера должны были приехать из Питера через пару дней. Звонить им, скорее всего, бесполезно, разве что просить перевести в долг деньги. А это совсем не по-мужски.

С тех пор как его выгнали из дома родители, Синицын никогда в долг не жил.

От безнадёжности сложившейся ситуации он сел на лавочку. Крупные белые снежинки сыпались на голову, таяли на лице. Темнело угрожающе быстро. Так, сидя здесь, он точно замёрзнет в своём стильном чёрном пальто, в котором даже капюшона нет.

В постоянных разъездах основные вещи умещаются в спортивную сумку, что-то покупается в дороге, но, когда не имеется постоянного жилья, в сувенирах нет смысла. Всё равно приходится выбросить или раздарить.

Только встал, как осенило: вспомнил про двоюродную сестру и что в середине марта она снимает где-то здесь жильё. Порылся в контактах, сразу же набрал, затем отменил звонок, решив ограничиться сообщением.

Ответа пришлось ждать минут сорок. За это время, основательно замерзнув, Синицын заглянул в маленькую кафешку, но ограничился кофе. Цены в столице кусались.

«Пролетарская, дом 48/7. Буду поздно. Синицын, ты что? Серьёзно приедешь?»

Он отправил смайлик – котика с грустными глазами – и выдохнул: ну, хоть не отказала.

Поискав адрес в поисковике айфона, скривился. Ехать туда было действительно долго. «А чего ты вдруг думал, что Олеся обоснуется в элитном районе, в новомодном кондоминиуме со всеми удобствами и шикарным видом из окна? На какие шиши, Синицын? Даже если бы у неё были деньги, расточитель по жизни именно ты, а не сестрёнка. И не в счёт год тотальной экономии, с покупкой земельного участка – по рекомендации толковых и более взрослых друзей музыкантов».

До железнодорожного вокзала пришлось ехать с пересадками даже на маршрутках. С тяжёлой спортивной сумкой в руках и с гитарой за спиной перемещаться в толпе метро, а потом ждать автобуса… Не-а. Синицын отвык от этого, и заставить себя сэкономить не получилось.

Доехать до Пролетарской оказалось полбеды, а вот найти 48 дом – очередная проблема.

Крупный снег падал мокрыми хлопьями, буквально застилая обзор. Рядом с остановкой не работали фонари, и было возмутительно темно и безлюдно. Женька кружил, отчаянно чертыхаясь сквозь зубы, подсвечивая себе путь фонариком айфона, гадая, когда же разрядится батарея. Интернет и мобильная связь вдали от остановки не работали, а он так надеялся воспользоваться навигатором.

И, подумав, что уже окончательно заблудился в бесконечных листах огораживающего стройку забора, как словно из-под земли высмотрел двухэтажный дом. Совершенно тёмный, оттого неуютный. Волосы на затылке Синицына дёрнулись вверх, когда увидел тучную женщину в шапке, в длинной болоньевой куртке и тугими сумками в руках, в которых что-то попискивало и шевелилось.

- Эй, эй, постойте! – крикнул, а в ответ – тишина. Даже её шагов на мягком и мокро хлюпающем под ногами снегу не слышно. Неужели показалось?

Но были следы, которые быстро исчезали, засыпаемые снегом, стремительно падающим с грозного, мрачного до черноты неба в окружающей темноте вокруг.

В доме оказалось всего два подъезда с очень неудобным расположением. Одна из дверей была заперта и находилась за домом. Возможно, что вторая дверь (та, что за домом) вела вовсе не в подъезд – решил Женька, а в технические помещения. Двери, к слову, были деревянные, без нумерации квартир.

Чтобы не мёрзнуть, Синицын зашёл внутрь, ориентируясь по следам исчезнувшей женщины.

В подъезде оказалось тихо и очень тепло, что приятно. Лампочка светила тускло из-за пыльных краёв плафона. А почтовые ящики выглядели старыми и неиспользуемыми: с облезлой краской, без всякой нумерации.

При ходьбе деревянные ступеньки на лестнице постоянно и резко скрипели, что Синицына раздражало и даже более того – нервировало. Наконец Женька остановился на втором этаже, где располагались две квартиры. У ближайшей была на двери цифра семь, нарисованная краской. Дальше виднелась чердачная узкая деревянная лестница.

Женька, увидев цифру семь, выдохнул, успокоившись, понимая, что попал по адресу. Поставил сумку на пол, снял чехол с гитарой. Походил по площадке, присел на чердачную лестницу, но вдруг стало не по себе, словно за ним следили. Потянуло сверху медно-едким, таким горьким, что в горле Синицына запершило… А как зашуршало, зашелестело там наверху, так Женька сразу встал, схватил сумку, чехол с гитарой и побежал вниз. Уж очень не по себе стало.

Глотнул свежего снежного воздуха снаружи - и полегчало. Сердце Синицына застучало от радости, когда увидел женскую фигуру, в простом пальтишке, с широким поясом вокруг тонкой талии, с сумкой в руке, идущую к подъезду с включённым телефонным фонариком. Женька улыбнулся и замахал рукой, крича:

- Привет, Яшкина!

Олеся тараторила всю дорогу до квартиры, рассказывая о матери, об учёбе, о работе. Сразу, как вошли, заперла дверь, даже цепочку накинула – и это так Синицына рассмешило, что он, не удержавшись, расхохотался до слёз на глазах. А Олеся сначала нахмурилась, затем тоже рассмеялась, совсем не понимая причины его смеха, и Женька пытался ей объяснить, что эту тонкую дверь простой удар ногой способен вышибить, что цепочка здесь, если что, поможет как мёртвому припарка.

- Раздевайся, Женька! Руки мой – и пошли, поможешь ужин приготовить, заодно расскажешь, что у тебя случилось.

Олеся подняла плотно набитые пакеты и направилась на кухню.

Чердак. Глава 10/23

Чердак. Глава 11/23

Чердак. Глава 12/23

Чердак. Глава 13/23

«Ага, Мухомор неожиданно молодую гостью привёл. Явно студенточку, - расплылась в недоброй улыбке женщина лет шестидесяти, посматривая в грязное окошко. - Хе-хе, забавненько. Как же он так внезапно, осмелился? А если студенточка пропадёт, вот потеха будет! Мухомор и сам тогда с расстройства, небось, окочурится».

Она отпустила плотную штору и отошла от окна, чувствуя себя как никогда в хорошем расположении духа.

Мухомором называла Жору Эльвира Павловна, вот уже лет пятьдесят бывшая главной по дому, негласно сама себя на эту должность определив. А называла она его так за вечно красный нос и поредевшие рыжие волосы с проступающими в зазорах лысины пигментными пятнами.

Звякнула цепь в коридоре. Она повернулась и, недовольно скривившись, рявкнула:

- Пошел вон, живо! Нечего тут вынюхивать!

Ползком, на животе от дверного проёма заторопился забиться в свой угол под кухонной раковиной дед Мирон.

Эльвира Павловна поспешила в свой кабинет, цокая по полу маленькими каблучками домашних туфель. Испуганно шарахались, забиваясь поглубже в клетки в коридоре у стены, куры и кролики. Многие из клеток пустовали.

В кабинете окна отсутствовали. Зато имелась тяжёлая и прочная (с железным вкладышем) дубовая дверь. На всю стену, практически до потолка, стояли стеллажи. Некоторые были застеклены. В центре комнаты находилось удобное старинное кресло, рядом – антикварный тяжёлый стол с удобным антикварным же стулом в комплекте. На столе лежал старинный чёрный телефон с дисковым набором и лампа для чтения. Ещё одно такое же кресло стояло у стеллажей. А на дощатом полу, доходя до плотной шторы, закрывающей замурованное окошко, лежала зеленовато-жёлтая соломенная ковровая дорожка, не примечательная ничем, кроме необычного рисунка, который в буквальном смысле гипнотизировал, если долго смотреть на него.

Скорее по привычке, чем по необходимости, Эльвира Павловна включила лампу, затем расстегнула на груди жилет из овечьего меха, уселась в кресло и, взяв телефон, набрала номер. Дождавшись ответа, дала указания, чтобы позвонить затем второй женщине, проживающей в доме. Только в их квартирах имелись рабочие телефоны.

В доме не ловил интернет, как не брала мобильная связь, хоть вышка находилась относительно близко. «Аномальная зона. Ничем не можем помочь», - отвечали в ЖЭУ тем несчастным жильцам, кто ещё пытался чего-то добиться. Счастливчики, плюнувшие на всё, успели уехать. Остальные, что ж.… Из их перемолотых костей Эльвира Павловна делала муку. Если знать, с чем и как смешивать её, то можно было открыть для себя ну просто удивительные вещи. Вот Анастасия Геннадьевна, самая младшая из их трио, вот где действительно энтузиастка. Коллекционировала глаза охмурённых мужиков, закатывая их в банках с формалином. Объясняя всё тем: негоже добру пропадать, всё память. Да и вдруг ещё пригодится?

Отметив на календаре, самом обычном, маленьком и прямоугольном, продающемся в любом ларьке с газетами, сегодняшнюю дату, Эльвира Павловна выдвинула из стола ящик и достала толстенный гроссбух, переплетённый в чёрную кожу. За тридцать лет практики она исписала большую часть страниц, которые даже не пожелтели. «Вот же действительно качественная вещь!» – прищёлкнула языком Эльвира Павловна. Не зря ловко стащила его в маленьком магазинчике в Германии полвека назад, когда была юной и очень красивой, что глаз не отвести. К этой своей былой юности она всё ещё стремилась и средств не жалела, вот поэтому, благодаря её упорству, сточетырёхлетней Эльвире Павловне сейчас и не дашь больше шестидесяти пяти.

Эх, она ненавидела зиму: всё же старые кости скрипели. Скрипели они и к перемене погоды, что значило – нынешней ночью повалит снег.

Она открыла газету «Народный доктор», что два раза в неделю приносила с почты Людмила Сергеевна, ответственная за продукты и за отлов зверей. Бомжами занималась фигуристая Анастасия Геннадьевна, пошлячка, слабая на передок. Зато флиртовала прекрасно, да и язык подвешен что помело. Хоть и не настоящая ведьма, как Эльвира Павловна, а мужиков разводить умела. С её лёгкой руки – в запасе солидная доля молодильного эликсира и пара-другая бесследно исчезнувших алкашей. А эликсира как раз на всю зиму с лихвой хватило. Вот оттого никто из них троих даже банальной простуды и насморка не подхватывал.

Писать в гроссбухе Эльвира Павловна предпочитала старинным гусиным пером и чернилами тёмно-синего цвета. Ими же она делала зарисовки. А что? Раз стала ведьмой, то и положено создавать профессиональный антураж!

Она снова прищёлкнула языком, отметила фазы луны. По всему выходило, что до пробуждения твари оставалось полторы недели. Хех. Мухоморчик ошибся, выходит, себе на беду: студенточку в квартиру заселил – не догадываясь, что в високосный год и правила совсем другие.

От собственных размышлений Эльвира Павловна разулыбалась, поглядывая на полки, на которых размещались все её колдовские штучки: зелья, пучки трав, порошки, снадобья и банки с формалином. Аккуратно стояли размещённые по алфавиту книги разных эзотерических учений, и были среди них, конечно же, и бесполезные, но то – для устрашения сподвижниц. Зато названия какие вычурные, например: «Тайные религии, жертвоприношения, шабаши и ритуалы в угоду Бафомету». Взгляд Эльвиры Павловны то и дело цеплялся к нижней полке: там, в графине, рядом с бутылками дорогих спиртных напитков, находилось молодильное зелье.

- Ах, ёлки-палки…

Поднялась с кресла да налила себе в ажурный бокал из хрусталя (страсть же, как Эльвира Павловна любила всё старинное и дорогое) до середины сосуда коньячка, а поверх капнула зелья. Размешала, чувствуя, как от предвкушения раздуваются ноздри да сильнее гонит по жилам кровь сердце. А пахло то зелье сладко-пресладко зрелыми персиками: ощущалось на языке даже сквозь коньячную терпкость жарким летом, зрелостью, жизнью в самом соку. Глотнула ещё, блаженно закрывая глаза. Неописуемые ощущения! Каждая клеточка в теле дышит так, что хочется воспарить… Ммм, и кто бы догадался, что зелье, с виду похожее на ликёр, сотворено из крови твари да его желчи из отрыжки.

Убравшись в квартире, Олеся вспотела. Вот что значит духота. Поставив чайник, она посмотрела на окна. Серые от пыли стёкла с лёгкими белыми разводами, как от птичьих какашек, с обратной стороны совсем не радовали глаз. И заклеено между рамами было очень плотно, да давно, вон как бумага пожелтела. Ну, что за глупость такая – не открывать окна?! Она поставила чайник, решив попить чаю, сразу как примет ванну и, осенённая идеей, громко сказала:

- Ага!

Затем открыла входную дверь для проветривания, закрепив за цепочку. Так и в квартиру никто не зайдёт, и с подъезда натянет свежего воздуха.

Ванна была глубокая, в хорошем состоянии. Пока набиралась вода, Олеся успела залить кипяток в заварной чайничек и заранее положила себе в чашку пару кусочков сахара, чтобы после ванны напиться вдоволь. Хм. Микроволновки здесь не было, поэтому, вынув из чемодана привезённые полуфабрикаты (блинчики с разными начинками и домашние пельмени – вот где вкуснятина), она целиком заполнила крохотную морозильную камеру, оставив на тарелке пару блинов, чтобы подогреть на сковороде. К слову, больше продуктов у неё не было, сахар привезла с собой – и то кусковой, весом в полкило. Ох, ёлки, и куда ей теперь бежать в магазин, если за окном уже совсем темно? Придётся завтра, после лекций, выискать ближайший круглосуточный магазин и затариться продуктами первой необходимости.

В квартире даже соли не было, словно Жора и её забирал с собой, как и мыло. Она не стала зарекаться, потому что скорее всего так и было. Ох, ёлки! Посмотрела на окно и побежала занавешивать шторы. Вздрогнула, когда с карниза взлетело мелкое чёрное нечто, непонятно на что похожее.

Только собралась идти в ванную, как услышала шорох на лестничной площадке. Подошла к двери, выглянула в щель между цепочкой и дверным косяком и, никого не разглядев, закрыла дверь. Всё же замерла на месте, ловя себя на том, что прислушивается. Вот точно – снова шорох, как если бы пока она выглядывала, кто-то прятался от неё. Но зачем? На узкой площадке располагалась ещё одна квартира и длинная деревянная лестница на чердак.

«Ладно, - решила Олеся, - похоже, в этом доме все странные. Смирись».

Она пошла принимать ванну.

В квартире батареи топили на совесть - и можно было спокойно ходить в пижамных шортах и маечке. После чая Олеся с горем пополам подогрела блины на тяжеленной чугунной сковороде, радуясь, что не пожалела добавить в тесто растительное масло. К слову, заготовок пришлось сделать много. Отец Олеси совершенно не любил и не умел готовить. Умел только разогревать в микроволновке, оправдывая себя тем, что пахал на тяжёлой работе порой в две смены, чтобы было на что покупать лекарства для мамы и платить по счетам. Поэтому Олесе пришлось перед отъездом основательно потрудиться. Она наварила две кастрюли супов – борща и рассольника. Накрутила фарша и сварганила пельменей и котлет, заготовила впрок блинов с разными начинками себе и отцу.

…Распаковав чемодан, подготовила вещи на завтра. Затем достала ноутбук, пенал, тетрадки. Проверила телефон и ахнула, с трудом сдерживаясь от ругательств, обнаружив полное отсутствие сигнала. Ну как же так!.. Что за наказание такое?!

Одевшись в рекордно короткий срок, девушка пулей выскочила во двор, где с телефоном в руках занялась поиском связи, которую обнаружила лишь в нескольких метрах от дома, на пути к остановке. Слабый сигнал постоянно колебался, и она прошла ещё немного – как раз до остановки, по пути включив себе телефонный фонарик, ибо фонари здесь тоже не работали. Единственный работающий фонарь оказался на противоположной стороне дороги, далёкий, как свет маяка в бурю.

То, что здесь находилась остановка, можно было догадаться только по пожелтевшей от времени узкой табличке, крепленной на фонарный столб. А вместо лавочки остался голый железный остов, на такой даже присесть не удастся. Изучив расписание, подсвечивая на него фонариком, Олеся поняла, что вставать придётся на полчаса раньше запланированного, чтобы попасть на автобус, и выходить либо на площади, либо на железнодорожном вокзале, чтобы с пересадкой доехать до универа. Либо так, либо идти пешком. Пользоваться маршруткой в столице для Олеси было затратно.

Наконец удалось поймать сигнал, и, включив мобильный интернет, Олеся проверила на страничке универа в Вконтакте расписание занятий. Ну, слава Богу. Всё оставалось без изменений.

Пробираясь обратно к дому, девушка чувствовала в тишине необъяснимую тревогу. Как странно: ни в одном окошке нет света, и ведь не все из них были занавешены плотными шторами. Неужели квартиры пустуют? Скорее всего, проживающие там люди просто работают допоздна, а то и вовсе в ночь, что для столицы – норма.

Зайдя в подъезд и поднявшись на свою площадку, Олеся услышала шорох и скрип на чердаке. Любопытство не позволило сразу зайти в квартиру. Уж очень сильно захотелось увидеть соседей, тем самым уняв свои подозрения и тревоги.

Вставила ключ в замок, повернула. Оставалось только открыть дверь, дёрнув за ручку. Шорохи и скрипы стихли, словно кто-то наверху выжидал. Из-за вновь возникшей тишины поднялись волоски на затылке. «Да что тебе за дело такое, Яшкина? Правила дяди Жоры забыла насчёт соседей?» - взвился ехидный внутренний голос. Девушка прикусила губу, но не поддалась на уговоры. В правилах же не запрещалось увидеть соседей.

Сначала на лестнице показался чёрный ботинок. За ним стройная лодыжка в серых колготках. Или в чулках? Определить не удавалось из-за края длинной шерстяной юбки в темно-коричневую полоску. Затем последовали вторая нога и вся довольно пышная юбка целиком – с краем бело-серого мехового жилета. Тонкие руки крепко хватались за перила - и даже издалека Олеся смогла рассмотреть острые ногти, уж больно длинными они оказались и ярко-красными. И вот показалась голова в красивом шёлковом платке, такими торгуют в бутиках или привозят на заказ из-за границы. Вот ноги приняли устойчивое положение. Одна рука женщины отпустила перила, чтобы, дотянувшись до чердачного люка, достать широкую, глубокую жестяную миску, напоминающую тазик. Держать миску на весу женщине было сложно, поэтому она взяла её за край - и оттого Олеся рассмотрела грязную, тёмно-бурую внутреннюю сторону ёмкости. Точно недавно в миске была кровь, что нелепо.

Олеся только смотрела, не издавая ни звука, уже жалея, что не зашла в свою квартиру и не закрыла за собой дверь. Хрен с этими соседями, пусть себе спокойно занимаются своими делами. А теперь тихонько и не уйти, всё равно услышит. Девушка глубоко вздохнула, приготовившись поздороваться, пока не придумает причину, почему она здесь стоит.

Женщина спустилась легко и грациозно, как гимнастка, чем только усилила любопытство Олеси, потому что под платком пряталось лицо дамы лет шестидесяти, а в таком возрасте, как правило, так энергично не двигаются. Может, и вправду женщина – бывшая гимнастка, которая и сейчас тренируется для здоровья?

- Здравствуйте, - выдавила Олеся, поймав себя на том, что не может отвести взгляда от светло-голубых, ярких, блестящих от кипучей внутренней энергии, необычайно молодых глаз женщины.

- Здравствуйте.

Голос спустившейся с чердака был полон напевной мягкости и неожиданно убаюкивал, так что девушка растеряла все свои собранные мысли и почему-то зевнула. Улыбка женщины оказалась белоснежной, как в рекламе зубной пасты.

Мороз пробежался вдоль позвоночника: соседка бесшумно приблизилась, всё так же продолжая улыбаться. Олеся застыла на месте, чувствуя неуловимую опасность. В гипнотизирующих глазах соседки плавали льдинки. Голова девушки закружилась, во рту стало сухо, ноги задрожали. «Уходи немедленно!» - взвыл внутренний голос, не раз спасавший в жизни то на переходе на зелёный свет от лихой машины, то от разыскиваемого полицией маньяка с интеллигентным лицом и вежливой, ничего не значащей просьбой на остановке поздно ночью, когда возвращалась с работы. Голос, твердивший ей немедленно вскочить в первый попавшийся автобус, чтобы удрать из этого дома навсегда.

И вот теперь ей удалось сжать в кулак пальцы, болезненно, сильно впиваясь ногтями в ладошки. Боль отрезвила до слёз, поэтому Олеся смогла отвести глаза в сторону, спиной шагнуть за порог, инстинктивно смотря куда угодно, только не в глаза женщины, поглядывая на миску за её спиной, эту пугающую миску, окрашенную изнутри темно-красным.

Когда Олеся перепрыгнула порог квартиры, то дверь на месте заело, словно заколдовали, и петли-пружины сжались, то ли ещё чего... Ни в какую не сдвинуть!.. Пока Олеся суматошно дёргала, толкая на себя дверь изо всей силы, увидела, как лицо женщины вспотело и пошло красными некрасивыми пятнами. Улыбка стёрлась резкой гримасой недовольства.

Дверь девушка захлопнула буквально у неё под носом. Получилось недружелюбно и резко. Да плевать! Руки тряслись, когда повернула ключ.

Ступени поскрипывали под туфлями женщины в платке. Неожиданно резанул гортанный смех, сквозь который Олеся различила слова:

- Ишь, вёртлявая девка! Ещё себе на беду узнаешь, с кем связалась.

Смех затих, как и шаги. Олеся дрожала и ещё долго сидела на корточках у двери, не в силах подняться.