Тёмный, сырой коридор изматывал, вытягивал все силы. Вася Штыков толкал перед собой тележку с покойником. Под простынёй со штампом «5-е Отделение» тряслось тело маркёра, славного трубадура, великого исполнителя «Дунайских волн» и просто соседа по палате. Ещё вчера, благодаря особенно бархатистой ноте из левой ноздри, человек-геккон сумел преодолеть по диагонали прямоугольник потолка и благополучно приземлиться у высокого стрельчатого окна. Бесконечно воодушевляющий звук придал особенную эластичность мышцам архангельского самородка. Раз, раз, шкряб, шкряб, и вот он уже сидит, блаженно улыбающийся в серебристом свете луны на широком сером подоконнике из мраморной крошки.
Из страха оказаться свидетелями гибели таланта, зрители, выигравшие в дурака возможность присутствовать на прогулке единственного самнабулиста в отделении, мгновенно исчезли за дверью. Благодаря мастерству маркёра уникум плавно обогнул забрызганный побелкой плафон на потолке и спустился по шторе. Чуть-чуть пискнула гардина на толстом гвозде, но и только. Спящий Пётр, вытянув руки, медленно прошёл к постели, привычными движениями зафиксировал своё тело кожаными ремнями, чтобы медбратья не догадались о его гимнастических упражнениях.
В общем, жизнь в Психиатрическом отделении №5 продолжалась, и ничто не предвещало трагедии. Больных лечили электротоком, обливали холодной водой, жгли на темечке огненные шарики, внушали гипноз, ставили клизмы по мере необходимости, глушили фаназепамом и прочими медикаментами. Врачи трудились, медперсонал обеспечивал тепло и заботу. Плакаты на стенах напоминали о трогательном внимание к здоровью дураков со стороны государства и общества. Безоблачное счастье, что ещё нужно? И вот, после обеда, когда больные легли спать, чтобы набраться сил для вечерних процедур. Из-за пыльной портьеры робко выглянул допельгангер. Мохнатый такой с кисточками чёрных вьющихся волос на кончиках ушей. Сбоку от носа уродливая бородавка. Глаза зачем-то подкрашены тушью. Тихо чихнул, поковырявшись в невероятно глубокой ушной раковине, вытер указательный палец о пожелтевший от времени тюль. Застеснялся, хмыкнул, осторожно кашлянул, привлекая внимание:
– Трубите знатно, – обратился к маркёру.
Больные облегчённо вздохнули, не к ним пожаловал. Петру хватало своих родственников из Архангельска, у Василия тоже коммуналка трещала от гостей.
– Партийку? – по привычке спросил маркёр, быстро вообразив себя в бильярдной.
– Я не умею, – сущность покрылась зеленоватым туманом.
Василию это очень не понравилось. Ещё сейчас формалином начнёт пахнуть с непривычки. Воздух испортит. А у них и так давно не проветривали. Боялись, что простудятся от сквозняка.
Маркёр недовольно заметил:
– Тогда, чем обязан, коль не играете?
– Так-с мимо шёл, дай, думаю, проведаю коллегу.
– Не играете, а коллега? Да в чём же?
– Здесь сложно, – заметив нахмуренные брови, поспешно добавил, – Подождите, постараюсь объяснить. Я ваша тёмная сторона. Скучно, знаете ли, сидеть за шторкой. Вы тут благотворительностью занимаетесь, носом трубите, а что делать мне? Нечестно, так не по правилам!
– Ничем не могу помочь. Я сам, видите, в ремонте. Что есть, тем и развлекаюсь. Да и незнакомы вы совсем. Где рекомендации?
– Мои! Ну ничего себе, дела! Как я могу сам себя себе рекомендовать? Безумие какое-то!
– Вывеску читали?
– Где?
– Так, разговаривать не о чем. Пшёл отсюда! У нас вечером процедуры. У всех приличные гости, а здесь немец объявился!
– Обижаете, да как я уйду-то, коль сейчас раздражение делаю?
– Да? Странно, всегда думал, что обхожусь без помощников. Тем не менее попрошу избавить нас от своего присутствия.
– Опять за шторку? Ну нет, там пыльно. И мне надоело прятаться, я жить хочу!
– Это как?
– Да хоть сладкой воды налить в штаны вон тому или плюнуть в ухо геккону, когда заснёт, – он показал волосатым пальцем на соседей по палате.
– Вы сейчас ко мне обращаетесь? – спросил Василий – Я, конечно, за интернационал, но такие штуки нам без нужды.
– Вот именно, – подал голос из своего угла человек-геккон.
– Видишь, тебя просят на выход.
– Товарищ Василий, вы несправедливы! Вы, например, своего выгуливаете, простор даёте, так сказать. А у меня сплошная тюрьма. Так нечестно!
– Слушай, ты тварь мохнатая, это кого я выгуливаю?
– Допельгангера.
– Кого, кого?
– Свою тёмную сторону. Вчера, например, женщину столкнули на пол во время гипноза. А мой хозяин всю дорогу только храпит. Мне надоело.
– Маркёр, это правда?
– Послушаете, заявляется нечто с бородавкой, и несёт всякий вздор. Так нельзя. И потом это моё дело.
– Он прав, – подал голос человек-геккон. – Долой бездарей и паразитов!
– А почему я про своего ничего не знаю?
– Конечно, чё, вон как. Ещё бы появлялся, у него всё в ажуре, сегодня больная, завтра медсестра, скоро до врачей доберётесь. Тут любой заткнётся, чтобы не спугнуть счастье. А мне только ночные рулады. Подумайте сами, я его сам убить не могу, это противно природе вещей. Вот вас со всем удовольствием зарезал бы, так ведь нет, храпит подлец. Вот, зашёл побеседовать. Скучно. Впрочем, я уже говорил.
– Дела… Маркёр, ты это нарочно? Геккону спать надобно, у него ночью ответственное выступление. Придёт делегация из буйного отделения, а он с круглыми глазами таращится. Давай сворачивай свою шарманку. Иди к медсестре и спроси у неё про зарплату.
– Это зачем?
– Видите, как я с ним мучаюсь! – заметил допельгангер.
– Пообещай в два раза больше, если позволит себя подстилкой медицинской назвать. А чё, неплохо!
– Браво! – зло бросил со своей кровати человек-геккон, – Спать будем?
– Я его ненавижу, – процедил сквозь зубы маркёр, в уголках глаз блеснули слёзы.
– Да кого же?
– Вот его, – он показал на допельгангера. – На остальное сил нет! – он расплакался и уткнулся в подушку.
– Мохнатый, иди сюда.
– Не могу я далеко от хозяина отходить. И ваш допельгангер уж очень драчливый. Чуть что и сразу в глаз. Не подпускает. Тренированный.
– Чем это таким ты его обидел? – громким шёпотом спросил Василий.
– Не говори, – запретил маркёр, прервав рыдания.
– Это почему, очень даже что и расскажу из мести. Раз ты меня не развлекаешь, то пусть будет обоим плохо, – тёмная сущность поскрипела когтистыми лапами о паркет.
«Вот откуда этот противный звук, – отметил про себя Вася. – А я не знал, кому мстить, кто это ночью скребётся. Думал, мыши, а здесь другой грызун образовался. На большее духа не хватает, так он по мелкому шкодит. Всё, слава богу, мышей ловить не придётся. А ведь хотел взять одну и через неё заразить скарлатиной всю стаю, чтобы концерт не мешали слушать».
Скрипнула дверь, потянуло сырым воздухом от только что вымытого пола. В палату заглянула дежурная сестра:
– Больные, почему нарушаем режим?
– У нас гость, – Вася показал на зеленоватую сущность у окна.
– Это кто? – Осторожно отдёрнув занавеску, она внимательно осмотрела допельгангера, который стыдливо захлопал крашеными ресницами. – Из какой палаты? Новенький?
– Я это, я с ним, – допельгангер показал на маркёра.
– Первый раз вижу. Приблудился, – отговорился маркёр.
– И что мне с тобой делать?
Зеленоватая сущность засеменила между койками, неловко подпрыгнула и села в глубоком книксене.
– Женщина? – не поняла реверансов медсестра.
– Я персональный допельгангер!
– Посторонним здесь нельзя находиться! Идёмте со мной или позову медбратьев. Больные, это что за безобразие? Обязательно доложу лечащему врачу. Женщин принялись водить в палату.
– Мне нельзя покидать маркёра.
– Ничего не знаю. Идёте? Ах, нет. Хорошо. Пеняйте на себя, – пригрозила медсестра и выскочила в больничный коридор.
– Ну вот, хоть какая-то движуха. Маркёр, тебя сейчас обязательно оценят, – потёр волосатые ладони допельгангер.
– Теперь понимаете, почему ненавижу эту тварь. Вечно втягивает в истории, – всхлипнул маркёр.
Человек-геккон сокрушённо покачал головой:
– Теперь точно спать не дадут. Ты, допельгангер, в другое время не мог объявиться? – из его уст имя прозвучало, как ругательство.
– Смысла не было. Не заметили бы. А так все карты. Теперь вы будете пинать маркёра, а он мстить начнёт.
«Странная штука, ведь ему тоже несладко придётся. В чём счастье? – подумал Пётр. – Так посмотреть, то и мой где-то рядом ошивается. Неужели я такая гадость, что обеспечил работой? Вот дела… Никогда не замечал за собой подлостей».
– Василий, почему твой не показывается, понятно, а что с моим допельгангером? Неужели у меня дурной характер?
– Не замечал, может, по-тихому пакостишь? Ну там колбасу из холодильника крадёшь или таблетки выбрасываешь в унитаз?
Дверь распахнулась, и в палату протиснулись два раскаченных студента с кафедры физвоспитания, подрабатывающие в свободное от занятий время медбратьями.
– Кто? – в один голос рявкнули студенты.
– Вот это с волосатыми ушами, – указала медсестра.
– Я не это, а допельгангер! – с достоинством поправила злобная сущность. – Хотите меня взять? Не трудитесь, всё равно ничего не получиться. Силёнок не хватит.
– Нам без разницы, – санитары ухватились за плечи, но не смогли сдвинуть и на миллиметр от кровати хозяина.
– Жилистый, – констатировал медбрат хриплым от натуги голосом.
Второй подтвердил:
– Ага. Аж завидно, – попробовал схватить за пояс, но руки начали соскальзывать с зеленоватой слизи.
– Граждане санитары, вы его в мокрое одеяло заверните, чтобы не убежал, – посоветовал со своей кровати Пётр. – И это, для начала по голове чем-нибудь дайте. В физкабинете гантели есть. Принести? Я быстро.
Вскочил и босиком метнулся из палаты, сверкая фиолетовыми сатиновыми трусами. Вскоре приволок две пластмассовых гантели по пять килограммов, засыпанных кварцевым песком, и мокрое байковое одеяло. Студенты начали усердно стучать по волосатой морде нахального визитёра.
– Ой, ой, ой! – внезапно закричал маркёр, схватившись за голову. – Мне тоже больно. Вы не могли бы потише наяривать.
– Чё, съели. Ему тоже больно, – ехидно улыбнулся допельгангер. – Вы не подумайте, я не нарочно. Просто так всё устроено. Связаны мы навечно, пока смерть не разлучит. Вам придётся вместе тащить. А это нарушение режима.
– Вот именно, – согласились санитары и попросили сестру: – Дарья Филипповна, аминазину двойную порцию обеспечите! Буйный попался, а у них, сами знаете, силы немеряные. И этому тоже, чтобы не жаловался.
Когда маркёр обмяк, санитары без труда упаковали допельгангера в смирительную рубашку и потащили в карцер.
«Зря всё-таки обнаружился этот допельгангер. Жил себе и жил у окна. Без комфорта это точно, но зато в своей палате. А теперь что, накачают лекарствами, и имя забудет, чего доброго. Эх и помочь-то некому. Придётся дежурить у изолятора, когда в себя не придёт. Ушастый, конечно. Ну, тут кому как повезло. У меня тоже вон торчат и ничего не жалуюсь, есть даже некоторое преимущество в слухе», – подумал про себя Вася Штыков.
– Ты, геккон, не по-товарищески это как-то. Как ни крути, а он наш. С чудинкой, конечно, а другие сюда не попадают. Я вот, например, терплю, когда ты через каждые полчаса руки бегаешь мыть. Ничего, не возмущаюсь. Все вопросы к сестре-хозяйке, это ей за лишнее мыло отчитываться. Пусть бы постоял у окна. Вроде смирный.
– Кто смирный? Этот, который спать не давал? Скажешь тоже. Буйные придут, а я не в форме. Хочешь, чтобы сорвался? Пусть маркёр мучается, зато ночью так храпеть будет, закачаешься. Может, я ему одолжение делаю.
– Ты думаешь? – Василий с сомнением посмотрел на закатившего глаза после укола соседа. – А если их и действительно нельзя разлучать. Кто тогда тебе аккомпанировать будет? Я, что ли? Ты знаешь, у меня никакой художественности. Так, драные гвозди одни, да и то не больше сотки. Я против него ржавая отвёртка.
В шестнадцать ноль-ноль проскрипела по коридору тележка с киселём и начали звать на полдник в столовую. Василий, выпросив у санитарки лишнюю порцию, отправился проведать коллегу. По опыту зная, что после укола надобно обязательно выпить сладкого киселя, чтобы перебить горечь во рту.
– Эй, злобная сущность, кисель будешь? – спросил через решётку, заменяющую дверь.
– Как там маркёр? – с трудом ворочая белёсым языком, поинтересовался допельгангер, притянутый толстыми ремнями к массивной железной кровати.
– А чё ему сделается? Спит.
На дежурном посту сестра подняла голову от журнала и строго посмотрела на Василия.
– Дарья Филипповна, я ему киселя принёс. Не могу я так. Из нашей палаты он, верное слово. Просто забыли вписать. Наверное, ночью привезли. Так бывает, это запросто. Помните, в ваше дежурство вычеркнули жмурика, а он в морге ожил. А уже и родственники приехали, и постель заменили. Пришлось опять возвращать на довольствие. Ошибки неизбежны. Человеческий фактор. Здесь ничего не поделаешь. Взять вас, перестанете, к примеру, свои бардовые таблетки принимать, и в женскую психиатрию попадёте. А что, вполне может быть. Я здесь давно лежу и не такое видел. Так что, давайте киселём напоим? Ладно. Я его развязывать не буду, можете не сомневаться. Скала. Вон посмотрите, головой вертит. Пить хочет.
Пока злобная сущность утоляла жажду, Вася спросил потихоньку, прикрыв губы ладонью, чтобы дежурная не могла прочесть:
– Сколько без тебя протянет маркёр?
– Не знаю, я скоро сам сдохну от этих уколов.
– Не дадут, поставят капельницу, если что, в реанимацию отвезут. Можешь не сомневаться. Значит, говоришь, дело по локоть в саже. Печально. Надо спасать маркёра. Есть идеи.
– Если проснётся, то всё, готовь поминальную свечку.
– Так скоро процедуры. Всех так и так поднимут.
– Тогда панихида, встретимся на той стороне.
– Это чё так?
– Вразнос пойдёт товарищ без тёмной сущности. Куда злу деваться? Ни один организм не выдержит такой нагрузки. Самоедство ещё никому здоровья не делало.
Ой-ё-ёй, – побегу пульс щупать. Вдруг он уже того.
Уборщица успела стереть следы борьбы с паркета, пока больные принимали медицинские процедуры. В воздухе летали резкие иглы хлора и гнилой трыпки. Маркёр спал, пуская радужные пузыри, которые звонко лопались, стекая липкой дорожкой из уголка мясистых губ на серую от частого кипячения наволочку.
Вася Штыков провёл рукой по никелированной спинке панцирной кровати, чтобы унять внутреннюю дрожь. Нет, он видел покойников. По разным причинам случалось наблюдать смерть вблизи, на соседней койке, но всегда прощание с жизнью носило сугубо материалистический характер. Теперь всё было совсем по-другому, совсем иначе. Этот человек, безмятежно спящий после укола, должен проститься с жизнью от разлуки со злом.
Нездоровое любопытство овладело Васей Штыковым. Он наклонился к маркёру почти к самым губам. Особенно большой пузырь, разлетевшись в куски, намочил ушную раковину. Он поморщился.
«Почему он плакал, что в этом такого: ненавидеть своего мучителя? Да почитай каждый изойдётся на лоскуты. Обидно до слёз, когда хочешь исполнять “Дунайские волны”, а тебе мешают, скребут когтями под ухом. Господи, какая у него сила воли, какое мужество. Железо, а не человек. Вот так спишь рядом, в одной палате с героем, и знать не знаешь, что он испытывает адовы муки, что он борется во сне с мировым злом. А как не мировое, если в себе уничтожаешь дурные привычки, то и всем хорошо. Какая несправедливость, что такой человек погибнет от невозможности делать зло!»
Большой, с крупными порами нос старого курильщика издал полу-всхлип, полу-стон. На том месте, где у допельгангера торчала отвратительная бородавка, находился хорошо оформленный бугор чёрного угря. Посчитав, что теперь всё равно, что нет смысла откладывать смерть, коль она подняла своё копьё. Василий зажал двумя пальцами противно вздрагивающий нос. На что маркёр распахнул пасть с протезами из нержавейки и выдал глиссирующий в носоглотке звук, затем сладко зачмокал слюной.
«Последний сон трубадура, – с грустью подумал Василий. – Как я теперь буду бороться с проклятыми филистерами? В его мерзком храпе я находил силы для дальнейшей борьбы. Благодаря ему, мне удалось выковать стальную волю. Научиться не обращать внимания на досадные мелочи, ради главной цели. Я больше не услышу затейливые коленца человека-оркестра. Благодаря им приходилось каждое утро зевать до вывиха челюсти, мечтать о послеобеденном сне, как о райском блаженстве. Теперь никого не разбудят мощные валторны благородного маркёра».
Слёзы не хотели исторгаться, что-то мешало.
«Эх, – подумал Вася, – надо сходить и выпросить нашатыря, чтобы достойно проводить в мертвецкую боевого товарища».
Чёрные резиновые колёса разрезали на стремительные полосы плоскую осеннюю кляксу, окунули жёлто-красные листья в холодную воду. Уцепившись голыми руками за отполированную множеством ладоней стальную ручку, тележку катили двое больных. Им выдали фуфайки с нарисованным белой краской номером и серые солдатские шапки с оборванными завязками. Порывистый ветер неприятно прохватывал сквозь тонкое полотно полосатых больничных пижам. Пётр заметно хромал, но не жаловался.
– Как же ты так? – посетовал Вася Штыков.
– А чё я-то сразу. Ты вон ему говори, – он кивнул на завёрнутый в серую простынку труп, рядом семенил когтистыми лапами мохнатый допельгангер. – Если бы не его гнусное появление, то вполне бы и добежал. Ты же сам видел, – он показал на ногу, – связку потянул. Да ты только подумай, я уже обогнул лампу. И тут вдруг слышу, что нет, понимаешь, нет «Дунайских волн». Ну всё, я проснулся и упал. Не поверишь, первый раз в жизни упал...
Квадратное здание морга с угловатым пандусом и узкой лестницей, напоминало зиккурат Гельгамеша. Призывно распахнулись в стороны металлические ворота, открыв мрачную пасть с редкой цепочкой тусклых огней. В темноте, за очередным поворотом, допельгангер куда-то исчез. Наверное, побежал искать новую душу, более покладистую чем скромный маркёр…
