Уникальный цикл, практически не имеющий аналогов. Британский писатель придумал проработанную гуманистическую сверхцивилизацию со множеством оригинальных деталей и нюансов, чему поспособствовало то, что романы сюжетно не связаны. Каждая книга — кусочек общей мозаики. И картина, что складывается из них, грандиозна.
Четвёртый по счёту роман выдающегося британского писателя Иэна Бэнкса (1954-2013), «Вспомни о Флебе», официально стал его дебютной НФ-публикацией. Однако на самом деле первый фантастический роман из цикла о Культуре, «Выбор оружия», Бэнкс сочинил ещё в возрасте двадцати лет. Опубликовать эту книгу удалось лишь в 1990-м, после многочисленных доработок: редакторов раздражало, что время в двух разных сюжетных линиях течёт в противоположных направлениях. Только доказав востребованность и успешность своих книг, не самых простых для восприятия, писатель смог позволить себе такой решительный шаг. И не прогадал: читатели встретили роман восторженно.
Культурная сверхцивилизация
Фантасты боятся писать о сверхцивилизации. Не о космических империях и межзвёздных республиках, охватывающих четверть галактики, не о техногенном Вавилоне или виртуальном Муравейнике. О настоящей сверхцивилизации. О мире, где изжиты все актуальные этнические, религиозные и социальные противоречия, а человек, сильный, добрый и щедрый, избавлен от страха смерти и наделён почти божественным могуществом. Боятся не потому, что на этом пути нас ждут сплошные тупики и ловушки: преодоление преград - лучшее топливо для сюжета. И уж конечно, не потому, что утопия якобы бесконфликтна, а конфликт - главная материя художественной прозы. Уж что-что, а конфликты никуда не денутся в любом обществе. Нам просто не хватает фантазии, чтобы представить, на какие темы будут спорить, из-за чего станут ссориться люди далёкого будущего, - а главное, как будут протекать их споры и ссоры. Эта лестница уходит слишком высоко в небеса и теряется в облаках, невооружённым глазом детали не разобрать.
Ни один народ, известный Орамену, не владел достаточным мастерством или искусством, чтобы соорудить такое чудо. Масштаб поражал воображение. Это был город стеклянистых чёрных башен, белых, как кость, шпилей, скрученных обсидиановых пластин, вопиюще изогнутых, покрытых причудливыми узорами построек непонятного назначения — и широчайших перспектив на каньоны, слои и пласты сверкающих, мерцающих зданий, одно за другим, одно за другим, пока они не упирались в вертикальную стену на дальней стороне безмолвного сейчас Водопада, в десяти километрах отсюда. «Материя», переводчик Г. Крылов
В том-то и проблема: воображение пасует. Фантасты готовы азартно, в красочных подробностях, не жалея сил и времени, описывать путь к созданию техногенной утопии, освещать перипетии борьбы с внешними трудностями и внутренними врагами... Но как только трудности оказываются разрешены, перо замирает над бумагой, замолкает стрёкот пишущей машинки, останавливается курсор на экране компьютера. У наших далёких потомков, бессмертных и вечно юных, способных одним словом зажигать солнца и мановением руки отправлять в путь космические флотилии, безусловно, будут свои мучительные душевные метания и неразрешимые этические дилеммы.
Но для нас это конец истории, финальная точка. Не случайно фантасты, всерьёз говорящие о будущем, от Азимова с его «Академией» до Симмонса с «Гиперионом», охотнее всего обращаются к феодальной социальной модели - мы ведь уже знаем, какой путь предстоит пройти средневековой цивилизации, видим её историческую перспективу. А вот куда будет двигаться сверхцивилизация, представить невозможно.
В цикле об анархо-гедонистической Культуре Иэн Бэнкс изящно обходит это препятствие. Фокус в том, что Культура крайне неоднородна. Эта лоскутная цивилизация складывается из множества групп и сообществ, субкультур и «объединений по интересам». Одни части Культуры движутся по пути самосовершенствования уже десятки тысяч лет, другие примкнули к ней всего несколько столетий назад, третьи только готовятся вступить. Время от времени то или иное скромное герметичное сообщество, объединяющее заведомых чудаков, вдруг резко выдвигается на передний план, - и тогда профессиональный картёжник, безмерно далёкий от политики и макроэкономики, может решить судьбу целой звёздной империи, как в романе «Игрок».
Люди прогуливались или сидели за столами под навесами и арками галерей из бледно-зелёного камня, окаймлявших главную площадь. Били струи фонтанов, с ветки на ветку перелетали птицы, на черепичной крыше сооружения в центре площади (где разместились эстрада и голографический экран) распростёрся чёрный как смоль цайл размером со взрослого человека; одна его нога свешивалась через край крыши. Туловище, хвост и уши цайла подёргивались во сне, а кольца, браслеты и серьги поблёскивали на солнце. «Игрок», переводчик Г. Крылов
Но главное, у Культуры нет твёрдого, неизменного ядра, она постоянно растёт, изменяется, непрерывно занимается исследованиями и прогрессорством, ежегодно устанавливает контакты с тысячами новых инопланетных рас, - а значит, для неё актуальны все этические, моральные, философские проблемы, которые стояли перед человечеством на протяжении всей его истории. Эта многоукладность помогает Культуре тысячелетиями счастливо избегать Сублимации - отказа от физических носителей разума, перехода на новый уровень, ухода за границу нашего понимания. Поголовного превращения людей в люденов, если воспользоваться терминологией братьев Стругацких.
Реалии Культуры
Культуру не зря сравнивают с Миром Полудня. Параллели возникают почти мистические, вплоть до фабульного сходства романа «Инверсии» (1998) с повестью АБС «Трудно быть богом» 1964 года издания: и там, и там наблюдатели высокоразвитой гуманистической цивилизации тайно присутствуют при дворе феодального царька - и по мере сил стараются облегчить жизнь окружающих, не привлекая к себе лишнего внимания.
Есть, впрочем, и принципиальная разница. Мир Стругацких - это мир профессионалов, людей, полностью посвятивших свою жизнь достижению цели. Это цивилизация, напряжённая, как сжатый кулак. Утопия, построенная героями, которые не то чтобы презирают роскошь, но готовы довольствоваться малым, привыкли к самоограничению и не боятся его. Культура Иэна Бэнкса - мир бессмертных сибаритов, имеющих доступ к почти неограниченному и неконтролируемому источнику энергии. Тем больше усилий им приходится прилагать, чтобы не превратиться в «кадавров, полностью удовлетворённых» и не свернуть пространство...
Цикл Культура
Вспомни о Флебе (1987)
Последнее слово техники (1989, повесть)
Эксцессия (1996)
Игрок (1988)
Материя (2008)
Выбор оружия (1990)
Взгляд с наветренной стороны (2000)
Водородная соната (2012)
Несущественная деталь / Черта прикрытия (2010)
Инверсии (1998)
Дар Культуры / Культура, дары приносящая (1987, рассказ)
Преемник (1991, рассказ)
A Few Notes on the Culture (1994, рассказ)
Заметки о марейне (1998, рассказ)
The Secret Courtyard (2010, рассказ)
The Culture: The Drawings (2023, артбук)
Надо подчеркнуть, что при всём своём гуманизме Бэнкс не склонен к антропоцентризму: его Культура возникла задолго до того, как человечество выкарабкалось из тьмы и невежества и добралось до звёзд. Земля - лишь одна из многих планет, которая по достижении определённого порога зрелости влилась в эту семью народов. Действие некоторых романов цикла разворачивается в те времена, когда наши предки ещё пользовались кремнёвыми орудиями и кутались в звериные шкуры, а повесть «Последнее слово техники» и вовсе посвящена судьбе инопланетного прогрессора, посетившего Землю в 1977 году и решившего навсегда остаться на нашей планете.
Автор текста: Василий Владимирский Источник: «116 главных фантастических книг»
Оралом пройтись по всей площади поля, лежащий пластом чернозём всколыхнуть и, порезав на доли, оставить верх дном. Ямы, канавы, бугры, буераки, траншеи — вспахать всё и знаками-злаками всеять.
Эрнст Юнгер смотрел в глаза смерти в годы Первой мировой, дистанцировался от нацистов, служа в вермахте во Вторую мировую, водил дружбу с парижской богемой и принимал ЛСД* с изобретателем этого вещества.
В честь Юнгера называли бабочек и жуков. Он презирал индивидуализм и учил беречь личную свободу, часто рисковал, но дожил почти до 103 лет. Сегодня в мире (и в России тоже) сложился настоящий культ Юнгера, поскольку не только его произведения служат источником интеллектуального и эстетического наслаждения, но и сам он – герой, денди, эрудит и независимая личность – в наши смутные времена служит достойной ролевой моделью. 29 марта исполнилось 130 лет со дня рождения этого удивительного человека.
«Утонченное чувство чести»
В 1913 году гимназист Юнгер сбежал из дома и, подделав документы, записался во французский Иностранный легион. Юный Эрнст искал приключений, а Африка казалась местом, где их будет хоть отбавляй. Но казармы близ глухого алжирского городка Сиди-бель-Аббесе мало соответствовали романтическим ожиданиям. Вместо приключений муштра под палящим солнцем в компании неотесанных сослуживцев. Новая попытка сбежать, на этот раз из лагеря легионеров, закончилась попаданием в гарнизонную тюрьму. Вытащил его оттуда отец, Эрнст Георг, сумевший не только отыскать Эрнста-младшего, но и доказать его военному начальству, что контракт недействителен, поскольку подписан несовершеннолетним.
Юнгер в форме французского Иностранного легиона
Кто знает, как сложилась бы судьба Юнгера, не сумей родитель вернуть его из Африки. Но, пожалуй, не менее важное значение для всей жизни нашего героя сыграл один данный родителем наказ. Когда годом позже Эрнст добровольцем отправился на поля Первой мировой, отец посоветовал ему вести дневник. На фронт Эрнст уходил с записной книжкой в кармане и во время войны в самых немыслимых условиях фиксировал в блокноте свои впечатления и мысли. В 1920 году, опять же по совету отца, эти записи были переработаны в книгу «В стальных грозах».
На фронте лейтенант Юнгер отличался редкой отвагой. После каждого ранения, а их было 14, он спешил вернуться в строй, даже несмотря на то, что два последних оказались настолько тяжелыми (оба в легкое), что, получив их, Юнгер буквально прощался с жизнью.
«В бою он был храбр, но не от избыточного энтузиазма и не из принципа, а руководствуясь лишь утонченным чувством чести, когда малейший намек на трусость отторгается с брезгливостью как нечто нечистое», – писал Юнгер в романе «Лейтенант Штурм» о герое, в котором без труда угадывается сам автор. Среди его боевых наград Железный крест I степени и высшая прусская военная награда того времени Pour le Mérite (орден «За заслуги», или «Голубой Макс»).
В 1920 году Юнгер за свой счет издал «В стальных грозах». Успех его дебютное произведение имело оглушительный. К середине десятилетия книга выдержала 10 изданий, разойдясь тиражом несколько сотен тысяч экземпляров. Совсем еще молодой писатель-фронтовик стал настоящей звездой.
Сам он в те годы продолжал осмыслять войну (эссе «Борьба как внутреннее переживание», роман «Лейтенант Штурм», повести «Перелесок 125» и «Огонь и кровь»), и вовсе не для того, чтобы осудить ее. Юнгер был убежден, что война может раскрыть в человеке лучшие качества – мужество, самоотверженность. Войну он описывал спокойно; в его констатациях – тот, с кем ты пил кофе за завтраком, к обеду может быть уже мертв – нет ни ужаса, ни пацифистского пафоса. Этим Юнгер радикально отличается от самых известных писателей–участников Первой мировой Ремарка и Хемингуэя.
Сдержанность Юнгера и его манера эстетизировать полные драматизма события многими воспринимались как своеобразный дендизм. Но право занимать эту позу он оплатил собственной кровью. Герои его произведений в минуты смертельной опасности могут невозмутимо разглядывать цветы или изучать насекомых. Сам он вел себя точно так же. Вот как Юнгер описывал авианалет на Париж, который наблюдал с крыши отеля «Рафаэль»: «В лучах заходящего солнца я поднял бокал бургундского, в котором плавали ягоды земляники. Город с его башнями и куполами лежал в величественной красоте, подобно бутону, замершему в ожидании смертельного оплодотворения. Все было зрелищем».
Комиссар консервативной революции
На поля Первой мировой Юнгера привел не столько патриотический порыв, сколько «сердце искателя приключений», для которого бюргерский быт был страшнее смерти, а мысль о том, чтобы отсидеться дома, – позорной. Свою роль сыграло и увлечение философией Ницше, среди прочего утверждавшего: «Отказываясь от войны, отказываешься от великой жизни».
Но боевой опыт и политические события (особенно унизительный Версальский договор, сделавший из Германии второсортную страну, от которой можно безнаказанно отрезать куски) превратили писателя-фронтовика в одну из главных фигур «консервативной революции» – интеллектуального движения, представителей которого объединяла неприязнь к Веймарской республике и парламентской демократии.
Юнгер (второй слева) в Зоологическом институте Лейпцигского университета, 1925
Переехав с семьей в Берлин (в 1925 году он женился на Грете фон Эйзен, вскоре у них родился сын Эрнестель, а позже второй – Александр), Юнгер стал активным публицистом и участником политических дебатов. Круг его знакомых был разнообразен – от национал-большевика Эрнста Никиша и правоведа Карла Шмитта (будущего «главного юриста Третьего рейха», быстро попавшего к нацистам в немилость) до «красного» драматурга и поэта Бертольда Брехта.
Буржуазное общество с его сытостью, комфортом, материализмом, индивидуализмом Юнгер считал вырожденческим, насквозь пропитанным разложением. Здоровой альтернативой ему Юнгер полагал авторитарное военизированное государство, основанное на растворении индивидуальности в высшей идее. Ядром такого государства должна была стать немецкая нация, еще не до конца обуржуазившаяся, хотя англо-американский мир уже навязывал ей свои порядки.
Юнгер с интересом смотрел и на происходящее в Советской России, где вроде бы строили то государство нового типа, о котором он грезил. Писатель посещал посвященные плановой экономике заседания в советском посольстве.
Пускай работает Рабочий
Кульминацией этого юнгеровского периода стал трактат «Рабочий. Господство и гештальт» (1932), но в нем национализм уже уступал место планетарному мышлению.
«Рабочий» может показаться антиутопией, но Юнгер считал, что описывает неотвратимое будущее, процесс созревания которого запустила Первая мировая. Восприняв ее как битву технологий (впервые массово были применены авиация, химическое оружие и т. д.), Юнгер стал одержим темой техники. Он полагал, что в войне победили не конкретные страны, а новый тип жизни, в котором именно техника будет играть ключевую роль.
В отличие от других близких ему по духу мыслителей, например, автора «Заката Европы» Освальда Шпенглера, Юнгер усиление роли техники приветствовал. В 1920-х он первым из людей своего круга выучился на пилота и летал над Берлином; думается, его мысли о слиянии человека и машины в единый организм родились после этих авиационных опытов. Его восторг перед техникой очень напоминает мысли Андрея Платонова. Юнгер его вряд ли читал, но эти два писателя хорошо чувствовали эпоху и предвидели будущее.
Рабочий Юнгера – это не пролетарий, не класс, не сословие, а новый человеческий тип, «титаническая фигура», ницшеанский ubermensch. А работа в юнгеровском значении – это «не деятельность как таковая, а выражение особого бытия, стремящегося наполнить свое пространство, свое время, исполнить свою закономерность». В наступающем мире, мире рабочего, будет господствовать тотальность – всеобщая подчиненность единой цели.
«Рабочий» привел в восторг философа Мартина Хайдеггера, посвятившего книге отдельный семинар, а также апостола традиционализма Юлиуса Эволу, написавшего небольшую книгу об этом трактате. Но Юнгер в этом тексте словно дошел до пика своего увлечения тотальностью, и далее последовали охлаждение и переход к иным темам.
Тем более что тема тотальности и национализма в Германии монополизировалась нацистами, а Юнгер понимал, что ему с ними не по пути.
Юнгер и нацисты
Впрочем, поначалу отношения с национал-социалистами складывались неплохо. Как и многие интеллектуалы того времени, Юнгер увидел в Гитлере человека, способного стряхнуть с Германии морок мелкобуржуазной морали и вернуть ей духовность, национальную идею. Гитлер, в свою очередь, высоко ценил автора «В стальных грозах», что неоднократно спасало Юнгера от неприятностей. Но писатель довольно быстро разочаровался и в фюрере лично, и в нацистах вообще. Он считал их вульгарными и беспринципными популистами, готовыми на всё ради власти. Ему претили гитлеровский расизм и ненависть к большевикам.
Обложка книги Юнгера «Борьба как внутреннее переживание»
В 1927 году Юнгер отклонил предложение вступить в НСДАП и стать депутатом от этой партии в рейхстаге. «Лучше написать одно-единственное стихотворение, чем представлять 60 тысяч дураков», – позже прокомментировал это решение Юнгер. Своему другу писателю и сценаристу Эрнсту фон Заломону он сказал в 1929 году: «Я выбрал высокий наблюдательный пост, откуда могу смотреть на то, как клопы пожирают друг друга».
Не встретив взаимности, НСДАП начала угрожать Юнгеру в печати, намекая, что творчество завело его в «зону, где получают пулю в затылок». В 1933 году в квартире Юнгера прошли обыски, после которых он перевез семью за город, начав период внутренней эмиграции.
«Я устал от мельтешения картинок политической истории и не рассчитывал, что еще один поворот калейдоскопа все изменит к лучшему. Новый плод должен вызревать в человеке, а не в системах», – позже объяснил Юнгер в предисловии к переизданию «Садов и дорог».
В Париже и на Кавказе
Поселившись в сельской местности, Юнгер погрузился в давнее увлечение энтомологией. Природа всегда влекла его – еще в отрочестве, будучи членом молодежного движения «Перелетные птицы», Эрнст часто ходил в походы. А после увольнения из армии (он прослужил в ней еще пять лет после окончания войны) наш герой изучал зоологию в Лейпцигском университете. Юнгер опубликовал несколько десятков научных статей и книгу «Субтильная охота», где рассказывал о радостях жизни энтомолога. В честь Юнгера названо около десятка насекомых, например, персидская бабочка (Pyralis juengeri) или суматранский ночной мотылек (Earias juengeriana).
Другой страстью Юнгера всегда были книги. Дневниковые записи Юнгера полнятся описанием различных фолиантов, художественных альбомов и просто свежих изданий, попадавших в его библиотеку.
Именно книги, а не перипетии внешнего мира во многом сформировали его характер. «Героизм для меня рождался скорее из литературного опыта, чем из жизни. Меня влекло к героизму чтение «Неистового Роланда» Ариосто», – признавался Юнгер в интервью.
Эрнст Юнгер в оккупированном Париже
Внутреннюю эмиграцию прервала война – 44-летний Юнгер был мобилизован и вскоре произведен в чин капитана. Ему повезло, и он попал в лучшее из возможных для себя в той ситуации мест – немецкий штаб в Париже.
Во французской столице Юнгер вошел в «круг святого Георгия» – компанию офицеров вермахта, недовольных политикой гитлеровской партии. Они собирались в отеле «Георг V».
В Париже Юнгер водил знакомство со многими выдающимися личностями – Пабло Пикассо, Жаном Кокто, писателем Саша Гитри.
Юнгер вообще был франкофилом, и Франция отвечала ему взаимностью: именно в этой стране сложился культ Юнгера, тогда как немцы после 1945 года некоторое время очень настороженно относились к «любимчику Гитлера».
Но, конечно, случались в Париже и курьезы. Знаменитый писатель Луи-Фердинанд Селин, встретив Юнгера, выразил недоумение, почему немецкий офицер при оружии не убивает евреев прямо на улице. На этом разговор двух литераторов закончился – антисемитизм Юнгеру был глубоко чужд.
Несколько месяцев в 1942–1943 годах Юнгер провел на Кавказе. Как он говорил, туда его послал генерал Роммель с секретной миссией – прощупать настроения советского военного руководства: не хотят ли они свергнуть Сталина, как немцы Гитлера? Но советские офицеры на допросах отказывались обсуждать внутреннюю политику.
Юнгер был близок к кругу организаторов покушения на Гитлера 20 июля 1944 года (хотя и считал покушение бессмысленным), и фюрер знал об этом. Но его расположение к автору «Стальных гроз» опять спасло писателя: Юнгера не арестовали, а просто уволили из армии.
Гибель сына
Вернувшись домой, Юнгер возглавил отряд местной самообороны, но весной 1945-го приказал подчиненным поберечь себя и не оказывать вооруженного сопротивления войскам союзников. Его самого чуть было не застрелил мародерствовавший американский солдат, и Грета от греха подальше несколько дней прятала Юнгера в амбаре.
В начале того года он получил известие о гибели своего старшего сына Эрнестеля. Годом ранее тому грозил трибунал: Эрнестель сказал, что хотел бы посмотреть на то, как Гитлера будут вешать. Юнгеру удалось замять случившееся, и юношу отправили на фронт в Италию, где тот и погиб. «Мой милый мальчик. С детства он старался подражать отцу. И вот уже с первого раза безмерно превзошел его», – с горечью записал Юнгер в дневнике.
Наблюдение за мировой катастрофой, чтение Библии и Отцов Церкви, наконец, трагедия в семье привели «железного Эрнста» к новым смыслам. Еще в 1943 году он написал манифест «Мир», в котором, обращаясь «к молодежи Европы и мира», выражал надежду, что «очищенная огнем» войны, неизбежной из-за накопившихся ошибок, Европа объединится на разумных основаниях. Ни о какой империи Рабочего речи уже не шло, важно было отстоять независимость Европы от империй к западу и востоку от нее. После капитуляции Берлина эти мечты казались напрасными; позже на «Мир» стали смотреть, как на предсказание Евросоюза.
«Мир ловил меня, но не поймал»
Послевоенный процесс денацификации (необходимость доказывать непричастность к преступлениям гитлеровского режима), с которым Юнгер столкнулся, оказавшись в Британской зоне оккупации, наложились на то, что он обдумывал с 1933 года, а именно: как человеку, ценящему внутреннюю свободу, выстоять под давлением режима, требующего полного послушания. Тоталитарный ли это режим или демократический, сути не меняет, даже там, где формально дается выбор, он сводится к унизительному «или–или».
Плодом размышлений стала концепция «ушедшего в лес», изложенная в одноименной (в русском переводе «Уход в Лес») книге 1951 года. Лес – метафора духовного пространства, где человек «встречает самого себя в своей неотъемлемой и неразрушимой сущности». Достижение этого пространства требует усилий. Это не эскапизм, как кажется, потому что человек продолжает оставаться в мире, наполняя его обретенной глубиной. Это скорее «самозащита души», политический аналог преображения и отделения от мирских страстей, которое проповедуют религии. Церковь, пишет Юнгер, может помочь уходящему в Лес, но ответственность за основную работу лежит на нем самом.
Скульптор Арно Брекер ваяет бюст Юнгера
Спустя почти 30 лет в романе «Эвмесвиль» он прибавил к этому концепцию анарха – личности, блюдущей внутреннюю отдельность от мира и отстраненно наблюдающей за игрой взаимозависимых фигур – монарха (власти) и анархиста (желающего свергнуть власть). Не имея склонности ни к тому, ни к другому, анарх идет своим путем. Выглядит просто, но в реальности это по силам очень немногим, особенно в наши дни, когда способы внутреннего закабаления человека стали такими тонкими, многообразными и почти неощутимыми.
«Ненавижу в нем аристократа»
Жан-Поль Сартр говорил: «Я ненавижу в Юнгере не немца, а аристократа». Юнгер не был аристократом по рождению, но его манеры и дендистская «прохладца» заставляли многих так думать.
Эрнст Никиш описывал Юнгера так: «Человек невысокого роста, стройный, с военной выправкой; узкое, с резкими чертами лицо; сдержанное поведение, привычка очень хорошо продумывать свои слова; ворчливая манера говорить, как у офицера. Он производил впечатление человека ухоженного и всегда держащего себя в руках. Его предложения напоминали тщательно отшлифованные афоризмы».
Единственным несовпадением с ожиданиями людей, воображавших Юнгера по его книгам, была его миниатюрная, как он сам выражался, комплекция. Описывая первую встречу с писателем и художником Альфредом Кубином, он иронично заметил, что тот представлял его себе «одним из тех высоких рыцарей при дворе короля Артура».
Во всем Юнгер умел держать дистанцию – и в наблюдениях за войной, и в дружбе, в которой, как он признавался писательнице Банин, ценил прочность и долговечность, а не бурные эмоции.
Порой его рисуют этаким светским львом: элегантным немецким офицером, фланирующим по улицам и салонам оккупированного Парижа. «Я плохо представляю себе Юнгера в салонах, – возражала на это Банин, оставившая, кстати, целых три книги о нем. – Что делать там этому заядлому читателю Библии, этому провидцу, для которого жизнь – лишь прозрачная завеса между нами и смертью?»
Капитан вермахта Эрнст Юнгер на выставке в Париже, 13 мая 1942
«Приключения такого рода»
Начав с побега в Африку, Юнгер до глубокой старости много путешествовал по дальним странам. Лишь отпраздновав 100-летие, он сказал, что, пожалуй, «больше не будет искать приключения такого рода». Его привлекали места, которые еще не успели обуржуазиться, а лучше вообще мало подверглись влиянию западной цивилизации. Поэтому Африка была в приоритете, а также джунгли Бразилии, Азорские острова и тому подобное.
Юнгер искал и находил архаичное, неиспорченное и на территории Европы: в деревнях Норвегии, где был летом 1935-го, и на островах Сардиния и Серпентара, куда отправился в 1954 году. Впечатления об этих путешествиях он изложил в книгах «Мюрдун», «На сарацинской башне» и «Серпентара» соответственно. Южноамериканский вояж описан в книге «Путешествие по Атлантике». Значительная часть юнгеровских дневников серии «Семьдесят минуло» также посвящена путешествиям.
Не остался не увековеченным в прозе и юношеский африканский побег, о нем Юнгер написал в первые годы своей «внутренней эмиграции» в книге «Африканские игры».
Чуть ли не единственная страна, о которой он не захотел ничего написать, – США. В разговоре с Банин Юнгер как-то обронил, что «отдал бы весь Нью-Йорк за один столетний вюртембергский дуб».
Собирался Юнгер и в Советский Союз, когда благодаря перестройке появилась такая возможность. В 1991 году все было готово к путешествию (писателю в ту пору было 97 лет), но тут случился августовский путч, и поездку пришлось перенести на неопределенный срок.
Жизнь в дневниках
Дневники Юнгера – особое литературное явление. Некоторые предпочитают их всему остальному, что он писал. Собственно, и книга «В стальных грозах», положившая начало его литературной славе, была отредактированным военным дневником. Юнгер, кстати, постоянно переписывал свои тексты, совершенствуя их стиль, так что ряд его книг, в том числе и «Грозы», известны в нескольких редакциях.
Дневники 1920-х и начала 1930-х – своего самого острого политического периода – писатель уничтожил, когда нацисты начали устраивать обыски у его соратников. Так что настоящая дневниковая эпопея Юнгера началась в 1942-м с выходом книги «Сады и дороги» – заметок, сделанных в первые два года Второй мировой.
За «Садами» последовали еще пять дневниковых книг, объединенных в цикл «Излучения». Он проводит читателя через всю войну и послевоенные годы – до 1948-го.
По словам Альберта Хоффмана, знаменитого химика, изобретателя ЛСД* и большого поклонника Юнгера, название было выбрано удачно. «Излучение – это самое точное слово, чтобы выразить то влияние, которое оказали на меня литературные работы Эрнста Юнгера и его личность», – писал он в мемуарах.
Следующий дневниковый цикл Юнгер начал, когда ему исполнилось 70, он так и называется: «Семьдесят минуло». Цикл состоит из пяти томов, охватывающих период с 1965-го по 1995 год. Почти все дневники Юнгера изданы на русском.
Фантаст-провидец
Юнгер был также писателем-фантастом. Его четыре философско-фантастических романа – «На мраморных утесах» (1939), «Гелиополь» (1949), «Стеклянные пчелы» (1957), «Эвмесвиль» (1977) – это книги, посредством которых Юнгер смог высказать свои мысли о настоящем и будущем человечества в доступной для широкого круга читателей форме.
«На мраморных утесах» вышла вскоре после начала Второй мировой, и в реалиях книги угадывались приметы времени: страна Большая Лагуна подвергается нападению варварских орд под предводительством Старшего Лесничего, одержимого жаждой власти и насилия. Велик соблазн интерпретировать все это, как критику нацизма, благо и Старший Лесничий напоминает одновременно и Гитлера, и Геринга. Но Юнгер открещивался от роли диссидента, слишком банальной для утонченного эстета: «Не надо сводить мою работу к протесту».
В «Гелиополе» будущее человечества показано невесело: продвинутые технологии (среди прочего в книге описан прибор, известный нам сегодня как мобильный телефон), полеты на дальние планеты сочетаются с деспотической властью и кастовым устройством общества. «Стеклянные пчелы» – печальный прогноз Юнгера относительно того, какое будущее несет людям развитие техники. Роботы и искусственный интеллект обеспечивают комфорт, но он куплен ценой разобщения и утраты личной свободы. Тема свободы еще более тонко разбирается в «Эвмесвиле» – истории о городе-государстве, где с инакомыслящими не борются, а соблазняют материальными благами, превращая в лакеев власти.
Слава психонавтам
Отец Юнгера был химиком и убежденным позитивистом, считавшим, что наука может объяснить всё. У Юнгера смолоду развилась аллергия на такую точку зрения. Его интересовали мифы, магия, жизнь духа и все те многочисленные явления, не поддающиеся рационализации. Он всегда стремился выйти за пределы обыденного сознания – пограничные переживания на войне тоже относились к этому.
Свои опыты он систематизировал в книге «Приближения». Здесь отчет по всем испробованным «веществам» – от кофе, пива и табака до кокаина*, хлороформа*, мескалина* и ЛСД*. Как всегда у Юнгера, это избавленный от лишних эмоций рассказ естествоиспытателя, плюс очерки о роли психоактивных веществ в развитии цивилизации и искусства.
Что касается искусства, то в 1982 году Юнгеру присудили одну из самых престижных немецких, а теперь и международных наград – премию Гёте.
Юнгер в обществе президента Франции Франсуа Миттерана и канцлера Германии Гельмута Коля
На празднование 100-летия в городок Вильфинген, где писатель жил последние полвека, прибыли канцлер ФРГ Гельмут Колль и президент Франции Франсуа Миттеран. Юнгер отмечал юбилей так, словно за его плечами не было целого века, – не отказывая себе ни в вине, ни в табаке.
«Кто когда-либо в последние годы сидел рядом с Эрнстом Юнгером, тот не мог не удивляться юношескому задору, гибкости ума и тела этого все же очень пожилого человека. Все еще стройный и прямой, офицер и человек искусства в одном лице, очень независимый и собранный во время беседы, в словах и жестикуляции сначала несколько сдержанный, а затем все же очень сердечный», – писал журналист Клаус Вайлер.
В 100 лет у Юнгера еще были силы бороться с энцефалитом, развившимся после укуса клеща. Но все же закаленный в стальных грозах офицер постепенно слабел. В 101 год он принял крещение в католической церкви. 17 февраля 1998 года, не дожив полтора месяца до 103-летия, Юнгер покинул этот мир. В одном из последних интервью, отвечая на вопрос, что он думает о смерти, Юнгер вспомнил опыт своей боевой молодости: «Когда меня тяжело ранили в 1918 году и я упал, думая, что умираю, это было одно из самых счастливых мгновений моей жизни – покой и счастье».
________________________ * Редакция журнала «Профиль» не одобряет употребление наркотических и психотропных веществ, они опасны и вредны для здоровья
