Однажды в детстве меня заставили доесть огромный шоколадный торт, который вот-вот должен был испортится. Если уже не испортился. Даже свежим, он всегда казался мне слишком шоколадным, слишком приторным и жирным. Но то, что я почувствовал тогда от переедания, и последующие две недели физического недомогания стали худшими днями в моей жизни. Так во мне поселилось хроническое отвращение не сиюминутная реакция, а перманентное состояние, которое повлияло на моё восприятие мира.
Именно это чувство — отвращение как фундаментальное состояние бытия — с психологической точностью исследует Роман Полански в своём раннем шедевре «Отвращение» (1965). Этот фильм формально является психологическим триллером, но по своей сути это детективное расследование душевного состояния, медленное погружение в трещины расколотого сознания.
Почти в каждом кадре мы становимся свидетелями многозначительного и одновременно пустого взгляда молодой бельгийской эмигрантки Кэрол, работающей в лондонском салоне красоты. Её не моргающие, гипнотизирующие глаза (блестящая игра Катрин Денёв) это зеркало, в котором отражается лишь отстранённость. Что скрывается за этой холодной маской? Депрессия? Страх? Или невыносимая тоска по близости, которую она сама же и отвергает?
Мы заперты в сознании Кэрол, как и она сама. Её жизнь это замкнутый круг бессмысленного ритуала: подъём, тихая склока с сестрой и её любовником, апатичное выполнение работы, трансовые прогулки по городу. Всё в её мире пронизано систематическим безразличием, и лишь мужчины становятся тем раздражителем, что нарушает хрупкий порядок её вселенной. Её неприязнь к ним кажется излишней: от навязчивого, но безобидного поклонника она отгораживается с тем же безразличием, с каким смотрит на муравьёв под ногами; к любовнику сестры она испытывает более острую, почти физиологическую ненависть. Его присутствие, его шутки, его зубная щётка в её стакане — каждая мелочь становится актом нарушения её хрупких границ.
Триггером окончательного распада становится, казалось бы, рядовое событие: отъезд сестры в путешествие. Лишившись своего единственного якоря, Кэрол начинает стремительно терять связь с реальностью. Кульминацией же ускорения падения становится поцелуй её поклонника. Его навязчивая ласка вызывает не гнев, а животный ужас. Она трёт рот, пытаясь стереть само ощущение прикосновения, и врывается в ванную, чтобы неистово очистить зубы. С этого момента реальность в её квартире начинает гнить и расползаться по швам, словно тот самый кролик, оставленный на столе ещё до отъезда сестры. Трещины бегут по стенам, пространство искажается, а гул мух становится саундтреком её сползания в безумие. Квартира превращается в лиминальное, инфернальное пространство, прямой предшественник кошмаров «Сайлент Хилла».
Ключом к пониманию её психоза является загадочный «гость», являющийся под звон церковных колоколов. Насилие, которое он совершает, очевидно. Но почему испуганная Кэрол почти не сопротивляется? Мне видится, что это не кошмар и не воспоминание, а извращённая фантазия, рождённая из сплава подавленного желания и глубокого отвращения к нему. Её культовые трансовые прогулки по Лондону это поиск не только уединения, но и этого насильственного столкновения, которого она одновременно страшится и жаждет, чтобы почувствовать хоть что-то, кроме леденящего оцепенения. Подсказкой служит её реакция на стоны сестры из-за стены: если сначала она раздражена, то потом заворожённо вслушивается, грызёт ногти, позволяя чужим страстям питать её больное воображение. Точкой невозврата в фантазии становится краска для губ, которую она наносит перед последним визитом «гостя» — жутковатый жест согласия и соучастия в собственном разрушении.
Полански с беспощадной точностью показывает, как непрожитая травма врастает в реальность и ломает её изнутри, подобно тому как естественный процесс гниения неизбежно пожирает плод. Мозг — хрупкий чёрный ящик, не поддающийся починке.
Ровно так же не поддаётся «починке» и моя история с тортом. Прошли годы, изменилось всё: семья, я сам, окружающий мир. Но шрам остался. Витрины, ломящиеся от пирожных, праздничные застолья всё это возвращает меня в тот роковой день. Это знание стало проклятием, отравляющим настоящее. Я много раз наблюдал за обеденным столом, как близкие с наслаждением поглощают кусок за куском, закатывая глаза от восторга, делятся впечатлениями и описывают вкус начинки; и ловил себя на мысли, что единственное желание, которое я могу к этому испытывать, это впечатать этот торт кому-нибудь в лицо. Искривлённая реальность Кэрол — это гиперболизированное, доведённое до гротеска зеркало, в котором отражается наше собственное, малое, но столь же необъяснимое отвращение, навсегда отделяющее нас от других.
Больше разнообразных мыслей и рекомендаций вы сможете найти в моём писательском блоге.