Угх
Солнце над деревушкой уже кренилось к верхушкам сосен, отбрасывая длинные, жадные тени. Лиззи Морган, девочка восьми лет, с косичками цвета спелой пшеницы, только что слышала мамино: «Не уходи далеко, Лиз! Скоро ужин!» Но тут, из-под крыльца старого барака, метнулся рыжий комок - котенок миссис Гаррити, самый озорной. Он несся к опушке темного леса, туда, где даже летом пахло сырой землей и чем-то старым, забытым. Лиззи крикнула, но котенок лишь задорно махнул хвостом и скрылся меж темных стволов.
Все истории про заблудившихся детей начинаются с «я только на минутку». Лиззи перешагнула невидимую черту - из мира запаха свежего хлеба и голосов соседей в мир внезапной, ледяной тишины. Лес поглотил звуки деревни мгновенно, как прорвавшаяся плотина. Сосны стояли тесным, угрюмым строем. Солнечные пятна на земле казались редкими золотыми монетами, быстро тающими в надвигающемся сумраке.
«Кис-кис-кис!» - звала Лиззи, ее голосок, такой звонкий у дома, здесь звучал жалко и тонко, теряясь в хвойной глуши. Рыжика не было. Вместо него пришло осознание: деревья вокруг все одинаковые, тропинка исчезла. Сердце забилось птицей в клетке из ребер. «Мама! Папа! Кто-нибудь!» - кричала она теперь, и в ее крике уже поселился настоящий, липкий страх.
Она шла, спотыкаясь о корни, похожие на окаменевшие змеи, плакала, вытирая лицо грязным рукавом. Сумерки сгущались, превращая лес в лабиринт из черного бархата и острых теней. Воздух стал тяжелым, пахнущим гниющими листьями и... чем-то еще, чем-то живым и нехорошим. Мурашки побежали по спине.
Именно тогда она замолчала ее услышали.
Не просто услышали, а наблюдали за ней. Она почувствовала это кожей - тяжелый, невидимый взгляд, скользящий по ее затылку, по тонкой шее. Ветер стих. Даже сверчки умолкли. В тишине было только ее собственное предательски громкое дыхание и тихий, влажный звук. Как будто что-то большое, очень большое, осторожно переставляло ноги в подлеске слева. Шорох раздавался снова. Ближе. Прямо за стеной папоротников.
Лиззи не смела пошевелиться. Слезы текли по ее щекам горячими ручейками, но она даже боялась всхлипнуть. В голове пронеслись страшные картинки из папиных охотничьих историй у камина - медведи-людоеды, горные львы... но этот запах. Сладковато-тошнотворный, как гниющее мясо, смешанный с запахом сырой шерсти и старой крови. Это было не из папиных историй, но оно было здесь.
Из-за папоротника, медленно, как кошмар, материализовалась тень. Огромная, сгорбленная. Шкура ее была как запекшаяся грязь, покрытая клочьями темной шерсти и какими-то странными, древесными наростами. Длинные руки, заканчивающиеся когтями, похожими на обломки скалы, волочились по земле. Голова была непропорционально большой, с глубоко посаженными глазницами, в которых мерцал тусклый, желтоватый свет - как свет гнилушек в темноте. Рот, вернее, щель, усеянная острыми, желтыми обломками зубов, приоткрылась. Послышалось хриплое, булькающее дыхание.
Убить. Съесть. Мысль ударила Лиззи с такой силой, что она вскрикнула. Существо сделало шаг вперед. Когти впились в мягкую лесную подстилку. Желтые глаза прищурились, оценивая добычу. Лиззи отпрянула, споткнулась и упала на спину. Конец. Она знала. Мама... папа...
И тут из ее сжатого горла вырвался не крик, а сдавленный, бесконечно жалобный стон: «Мой... мой котеночек... он потерялся... я его найти не могу...» Она не просила пощады для себя. Ее мысли были о рыжем комочке, который наверняка так же напуган. Слезы текли ручьями, смешиваясь с грязью на лице.
Существо замерло. Его булькающее дыхание прервалось. Желтые глаза, горящие хищным огнем, пристально смотрели на плачущую девочку. Оно видело страх - горький, знакомый, как запах собственной шкуры, но сквозь страх пробивалось что-то другое, чистое, яркое, как последний луч солнца сквозь хмурые тучи. Доброта, забота о ком-то еще, более слабом и потерянном. Существо, которое знало только голод, боль и вечную тьму леса, стояло, охваченное странной, незнакомой дрожью. В его древнем, извращенном разуме что-то сдвинулось. Что-то проснулось от спячки веков.
Оно издало звук, больше похожее не на рык или рев, а на низкое, гортанное ворчание, звук как перекатывание камней по дну оврага. Потом оно медленно, с невероятной осторожностью для своего размера, наклонило огромную голову и ткнуло мордой в кусты справа. Раздался жалобный писк. Оттуда выскочил дрожащий рыжий котенок и кинулся к Лиззи, забиваясь под ее курточку.
Лиззи, рыдая от облегчения, прижала котенка к груди. Она подняла глаза на чудовище. Оно больше не выглядело убийцей. Оно выглядело потерянным. Оно кивнуло своей ужасной головой в сторону, противоположную той, откуда пришла Лиззи, и издало еще один гортанный звук - на этот раз более мягкий, направляющий.
И Лиззи поняла. Она встала, все еще дрожа, но уже не от ужаса. Чудовище двинулось, крадучись, как огромная, неуклюжая тень, указывая путь. Оно шло впереди, отклоняя ветви, которые норовили хлестнуть Лиззи по лицу, своим телом отводя ее от самых темных провалов между деревьями. Оно вело ее домой. Сквозь наступившую ночь, сквозь вой ветра, который теперь звучал как плач забытых душ, они шли - маленькая девочка с котенком и ее ужасный проводник. Когда вдалеке замелькали огоньки деревни, чудовище остановилось на самой границе леса. Оно издало последний, тихий звук - нечто среднее между вздохом и рычанием и растворилось во тьме, как будто его и не было.
Лиззи, вся в слезах, ввалилась в освещенную кухню, зажав рыжего беглеца. Ее рассказ о страшном лесном духе, который спас ее и котенка, вызвал сначала смех, потом недоверие, а у некоторых мужчин - озлобленный страх. Охотники во главе с Бартом Креншоу, чей отец пропал в лесу двадцать лет назад, только ждали повода. «Чудовище? В нашем лесу? Оно утащило ребенка, а потом, чего доброго, пожалело? Бред! Завтра ночью оно придет за другими!» – ревел Барт, наливая самогон в стаканы.
Они пошли на рассвете. Шестеро, с ружьями, фонарями и собаками, которые у самых деревьев заскулили и попятились, поджав хвосты. Их нашли через три дня. Вернее, то, что от них осталось. Барта Креншоу нашли на верхушке старого вяза, туго замотанного в собственные же кишки, как в кокон. Остальных разбросало по лесу с переломанными позвоночниками и вырванными сердцами. Собаки исчезли. Лес молчал. И в этом молчании было что-то зловещее.
Лиззи Морган выросла. Она не уехала из деревушки где родилась, хотя многие считали ее той самой, которую коснулось лесное проклятье. Она живет в старом доме на самом краю деревни, у леса. Выращивает овощи и разводит кошек - всегда рыжих. Иногда, особенно в лунные ночи, она выходит на крыльцо. И если ветер дует с леса, она может услышать низкое, гортанное ворчание – как перекатывание камней. Она улыбается и шепчет: «Привет, Угх».
А когда в деревню приезжают чужие с плохими намерениями - воры, поджигатели, или просто злые люди, что смотрят на Лиззи и ее дом с ненавистью, - они редко задерживаются надолго. Иногда их находят в канаве за деревней, бледных и бормочущих о страшных глазах во тьме. Иногда они просто бесследно исчезают. Лес хранит свои тайны. И Лиззи Морган знает: за ее спиной, в черном бархате сосен, стоит древний, ужасный страж. Он не любит доброту - он просто не смог ее забыть. И пока он дышит, пока шуршат его когти по мертвой хвое, зло в эти места не придет, потому что Угх помнит рыжий комочек шерсти и слезы маленькой девочки, которая в кромешной тьме думала не о себе. И за эту искру чистого света в бездне он платит ей свою дань вечной, кровавой стражей.
