Листая ленту натыкаешься на эту волну про анекдоты.
И понимаешь - ты их уже много раз слышал и они для тебя уже как бы не смешные.
Хотя было несколько очень годных, не спорю.
Я это про что... Это не анекдоты плохие.
Это мы уже.. взрослые. А может и старые...
Телеграм - Три мема внутривенно
Есть парадокс, который, я уверен, поймет каждый второй здесь. Моя жизнь наполнена людьми. У меня есть небольшой бизнес, где я общаюсь с десятками людей ежедневно. У меня есть список "друзей" в соцсетях, который можно полистать пару минут. У меня есть чаты, где мы шутим, делимся мемами и договариваемся встретиться "когда-нибудь".
Но вечером, возвращаясь домой, я выключаю свет и остаюсь в тишине. И эта тишина — самая громкая вещь на свете. Потому что она не пустая. Она наполнена вопросом: "А почему, будучи постоянно на связи, я чувствую себя так одиноко?"
Мы создали мир иллюзорной близости.
Мы ставим лайки фотографиям чужих детей, но не знаем, как зовут детей нашего соседа. Мы пишем "крепись" под постом о чужой потере, но боимся позвонить другу, у которого случилось горе, потому что "неудобно побеспокоить" или "да ну его чужие проблемы слушать, своих хватает". Мы заменили поддержку - смазливыми стикерами. Совместный опыт - скриншотами чужих путешествий.
Одиночество - это не про физическое отсутствие людей.
Это про то, что тебя не слышат. Это про крик "мне больно", который тонет в потоке ежедневных "норм" и "ок". Это про страх быть настоящим. Потому что настоящий - это уязвимый. А уязвимость в нашем отполированном мире - это почти моветон.
Я начал с малого. Я перестал отвечать шаблонным "все отлично!". Вместо этого я стал говорить: "Бывает тяжело", "Устал", "Не знаю, что делать". И мир не рухнул. Наоборот, люди вокруг стали... настоящими. Они начинали говорить то же самое. Оказалось, мы все в одной лодке. Мы просто боялись признаться в этом друг другу, чтобы не показаться слабыми.
Одиночество - это не болезнь. Это симптом. Симптом общества, которое бежит так быстро, что забыло, как оборачиваться на тех, кто споткнулся. Общества, которое ценит шикарный фильтр в инстаграме больше, чем искренний разговор по душам.
Я не нашел волшебной таблетки. Но я нашел смелость иногда нарушать это правило. Звонить просто так. Говорить правду. Быть неудобным. Быть живым.
А вы чувствуете себя одиноким в толпе? Что вы делаете, когда это чувство накатывает? Или вам страшно в этом признаться даже самим себе?
Вызовы к бабушкам с высоким давлением — это не всегда скучная рутина: «приехал, магнезию в вену, и до свидания». Бывает, что целая захватывающая история получается, да ещё и приправленная интересным интимным юморком. Как это случилось однажды в одну из наших поездок.
Ночной вызов. «Женщина, 74 года, высокое давление, рука отнялась. Вызывает сама». Вроде, казалось бы, снова рутина. Но вот это вот «рука отнялась» сразу относит вызов в разряд срочных, и вечер перестаёт быть томным, ибо сие может быть признаком инсульта. А стало быть, нужно реагировать очень быстро, дабы успеть пациента отвезти в больницу, пока не развились необратимые изменения в головном мозгУ. Необходимо уложиться в «золотой час» так называемый.
Мы помчались по уже спящим городским улицам с мигающими жёлтыми светофорами. Пробок в это время, ясное дело, не было, поэтому доехали быстро.
Подъехали к указанному адресу, представлявшему собой типовую панельную девятиэтажку советской постройки. Позвонили в домофон, нам открыли. После чего забежали на третий этаж пешком, не тратя время на ожидание лифта.
Оказавшись перед дверью квартиры, дёрнул за ручку. Дверь оказалась закрытой. Я постучал в неё, стараясь не делать это слишком громко и пугающе, но в то же время достаточно ощутимо. Ответа не последовало. После короткой паузы я повторил попытку, на этот раз уже более настойчиво и громко.
— В кому впала небось... — мрачно предположил Илья, мой напарник, переминаясь с ноги на ногу и сжимая в руках сумку с кардиографом, который не терпелось ему уже пустить в дело.
И вот, наконец, из-за двери донеслось негромкое, едва слышное шуршание, а затем и старческий женский голос:
— Кто там?
— Скорая помощь! — говорю я, испытывая облегчение от того, что хозяйка квартиры хотя бы в сознании и может передвигаться самостоятельно. Если это сама «вызыванка», конечно же.
— Ой, вы так быстро... — прозвучал то ли удивлённый, то ли разочарованный ответ. — Сейчас, сейчас, одну минуточку, подождите, пожалуйста!
Шуршание за дверью возобновилось. Но дверь почему-то так и не открылась.
Мы с Ильёй переглянулись с недоумением на лицах. Прошла минута. Я снова постучал в дверь, на этот раз уже громче.
— Бегу, бегу, постойте еще пару минуточек, я вас очень прошу! — донёсся до нас тот же голос. Но на этот раз казалось, что он звучал откуда-то издалека, возможно, из глубины коридора или даже из соседней комнаты.
Ситуация складывалась интересная. У нас тут, понимаете ли, время идёт, «золотой час» всё сокращается и сокращается, а пациенту и дела до этого нет. Мы-то, конечно, переживаем за здоровье дорогих граждан, но и им бы не мешало хоть немного проявить участие. «Спасение утопающих» — дело рук сами знаете кого.
— Ну ладно, ждём, — вздохнул я, пожимая плечами. Не ломать же дверь. Да и поди сломай её, металлическую.
Мы провели у той злополучной двери в томительном и тревожном ожидании еще примерно пять минут. И вот, наконец, раздался долгожданный щелчок замка, и дверь медленно, со скрипом отворилась, открыв нам дорогу в квартиру, а заодно и лицо нашей пациентки — миловидной, несмотря на преклонный возраст, бабушки с аккуратно уложенными седыми волосами и добрыми, но встревоженными глазами.
— Ой, проходите, проходите, дорогие мои, уж извините старуху, что заставила вас ждать на пороге, как самых нежданных гостей, — суетилась она, жестом приглашая нас внутрь своей скромной, но очень уютной квартирки, в воздухе которой витал едва уловимый аромат лаванды и чего-то старого советского.
— Что же у вас случилось-то, дверь не могли открыть? — поинтересовался Илья.
— Ой, да вы уж простите меня, грешную, проходите, присаживайтесь, я сейчас чайку поставлю, — продолжала суетиться женщина, которую, как мы вскоре узнали из ее документов, звали Анна Петровна.
Мы уговорили её всё-таки присесть на диван. Начали проводить первичный осмотр.
— Расскажите, Анна Петровна, что у вас произошло? — спросил я, накладывая ей на плечо манжету тонометра.
— Да вот с вечера вдруг голова раскалываться начала, а потом и рука, левая взяла да и отказала, висит как плеть, и ничего ею делать не могу, ни пальцем пошевелить, ни чашку поднять, — пожаловалась она.
— И такое впервые у вас? — уточнил я, глядя на показания тонометра, которые действительно были высокими — 180 на 110.
— Да, впервые. Давление-то было, конечно, но чтоб руки отнимались — такого не было, — кивнула Анна Петровна.
Померили еще дополнительно сахар, ЭКГ сделали (без отклонений). Предложили отправиться с нами в стационар для обследования.
Та отнекиваться не стала. Быстро собрали документы, вещи первой необходимости. Спустились вниз к машине.
Женщина не переставала нас благодарить за такой быстрый приезд и снова извиняться за то, что заставила нас так долго томиться в ожидании у своей двери.
— Я уж и правда не думала, что вы так быстро ко мне примчитесь, обычно скорая у нас долго едет, а вы тут как тут, прямо в мгновение ока, — пояснила она. — И я ещё потом подумала: сейчас врачи приедут, ещё и мужчины. Раздевать меня будут, осматривать. А потом в больницу повезут, и там ещё врачи раздевать будут. Ну я и побежала!
— Куда побежали?
— Ну... это. Трусы искать!
Мы с Ильёй несколько опешили.
— Какие ещё трусы? — вопросили мы чуть ли не хором, «выпав в осадок».
— Чистые трусы! Какие ж ещё? Еле нашла, а то как же в грязных-то на людях показываться да в больницу ложиться, это ж стыдоба одна. — ответила она.
— Понятно.
По приезде в больницу выяснилось, что эти самые чистые трусы в больнице ей так и не пригодились. Давление, пока ехали, нормализовалось. Рука восстановила свою подвижность, зашевелилась, словно ничего и не бывало. Дежурный невролог осмотрел и после короткой беседы отпустил Анну Петровну домой с рекомендациями. Оставаться не захотела. Инсульт, по крайней мере, миновал.
Вот так обычный вызов на давление обернулся для нас неким «эротическим триллером», а не просто рутиной. Постеснялась бабуля встречать болезнь (пусть даже смертельную) в грязном исподнем.
Что ж, тоже достойно уважения. 👍😊
ВСЕМ ЗДОРОВЬЯ! ❤️
(Заходите в гости в мой телеграм-канал Истории Чумового доктора, а также в Дзен Истории Чумового доктора)
В этот раз я занял беговую дорожку в конце длинного ряда одинаковых дорожек. Обычно я занимаюсь на дрожжах в самом начале, т. К. тут банально получается ближе. Иронично, конечно, человеку, которой собирается ближайшие полчаса посвятить бегу, лень пройти 10 метров.
Эта и ещё 3 соседние дорожки находились у окна. Я вставил наушники, запустил на тренажёре программу тренировки и стал передвигать ноги. Когда заиграла песня nine inch nails, я посмотрел в окно. За ним было уже темно и можно было увидеть только фонари проезжавших машин. Но в этом окне я увидел мужчину, а точнее его отражение. Он был похож на меня, он был одет в такую же спортивную форму, передвигал ноги с такой же скоростью на тренажёре, как я. Он был прям Я. Только старый.
Неужели я - вот такой? Почему, когда я каждое утро вижу себя в зеркале в ванной, там вроде вполне себе привлекательный и ещё полный сил мужчина? Какому отражению мне верить?
Тут же вспомнил, что через 2 недели мне станет 45. А следом, сразу же, вспомнил начальную сцену из фильма НА ИГЛЕ 2, где у главного героя случается сердечный приступ во время бега на беговой дорожке.
Мысли было уже не остановить. Пришло осознание, что большую часть жизни я уже прожил, что смогу отдохнуть (отпуск) всего 20 раз., что моя собака, тоже уже прожила половину отведённого ей времени, что больше в моей постели не будет молодых и стройных женщин, что проблемы со здоровьем уже никуда не уйдут и многие другие ЧТО.
Я понял, что стар. Откровенно говоря, я и раньше об этом догадывался. Но теперь пришло осознание, принятие. Раньше я ещё пытался строить из себя молодого, активного, современного. А теперь, смотрю на свое отражение и понимаю, как же это было смешно.
А чем мне теперь заниматься? Что делать? Как живут вот такие - почти старики? Ложиться спать в 21:00? Начать смотреть новости в телевизоре? Завести огород? А может даже начать выписывать газету?
Конечно, это образ моего деда, как я его помню. А других примеров у меня нет. Посмотрел бы на отца, но умер ещё когда мне было 16.
Понял, что я уже отношусь к качественно другому поколению. Нам не показали как проводить теперь старость, сами ещё не придумали.
Играть в компьютерные игры? Пробовал год назад - совсем не вставляет уже. Соцсети? Ну захожу иногда. Тоже хватает на 10 минут.
Мужики, что нам делать в старости?
Когда мне рксказывают какую-то историю. И я думаю, что это было где-то в 90-х, но нет это было вчера.
Часто пожилые женщины носят с собой конфеты, чтобы угощать ими детей, и в этом находят утешение и отраду на закате своей жизни. Но со временем они становятся всё более старыми и дети начинают их бояться. И тогда пожилые женщины вместо конфет для детей начинают носить с собой крошки для голубей. Голуби всегда будут с ними и никогда от них не улетят.
Осень на курорте — это не сезон, а состояние души. Пляж пуст. На песке — опавший лист, обрывок пакета и одинокая детская панама. На стене кафе — призраки лета в виде размытых дождём детских рисунков мелом.
И он. Мужчина лет семидесяти, с прямой спиной. Каждый день в одно и то же время он приходил, аккуратно расстилал на песке у воды два полотенца и садился на одно из них.
Местные, гуляющие с собаками, знали его историю и молча кивали. «Ждёт её. Они каждое лето тут были», — шептались они. Дети, не ведая о серьёзности момента, как-то написали на стене: «Здесь был пляжный роман!». Он прочёл, улыбнулся улыбкой человека, знающего великую тайну, и ничего не стёр.
Он смотрел на море и видел другое. Лето. И её — в светлом платке. Их смех, сливавшийся с шумом прибоя. Они приезжали сюда много лет, это было их место. Даже когда она болела, она настаивала: «Поедем. Море лечит душу».
В этом году её не стало.
И вот однажды утром он пришёл и положил на песок только одно полотенце. Своё. Долгая пауза повисла в воздухе. Он смотрел на пустое место рядом. Потом медленно достал из кармана две ракушки — те самые, что они находили каждый год как оберег. Одна была идеально целой, вторая — надломленной.
«Мы — как эти ракушки. Две одинаковые половинки», — говорила она когда-то.
Он бережно положил обе ракушки на песок, туда, где должно было лежать второе полотенце.
«Теперь всё это осталось только для одного… — прошептал он. — Но я привык к нам».
Он развернулся и пошёл прочь, не оглядываясь. Ветер тут же принялся сглаживать следы его сандалий.
А на стене кафе, под детскими рисунками, чья-то рука вывела мелом: «Они вернутся?»
И ниже, другим почерком, был ответ: «Они никуда и не уходили».
