Баба судя по всему современных понятий набралась.
Вот и сложился пазл, никто меня не оскорблял, каждый раз рассерженные родители называли меня наследником и главой.
Странно конечно, если значение было позитивным, почему стало столь негативным? Было ли такое вообще? Лингвисты ответьте если не затруднит.
автор: А. В. Блюм, кандидат филологических наук , "Орфография и царская цензура" //"Русская речь". 1978. № 1, С.111-115,
<...>
Церковь и правительство строго следили за «правильным» начертанием и непременным употреблением прописных букв в таких «священных» словах, как Бог, Богородица, Дева Мария и т. д.
С заглавной буквы должны были начинаться и слова, обозначающие «наместников Бога на земле» (Царь, Самодержец, Император) и даже их приближенных (Министр, Обер- Прокурор Святейшего Синода) и другие.
Местоимения, указывающие на небесных и земных правителей, также должны были начинаться с прописной буквы: Он, Его, Ея.
Отступления от этого правила почитались или кощунством, или «неблаговидной» попыткой снизить «ореол, окружающий сан Монарха».
Наиболее строго следила за применением прописных и строчных букв так называемая «педагогическая» цензура, которую осуществлял Ученый комитет министерства народного просвещения. Систематически изгонялись из школьных и народных библиотек книги, противоречащие хотя бы в очень слабой мере идеологическим установкам самодержавия и религии.
Графика букв играла при этом определенную роль. Так, например, в 1905 году жертвой Ученого комитета неожиданно стала вполне благонамеренная книжка протопресвитера В. Бажанова «О вере и жизни христианской». Она была запрещена для библиотек «по причине погрешностей против правил правописания: так, местоимения „который", „свой", „он", „сам", когда они относятся к имени Господа Бога, везде начинаются с малой (строчной) буквы, а не большой. Равным образом существительные „дева“ (Святая Дева Мария) , „тело и кровь" (Христовы) — начинаются с малой же буквы» (Центральный государственный исторический архив СССР (ЦГИА СССР), фонд 734, он. 3, 1905, д. 39).
Книгу пришлось затем полностью перепечатать.
Нападкам подверглась и книга Жюля Ламе- Флери «История открытия Америки», переведенная и изданная в1873 году в Вятке сосланным туда известным русским книгоиздателем Ф. Ф. Павленковым.
Цензоры отметили такой нежелательный факт, что «слово Бог, в смысле истинного Бога, переводчик постоянно пишет с маленькой буквы» (ЦГИА СССР, ф. 734, оп. 3,1874 г., д. 26, л. 27).<...>
Но не только «графическое принижение» «священных» имен и понятий каралось цензурой. «Возвышение» обыденных имен и явлений при помощи прописных букв рассматривалось охранителями как явное кощунство.
Член Ученого комитета Радонежский изгнал из народных библиотек книгу «Басни Эзопа в русском переводе» (М., 1880), отметив «недопустимость заглавных букв» в словах Человек, Звездочет, Астроном, Обезьяна, Женщина, Девочка (это главные действующие лица басен). Таким образом, даже традиционный прием баснописцев — выделение прописными буквами нарицательных имен — вызывал цензурные придирки.
Если бы все другие цензоры следовали «принципам» Радонежского, то, очевидно, русская школа вообще была бы лишена басен И. А. Крылова, чего, к счастью, не произошло.
<...>
---------------------
"Русская речь", научно-популярный журнал Института русского языка Академии наук СССР, основан в 1967 году.
Мы потеряли своё имя и вместе с ним часть себя.
Анна, Мария, Антон, Фёдор – звучит по-русски, правда?
Но все эти имена чужие. Греческие, римские, еврейские, скандинавские. Красивые, привычные, но не родные.
А свои, настоящие, рождённые нашим языком и культурой? Их мало, почти нет. Вера, Надежда, Любовь, Светлана. Ярослав, Владимир, Святослав, Всеволод, Некрас. И список на этом почти заканчивается.
Когда-то имя было заклинанием. Его произносили у реки или у огня, чтобы соединить ребёнка с силами, которые будут хранить его всю жизнь. Вера охраняла. Любовь дарила тепло. Ярослав приносил славу. Каждый звук влиял на характер и судьбу.
Имянаречение было священным ритуалом. Имя не нуждалось в переводе, оно само было смыслом. Но с приходом христианства стало иначе. Имя выбирали из святцев. Святцы были полны святых, но почти все они носили чужие имена. Так мы постепенно забыли свои.
Сегодня, называя сына Виктором или дочь Марией, мы продолжаем жить в чужой традиции, даже не думая, что когда-то звали детей иначе.
Может, пора вспомнить?
Произнесите вслух: Вера. Любовь. Ярослав. Владимир. Святослав.
Слышите? Это не просто имена. Это наш голос из глубины веков.
И, возможно, именно так стоит называть тех, чьё будущее нам действительно важно.
19 век. Российская империя.
Рассказывает Григорий Греков, священник православный:
"Один благонамеренный помещик, когда я учился еще в Семинарии (1846 г.), рассказывал мне истинный анекдот, что одна помещица – соседка его, переменив до пяти священников в короткое время, обратилась, наконец, с просьбой к Епископу посвятить ей в священники дьячка её, который кроме невежества, имел ещё физический недостаток – был слеп на один глаз.
Когда же владыка спросил, что её заставляет домогаться иметь священником собственного дьячка?
Она отвечала: «Владыка святый, с учеными много требуется выполнять, а где нам все исполнить?»
«Так этот же, – возразил Владыка, – вовсе ничего не знает».
«Это правда, – ответила помещица, – но зато он у меня такой послушный, как мокрая курица!»
автор: Харьковской губернии, Старобельского уезда слободы Белокуракиной Успенской церкви Священник Григорий Греков. 29 Марта 1859 года. С. Белокуракино./См. Примечание 19. книги
https://azbyka.ru/otechnik/Nikolaj_Elagin/russkoe-duhovenstv...
Источник: Русское духовенство : [Сборник] / [Сост. Н.В. Елагин]. - Берлин : Тип. К. Шультце, 1859. - XIII, 375 с. (Составитель установлен по изд.: Сводный каталог рус. нелег. и запрещ. печати XIX в. 2-е изд. Ч. 3. М., 1982, с. 43, № 28).
Русь Святая всегда славилась своими исповедниками и подвижниками. Сегодня расскажем о малоизвестной святой.
Матушка Смарагда, в миру известная как Иулиания, появилась на свет в 1858 году в Черниговской губернии, в небогатой казачьей семье. Когда девочке исполнилось семь лет, не стало ее отца, и большая семья столкнулась с голодом.
По совету местного священника, мама решила отдать Иулианию в училище для девочек-сирот. Здоровье будущей ученицы было настолько хрупким, что все опасались худшего. Поэтому вместе с девочкой в училище привезли даже маленький гробик — вот и все ее «приданое». Но, к счастью и удивлению мамы, в училище дочка начала поправляться.
Можно сказать, что переезд в училище стал той самой точкой, с которой началась совершенно новая глава в жизни будущей святой. Если бы она осталась дома с семьей, ее душа, возможно, покинула бы этот мир чистой и невинной, как у младенца. Но выбор матери открыл перед ней совсем другой путь.
Безусловно в жизни каждого человека случаются такие перекрестки. Одни дороги ведут вниз, другие — вверх. Наша жизнь не предрешена заранее, она складывается из тех решений, которые мы принимаем сами.
В училище будущая подвижница научилась рисовать, вязать, петь и читать. В 1876 году она стала послушницей в Введенском девичьем монастыре города Нежина, а позже приняла постриг с именем Смарагда. Ее кроткий нрав, смирение и любовь к Богу и сестрам сразу же привлекли внимание настоятельницы. Несмотря на молодость, матушка сначала стала благочинной обители, а спустя много лет, после кончины настоятельницы в 1914 году, возглавила монастырь, став его игуменьей.
Матушка Смарагда, в силу своей скромности, долго не соглашалась на эту должность и приняла ее лишь после настойчивых уговоров сестер и молитв перед местночтимой иконой Божией Матери. Этот момент очень ярко показывает ее внутренний мир и духовное состояние.
Став игуменьей, она не переехала в просторные покои настоятельницы, а осталась жить в своей маленькой келье. Она трудилась наравне со всеми, питалась, одевалась и жила по тому же уставу, что и другие сестры. Ничем не выделяясь, она не ставила себя выше других. Возможно, для житийной литературы это привычно, но в реальной жизни, как тогда, так и сейчас, такое поведение — большая редкость.
В дореволюционной России каждый церковный сан предполагал определенный образ жизни, соответствующий занимаемой должности. Поведение игуменьи стало своего рода вызовом устоявшимся церковно-административным правилам. Но история распорядилась так, что эти традиции были сметены волной революционных погромов, обрушившихся на храмы и монастыри. Эта горькая чаша не миновала и Введенскую обитель.
Удивительно, но монастырь еще довольно долго продержался, несмотря на бушующий пожар революционных перемен. Новая власть добралась до обители лишь в 1922 году.
Смарагду арестовали во время кампании по изъятию церковных ценностей. Чекисты с игуменьей не церемонились: ее пытали и избивали так жестоко, что после одного из допросов сочли мертвой.
Когда монахини привезли матушку Смарагду обратно в монастырь, она чудесным образом пришла в себя. Узнав об этом, чекисты снова забрали ее в тюрьму.
Мы не знаем наверняка, действительно ли матушка умерла, а затем ее дух вернулся в тело, или же она просто находилась в глубоком бессознательном состоянии после побоев, и ее мучители ошиблись. Так или иначе, эти события произвели в душе исповедницы огромные перемены. Она продолжала жить, но словно бы уже умерев для этого мира — именно так, как и подобает жить каждому монаху. Находясь телом на земле, душой она уже пребывала в небесных обителях.
Несмотря на отсутствие состава преступления, матушку Смарагду приговорили к трем годам заключения. Отбыв срок, она вернулась в монастырь.
В 1927 году обитель окончательно закрыли: храмы и постройки отдали под склады, а монахинь выгнали. Восемьдесят насельниц, большинство из которых были уже в преклонном возрасте, оказались на улице без дома, денег, одежды и еды. По милости Божией им удалось на время найти приют в Козелецком Георгиевском монастыре.
Но на свободе матушка Смарагда пробыла недолго. В 1930 году ее снова арестовали по обвинению в «антисоветской агитации». Ее держали в холодной камере с цементным полом, где нельзя было ни сесть, ни прилечь. На этот раз, из-за отсутствия доказательств, матушку отпустили. Однако эти издевательства окончательно подорвали ее и без того слабое здоровье.
Современники вспоминали о матушке как о земном ангеле. Несмотря на все перенесенные страдания и многочисленные болезни, она всегда оставалась кроткой, молчаливой, тихой и смиренной, постоянно пребывая в молитве. Никто и никогда не слышал от нее слов ропота или проклятий в адрес большевиков.
Она не желала им зла, не говорила, что их дети будут мучиться и страдать. И это очень важный момент. Можно было бы вынести все эти муки, но не заслужить венца, если бы душа поддалась злобе и ненависти к гонителям веры. Но матушка Смарагда сохранила правильное духовное устроение.
Именно этому нам всем стоит у нее поучиться, когда события более чем столетней давности могут повториться в нашей сегодняшней жизни.
Во время Второй мировой войны, в 1941 году, Введенский монастырь снова открыли. Но уже в 1943 году его опять закрыли, и матушка была вынуждена переехать в Чернигов, поселившись недалеко от Троице-Ильинского женского монастыря. В беседах с сестрами она часто вспоминала свою родную Введенскую обитель и говорила, что придет время, когда монастыри и храмы снова откроют, а ее останки будут покоиться в Нежине, где прошла большая часть ее жизни. Все произошло именно так, как она и предсказывала.
Она покинула этот мир в 1945 году. Предчувствуя свою близкую кончину, матушка просила похоронить ее на монастырском кладбище, но неглубоко, говоря, что ее прах придется переносить дважды. Первое перезахоронение состоялось в 1965 году, когда власти Чернигова решили закрыть монастырское кладбище и разбить на его месте парк. Тогда мощи преподобной перенесли на другое кладбище.
Именно когда родственникам предложили перезахоронить тела усопших, тогда-то и вспомнили пророчество матушки. Когда монахини открыли гроб матушки – ее тело оказалось нетленным.
В 2011 году святые мощи преподобной были перевезены на территорию Нежинского Введенского женского монастыря, где и сегодня покоятся в соборном храме обители.
В 2012 году Священный синод УПЦ МП принял решение о причислении матушки к лику местночтимых святых Нежинской епархии. А в 2014 году состоялось ее всецерковное прославление, и Синод Украинской Православной Церкви Московского Патриархата внёс имя преподобноисповедницы Смарагды (Онищенко) в месяцеслов.
Преподобная мати Смарагдо, моли Бога о нас!
19 век. Российская империя. Правление императора Александра Второго
Православный священник Иоанн Стефанович Беллюстин написал книгу "Описание сельского духовенства" о проблемах православного духовенства в Российской империи, о поборах в духовных училищах, о мстительном применении розг к ученикам, чьи родители не принесли деньги, требуемые учителями.
Книга была опубликована в 1858 году и вызвала резонанс.
Здесь я публикую отрывок о поборах и розгах, и два возражения на сказанное Беллюстиным, опубликованные в тот же период. Авторы возражений: А.Н. Муравьёв и В.Н. Елагин заявляют что не могло быть такого как написал Беллюстин.
Книга священника Беллюстина стала известна на правительственном уровне.
По такой публикации нужна проверка государственными органами.
Беллюстин прямо указывал что нужно послать ревизоров, которые проверят духовные училища.
Вопрос: государственная проверка была?
<...>
Одну способность только показывает большая часть учителей — обирать деньги.
Зло это всюду пустило глубокие корни; но нигде оно не обнаруживается так небоязненно, так нагло, с такими страшными притязаниями, как в духовных училищах, в духовных правлениях и консисториях.
Приводят мальчика в училище; отец должен его явить смотрителю и пятерым учителям. Явить — значит принести деньги.
При этом случае от беднейшего причетника требуется не менее двух руб. сер. смотрителю, и не менее рубля на каждого учителя.
Священник должен представить вчетверо или по крайней мере втрое.
Мы сказали: требуется и должен; так — тут не произвол их, и не средства, которыми они могут располагать, определяют сумму взноса, а воля того, к кому приносятся деньги.
И напрасны тут просьбы, напрасны даже слёзы: кто стоит на одном, что не в силах дать требуемого, тот выгоняется в толчки; a что последует за тем, увидим дальше.
Та же история повторяется после святок, после Пасхи, после ваканта, — непрерывно во всё продолжение курса.
Но зачем же дают?
Затем, что горе тому мальчику, отец которого когда-либо не выплатил назначенного: месть жестокая, неумолимая, зверская, преследует его с утра до ночи на каждом шагу.
Истязаниям несчастного, — и каким страшным истязаниям!… нет ни конца ни меры.
Скажем одно: в один и тот же день от двоих учителей ученику случается вытерпеть до 200 розог, самых безпощадных, потому что учитель стоит тут же и кричит: больнее, больнее!
Секущий из учеников хорошо знает, что за малейшее послабление ему грозит тоже казнь, и потому напрягает все силы удовлетворить учителя.
И этого мало: ученика, едва вставшего с полу, учитель хлещет — рукой, книгой, чем пришлось, по ушам, по голове, по щекам, вырывает у него целые клочья волос и пр. и пр.
И это на неделе повторяется два, три раза.
Жаловаться смотрителю ученики не смеют и думать; за жалобой неизбежно следует наказание от смотрителя, — не палачу-учителю, а тому же ученику. В деле грабежа они действуют общими силами и поддерживают один другого.
И кому же эти казни? Мальчику — от 8 до 14 лет!
Тут нисколько не помогают ни добрые успехи, ни прекрасное поведение: отъявленный негодяй пользуется и лаской и приветом от всех, если отец его и поит смотрителя с учителями всегда до упаду, и тащит им — от денег и до яиц, обильно; прекраснейший мальчик, но сын бедного отца, засекается, — именно засекается.
Не дальше, как два года назад в N училище двенадцатилетнего мальчика, таким образом наказанного и не за вину, а за то, что отец его не привёл учителю корову, который тот требовал, принесли на руках домой, и он на другой же день помер. И это дело не редкое.
Почему же несчастный отец не жаловался?
И почему не жалуются вообще на разбой и грабеж учителей и смотрителей? Скажем дальше.
И исчисленным поборам еще не конец. Это всё только по мелочам. Самый главный – при переводе из одного класса в другой, и особенно в семинарию. Вот, напр., как это делается. В 1855 году из... училища за месяц до экзаменов все ученики были разосланы по домам со строжайшим приказанием: принести по стольку-то (смотритель сам назначал цену), с предостережением таковым, кто принесет меньше назначенного, тот будет оставлен, кто совсем не принесет, – будет исключен. Высшая цена (на долю многих священников) была назначена 50 р. сер., низшая (на долю беднейших причетников) 5 р.
Что было делать отцам? Не представить назначенного – угроза исполнится без сомнения, и сыновей или исключат (а куда деться с мальчиком в такие лета!) или оставить в том классе, – а чего стоит пробыть лишних два года ученику (6-летнее обучение в училище делилось на 3 «класса» – по два года в каждом. – В.Ф.), не говоря уже о неизбежной мести. И некоторые, преимущественно отцы негодяев, поспешили исполнить требуемое. Большая же часть, особенно же те, которые решительно не имели возможности прислать назначенную сумму, или рассчитывали на то, что дети их вполне достойны перевода, явились к смотрителю.
Здесь начались торги, и некоторым сделаны уступки. Те же, которые осмелились ничего не заплатить и даже пригрозить жалобой, выгнаны от смотрителя со срамом. Какой же конец?
Дети первых переведены, дети последних или оставлены или исключены.
Нашлись однако же, которые в самом деле принесли жалобу семинарскому правлению.
Что ж!
Смотрителя вызвали для объяснения (объяснения!, когда нужно было сделать строжайшее исследование! Так у нас и всегда: попадется какой-нибудь бедняк, его задавят следствиями; наделает всех мерзостей человек денежный, его вызовут в губернский город, – для чего, понятно; тем все дело и кончается). Как и что он объяснял, неизвестно; но преспокойно возвратился в свой город и смелее прежнего продолжает свои действия.
Теперь о жалобах.
Почему не жалуются?
Вот, напр., отец засеченного мальчика приехал в город и в самом деле приготовил жалобу; но у него учатся еще два сына; принесши жалобу, нужно было бы сейчас же взять их из училища, иначе и им была бы не лучшая судьба; а он в своем-то городе едва может содержать их, – куда же бы он их дел?
Подумал, поплакал, погоревал и отдал на суд Божий.
Вот, напр., лет тому десять, жестокости смотрителя и инспектора N-кого училища сделались до того невыносимыми, что ученики стали бегать из училища.
Принесли жалобу семинарскому правлению.
Дело весьма важное; поехал исследовать сам ректор семинарии Что ж он сделал?
Провел целую неделю у смотрителя, не выходя из комнаты, а что делал, Бог знает.
Затем явился в училище, пересек жесточайшим образом учеников и донес, что ученики взбунтовались и что он прекратил бунт… Взбунтовались мальчики от 8 до 14 лет, даже и отцы которых, под жесточайшей тиранией, при миллионах несправедливостей, не смеют и помыслить о чем-либо подобном!…
Случилось даже однажды, что профессор (семинарии. – В.Ф.), посланный в N-ское училище, честно произвел следствие и обнаружил все мерзости смотрителя и учителей!
Что ж вышло из этого?
Смотритель поспешил побывать у ректора семинарии у письмоводителя архиерея – велено переисследовать. Понятно, что новое следствие вполне оправдало виновных. Следователя вытеснили из семинарии с дурным аттестатом. Кто ж осмелится после этого производить следствие строго-справедливо? К чем уже, значит, и жалобы? И еще ли после этого спросят: почему не жалуются?
Предположим даже, что жалобу, принесенную академическому правлению, приехал произвести исследование честнейший и благороднейший человек, и что (самое важное условие) он может, не опасаясь дурных для себя последствий, открыть правду.
Что он будет делать? Допрашивать учеников?
Но разве не сумеют заранее запугать мальчиков?
Разве осмелятся они, при официальном допросе, высказать, что-либо, еще не зная, что не останутся у них смотритель и учителя те же?
Разве осмелятся даже отцы их, при таком же допросе, высказать что-либо, вполне убежденные, что за это достанется детям их, если не в училище, так в семинарии.
(На наших глазах было: профессор риторики, – теперь кафедральный протоиерей, – жесточайшим образом гнал весьма хорошего ученика единственно за то, что отец его обличил смотрителя в утайке и хищении жалования бедным ученикам; не проходило почти класса, чтобы не обращался к ученику со словами: «А отец твой кляузник, доносы пишет; значит и ты такой же негодяй, такая же гадь, такой же разбойник…» и прочее, что срамно писать; наконец добился-таки что этого ученика исключили); а еще может достаться и им самим?
Но предположим, наконец, что все осмелились, и виновные наказаны; что же?
Явятся другие и будут продолжать то же, как и во всех других училищах, ни на волос не изменят своих действий, рассчитывая, и весьма вероятно, что не всякий же раз будут жаловаться, и не всякий раз будут приезжать подобные следователи.
Нет, никакая частная жалоба не поправит дела!
А пусть бы если не во все, то хоть в большую часть училищ были назначены ревизоры, и – светские, всенепременно светские, преимущественно из недавно кончивших курс университета; пусть бы они пожили в городе недели две-три, отнюдь не объявляя, кто они, расспрашивали учеников в квартирах, на улицах; пусть бы после этого заглянули раз пять в училища во все времена дня, особенно до классов и в конце классов, одевшись как можно хуже (conditio, sine qua non); пусть бы внимательно всмотрелись во все – от физиономии учителей и до их обращения с учениками, до их способа преподавания; пусть бы наконец, как простые путешественники, побывали по селам и порасспросили отцов виденных ими учеников о том, каково учиться их детям и как ведутся дела в училищах; – пусть бы только это сделалось!…
О, тогда увидели бы и узнали бы все, что́ такое наши училища! Тогда до последней буквы оправдалось бы все сказанное нами; дальше, – тогда узнали бы и то, чего еще и сказать мы не осмелились!…
Тогда, и только тогда, изучив в основании зло, можно бы вырвать его с корнем. До тех же пор, чтобы ни делали, все по-пустому; до тех пор самые благие распоряжения не принесут никакой пользы.
<...>
Описание сельского духовенства, автор: Иоанн Стефанович Беллюстин, священник,
Опубл.: 1858. Источник: Русский заграничный сборник. Описание сельского духовенства. Берлин, A. Asher & Co., 1858
Иоа́нн Стефа́нович Белю́стин (Беллю́стин; 10 января 1819, Старица, Тверская губерния — 2 июня 1890, Калязин, Тверская губерния) — российский публицист, священник Тверской епархии.
1858 один из друзей Погодина издал в Лейпциге без согласия Б. (см.: Погодин М. П., Объяснение.– PB, 1859, май, кн. I; Барсуков, XV, 115–30) и без имени автора его кн. «Описание сельского духовенства» – страстное публицистич. произв., где Б. нарисовал картину глубокого социального унижения и бедности осн. массы рус. духовенства, с яростным негодованием обрушившись на церк. элиту, в к-рой он видел гл. виновника такого положения. Несмотря на запрещение к ввозу в Россию, «эта громкая книга... написанная... не чернилами, а кровью», получила распространение: «все интеллигентные люди... постарались е е достать... или прочитать...» (Певницкий В. Г., Записки...– PC, 1905, No 9, с. 542–43). Обер-прокурор Синода гр. А. П. Толстой назвал Б. «духовным Щедриным» (ЛН, т. 63, с. 198; др. отклики – Никитенко, ук.; ЛН, т. 63, ук.). Задаче нейтрализовать влияние книги (вскоре перевод на франц. и нем. языки) служили тенденциозная брошюра (А. Н. Муравьёва) «Мысли светского человека о книге Описание сел. духовенства» (СПб., 1859), в к-рой Б. обвинялся в клевете на рус. церковь, и составл. бывш. цензором Н. В. Елагиным сб. «Рус. духовенство» (Б., 1859), в свою очередь подвергнутые резкой критике Н. А. Добролюбовым (рец. на «Мысли...» и ст. «Заграничные прения о положении рус. духовенства»).
По сообщению «Колокола» (1859:15 апр.), Б. «чуть было не сослали на каторгу», и только заступничество одного из членов царской фамилии помешало этому. В дальнейшем церк. начальство дважды, в 1861 и 1875, отклоняло ходатайство прихожан о назначении Б. настоятелем собора.
По свидетельству как сторонников, так и противников Б., «Описание...» послужило толчком к преобразованиям в дух. ведомстве (см. Барсуков, XV, 130).
А самого Б. вывело на самостоят. дорогу в лит-ре. В 60-х гг. он печатался в «Ж-ле Мин-ва нар. просвещения», в «Рус. вест.», в газ. «Совр. летопись», «День», «Москва» и др. Периодом наиб, активной публицистич. деятельности Б. были 70-е гг. В 1871–72 он опубл. ряд статей в славянофил, ж. «Беседа», а затем становится пост, сотрудником демокр. «Недели» и либеральной газ. «Церковно-обществ. вест.», программа к-рой была ему (как и Н. С. Лескову, не раз сочувственно упоминавшему о Б.) особенно близка.
Андрей Николаевич Муравьёв "Мысли светского человека о книге: «Описание сельского духовенства»"
https://azbyka.ru/otechnik/Andrej_Muravev/mysli-svetskogo-ch...
Что касается до поборов учителей с учеников и до их истязаний, то, по словам автора, оные дошли до такой степени, что одному ученику от двух учителей случается вытерпеть в день до 200 розог, самых беспощадных, за то только, что родители ничего на заплатили учителю (стр. 11), учитель же тут стоит и кричит: больнее, больнее, и потом еще бьет мальчика в голову в рвет ему волосы, повторяя такие истязания по два и по три раза в неделю. Дикая сия картина могла только осуществиться в разгоряченном воображении писателя; и можно ли поверить ему на слово, чтобы родители засеченных мальчиков молчали потому, что у них учатся еще и другие дети? Как все это преувеличено и написано с ветра! Если бы, на основании таких жалоб, без поверки, писать новые для училищ уставы, то пришлось бы изменять их каждый день.
Источник: Мысли светского человека о книге: "Описание сельского духовенства" / [А.Н. Муравьёв]. - Санкт-Петербург : тип. Королева и К°, 1859. - 16 с.
Николай Васильевич Елагин, Русское духовенство
https://azbyka.ru/otechnik/Nikolaj_Elagin/russkoe-duhovenstv...
Источник: Русское духовенство : [Сборник] / [Сост. Н.В. Елагин]. - Берлин : Тип. К. Шультце, 1859. - XIII, 375 с.
Что касается до взяточничества учителей и начальствующих в духовных училищах, то оно, по словам автора, простирается до того, что отцы должны платить им после каждого возвращения детей в училище, даже в иных местах будто бы назначается сумма, какую они должны внести за детей своих при переводе их из одного класса в другой, так что на долю священника приходится уплаты до 50 рублей серебром. Иначе если он ничего не взнесет, то сына его исключают из училища, хотя бы он был отличный ученик как по успехам в науках, так и по поведению. А если взнесет отец неполную сумму, то оставляют сына его в том же класс еще на курс или над ним, несчастным, совершается страшная месть. Где видел автор подобное распоряжение – про то он знает. По крайней мере из нас, учившихся в духовных училищах, по крайней мере из отцов, воспитавших детей в духовных училищах, конечно никто не видел и не испытал подобных распоряжений. Да и кто может поверить этому? Стоит только взять во внимание бедный быт сельского иерея или даже прочитать про нищету сельского иерея, как она описывается самим автором, и каждый придет к заключению, что при такой крайней бедности никакой сельский иерей не в состоянии платить за перевод каждого сына из класса в класс, и притом платить сумму не малую, доходящую до 50 руб. серебром! И сколько есть, например, между знаменитыми нашими иерархами таких, которые, как дети бедных иереев и даже причетников, должны были воспитываться в крайней бедности! Как же им удалось, при таком распоряжении училищного начальства, успешно окончить курс учения и потом стать на чреду высокого служения? Или все они исключение из общего правила? Странно! И между тем автор не побоялся подтвердить свою сказку словами: «Сему свидетель Сам Господь!»
А зверское обращение учителей с учениками, описанное автором?
Читаешь и дивишься, как у него достало терпения изображать такие грубые картины.
Прочитайте в самом деле его описание и вы увидите, что учитель духовного училища это не современный нам человек, это не Христианин, нет, это какой-то дикий вандал, или нет, это какой-то бешеный зверь, без всякого разбора бросающийся на каждого для того только, чтобы уязвить его, нанести ему вред. Странное, неслыханное явление такой учитель, согласимся однако, что есть где-то такие учители, но отчего же этот самый зверь, вышедший из духовного училища и сделавшийся, например, законоучителем в каком-нибудь светском или военном учебном заведении, вдруг делается здесь таким кротким, таким любвеобильным, что, по общему отзыву питомцев, он добрее, нежнее прочих преподавателей, вступивших на поприще педагогическое из университетов и институтов?
Добролюбов Н. А.
Заграничные прения о положении русского духовенства(Русское духовенство. Берлин, 1859)
Н. А. Добролюбов. Собрание сочинений в трех томах
М., «Художественная литература», 1987
Том третий. Статьи и рецензии 1860—1861. Из «Свистка». Из лирики. Примечания Е. Буртиной
<...>
Жалобы эти могут показаться очень основательными тем, кто незнаком со всеми условиями, от которых зависит в России выход книг, трактующих о духовных предметах. Но стоит раскрыть нам Цензурный устав, и дело объяснится. Там мы увидим, что один из основных пунктов устава есть то, что не должно пропускать в печать ничего противного православной церкви.
Но этим дело не ограничивается.
Всякая книга и статья, трактующая о предметах духовных, не доверяется разрешению одного общего, гражданского цензора, а отсылается в духовную цензуру. Подробностей устава духовной цензуры мы не знаем; но на основании многих фактов, которых нам привелось быть свидетелями, полагаем, что он очень строг или очень неопределенен). Так, например, мы постоянно видим, что отзывы о лицах духовного звания смешиваются с мнениями о самой церкви и на этом основании, как противные православию, не пропускаются в печать, за весьма редкими исключениями.
<...>
Основам православия нисколько не повредит, если станут писать, например, о духовных консисториях, о существующих отношениях высшей духовной власти к низшему причту, об отношениях священника к прихожанам, об организации учебной части в духовных училищах
примечание:
В 1858 году за границей вышла в свет анонимная книга «Описание сельского духовенства» («Русский заграничный сборник», ч. 1, тетрадь 4, Париж, 1858). Она была написана по поручению М. П. Погодина его корреспондентом священником И. С. Беллюстиным в виде записки о положении низшего духовенства в России (об истории возникновения замысла и напечатания книги см.: Н. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. XV, СПб., 1901, стр. 115—130, а также «Объяснение» Погодина, опубликованное в «Русском вестнике», 1859, май, кн. 1, стр. 43—50).
Проникнув, несмотря на официальное запрещение, в Россию, «Описание» было воспринято здесь как одно из проявлений общественной гласности и произвело сильное впечатление. 16 июня 1859 года А. В. Никитенко записал в своем дневнике: «Вчера я прочел книгу, которая навела меня на грустные размышления… Ужаснейшая картина положения нашего духовенства! Говорят, эту книгу представляли митрополиту и другим духовным властям. Они разгневались и назвали все это клеветою» (А. В. Никитенко. Дневник, т. 2, Гослитиздат, 1955, стр. 31).
Особую нетерпимость к «Описанию» проявил близкий к руководящим церковным сферам А. Н. Муравьев. По свидетельству Н. Барсукова, он настоятельно обратился к митрополиту: «Прикажите непременно написать ответ на книгу о сельском духовенстве. Вы медлите, а книга сия, как яд, производит глубокие язвы в высшем кругу, и ей верят, как евангелию». Автором «ответа» был сам А. Н. Муравьев (см.: Г. Геннади. Справочный словарь о русских писателях и ученых, т. II, Берлин, 1880, стр. 352).
Примечание из книги: Н. А. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах. Том четвертый Статьи и рецензии. Январь-июнь 1859. М.-Л., 1962, ГИХЛ
Под погостом мы сейчас понимаем место, где люди находят последний приют. Причем обычно такое название характерно для сельской местности, в городской черте используют другое, что нашло отражение в толковых словарях.
Однако много веков назад это место не было окутано печалью. Более того, в течение своей жизни слово успело поменять значение несколько раз!
картина И. М. Прянишникова
Изначально существительное произошло от слова «гости», которым величали купцов и приезжих из стран заморских. С «гостями» и «гостиницей» слово связывают общие корни. «Погост» — древнерусское производное от «погостити», что значило «побывать в гостях». Первое значение слова — постоялый двор, место, в котором гостили купцы.
Потом это понятие перенесли на место пребывания князя и его подчиненных, выезжающих за данью. Следующим значением было главное поселение округа. Из поселения слово плавно перетекло в обозначение находящейся в нём церкви. А к церквям, как вы знаете, часто примыкают места вечного упокоения. Именно к ним и начали применять существительное «погост», сохранившее последнее значение до наших времён.
Источник: Телеграм-канал «Беречь речь»
Практика применения телесных наказаний Русской православной церковью в имперский период, Текст научной статьи по специальности «Право», автор: Павлушков А.Р.
https://cyberleninka.ru/article/n/praktika-primeneniya-teles...
опубликовано с лицензией: CC BY
<...>
Следует обратить внимание на то, что в большинстве указанных случаев церковное законодательство прямо не предписывало применение телесных наказаний. Общая практика их назначения складывалась на основе широких судебных полномочий епархиальных архиереев.
<...>
Физическое воздействие на духовных лиц, замеченных в пьянстве, было весьма распространено на Европейском Севере России. Основаниями для применения этой меры служили не только постановления Синода, имеющие общий характер, но и его адресные распоряжения, относящиеся к деятельности архиереев. Например, в 1729 г. Синод дал поручение епископу Устюжскому и Тотемскому Лаврентию наказывать за пьянство священников плетьми в архиерейском доме и брать с них письменное обязательство «впредь не пьянствовать и предерзостей не говорить», после чего ссылать на смирение в местный монастырь17.
<...>
Особенно это касалось поведения священников, которые по своим обязанностям должны были прививать народу кротость и благонравие. Закон требовал от них «сохранения благообразия под страхом жестоких истязаний». К порокам, за которые рекомендовалось применять «жестокие наказания», относились сон в церкви или на улице, пьянство, ссоры с местным населением, участие в кулачных боях, посещение кабаков, демонстрация «храбрости к питью», нарушение тишины на улицах18.
Однако, если судить по общему количеству и интенсивности распоряжений духовного правительства, можно сделать вывод, что активное применение телесных наказаний не давало должного эффекта.
<...>
Достаточно часто физические истязания использовали для наказания по обвинению в присвоении церковных денег священников, казначеев монастырей, инквизиторов и других должностных лиц, имевших непосредственное отношение к сбору финансовых средств.
Так, в 1722 г. по распоряжению Синода в Церковный приказ был отправлен секретарь Василий Федоров по делу о растрате им государственных сборов в размере 27 руб. 12 алтын (он взимал штрафы с нея-вившихся на исповедь).
На правеже он находился 15 недель, периодически подвергаясь битью плетью (по приказу судьи архимандрита Антония). Через четыре месяца он был отпущен на короткий срок для сбора денег, чтобы вернуть долг казне. В. Федоров обратился с просьбой в Синод о помощи, где писал, что «одержим скорбью» и просит простить его растрату. Синод в помощи отказал, постановив, что деньги нужно вернуть в казну в срок, в противном случае он будет отослан на галерные работы21.
<...>
Монах Игнатий за «разглашение им ложного видения» был лишен монашеского чина, после чего по определению Юстиц-коллегии его били на правеже, а по приговору вырвали ноздри и отправили на галеры22. Такое решение соответствовало постановлению Синода о ссылке на галеры «до конца жизни лиц, виновных в оглашении чуда для своего прибытка и ради славы»23. Церковное законодательство прямо указывало, что при отстранении от должности священнослужителей и церковнослужителей за клевету их первоначально «подобает истязать»24, а лишь затем отвергать от церкви.
<...>
Указ 1756 г. уточнил, что пытка по отношению к представителям духовенства возможна только после снятия с них сана26. Законодательство того времени не давало определения пытки, что порождало свободную трактовку многих указов, приводило к коллизиям и правовому произволу. Например, согласно указу Сената от 23.08.1742 г., несовершеннолетних, отправляемых в монастыри за уголовные преступления, запрещалось пытать, но разрешалось наказывать батогами и плетью, которые формально относились к числу средств, применяемых при производстве правежа27. Такие противоречия были нередки.
<...>
В XIX в. наметилась тенденция ограничения телесных наказаний. В 1801 г. от них были освобождены диаконы, в 1808 г. - жены священников, в 1811 г. - монахи, в 1835 г. -дети священников, в 1842 г. - чиновники, имеющие награды.
