1. Яма
Октябрьский лес за околицей полыхал жёлтым, вишнёвым и оранжевым, и ни дождь, ни подступающие понемногу ранние сумерки не в состоянии были это мокрое пламя притушить. В синеватом туманном мареве, клубящемся под кронами, там и здесь посверкивали угольками любопытные, но ни разу не добрые глаза Других. «Ох уж эти сказки, - вспомнилось мне из прошлой жизни, - ох уж эти сказочники…»
Есть мы, и есть Другие. Такие же, как мы. Только другие. Это как… Ну, вот как мы сейчас с котом в лес идём, как бы за грибами. Только с лопатой.
Вот и дом заброшенный, век бы его не видать. Отсюда – строго на север. Так, что там у нас сегодня на севере? А на севере у нас сегодня опять лес… Кто бы сомневался.
Мне вдруг резко расхотелось лезть в эту мокрядь, тлен, грибницу, склизкий лишайник, под которым так легко не заметить битую водочную бутылку и налететь на неё мордой, поскользнувшись на бутылке пластиковой. Русский лес, бессмысленный и беспощадный… А пластыря-то в кармане и нет.
- Пап, ты чего молчишь-то?
- Да вот, думаю, как мне на дерево лезть в протекторах этих вездеходных.
- Зачем на дерево? – удивился кот, - мы же копать идём.
- Ну да, в прошлый раз мы тоже не летать шли. А вот пришлось.
- Ну что ты, пап, опять, - ну не начинай! Ну прости, прости, прости… Да, я прозевал. Всё. Сделал выводы. Раскаялся. Больше не повторится.
У меня противно заныли рёбра, косо сросшиеся после давешнего полёта через Свалку. Другие иногда бывают большие и злобные, как паровоз в брачный период.
- Да больше, в общем-то, и не надо…
- Но я же кот! Кот!!! У меня лапки! Да, я влез на дерево, а ты не успел. И что теперь?
- Да вот, собственно, и всё. Пришли мы. Вот он, дуб твой северный. Хрен перепутаешь.
- О! М-мия-о-о-у! – кот издал самый воинственный из своих воплей, - ты потерпи ещё чуть-чуть: вот выкопаешь яму, и всё. Начну мышей ловить, как все коты, и песни петь. И гладить себя позволю, - кот вытаращил глаза для пущего правдоподобия, но я всё равно ему не поверил.
Яму копать, да ещё в самом конце октября… Что-то тут не то. К тому же кот, позволяющий себя гладить, как-то вот не вязался у меня в голове с тем рыжим пакостником, которого я знал.
Тут надо бы всё же пояснить, почему я для говорящего кота папа. Но пояснять я ничего не буду, потому что сам нифига не понимаю. Вот такие у нас непростые отношения. С самого начала, когда я подобрал его, - дрожащий, грязный сгусток меха и страха, - вымыл и накормил, а он потом вдруг возьми и заговори! Ну, не выгонять же его за это. Так и живём. Пришлось кота читать научить и считать, он после этого пропадать начал надолго, как потом выяснилось, - в сельской библиотеке. Начитался, зараза, чего не надо, теперь вот мне ямы копать по всему лесу. В октябре. На ночь глядя. А в лесу ночью, между прочим, страшно, мокро, холодно, и Другие шастают…
Успешно миновав косо торчащую из-под леса ржавую трубу толщиной с электричку, мы, наконец, вышли к дубу. Нет, не так. К ДУБУ. То был прадедушка всех здешних дубов, этакое перводрёво, судя по толщине и замшелости, заставшее не то ещё первых мамонтов, не то уже последних динозавров. Странно. Раньше я его не замечал, хотя бываю здесь часто. На морщинистой коре лесного гиганта кем-то давним был выведен белый Велесов знак.
Кот задумчиво обошёл вокруг дуба по часовой стрелке, потом полдуба против часовой стрелки, покачивая полосатыми бёдрами и богатым, но подмокшим рыжим хвостом. Вдумчиво принюхался, после чего уверенно поднял левую заднюю лапу. В лесу пронзительно запахло тухлыми устрицами и утечкой бытового газа пропана.
- Ты чего творишь, скунс хренов? Вот как мне теперь тут копать?
- Ну, извини. Зато медведь не припрётся.
- Это почему?
- У них обоняние лучше, чем у людей, вот почему. А копать тебе не здесь, а с другой стороны, - успокоил меня рыжий плут.
Тут не поспоришь. Обоняние у меня, действительно, даже для человека не ахти. Хотя какой я теперь, к лешему, человек. Так, одна видимость. Даже кот мной вертит, как хочет.
С другой стороны дерева уже почти не воняло, и я бодро воткнул лопату в мох между могучими корнями. Железо звякнуло о железо. Ого, уже что-то нашлось?
Нашлась чёрная мокрая цепь поистине корабельно-якорных размеров. Уходящая одним концом под корни, а другим – забирающаяся спиралью по дубовому стволу и исчезающая где-то наверху, под нижними ветвями, в непроглядном уже винно-зелёном мраке.
- Ага! – оскалился кот, - Мы на верном пути! У нас всё получится! Надо только успеть до полуночи, край – до первых петухов. Роем!
- Объясни мне, животное, - что именно у нас должно получиться? Что мы роем, - блиндаж, окоп, огород, клад выкапываем? Может, прости Господи, могилку?
- Это будет Яма-Для-Другого, - медленно, с расстановкой, как дитю малому, невозмутимо объяснил кот, – главное, самим в неё не попасть. Ты, кстати, четыре свечки взять не забыл?
- Ну, ты и лох, - разочарованно протянул я. Ты что, всё ещё в эти сказки веришь?
Когда-то давно, когда он отравился несвежей печёнкой, я баюкал его на руках и рассказывал сказки, которые тут же на месте и выдумывал. Одна из них была, помнится, о том, что люди живут в селе нашем Мазутово настолько долго, что под землёй образовался сплошной слой мёртвых тел разной степени разложения, и если до этого некро-слоя докопаться в последнюю ночь октября, и в яму ещё свалится Другой, то из трупа и Другого может синтезироваться прекрасная принцесса, которая полюбит первого встречного, и будут они жить долго и счастливо, и помрут в один день. В общем-то, все мои сказки оптимистично заканчивались тем, что все умрут. До некоторой степени меня может извинить то, что я тогда ещё не знал, что кот говорящий и что он меня понимает, более того, всё мотает на ус …
- А ты всё с котами разговариваешь? – уел меня кот, - и кто из нас лох?
- Лох, - он всегда с лопатой в руках, - печально констатировал я, после чего взялся-таки за работу. Ничего не попишешь, наверное, пришло время расплаты за глупые сказки.
Вскоре груда выкопанной земли закрыла от меня лес, и не стало видно ничего, кроме коричневой глиняной стенки и косо уходящей в землю цепи. Нет, конечно, в грунте периодически попадались использованные презервативы, инсулиновые шприцы, упаковки от «Доширака» и стеклобой, но они не в счёт, они везде. Скоро мне не хватит сил выкидывать землю через насыпь, и тогда придётся что-то придумать, чтобы продолжить углубляться. К тому же, окончательно стемнело, а фонаря я с собой, конечно, не захватил. Вот, сейчас ещё на штык углублюсь, - и хорош. И так уже вырыл, как таджик под септик, кубометра четыре. Ох, чую, добром это не ко…
Последние остатки света закрыло нечто, медленно перевалившееся через край ямы.
Грунт под ногами внезапно дрогнул, хрустнуло что-то прогнившее, из-под ног ударили нестерпимо яркие лучи света, и я с хриплыми матами полетел вниз.
«Вот скотина безрогая, опять я лечу, а он на дереве сидит», - успел я подумать, прежде чем сознание моё растворилось в свете.
2. Перформанс
Темно. Не совсем темно, но толком ничего не видать. Белоснежные, аж хрустящие от свежести простыни окружали моё бренное тело неким мятым нимбом. Вдалеке нечто ритмично негромко попискивало, и оттуда же долетали отсветы вспышек голубоватого света. С рельсовых карнизов над головой свисали странные занавески, плотные внизу и сетчатые в верхней своей половине. Слабенький ветерок попахивал чем-то едким, отдалённо знакомым. Я лежал на спине, упс… Абсолютно голый. Из-под бинта на левой руке прозрачной змейкой выползала тонкая прозрачная пластиковая трубка. Я скосил глаза на грудь. Так и есть: разноцветные провода от датчиков. Не, это точно не инопланетное похищение. Обычная реанимация, сейчас медсестра утку принесёт.
Стоп. Какая реанимация в лесу этом гадском? Там и подорожника-то нормального не найдёшь, чтобы царапину залечить. И где кот вообще?
Г Д Е - М О Й - К О Т?!!
Хлоп.
Мне мокро, и холодно, и нестерпимо хочется жрать. Откуда-то с небес, подёрнутых туманом, раздаётся гудящий низкими частотами голос:
- Ко-о-от! Куда мы идё-о-о-м? И зачем ты сказал взять мне лопа-а-ту?
Хвост мой самопроизвольно дёргается. Вокруг пляшут злобные тени, прекрасно видимые в ультрафиолетовой части спектра кошачьих глаз.
- С-с-с… Иди молча. Не хватало, чтоб нас спалили, - шиплю я.
Проклятая порочная бесконечность, вот что это такое. Я угодил в проклятую порочную бесконечность. Тут не дадут ни жрать, ни…
- Да тут темно, трава мокрая, глина скользкая… Я щас тут убью-у-усь! – рокочет сверху.
- Убьётся он… Мне бы твои проблемы, кожаный …
Хлоп.
Я медсестра. Морщинистая и древняя, как мать Тереза. В левой руке у меня две ощипанные куриные тушки, синие головы с лиловыми гребнями безвольно мотаются в такт моим шагам. Я держу тушки за сухие, шершавые лапы сухой, шершавой ладонью. В моей правой руке пустая пластиковая медицинская утка. Я отодвигаю занавеску, вхожу в секцию. На кровати, в ореоле спутанных простыней, лежит голый мужик. Его широко открытые глаза смотрят вертикально вверх, в облупленный потолок.
- Просили передать, - надтреснутым старческим голосом говорю ему я.
- Что передать? – натужно хрипит тело уголком рта, откуда тут же начинают обильно течь пузырящиеся слюни.
- Первые – Сраные – Петухи! - шепчу я ему на ушко, жеманно роняя на пол по одной куриные тушки и добавляю, мерзко ухмыляясь, с сексуальным придыханием, - И утка.
Я надвигаю утку на вяло свисающий фаллос пациента и ухожу в туман, шаркая бахилами.
Куриные тушки оживают, конвульсивно дёргаются и начинают отплясывать по больничному линолеуму лезгинку, маша пупырчатыми крыльями, клацая когтями и подкудахтывая.
Хлоп.
Я петух. Гордо выхожу из приоткрытых дверей курятника. Из тепла – в хрустальный холод раннего утра. Не хочу, а надо, иначе солнце же не взойдёт? Ко-ко-ко. Остатки тумана отползают к лесу, и вместе с туманом отползает беснующаяся в нём нечисть и последние секунды октября. Делаю вид, что клюю что-то рядом с левой лапой. Пусть у них будет шанс. Всё, дальше тянуть нельзя. Ну, вздрогнули… Натужно хлопая крыльями, тяжело взлетаю на забор, набираю полную грудь воздуха, грациозным движением встряхиваю головой, и – над горизонтом появляется сверкающая полоска солнца, брызжет плавленым золотом в глаз. Ку-ка-ре-кууу!!!
Хлоп.
На дне ямы лежит длинное, худое тело, завёрнутое во что-то воздушное, как паутина. В ногах, в головах и около обоих плеч горят тоненькие жёлтые свечки. Мы с котом стоим наверху и, затаив дыхание, смотрим, как тело-кокон и огоньки свечей неспешно движутся вверх. Шелестит и позвякивает об кору цепь, уползающая вверх, в древесную крону. Шипя, как лимонад, оплывает, исчезает выкопанный мной глиняный вал. Наконец, всякое движение заканчивается, и всплывшее из глубины тело остаётся лежать на непотревоженном слое опавшей дубовой листвы. Свечки догорают и гаснут, и вверх тянутся четыре змейки ароматного воскового дыма… Сквозь листву уже пробивается утренний свет нового дня, и дождь, наконец, перестал.
Некоторое время ничего не происходит. Ну, и вот вам, здрасьте. В один прекрасный момент мне вдруг жутко захотелось отлить. Я на секунду отвёл глаза, присматривая себе уютный кустик.
И вот тут заорал кот.
Он орал так, как будто его медленно переезжал асфальтовый каток, орал протяжно и тоскливо.
Я дёрнул головой, возвращая взгляд обратно, но не успел. На земле под дубом в ошмётках паутины сидела девушка, прекраснее которой я не видел, да и не увижу уже. Перед ней стоял кот, шерсть на его загривке стояла дыбом, кот орал, кот был вонюч, грязен и мокр, но надо было видеть, как она на него смотрела. В этом взгляде была вся любовь мира…
3. Поворот
И стали мы жить втроём…
В тесноте, зато весело. Принцесса, похоже, оказалась всамделишной принцессой, только ей, слава Богу, память отбило почти напрочь. Звать Лия, это она помнит, по-русски, по-английски и по-французски чешет без запинки, причём по-русски знает много неизвестных мне слов. Умеет варить сосиски, макароны, пельмени, вышивать фениксов на полотенцах, кроить, шить, вязать крючком. Стирать не умеет, зато утверждает, что может подковать лошадь, а также что обучена ножевому бою. Но делать всего этого не любит. А любит она кошек вообще и кота моего в частности. И меня тоже повадилась папой называть, так что я, по подозрению кота, возможно, тоже-таки где-то царских кровей. Такие дела.
- Котик, милый!.. Как ты хорошо поёшь!.. Ой, какой хвостик!..
- Отстань от меня, ненормальная! Отойди, а то укушу! Пап, как-то она дышит неестественно! – паниковал кот, - эта принцесса не той системы! Может, её вернуть можно по гарантии?
- Кому её теперь вернёшь? Почтой, «На деревню, Велесу»? Всё уже, ноябрь наступил.
- Иди ко мне, киса! Кис-кис-кис! – не унывала кошколюбивая Лия, - смотри, у меня колбаска для тебя есть. Ну кис-кис!.. Пап, ну чего он?
- Пап, она меня даже не слышит!
- Не боись, я могу ей переводить с кошачьего, поначалу, - глумился я, - потом шрифт Брайля освоишь, будешь когтищами своими по фанере перфорировать. Главное, диван не трожь. Ничего, стерпится-слюбится, совет вам да любовь. А ты думал, что? Яму копал? Копал! Свечки жёг? Жёг. Ну, вот она на тебя и закодировалась. И вообще, ты бы колбасу-то съел, принц-консорт. Кстати, кто-то вчера обещал, что мышей ловить будет, песни петь и гладить давать.
Пока кот с несчастным видом давился докторской колбасой, его гладили, и чесали ему за ухом, и пытались поцеловать в нос. В нос кот не давался.
«Надо бы её к делу к какому-нибудь приспособить», - подумалось мне. Ибо от обзаведения принцессы нижним бельём, сапогами, спортивными штанами, двумя футболками, курткой и флисовой шапкой финансы мои пришли в состояние плачевное, а до зарплаты было ещё далеко, да и будет ли она ещё, неизвестно. А впереди маячил геморрой с объяснением всяким инстанциям, откуда около меня, - личности для закона подозрительной, между прочим, - вдруг возникла красавица с голой попой и без единой бумажки. Ведь девушка, - не кошка, тут одной прививкой не обойдёшься. Чувствую, попьют они у меня кровушки все, от паспортистки до участкового…
- Па-а-а-ап, прекрати зоофилию!!.
- Пап, ну чего он не даёт себя в нос поцеловать? Мне что, так в человеческом виде за ним и бегать? Я же с ума обратно сойду. Ну повлияй на него, а?
Сердце моё пропустило удар, затем снова забилось.
- Так… Вот с этого места – поподробнее, пожалуйста. Ты, рыжий, – успокойся: прямо сию секунду никто тебя в нос не насилует. Ну, а ты, принцесса, рассказывай, зачем тебе его нос.
- Э-э… Я думала, это все уже знают. Если кто-то кого-то любит всем сердцем, но они разные, то надо это… Этого… Ну, - того, поцеловать, и они станут одинаковые. Люблю я этого кота, пап. Прям вот люблю-люблю. Он такой хороший!
И глаза такие синие, бездонные… На мокром месте уже. А так и не скажешь, что дура. Смотрит жалобно так, но чувствуется, - не врёт.
- Да, тут тебе повезло больше, чем царевичу Ване. Что ж, это многое упрощает.
И мне представилось идиллическое кошачье семейство, не требующее никаких паспортов, регистраций и видов на жительство. Поселю их в кладовке, на старом детском матрасике, пусть живут.
- Ладно, - решился я, - помогу я тебе. Только чур, в доме не гадить.
- Не-э-э-эт!!! – завопил кот, но в четыре руки мы его скрутили и…
- Бля-а… Вот это поворот…
- Пап, как его теперь называть-то? Он ведь того… Уже не кот.
- Котояма, Лиечка, - ответил я, - Зови его Котояма.
