Наполеонович. Часть пятая
К весне я понял, что с Верой в принципе жить невозможно, несколько раз я на выходных сбегал от неё к Игорьку, и мы ехали к Наполеоновичу или Александеру, который то и дело устраивался на стройку, но его оттуда быстро увольняли за прогулы. В итоге он подрядился делать ремонт за новый холодильник и стиральную машину, которые потом долго не мог продать, а когда, наконец продал с помощью Покемона его маме, то деньги тут же начал пропивать и проигрывать. На станции Засулаукс в пивной, где раньше были пни и песок под дырявыми зонтами, сделали шатер, с деревянным полом стенами и каким-то отоплением, туалет там был уже не сухой, но воняло в нем тоже очень сильно. Порой туда приезжал настоящий диджей Ярослав с профессиональным оборудованием и устраивал дискотеку в стиле восьмидесятых. Во время моего пьянства по выходным у Наполеоновича ничего примечательного не происходило. Иногда и Вера ездила с нами.
В конце весны я выгнал её в первый раз, формальной причиной послужило то, что она очень сильно загадила квартиру и отказалась убирать наотрез, украла у меня деньги из кармана, обычно я их прятал на работе, но тогда взял часть с собой и она даже похвасталась, что забрала их у меня. И тут я сказал, что ухожу. Она опять начала упрекать меня в том, что я маменькин сынок, который не может жить самостоятельно. Я сказал, что мне уже безразлично, что она обо мне думает, что обо мне будут говорить окружающие, просто я не хочу её больше видеть. Тогда она заявила, что она беременна, и это заявление она делала уже много раз, но мне было безразлично в какой она положении, на мое отношение к ней это уже не влияло. Она отказалась покидать съемное жильё, и я пошел пожить к Игорьку. Он попросил денег на продукты, но вместо того, чтобы их купить и что-то приготовить, он привез к себе Наполеоновича, а все деньги потратил на пиво. Когда я вернулся с работы, он голый валялся на диване и пытался укрыться своими штанами во сне. Дверь мне открыл Наполеонович, который не хотел пить пиво без Игорька, но я был зол на толстого за то, что он меня подвел, потому пил оставшееся пиво с остервенением, и закусывал скумбрией, за которой сбегал в ближайший магазин. Утром я с похмелья, не выспавшись поперся на работу, а Наполеонович домой, я довел его до автобусной станции.
Вскоре Вера уехала, но постоянно звонила на появившийся у меня мобильный телефон, слезно извинялась, просила её простить и тут же говорила, что сделала аборт, что она не хочет больше жить, что руки на себя наложит, если я хотя бы не начну ездить к ней. Я тогда был совсем неопытным в отношениях и не был до конца уверен в правильности своего решения, чувствовал себя виноватым в том, что не перевоспитал её, ныл, и Игорек это все выслушивал. И мы поехали к Наполеоновичу, чтобы он меня морально поддержал. У него снова был брат Роберто, снова он был без штанов и нижнего белья, но при галстуке. Люда пришла посидеть с нами на кухне, даже пива выпила и попросила меня забрать к себе Юру хотя бы на пару дней, а то он опять до белой горячки допился с братом. Роберт вышел в коридор, увидел Люду в кухне и прикрыл область паха ковриком, лежавшим у двери. Она ругала его, говорила, что его младший брат никогда без штанов не бегает, даже если обмочится по пьяному делу, а этот только рюмку выпьет, так сразу раздевается и ко всем приставать начинает. Роберт после этого уронил коврик, развел руками, и, понурив голову, пошел в туалет. Под утро Игорек вдруг вспомнил, как он служил в ПВО под Тукумсом, где истребители вылетали из-под земли. Мы с Юрой начали смеяться над его горячностью, с которой он это рассказывал, а он решил, что мы ему не верим, и у него началась истерика, которая нас ещё больше развеселила. Прибежал Роберт без штанов и начал нам вместе с Игорьком доказывать, что самолеты вылетали из-под земли, и двое техников пытались улететь в Швецию в одноместной кабине истребителя, но управлять самолетом они толком не умели, и у них ничего не получилось.
Юрис хоть и был оголодавшим и уставшим от пьянства, но не особенно хотел ехать ко мне, хотя и не выражал это нежелание вслух. Просто демонстрировал, что совсем не может идти, но Люда строго велела ему не дурить, а ехать выходить из запоя. У меня он достаточно быстро пришел в себя, на третий день предложил купить водки вместо пива или хотя бы крепленого вина. Я купил для него вина, а сам эту жидкость пить отказался, потому что на следующий день надо было идти на работу. Я все рассказывал ему о своих терзаниях по поводу развода с Верой. И тут Юра сказал, что если я не хочу покреститься, то мне нужно хотя бы жить по христианским принципам – прощать обидчикам и должникам, что я должен верить в то, что все будет хорошо, и дать Вере ещё один шанс. Я и так не был уверен в том, что я правильно поступил, на меня давили на работе, Вера звонила и туда тоже и всем все рассказала. Единственное, кто поддержал меня в расставании с Верой – это мама и Игорек. Надолго Наполеонович у меня тогда не задержался, дня через три захотел поехать домой, сказав, что ему скучно сидеть целыми днями дома одному, он же человек общительный, ему нужно общество, которое у него было дома в лице веселых соседей.
Не могу сказать, что только наставления Наполеоновича повлияли на мое решение, но я сначала начал ездить к Вере в гости. Она вела себя очень даже прилично, не орала, на дралась, клялась, что пойдет работать, если я позволю ей вернуться, и я ей позволил. Работать она, конечно, не пошла, сказала, что у себя в Прейли устроилась на курсы швей для безработных. А я с целью экономии денег переселился на хутор жены своего дяди на зиму, жил я там практически бесплатно, на выходные то Вера приезжала в гости ко мне, то я к ней. И я тогда даже накопил немного денег и планировал купить квартиру в кредит. Но тут выяснилось, что Вера беременна, действительно беременна, и тут она снова начала орать и драться, и потребовала, чтобы я на ней женился. И накануне свадьбы мы с Игорьком как-то заехали к Наполеоновичу.
У Юры дома мы обнаружили достаточно привлекательную активную женщину со страшным шрамом на шее и плече. Она сказала, что в молодости работала в милиции и её порезали бандиты. Однако, Наполеонович совсем не был похож на человека, который обрел свое счастье. Он весь был избитый, в синяках и ссадинах, и вел себя как-то неестественно, хотя и уверял нас в том, что все в порядке, а побили его какие-то местные уголовники, когда он получил пенсию. Эта женщина спрашивала у нас, не знаем ли мы какие-то благотворительные организации, которые могли бы помочь материально инвалиду, которого лишили пенсии. Мы не знали, Игорек только назвал адреса благотворительных столовых. Под утро женщина достаточно деликатно объяснила нам, что нам пора бы поехать домой, а то у нашего друга нарушилась бурная интимная жизнь. И мы уехали, не заподозрив ничего неладного, нам было удобно верить в то, что у нашего друга все в порядке, что эта дама теперь будет о нем заботиться, что он теперь трезвый, и запойный брат к нему перестал наведываться, и соседи.
В следующий раз мы к нашему другу приехали только в середине весны, когда у меня должен был вот-вот родиться сын. И тут нас ждал неприятный сюрприз. В квартире уже жила дочка Людмилы, которая нашла-таки себе мужа, у которого были знакомые в домоуправлении. И тут пришла ещё эта Людмила, и рассказала нам о том, что та женщина, на самом деле была уголовницей, к которой приходили друзья, терроризировали весь дом, всех запугали. А самого Наполеоновича били, морили голодом, заставляли ходить побираться, а потом отбирали у него эти деньги. Кончилось все тем, что они все разбежались, когда в квартире один из них не умер от передозировки наркотиков. Приехала только тогда соседи решились вызвать полицию и рассказать о том, что они пережили в течении нескольких недель. Наполеонович был в таком плачевном состоянии, что потом долго лежал в разных больницах. По просьбе жильцов и решению домоуправления квартиру, которая приватизирована не было у него забрали. Мама снова пыталась забрать его в Америку, и снова он ехать туда отказался. Тогда она купила ему квартиру в городе восходящего солнца Зилупе на границе с Россией. Четверть населения того городка приходилась ему дальними родственниками, так что мама была уверена в том, что его там никто обижать не будет.
Я получил почтовый адрес своего друга, и тут же начал с ним переписываться. Он меня приглашал приехать в Зилупе, и мне очень захотелось туда поехать, правда, у меня тогда родился сын, Вера переехала ко мне в Ригу, где мы жили на съемной квартире, и это было совсем невыносимо. Если ранее она давала мне отдохнуть от себя, то и дело уезжая на недельку к маме, то тогда с маленьким ребенком она ездить уже не могла, да и я при ребенке осознал, что так жить недопустимо, как жили мы. Я представил, что сын вырастет и будет каждый день смотреть на бардак, который она разводила, слушать наши вопли, видеть наши драки, и понимал, что не смогу этого допустить. Я думал о самоубийстве, которое мне предлагала Вера. Такой выход мне казался наиболее честным. Однако немного ранее, она сама мне предложила съездить к Наполеоновичу, предполагала, что если я буду раз в месяц на выходные туда ездить, то буду терпимо относиться к её психическим особенностям.
И я поехал, в достаточно нетрезвом состоянии в субботу утром. На утренний поезд я опоздал, потому поехал на автобусе до Екабпилса, надеясь на то, что оттуда ходит какой-то транспорт до Резекне или Лудзы и я на него попаду. Но такого транспорта там не было. Пришлось мне идти на железнодорожную станцию, и ждать вечернего поезда. Пока я ждал в станционном буфете, ко мне подсел мужик, развел на пару кружек пива, а потом украл десятку и сбежал. В Зилупе я прибыл уже вечером, до Наполеоновича меня проводила местная девушка, все его там знали, и очень многие побывали у него в гостях. Я набрал в магазине всякой всячины без разбора. Мы пили и болтали всю ночь. В основном обсуждали мои произведения, которые я ему выслал, и он их прочитал и очень хорошо запомнил. Он сказал, что стихи мои ужасны, потому что я писал их под впечатлением от других стихов, и выглядят они, как очень некачественная пародия на русскоязычных рок поэтов. А прозу мою он похвалил, сказал, что она стала лучше, но над ней стоит ещё долго работать. Он посоветовал мне это ещё много раз перечитать и переписать. И опять он просил меня ничего не выдумывать, а писать то, что я рассказывал ему устно. Я сомневался в том, что мои рассказы о своем детстве, к примеру, могут быть достойным сюжетом для литературных произведений. Мне в то время хотелось чем-то поразить читателей. Поспав пару часов, мы потом пошли гулять по городу, ничего там интересного не было, разве что для меня было в диковинку то, что все на улице со мной здоровались и спрашивали, откуда я.
Днем, когда до обратного поезда до Риги осталось два часа, я с удивлением обнаружил, что наличных денег у меня осталось восемьдесят сантимов, а банкоматов, чтобы снять деньги с карточки в той деревне не было. Продавщица мне посоветовала сесть на автобус до Лудзы, где банкомат был, снять там деньги, и сесть на поезд там. Но так как я был пьяный, я решил, что можно будет договориться с кондуктором, доехать до Резекне, выскочить из поезда, снять деньги в банкомате на вокзале, и заскочить обратно. Наполеонович предложил мне поехать бесплатно с его удостоверением инвалида. Он там на фото был с бородой и длинными волосами, и он говорил, что если кондуктор скажет, что мы непохожи, то я могу сказать, что бороду и волосы я ранее красил из рыжего в черный цвет. Я на это посмотрел скептически, тогда он заявил, что если он поедет со мной, то я могу, как сопровождающий инвалида тоже ехать бесплатно. В общем, он поехал со мной.
Кондуктор, конечно, сказала, что на свои восемьдесят сантимов я могу доехать только до Резекне. А бесплатный проезд сопровождающим положен только для инвалидов первой группы. И пришлось нам сойти в Резекне, до банкомата там было слишком далеко, да и поезд стоял только две минуты. Наконец банкомат там был не от моего банка, и не хотел принимать мою карточку. И пришлось нам идти на другой конец города, где был автовокзал и банкомат от моего шведского банка, поездов до Риги уже не было, и вся надежда была на автобусы. Идти Наполеоновичу с клюкой, опираясь на меня было тяжело, костыли он не взял.
На карточке у меня тоже было только пятнадцать лат, но на билет до Риги для меня этого вполне хватало и для того, чтобы купить пива и хлеба. Мы попытались сесть в автобус, шедший из Москвы, но нас туда не взяли, хотя там были свободны места. Пришлось нам ждать рижского автобуса до полуночи. На площадь, где мы сидели на лавке, вышла гулять подвыпившая молодежь, и пришлось нам затаиться за очень большим нехудожественным памятником советскому солдату. И пока мы там сидели Юрик учил меня складывать стихи, впрочем, у него самого, в тот вечер что-то ничего не получалось, он говорил, что у него тем вечером не было таланта, то есть необоримого желания складывать стихи. То и дело он прерывал процесс стихотворения и спрашивал, неужели Игорек так давно нигде не работает, и живет за счет супруги. Я подтверждал, и он начинал молиться за то, чтобы толстый образумился, устыдился и пошел трудиться.
Автобус тот делал огромный крюк по Латгалии, не шел из Резекне сразу на Екабпилс, и потом на Ригу, он ехал сначала в Прейли, потом в Ливаны, и только потом в Екабпилс и Ригу. В автобусе на Наполеоновича попытались наехать парни в шароварах с лампасами, но притихли, когда я подошел, купив наконец у водителя билет. Я ничего им не сказал, просто злобно покривил лицо, и они пересели подальше от нас. Поспать в автобусе толком не удалось. Он прибыл в Ригу часов в шесть утра. Мы еле дотащились до трамвая, и от остановки до дома. Вера нас встретила злобными воплями, кричала, что хочет секса, а я привез друга в однокомнатную студию. Наполеонович сказал, что может и в кухне на полу поспать, к тому же пол подогревался. Потом он посмеялся над пряниками, которые Вера принесла из какой-то благотворительной организации, куда её водила двоюродная сестра. Одни пряники были, как летающие тарелки, а другие зеленые, как лягушки, и те и другие были твердые, как камни. Вера разозлилась над смехом Наполеоновича, принялась кидаться в него этими каменными пряниками, и не успокоилась, пока я не применил к ней болевой прием, и она не взвыла.
А потом Наполеонович пошел играть с ребенком, и не издававший ранее практически никаких звуков Павлик начал громко смеяться над тем, как кривлялся незнакомый дядька. Вера легла спать, а я пошел на работу. Наполеонович назидательно попросил, чтобы я принес с работы денег и вернулся поскорее, а то в доме практически ничего нет, кроме супов «Роллтон» и этих странных пряников, которые невозможно разгрызть. И аванс я получил, и освободился пораньше, и заехал в большой супермаркет, где по акции купил много дешевого пива и разных вкусных продуктов. Вера была не против, что Наполеонович возится с ребенком, пока она спит, она вообще хотела, чтобы ребенок только спал круглыми сутками, стоило ему начать подавать признаки жизни, как она начинала раздражаться. С восторгом Наполеонович рассказывал мне, что Павлик отличает страшные моменты сказок от веселых и реагирует соответственно, один раз даже громко начал плакать, но стоило сказать ему, что мама сейчас проснется и прибьет обоих, он сразу затих.
Вполне нормально мы так прожили несколько дней. Супружеский долг я отдавал в кухне и места как бы всем хватало. Но вот в гости зашел Виталий, принеся с собой пару бутылок водки из Казахстана, очень приличного качества, это была контрабанда, провезенная железнодорожниками. Стоила бутылка в пол литра всего пятьдесят сантимов. Он принес нам три бутылки на пробу, сказал, что потом минимум можно будет купить десять бутылок. Закуска к той водке не требовалась, и рассудка она не лишала. Вере такая водка не понравилась, потому что она не воняла сивухой, и опьянение ей такое не нравилось. Наполеонович захотел показать Виталию, как Павлик реагирует на его сказки, но Вера не разрешила, сказала, что ребенку лучше поспать и велела Наполеоновичу говорить только шепотом, хотя сама постоянно рычала, и ко мне и Виталию это требование не относилось. А Наполеонович так хотел продемонстрировать свои новые пародии на известных людей. Он пытался изображать шепотом, в полголоса, но выходило всё равно слишком громко, и тогда Вера начинала его колоть штопальной иглой.
Когда Наполеонович только приехал, и смеялся, когда Вера бросала в него твердыми пряниками, она поклялась, что доведет его до того, что он станет злым и будет её бить. Ей очень хотелось вывести его на чистую воду, она говорила, что он только притворяется добрым, а сам ещё тот злыдень. Несколько дней он сносил все её нападки, но в тот вечер, когда ему не давали выступить, он всё-таки взорвался, подскочил с места, схватил клюку, и захотел перетянуть ею Веру, но та увернулась от удара, выскочила за дверь и на улицу. Наполеонович, размахивая клюкой, громко матерясь очень резво побежал за ней по узкому тротуару улицы Мэнэсс (Лунной). На улице было много прохожих, и Вера кричала, что она кормящая мать, а он пьяный, и хочет её убить. Я бежал вслед за Наполеоновичем, за мной бежал Виталий, и так мы добежали до православного храма, в котором зазвонили колокола, почему-то. И тут бедный Юра вдруг остановился, опомнился, закрыл лицо руками, и принялся молиться, упав на колени. Я его поднял и довел с Виталием под руки до скамейки у Французского лицея. Тут у него и ноги заболели, и он заявил, что ему так стыдно, что он не хочет больше жить. Вера скакала рядом, злобно смеялась и говорила, что он хотел ребенка сиротой оставить. Я то и дело её хватал и аккуратно делал ей больно, требуя, чтобы она прекратила.
Я предлагал Наполеоновичу отнестись к произошедшему с юмором, объяснял, что его реакция на Веру была здоровой, что надо принять себя полностью, со своим гневом, злостью, злорадством, ехидством, что эти качества тоже необходимы для того, чтобы выживать в этом мире. А то, что он пытается выглядеть абсолютно беззлобным, вызывает у окружающих, не только у Веры, подсознательное желание проверить это миролюбие на прочность. Просто большинство людей такие импульсы подавляют, соблюдают приличия или ищут какой-то предлог для проявления своей агрессии, начинают придираться к чему попало, чтобы начать драку. Но он меня не слушал, только молился, лежа на спине, накрыв лицо полотенцем. А Вера вся просто светилась от счастья, видя его мучения.
Когда я вернулся с работы на следующий день, Наполеоновича уже не было, Вера сказала, что он пошел навестить своего друга, который жил неподалеку. Я его действительно водил на адрес, который ему дал Генрих Воняев, там жил Владик Реставраторов, которого я несколько раз видел в том районе, рывшемся в мусорных контейнерах, он меня предпочитал не узнавать. Я не знал, что произошло между Владиком, Генрихом и Юрой, но подозревал, что что-то нехорошее. Мы пришли на данный адрес, в трущобе, но нам никто не хотел открывать, хотя явно кто-то в квартире был, судя по звукам, доносившемся за дверью, до того, как мы постучались. Я побежал на тот адрес, в поисках своего друга, но женщина, открывшая мне, сказала, что он ушел, и куда не сказал. В глубине квартиры, в которой был жуткий бардак и валялся всякий хлам, сидел реставратор со своими новыми друзьями. Забежав домой, я поехал на вокзал, но сколько я по нему не бегал, Наполеоновича я там не нашел, пришлось идти домой и писать ему письмо с вопросами и извинениями.