Мы ехали ночным поездом из Новосибирска до райцентра Кыштовка. А до деревни Заболотье на тракторе с прицепом нас подбросил, по удачному стечению обстоятельств, друг деда – Игорь Петрович. Это был высокий, крепкий мужик, лет семидесяти, похудевший на десяток килограммов за два года, что мы не виделись, но всё такой же любитель поболтать. Он как раз затаривался продуктами на рынке для всех деревенских и с грустью пояснил, что единственный магазин в Заболотье год назад закрылся, и теперь ему хочешь не хочешь, а приходится выручать соседей.
Долгий путь шёл по бездорожью – глухими, размытыми тропами в пору дождей, а сейчас – удивительное дело! – сильно высохшими и пыльными – через таежный лес. Миновали заброшенные деревни, заросшие бурьяном до крыш, вросших в землю домов.
В поездке говорливый Игорь Петрович то громко рассказывал местные сплетни, то горланил советские песни, стараясь перекричать рев мотора, и вскользь отчего-то шёпотом жаловался на аномальную жару с засухой, в которой обвинял местного покойного колдуна. Но, не находя заинтересованных собеседников в нас с сестрой, ненадолго замолкал.
А я думал, что было бы, не повстречай мы его в Кыштовке… Тяжёлая дорога пешком, по жаре. И пусть Таня дома уверяла меня, что справится со всеми трудностями, сейчас, глядя на ее усталое, покрытое потом лицо в тесной кабине трактора, я бы ни за что не согласился поехать к деду на свой страх и риск без предупреждения.
Ещё по пути не раз в моей памяти всплывали местные страшилки и суеверия о банниках, русалках, домовых, лешем, кикиморе и покойном колдуне, перед смертью проклявшем деревню. Эти страшилки, как сказки, рассказывал мне перед сном дед. А вот о волшебной болотной плакун-траве – мощной противнице колдовства и всякого зла – поведывала мне Марфа Львовна, пожилая дедова соседка, приглядывавшая за мной, когда Прохор Ильич внезапно отлучался по неотложным делам, уезжая из Заболотья.
Дедова изба стояла на краю деревни, у опушки леса. Огороженная крепким высоким забором, она была построена на совесть, небольшая, но надежная.
Мы с Таней открыли незапертую калитку и вошли во двор. Затем громко постучали в дверь тяжелым дверным молоточком и позвали деда. Он долго не открывал, и мы заволновались, что, может быть, Прохора Ильича нет дома. Но, наконец, в избе послышались шаги, щелкнул замок, и дед вышел на крыльцо.
Прохор Ильич – мужчина смешанных кровей, поэтому и внешность у него примечательная. Невысокий, но крепкий, смуглый, узкоглазый, а волосы не по возрасту (деду уже далеко за семьдесят пять) густые, черные, седина едва на висках серебриться.
Мы с Таней с ним поздоровались, а дед промолчал и, хмурясь, впился пристальным взглядом сначала в меня, а потом в сестру. И столько в его взгляде ощущалось молчаливого гнева, недовольства и укоризны, что нам крепко не по себе стало. Вскоре, закончив нас осматривать, дед сжал кулаки, стиснул губы и, не сказав ни слова, вернулся в дом и резко хлопнул дверью.
Таня вздрогнула и нервно спросила у меня:
А у самой глаза испуганные, что придется домой возвращаться.
- Сейчас я с ним поговорю, не переживай, - нарочно бодрым тоном утешил я сестру, а про себя подумал: как бы это мне подступиться к деду?
Если честно, такого недружелюбного приёма я от него не ожидал. Да, не понаслышке знаю, что характер у Прохора Ильича тяжёлый, но дед – человек отзывчивый, добрый. Сколько помню себя, часто видел, что он в беде никого не бросал, и когда деда просили о помощи, то помогал.
Так почему он так резко отреагировал на приезд Тани? И из себя вышел, чего за дедом я прежде ни разу не примечал.
Я собирался было постучать и войти в избу, как дверь открылась, и Прохор Ильич спокойно, как ни в чём не бывало, сказал:
Внутри дедовой избы было всё, как я помнил: чисто, светло, уютно. Большая печь, на ней полати. Широкая лавка у деревянного стола и ещё одна у окна. На стене – полки, на подоконнике стоит радио на батарейках.
Два больших сундука в углу накрыты скатертью, наверху лежат стопки книг.
А еще в избе как прежде витал ни с чем несравнимый вкуснющий запах трав, пучками которых были увешаны стены, и выпечки. Значит, догадался я, дед до нашего прихода был в хорошем настроении, раз возился с тестом.
- Ну, чего, Иван, заранее не предупредил меня смской о своем приезде? Обговорили бы всё.
К слову, я так раньше всегда делал, писал знакомому деда в Кыштовку, а там потом он лично ему весточку передавал.
- Не по-дружески это – появляться в гостях как снег на голову, - добавил дед. - Сам знаешь, что я человек занятой. И эту с собой захватил… - недобро зыркнул на Таню.
- Прости дед, приехать очень надо было, - искренне извинился я.
- Руки мойте, чего уж там. За рыбным пирогом и чаем всё мне расскажешь. А после решим.
Сполоснув руки и вытершись жестким полотенцем, мы подошли к столу и сели на лавку.
Дед уже пирог поставил и ароматный травяной чай из заварника по чашкам разлил.
От аппетитного запаха выпечки слюна наполнила рот. Я откусил кусок пирога, прожевал и зажмурился от удовольствия. Тесто и начинка буквально таяли во рту.
И все же под тяжелым взглядом Прохора Ильича мой аппетит быстро пропал. Я ел, медленно рассказывая, почему приехал с сестрой, но до сути так и не дошел. Дед внезапно остановил, сказав:
- Иди лучше прогуляйся, Ваня. А мы с Татьяной о ее беде потолкуем.
Сестра после его слов с испугом посмотрела на меня. Я кивнул деду, молча допил чай и ушел, понимая, что раз Прохор Ильич так велел, значит, так и надо.
То ли после вкусной сытной еды уличная жара перестала меня удручать, или это к вечеру немного похолодало, но я чувствовал себя на удивление бодро.
Как же хорошо, спокойно было в Заболотье!.. Чистый воздух, а дальше за избой деда – густой лес, в дебрях которого скрывались непроходимые, богатые клюквой болота. А ниже возле деревни было небольшое озеро. Плавай, лови рыбу, загорай себе вволю.
В общем, благодать. Никакого набившего оскомину громкого шума городских улиц и суеты. Для отдыха, как по мне, лучше места и не найти. Жаль, что Заболотье вымирает. Заметил, как за два года с моего отсутствия многие деревенские избы опустели, и электричество обрубили. Теперь и вовсе здесь остались доживать свой век только одинокие старики да старухи. Страшно представить, что однажды и дяди отца не станет.
Я спустился с холма, свернул налево у закрытого насовсем магазина “Продукты” и подошёл к дому Марфы Львовны. Она как раз возилась в палисаднике, пересаживала цветы. Только я собирался поздороваться, как зазвенела цепь, и за забором громко залаял лохматый черный пес Жук. Марфа Львовна разогнулась и сразу заметила меня. Я поздоровался. Она широко улыбнулась, обнажив вставные зубы, а после незлобно прикрикнула на пса, велев сидеть спокойно. Затем она сняла хозяйственные перчатки и, вытерев пот со лба тыльной стороной ладони, ласково обратилась ко мне:
- Заходи, Ванечка, калитка не заперта.
- Может, я помочь, чем могу, Марфа Львовна? Воды принести с колодца? - со двора спросил я.
- Не надо ничего. Сама ещё в силах, управилась. Давай лучше в избу заходи. Ух, Ваня, жара небывалая у нас с начала июня стоит, - пробурчала Марфа Львовна, жалуясь на погоду, как раньше по пути сетовал на неё Игорь Петрович. И сердито добавила, что эта засуха – по всем признакам, происки треклятого колдуна.
Затем, развязывая на ходу передник, она шустро, вопреки преклонному возрасту, поспешила из палисадника ко мне, во двор, и, обогнав, первой поднялась на крыльцо, разулась и зашла в избу. Я последовал за ней.
За порогом царила приятная прохлада и темнота. Марфа Львовна, всегда сколько ее помню, специально летом с утра плотно зашторивала окна и закрывала их ставнями, чтобы изба за день не перегревалась.
И сейчас, как и прежде, она зажгла стоявшие на столе в банках парафиновые свечи.
Чистый деревянный пол избы устилали самодельные вязаные коврики. На стенах, потолке и печи красовалась яркая цветочная роспись.
- Ну, как поживаешь, Ванечка?
Умыв руки и лицо, после вытершись, она подошла ко мне и крепко обняла. Роста Марфа Львовна была высокого, сама ширококостная и фигуристая. Её макушка упиралась мне в подбородок. А я, как и отец, еще в старшие школьные годы метр восемьдесят перерос.
- Был у деда? С сестрой приехал? - наобнимавшись, наконец отпустила меня, не давая ответить, сразу завалила ещё вопросами.
- Откуда знаете про Таню? - удивился я, а потом понял, что, наверное, болтливый Игорь Петрович успел всем деревенским, которым привёз из Кыштовки продукты, о моем приезде с сестрой рассказать.
Марфа Львовна молча усадила меня за стол. Затем налила себе колодезной воды из бидона и начала медленно пить, при этом сетуя, что из-за треклятой жары колодец у забора стал пересыхать.
Стоит отметить, что в деревне, как я с детства помнил, все местные люди были очень суеверные – и Марфа Львовна, и дед в том числе. За время школьных летних каникул, ежегодно проведенных в гостях у Прохора Ильича, я столько страшных сказок от них с Марфой Львовной наслушался, что даже кошмары снились, ибо был впечатлительным ребёнком. Хорошо, что потом повзрослел, поумнел и перерос, понимая, что здешние сказочки – выдумки и суеверия. Вот и сейчас на слова Марфы Львовны о происках колдуна я внимание не обратил, а рассказал ей про учебу, про подработку, а затем, глубоко вздохнув, и про сестру, про то, почему мы так спонтанно к деду приехали.
Стоит пояснить, что Марфа Львовна, волей случая стала мне как родная бабушка. Деду часто по знахарским делам приходилось уезжать из деревни на несколько дней и дольше. Тогда он оставлял меня одного дома, а Марфа Львовна, заметив это, приноровилась присматривать за мной.
Она то к себе меня приглашала перекусить, то сама в гости заходила с вязаньем и так за разговором оставалась на ночь. Вот и подружились. Я ей постоянно в благодарность и с огородом помогал, и воду носил. Ещё кур и поросенка кормил. А сейчас, после моих слов о болезни сестры, она сильно нахмурилась и тихо сказала:
- Вот уж не думала, что Таня твоя такой слабовольной окажется, что с горя, с тоски по покойному мужу сопьется. Помню, она маленькой очень непоседливой и характером бойкой, непослушной была… Прохора Ильича постоянно из себя выводила. - Марфа Львовна вздохнула, с горечью добавив: - Ох, молодая она, жалко девку.
- И я надеюсь, что дед не откажет и поможет Тане, а то на частную клинику и врачей у нас надежды нет. Сестре это не помогло. Только хуже стало.
- Ты чего заныл, Ваня. Знай, что дед твой от беды всегда выручит, не оставит. Не сомневайся. Просто время сейчас в Заболотье наступило ой какое нехорошее. Засуха и жара небывалая. Ни гнуса, ни комаров с мошкарой в округе. Честно, сильно опасаюсь я происков покойного колдуна. Рассказывали, что прежде много душ он в Заболотье погубил при жизни и вот после смерти покоя не даёт. А больше всего опасности здесь вам, молодым, не верящим ни во что и поэтому не защищенным! - резко, с чувством обронила Марфа Львовна и встала из-за стола.
Я не знал, что сказать, поэтому промолчал. От её слов воздух в избе будто бы поплотнел. Стало не по себе. И пусть я не поверил сказанному, но в глубине души засомневался.
Я запоздало отдал Марфе Львовне гостинец – хороший коньяк, купленный в городе для нее специально. Она натянуто улыбнулась и поблагодарила за подарок. Но атмосфера в избе не изменилась. Меня вдруг вопреки жаре обуял холод. Я попрощался и пошел обратно к деду.
Таня с задумчивым видом сидела во дворе на скамейке. Меня она не заметила, пока я не открыл калитку.
- Дед тебя в избе ждет, - спокойно сказала сестра, и по ее тону было не понять, договорилась ли она с ним. Я кивнул, решив, что спросить успею и позднее.
В избе Прохор Ильич разложил пучки трав на широком деревянном столе и с помощью старинных аптекарских весов отмерял из них небольшие кучки.
- Так, Ваня, с сестрой твоей мы поговорили по душам и все решили. Таня пообещала слушаться и делать строго, как я накажу. А теперь с тобой дела дальнейшие обсудим… - Он жестом указал мне сесть на лавку, а сам продолжил раскладывать и взвешивать травы, попутно объясняя.
В общем, дед повторил слова Марфы Львовны, что по всем приметам время сейчас пришло нехорошее и злые силы наводят козни на добрых людей. А вот вдаваться в подробности не стал. Объяснил: мол, Таню от тоски по мужу травами вылечит, пошепчет слова заветные на полнолуние, а там она и сама пить бросит. Затем огорошил, сказав, что завтра ему срочно по делу уехать нужно. Человека одного, по просьбе хорошего знакомого, спасать от недуга. И так дальше со слов деда я понял, что заберут его завтра из деревни на машине на пару дней, а мы с Таней сами по себе останемся.
Прохор Ильич, закончив с травами, вздохнул. А после, нахмурившись и пристально глядя мне в глаза, он серьезным тоном растолковал, как нам с сестрой себя в деревне правильно вести, чтобы беду от злых сил случайно на голову себе не накликать, и особенно мне следовало крепко приглядывать за Таней и нигде ее не оставлять в одиночестве.
- Потому что, - суровым тоном добавил дед, - слабая она сейчас как телом, так и духом. А на это злые силы всегда падки, ибо подобное в человеке их как мух на мёд притягивает.
Тут дед тяжко вздохнул и замолчал. А я выслушал и запомнил, что Прохор Ильич сказал. Затем пообещал сделать все как следует. После этого взгляд деда мгновенно потеплел. Видно было, что поверил он мне на слово.
- Хорошо, - сказал он. – Теперь, как разобрались, у меня от души отлегло. Сейчас травяного отвара для Тани укрепляющего заварю, а ты смотри, чтобы она на ночь его обязательно выпила и сегодня, и завтра тоже.
Я кивнул, и дед тут же поручил мне за водой к колонке сходить да дров принести.
Позднее, устраиваясь с сестрой спать на полатях у печи (Прохор Ильич первым захрапел на лавке), мы ещё некоторое время пошептались, пооткровенничали с Таней, как часто бывало в детстве.
- Они тут все такие на голову замороченные со своими суеверными бреднями? - спросила сестра, подразумевая деревенских и деда в том числе.
Я согласился и ответил: мол, подыгрывай, чтобы ненароком не обидеть.
Таня на мои слова широко зевнула, уточнив, что в лечение травами она верит – это ведь научно доказанный факт, а во все остальные суеверия и россказни, особенно про колдуна – нет. И тут же спросила у меня:
- И как ты только в нормального человека вырос, а братишка? Столько лет сюда один в глухомань ездил на лето и ничего… Чем здесь вообще можно было заниматься? Ведь нет в деревне ни инета, ни телевизора, ни ровесников. Одно слово – скукотища, - хмыкнула, отметив сестра и, не дождавшись моего ответа, повернулась набок и заснула.
А я ещё немного поразмышлял над ее словами, не соглашаясь. Мне в деревне всегда было интересно, особенно когда дед изредка на рыбалку и на охоту в лесную заимку брал, а ещё травы мне на болоте лекарственные показывал да учил, как раны и ссадины простым заговором шептать на подорожник. Может, поэтому я и на врача учиться пошел, кто знает?
Дед разбудил нас на рассвете, заставил повторить, как себя вести в его отсутствие. Главным из наказанного было: держаться всегда вместе, после заката из избы не выходить, заслонку печную закрыть и все окна, двери перекрестить. А Тане следовало не забывать утром и перед сном пить травяной настой. Ещё в лес и на болото нам ходить запрещалось.
Услышав от нас желаемое, дед шумно с облегчением выдохнул. Затем он налил Тане из банки травяного отвара и смотрел, как она, морщась, пьёт.
- Ох, тревожно мне что-то за вас, внучата. И не поехал бы, да человеку больному в беде отказать не могу.
