Серия «Колдун из Заболотья»

Прохор Ильич остановился, жестом дал мне понять сделать так же. Затем он осмотрелся, вздохнул и, прошептав над нами оберегающий от нечистой силы заговор, осенил нас крестом. А после, погладив Жука по голове, науськал его, сказав:

- Ну, давай, ищи, дружок!

И, когда пёс, вильнув хвостом, рванул вперед, велел следовать строго за ним.

В темноте пришлось зажечь фонарики. Болото затихло, но на душе стало очень тревожно. Вокруг была сплошная черная топь, без единого островка из деревьев. Я беспокоился, как дед будет здесь ориентироваться в темноте. Под ногами пружинил мох, влажно и неприятно хлюпая. Я все чаще с опаской наблюдал, как мои ноги в снегоступах проваливаются всё глубже в воду. Тишину пронзало громкое бульканье, действуя на нервы, и тут же отвратительно пахло. Я беспокоился за себя и деда, да и Жук больше не спешил вперед, а осторожно ступал, то и дело поскуливая и оглядываясь на нас. Внезапно в воздухе появились округлые шары, светящиеся синим. Казалось, они наблюдали за нами и подплывали ближе.

Мы медленно шли вперед. А потом огоньки разом исчезли. Впереди была стена из непроглядной темноты.

Громко залаял Жук, отказываясь идти дальше, а затем у нас замигали и разом потухли фонари.

- Повторяй за мной, Ванюша. И, главное, не бойся, - сказал дед и начал читать «Отче наш».

Затем он зажёг керосинку, взятую на всякий случай. Огонь едва разгонял свет вокруг. Темнота впереди была словно живая, густая и черная, как смола. Она колыхалась и двигалась сама по себе, стягиваясь к нам, окружая со всех сторон. Жук то выл, то громко злобно лаял, но все чаще жался к нашим ногам, не выходя из маленького круга света. Снегоступы глубоко увязали, проваливаясь в тонком мху. Под ногами чавкала, с неохотой отпуская наши ноги, вода.

Дед, не переставая молиться, отдал мне керосинку. Затем вытащил из рюкзака соль и молотые травы и начал бросать вокруг нас. Соль и травы с треском взрывали темноту белыми искрами, словно разрывая ее на части, которые таяли на глазах. И вот впереди себя мы увидели, как в стене темноты возникла глубокая брешь, а за ней проступают отливающие синим сумерки, где на небольшом островке среди корявых, пригнутых к земле деревьев в два этажа возвышается черный, как сажа, купеческий терем с башенками.

Не успел я и взглядом моргнуть, как дед сказал:

- Вперед, Ваня, пока брешь во мраке не закрылась.

Жук тихонько гавкнул, и мы прошли на остров.

Здесь и сам воздух изменился. Он был недвижим и затхл: пахло стоячей водой, сыростью, гнилью. Синеватый свет давал достаточно освещения, и керосинку потушили.

Болото вокруг острова укутал молочный туман. Гнилые, корявые березы сгибались до земли. Трухлявые пни, узловатые коренья путались под ногами, так что пришлось снять снегоступы, иначе не пройти.

С ветвей карликовых сосен шипели, стараясь нас укусить, свисая вниз головой, змеи. Их извивающиеся, проворные тела сливались с корой, и только Жук рычаньем успевал предупредить нас об опасности и обойти опасные участки. Наконец мы подошли к терему. Удивительное дело, но в его окнах с красивыми резными наличниками горел тусклый желтый свет. Жук громко залаял, и завилял хвостом, и так внимательно посмотрел на деда, словно сообщая ему нечто важное. Прохор Ильич погладил пса по голове. Затем сказал мне, что Таня внутри.

Дед достал мешочек с травами и постучал в дверь железным молотком. Дверь открылась сама. Мы вошли и сразу услышали голос Тани. Она пела где-то в глубине терема. Жук принюхался, затем тявкнул и первым рванул на голос, а мы за ним.

Внутри терема было просторно и очень красиво. На паркетном полу лежали расшитые цветами восточные ковры. Дорогие занавески на окнах. На обитых тканью лавках у стен свисали до пола шелковые, с вышивкой позолотой полавочники. Затейливая лепнина украшала потолок. На стенах, в крепленных к ним подсвечниках, тускло, в полсилы горели черные свечи.

И хоть, повторюсь, вокруг было очень красиво, но полностью отсутствовало ощущение уюта. Богатство терема было безжизненное, холодное, нежилое, точно из могильника.

Голос Тани доносился из гостиной, в которую из коридора вела широкая арка, но Жук миновал ее, свернул на развилке и двинулся дальше.

- Назад! - воскликнул дед, но пёс впервые за всю дорогу его не послушался.

Мы замешкались, не зная, как поступить. Пение прекратилось. Нужно спасать сестру – решил я. А Жука мы потом найдем. И, не услышав тихого голоса Прохора Ильича: “Погоди-ка”, шагнул в арку.

Посреди просторной гостиной находился круглый стол, на нем располагался пузатый самовар, а возле стояли фарфоровые чашки с блюдцами. Кусковой сахар лежал в сахарнице, рядом щипцы, а еще на столе находилось широкое блюдо со сдобой, пряниками и сладостями. А у витражного окна из цветного узорного стекла стояла ко мне спиной Таня. Она была в сухой, чистой одежде, и даже на кеды, в которых она ушла, не налипла болотная грязь.

Я позвал сестру, и она обернулась. Затем с хищной улыбкой, совсем не похожей на ее прежние улыбки, направилась ко мне.

Шла она быстро, резко махая руками, несвойственной ей походкой, лишённой плавности.

Внутри меня возникло смутное подозрение, что с Таней что-то не так. Я присмотрелся и отметил: сестра казалась выше, черты лица крупнее, а ее глаза не мигали. «Это точно не она!» - завопил внутренний голос. Сестра встретилась со мной взглядом, и я словно оцепенел. Стоял и смотрел, как она приближается, и не мог сдвинуться с места, чувствуя, что крепкий, как смола, пристальный взгляд сестры не отпускает.

Дед позади меня что-то кричал – я не слышал. И вот сестра подошла ко мне вплотную, ее ноздри хищно раздувались.

Это не она, не Таня! От осознания этой мысли меня прошибло холодным потом, но сдвинуться с места, вопреки всем усилиям, не получалось.

- Сожру тебя с-с аппетитом, братишка!.. - с издевкой, по-змеиному прошипела лже-Таня. Ее лицо на мгновение оплыло, как свеча, и показалась змеиная морда.

Я заорал, поборов оцепенение, и отскочил сторону. Она оказалась быстрее и ловко схватила меня за плечо, впиваясь в ветровку когтями, и стала притягивать к себе.

За спиной раздался громкий собачий лай и шумная возня. Я начал отбиваться, стараясь вырваться. Получалось плохо. Моих ударов по голени и по корпусу тварь словно не чувствовала.

Подбежавший мне на помощь Жук с рычанием прыгнул, вцепившись в ногу лже-Тани. И тут она злобно заверещала, ослабив хватку и отпустив меня, при этом полностью изменяясь. От внешнего облика моей сестры ничего не осталось. Передо мной ползала крылатая змея, размером с питона, с золотистыми глазами и точно огненными искорками, вспыхивающими в зелёной чешуе вокруг шеи.

Жук, вцепившийся в хвост твари, заскулил, резко отброшенный им в сторону.

Тварь по-человечески захохотала и, сворачивая кольцами хвост, стала подбираться ко мне, пытаясь снова загипнотизировать меня взглядом. Я обернулся, увидев, что дед, за это время лихорадочно опустошивший на пол рюкзак, ищет что-то среди своих многочисленных, одинаковых с виду мешочков.

Тварь поползла за мной, под ее весом скрипели паркетные доски.

Чтобы выиграть время для деда, я встал за стол и начал кидать в нее посуду, но не попадал. Тварь злорадно шипела, а затем, надувшись, плюнула в меня маленьким огненным шаром.

Лишь хорошая реакция спасла меня: успел пригнуться под стол. Огненный шар подпалил штору.

Дед крикнул:

- Ваня! - привлекая как мое внимание, так и твари.

Я увидел, что Жук, оклемавшись, медленно, пошатываясь, поднялся с пола и залаял, будто вот-вот собирался снова напасть на змея. А тварь, отвлекшись на пса, сильно раздувала шею, видимо снова готовясь плюнуть огнем. Не знаю, что на меня нашло. Откуда только хватило смелости. Я быстро выскочил из-под стола, схватил самовар, с криком бросил его в голову змея и попал.

Змей поперхнулся, закашлял, забил хвостом, раскрыл пасть. Из его ноздрей, затем из глотки пошел черный дым. Он заметался по комнате, временно забыв о нас с дедом.

- Ваня, лови! - крикнул Прохор Ильич и бросил мне пухлый холщовый мешок, затем еще раз крикнул, чтобы я делал то же, что и он.

Затем дед бросился к твари, высыпая на неё сушеный чертополох. Я побежал за ним, на ходу открывая пойманные мешки и щедро посыпая тварь чертополохом из них.

В это время оклемавшийся Жук остервенело лаял и рычал на змея, снова стараясь ухватить его за хвост. От обилия чертополоха тварь чихнула, моргнула и снова чихнула, злобно глядя на нас с дедом. Её шея сильно раздувалась, а между чешуйками под горлом проступали красно-желтые искры.

Время вдруг замерло, превратившись в вечность. Ничего не происходило… Мы с дедом переглянулись, приготовившись к бегству, и тут тварь заверещала, как ошпаренная, дёрнулась и начала мельчать, истаивая на глазах зловонным золотистым дымом.

- Ура! - воскликнул я.

- Слава Богу, получилось! - с чувством произнес дед со слезами на глазах.

Жук тявкнул, и тут дом задрожал, пол заходил ходуном, а стены завибрировали. У меня заныли зубы, дед закрыл руками уши, а Жук жалобно заскулил. С потолка сыпалась пыль, трескались окна, паркет вздыбился.

Мы услышали идущий будто со всех сторон тяжелый, пробравший до мурашек по коже стон. И все снова разом стихло. Собрав, что смогли найти в воцарившемся погроме из дедовых вещей и положив их в рюкзак, мы вышли в покосившийся и будто сузившийся коридор.

Эйфория от победы над змеем исчезла, сменившись растерянностью: где и как искать настоящую Таню? Дед почесал затылок, не спеша выбрать, куда идти, и тут Жук начал лаять и при этом внимательно смотрел то на меня, то на деда. Затем пес пошел вперёд, остановился и оглянулся на нас, словно приглашая идти за ним, что мы и сделали.

Стены коридора на нашем пути словно ожили: они внезапно растягивались вширь, затем резко сужались, заставляя нас с дедом протискиваться внутрь их, извиваясь всем телом, чтобы не застрять. С полом тоже происходило неладное. Он вздыбливался и опадал, точно дышал. Вместо досок возникали огромные, пахнувшие болотом пузыри, и тогда мы вместе с псом замирали на месте, пережидая, когда они опадут. А потолок сначала стал неимоверно далек, позднее и вовсе исчез, сменившись чернильной кляксой темноты.

Стоило задержать на ней взгляд, как голова кружилась. Ощущения в теле тоже обманывали: когда шли под уклон, получалось – спускались вниз.

Терем сводил с ума. Мне казалось, я умер, попал в ад, где нет выхода. А дед шептал молитвы, зажжённая по пути керосинка чадила, и только тявканье Жука впереди нас возвращало меня к реальности и осознанию цели нашего пути – спасти Таню.

И вот после долгих блужданий в бесконечных коридорах терема пес вывел нас к сорванной с петель двери в подвал. За ней скрывались широкие деревянные ступени.

Мы стали спускаться вниз. Вокруг пахло пылью, проход застилала паутина, зато больше не было никаких странностей. Даже керосинка перестала чадить. Вот только ступени будто бы никак не хотели кончаться. И, сколько дед ни шептал молитв, ни сыпал соли, ни поджигал пучков полыни, – не помогало.

Вскоре завыл Жук и, остановившись, сел, не желая двигаться с места. Дед часто дышал и утирал ладонью вспотевший лоб.

Чем ниже спускались, тем становилось все жарче. Ступени с пятнами гнили скрипели, грозя вот-вот рухнуть под ногами.

Жук тяжело дышал и вскоре остался позади. Пространство вокруг будто сузилось. Огонь в керосинке догорал. Дед пошатнулся, взявшись за сердце, и с чувством выругался.

Он сделал шаг вперед и вдруг уперся рукой в невидимую стену. И остановился. Я же, спустившись дальше, препятствий не обнаружил.

- Вот оно значит как, Ваня. Сильное колдовство мне не пройти. Лишь тебе по силам завершить начатое с подарком Марфы Львовны, - хрипло прошептал дед и, опершись за стену, отдал мне рюкзак с зажигательной смесью, солью и травами. Благословил. А на мой невысказанный вопрос, что делать дальше, наказал молиться и доверять внутреннему голосу.

Я шагнул вперед, и керосинка погасла, лица на мгновение коснулась тонкая плёнка и исчезла. Ступеньки закончились. Впереди темноту разгонял синий холодный сумрак от множества шаров-огоньков в каменных стенах. Под ногами была сырая земля. Я обернулся, за спиной осталась такая плотная темнота, что ничего не видно.

Я шагнул вперед и остановился, чтобы осмотреться. Земля плавно уходила вниз, туда, где лежала большая груда костей. Спустившись, я обнаружил там свою сестру. Бледная, грязная, она лежала с закрытыми глазами, в изорванной одежде, а мелкие и крупные кости, точно гибкие жгуты, плотно опоясывали, пеленали ее тело.

- Танечка, Таня! - позвал я ее, чувствуя на глазах слезы.

Попытка освободить сестру от костей ни к чему не привела. Кости не поддавались ни моим рукам, ни ножу из рюкзака, ни заговоренной дедовой соли и травам из мешочков.

От отчаяния я закричал, потом завыл и лег рядом с сестрой, сквозь рыдания выговаривая слова молитвы. И внезапно ощутил тепло в нагрудном кармане рубашки. Слезы высохли, на душе стало легко. Я вспомнил о подарке Марфы Львовны и достал мешочек, который она подарила. Открыл и вынул будто бы только сейчас сорванный цветок болотного дербенника, с удивлением рассматривая на его макушке свежие розовые шестигранные соцветия, покрытые росой. Слова пришли сами собой. Я знал, что делать дальше, и произнес:

- Плакун-трава, помоги! Зло одолей и чары, путы развей!

Цветок засиял нежно-розовым светом. Я по очереди прикоснулся им к костям, удерживающим Таню, и они рассыпались в пыль. И тут моя сестра вздрогнула и открыла глаза. Попыталась встать, но не смогла. Я спрятал поблекший и начавший увядать цветок в мешочек и помог ей подняться. Она, дрожа, оперлась на мое плечо.

- Ваня, что происходит, где это мы? - испуганно спросила она.

- Надо уходить, - ответил я.

Неожиданно земля вспучилась под ногами, преграждая нам путь, закружилась водоворотом и исторгла, выплюнув из себя, мумию мужчины. Желтоватая, пергаментная кожа облепляла его лысую голову, в провалах глаз чернела темнота. Она же заменяла ему одежду, прикрывая высохшее, сморщенное тело.

- Не позволю! - вырвалось с гнилостным порывом ветра изо рта мумии.

Она взлетела в воздух, левитируя к нам с Таней, протягивая тонкие костлявые руки.

Я заступил сестру, достав из кармана рубашки и выставив вперед плакун-траву, и начал читать «Отче наш». Таня робко повторяла за мной. Оставшиеся на макушке цветка соцветия сильно засветились, нагреваясь в моих руках.

- Ахх, жжет… Убери его, спрячь… - простонал колдун, закрывая глаза руками. Темнота вокруг его тела начала тускнеть, спадая с него, как истлевшая одежда. И сам колдун помимо воли начал уходить в землю.

Он умолял меня убрать цветок, обещал исполнить самые заветные желания. Но я не отступал, и он переключился на Таню, искушая ее обещанием воскресить покойного мужа. Она закрыла уши руками и продолжала вместе со мной читать “Отче наш”.

И вот колдун погрузился в землю по шею. Цветок в моих руках стал нестерпимо горяч и так ярок, что слезились глаза. Я, прищурившись, под велением порыва положил его на голову колдуна и отвернулся. Нежный розовый свет вспышкой озарил все вокруг. Голова колдуна с шипеньем взорвалась, а земля вокруг затихла и уплотнилась.

Вокруг заметно посветлело. Я услышал лай Жука и голос Прохора Ильича, с фонариком спускающегося к нам.

- Ванечка. Танюша, родная! Вы в порядке. Слава Богу! - сказал он и крепко обнял нас.

С рассветом мы выбрались из ямы с костями. Вокруг кипела привычная глазу, нормальная болотная жизнь. Звуки, запахи вернулись, а синий свет, как и стена из темноты, скрывающая островок, исчезли, словно и не было.

А вот терем превратился в трухлявые развалины. Дед на всякий случай посолил здешнюю землю заговоренной солью и поджег остатки терема, но и без того было понятно, что зло из этих мест ушло, а земля очистилась.

И всю дорогу до деревни, когда уже по пути забрали с собой отдохнувшую, целую и невредимую Марфу Львовну, Прохор Ильич никак не мог успокоиться: у соседки имелся такой мощный оберег от зла, а она, как партизан, и словом за годы дружбы с ним о цветке не обмолвилась.

Дед прочитал молитву и прошептал заговор, снова окропив её лицо травяным отваром.

Сестра вставала еще пару раз до первых петухов, умоляла, грозила, мужским голосом заклинала выпустить её из избы. Мы не поддавались. Таня бросалась в ноги. Ползала по избе, выла, скрежетала зубами и до пены изо рта проклинала нас страшными словами.

Дед молча терпел, не сдавался, не вёлся на жалобы и уговоры. Он снова и снова обливал Таню травяным отваром, читал молитвы, крестился сам и мне говорил креститься и молиться. Еще Прохор Ильич у окон, печи и двери нашептывал защитные заговоры.

Перед самым рассветом в дверь крепко грохнуло, едва не сорвав ее с петель. У меня аж сердце от страха в пятки ушло. Заскреблись невидимые когти по оконным стеклам, заскрипело, прогибаясь под тяжёлой поступью крыльцо.

От звуков со двора мне было сильно не по себе. Не раз хотелось, словно под чужой волей, открыть дверь и выскочить из избы. Не раз хотелось отпустить сестру, лишь бы не видеть больше на её лице страдания и муки.

А дед меня вовремя успокаивал, дотрагивался до плеча, и наваждение отпускало. Я приходил в себя. Только по коже ещё долго бегали холодные мурашки.

Прохор Ильич спокойно говорил мне держаться, и читать «Отче наш», и не подходить ни к двери, ни к окнам. Затем он что-то шептал себе под нос и окуривал избу зажженным пучком полыни.

Наконец рассвело, и тут в печи с жутким воем ухнуло, а в избе резко запахло тухлыми яйцами и тиной. Затем все резко стихло. Невидимое напряжение в воздухе спало. А наступившая тишина длилась и длилась, в избе стало светло и очень спокойно.

От накатившего облегчения у меня задрожали руки. А вот дед, напротив, выглядел удрученным. Он за ночь словно разом осунулся и сильно постарел.

- Плохи наши дела, Ваня. Крепко схвачена Танечка, опутана сетями колдовскими, ибо слаба она как телом, так и духом. Сколько ни изгоняй нечистую силу, сколько ни защищай её, зло все равно не отпустит. Либо сама уйдёт, либо на расстоянии все жизненные соки из неё вытянут.

Он тяжело вздохнул и сказал:

- Чтобы спасти ее, нужно искоренить причину. Найти и сжечь тело колдуна надо, пока ещё не поздно. Ох, Ванечка, не знаю, по силам ли нам это дело. Стар я, да и прежде никогда не приходилось на такой большой риск идти. Я же травник-шептун. Не колдун, не знахарь и тем более не ведьмак.

Тут Прохор Ильич пристально посмотрел на меня, пытаясь то ли отговорить, то ли наоборот убедить не отказываться от непосильной задачи.

- Как же так, дед! Не верю, что это ты мне сейчас все говоришь. Ни за что нельзя нам руки опустить и бросить Таню в беде! - в сердцах воскликнул я. - Хватит меня стращать. Не позволю отнять мою сестру никому, ни колдуну, ни черту. Лучше скажи, как ее спасти, и скорее делом займёмся! Или я один пойду, если ты отказываешься…

- Ох, Ваня, бесстрашный ты парень, решительный. Весь в отца пошел, - по-новому, с уважением посмотрел на меня дед, так как будто я на голову выше стал.

- Значит, вот как поступим, - задумчиво почесал подбородок Прохор Ильич и вздохнул. А после, видимо воодушевившись моим боевым настроем, всё, что следует сделать, мне подробно объяснил.

Утром Таня проснулась и вела себя как обычно. Что было ночью – она не помнила. Травяной отвар, заваренный специально для нее дедом, Таня пить не стала. Попробовала и сказала, что горький. И выплюнула. В избе ей не сиделось, поэтому Прохор Ильич шепнул мне, что действовать нам следует немедленно, и строго мне наказал сестру из избы не выпускать, а пока он отлучится, поручил нам работу: крупы перебрать, нитки распутать и порванные сети зашить. Таня на его приказ не возразила, словно отказать не могла. Она работала быстро и непривычно для меня умело, словно кто помогал. Ещё я заметил, что сестра часто смотрела то на окна, то на двери и всё время прислушивалась, будто ожидала кого. В довесок Таня неприятно улыбалась. Странно и неестественно это у неё выходило. Вот мельком посмотришь на неё, а губы сестры внезапно сами по себе начинают дрожать и растягиваться в стороны, оттого ее улыбка получалась уж больно жуткой. Время, как назло, шло то быстро, то очень медленно.

Деда все не было, а сестра, расправившись с запутанными нитками и перемешанными крупами, снова и снова вставала с табуретки и шла к двери. Так что мне приходилось окликать её и бежать следом, чтобы из избы не выпустить.

Она на мой оклик так злобно на меня смотрела, что мурашки выступали по коже, а волосы на затылке начинали шевелиться. Я тогда спрашивал, как дед посоветовал:

- Куда ты собралась?

Сестра молчала, потом с неохотой ответила, что ей очень нужно в лес, и просилась отпустить.

Я сказал – мол, позднее пойдешь, потому что работа по дому еще не сделана. Всё, как меня раньше научил дед.

Тогда Таня тяжко вздыхала и с неохотой возвращалась на место и приступала к делам.

Наконец, и сети починили. Сестра снова поднялась с лавки и решительно к двери отправилась. А тут вовремя и Прохор Ильич вернулся с большим, туго набитым доверху рюкзаком и давай ей с порога разные вопросы задавать и одновременно уговаривать остаться. Настаивал, что сейчас время обеденное. Поесть следует. Таня, явно сбитая с толку как вопросами, так и уговорами, запнулась и нервно, дрожащим голосом пояснила деду, что ей очень надо в лес, а объяснить зачем – так и не смогла. Раскраснелась, разволновалась вся.

В общем, Прохор Ильич Таню за руку взял и неторопливо разговаривал с ней, как с маленькой девочкой. Затем, глядя в глаза, усадил её за стол и убедил пообедать, обещая, что потом обязательно отпустит в лес.

Получив его заверение, Таня сразу повеселела и успокоилась. И мне сразу тоже легче стало, ведь сестра снова походила на себя прежнюю.

На этот раз Прохор Ильич сам накрывал на стол, отказавшись от нашей помощи. Оказалось, что в рюкзаке от Марфы Львовны он принес нам щедрые гостинцы: гороховый суп и блины с начинкой, ещё салат из огурцов с зеленым луком, кусок сала, хлеб и графин с ягодным морсом.

Пока я с аппетитом ел суп, Прохор Ильич следил, чтобы Таня кушала как следует и не забывала запивать блины морсом. Она, к слову, чем больше ела, тем чаще клевала носом, а потом и вовсе резко свесила голову на грудь и захрапела.

- Так, Ваня, у нас осталось мало времени. Как Таня проснется, то это уже не она будет. Нас она и замечать не станет. Мои заговоры и защита больше на неё не подействуют. Нечистый за Таней явится. И она, как я тебе раньше говорил, в лес уйдет, на болота. А ты поешь, как следует. Сил наберись. Вскоре сюда придут Марфа Львовна и Игорь Петрович. Безо всяких уговоров, сами помогать нам взялись. Стоило мне им только рассказать, в чём дело, так в помощники и напросились. Не испугались. Сам диву даюсь, - высказался Прохор Ильич и, щедро налив себе в миску супа из банки, принялся как ни в чем не бывало обедать.

Я мыл посуду, когда пришли Игорь Петрович и Марфа Львовна. Оба были в камуфляжных куртках цвета хаки и болотных сапогах. Лица серьезные, взгляды задумчивые, губы поджаты, в руках большие рюкзаки.

- Я Жуку намордник надела и на поводке привела, как ты просил, - обратилась к деду Марфа Львовна, добавив, что пса за избой, у груши, в тени привязала.

Прохор Ильич кивнул. Игорь Петрович с опаской посмотрел на Таню, спящую, сидя на лавке.

- Я жену так и не уговорил, что надо с вами идти. Иду с вами, а на душе тяжело. Знаю, что из деревенских больше вам помогать и некому. А жена сильно с годами ослабела, поэтому страшится без меня на белом свете остаться, - вздохнул Игорь Петрович и почесал седой затылок.

На его слова дед промолчал, и я понял, что уговаривать остаться соседа он не будет.

И вот Прохор Ильич сказал мне собираться и переодеться. Сам он, сложив в рюкзак нож, спички и холщовые мешочки с травами и солью, поинтересовался у соседей:

- Сделали бутылки с зажигательной смесью? Не забыли взять их с собой?

- Обижаешь, Прохор Ильич, - одновременно произнесли они.

А Марфа Львовна еще пробурчала, что весь свой керосин из запасов перевела.

- Хорошо. Сейчас я травами защитными нас окурю и заговор прошепчу. Только давайте Таню во двор вынесем, на пень усадим. Нельзя её в избе с нами сейчас оставлять и травами окуривать. Можно навредить сильно.

Мы сделали, как дед велел, и остались в избе одни. Недолго мы так сидели и наблюдали за Таней из окна.

Внезапно подул ветер, а небо заволокло темными тучами. Моя сестра проснулась и встала с широкого пня, а возле нее мы все отчетливо увидели высокую мужскую фигуру. Разглядев его как следует, черт возьми я готов был поклясться, что это ее покойный муж Вадим. Только он выглядел выше, и черты лица мужчины были словно смазаны, а еще мне показалось что у него светятся глаза, как у хищного животного. Меня пробрал озноб.

Мужчина за окном взял Таню за руку и быстро повел со двора.

В избе вдруг стало так тихо, что я слышал, как колотится в груди сердце.

Марфа Львовна неожиданно ахнула и показала жестом в окно: мол, смотрите! И мы, замершие в ступоре, наблюдали, как у спутника Тани за спиной покачивается длинный чешуйчатый хвост.

- За ними! - громко развеял обуявшие нас чары Прохор Ильич. Затем еще раз напомнил, что нечисть не заметит нас до темноты.

Я, как самый молодой и крепкий, нес большую часть вещей: два рюкзака – один за плечами, второй в руке; и четыре пары самодельных деревянных снегоступов, замотанных для удобства в сетку. Как пояснил ранее дед, они нужны, чтобы нам по болоту идти быстро и бесшумно.

Сейчас я торопливо следовал за всеми, едва поспевая не отставать.

Жук на поводке у деда рвался вперед. Намордник ему сняли, потому что Прохор Ильич заверил, что пёс лаять не будет.

Я как раз успел заметить, как перед дорогой Прохор Ильич некоторое время шептался с псом и тот ему в ответ кивал, словно соглашался.

Едва подошли к краю деревни, как услышали позади женские крики. Обернулись.

- Стой, погоди! - это кричала мужу, догоняя нас, жена Игоря Петровича. А едва настигнув его, она упала на колени перед мужем и, ухватив его за ноги, срывающимся от всхлипов голосом начала умолять не идти с нами.

Игорь Петрович, бледный как мел, молча поднял с колен жену, обнял ее, крепко прижав к себе и прошептал что-то ласковое.

- Не обессудь, Прохор Ильич, но с вами не пойду.

В ответ дед кивнул, и мы втроем, с Марфой Львовной, пошли вперед.

Вскоре деревня осталась позади. Мы подходили всё ближе к густому темному лесу. Солнце нещадно пекло, а в воздухе зависла такая плотная звенящая тишина, что казалось, кругом нет никого живого. И с того мне было жутко и сильно не по себе, а еще одолевали будто нашептанные кем-то дурные предчувствия и мысли.

Лес, что возвышался за деревней, дремучий: густой и тёмный, с частыми проплешинами полян и болот. Богатый в сезон на ягоды и грибы.

Нездешним, не знающим местные узкие тропы, тут легко заблудиться и угодить в непролазные топи, окружавшие лес с трех сторон и незаметно переходящие в бескрайние болота – зеленые царства мхов и лишайников да островков карликовых сосен, елей, берез. Туда мы и держали путь.

Небывалая сильная засуха и жара повлияла на мошкару и комаров: их как в лесу, так и в деревне практически не было. А как дошли до болот, так пришлось быстро всем намазаться дедовой вонючей дегтярной мазью, ибо мошек и комаров тут развелось превеликое множество.

Таня со спутником уже заметно нас опережали. Её высокая, тонкая фигурка вдалеке ловко прыгала с кочки на кочку и уходила вперед, пока мы торопливо натягивали на болотники самодельные снегоступы.

К слову, по болоту я правильно ходить умел – дед на каникулах всегда уделял время, чтобы меня и на охоту, и за травами да ягодами по заветным местам сводить. И как правильно ногу вытягивать – учил, чтобы я не шумел и не распугивал дичь.

А про Марфу Львовну в этом вопросе и речи не шло: она в Заболотье родилась и жизнь прожила.

Скажу так: в любое другое время летом здесь, на болоте, знатно хорошо: пеший поход превращается в небольшое приключение.

Запах на болоте совершенно особенный. Пронзительно чистый и свежий, не надышаться. Вокруг кипит жизнь. В воде и траве полно разных жуков, лягушек, стрекоз и пестрых бабочек.

Повсюду на болоте ковром стелется мягкий, пружинящий под ногами мох. Цветут, как белоснежные снежки, багульник и пушица. Растёт у кочек хвощ, расстилаются вдаль кустики голубики и клюквы… Но если не умеешь ориентироваться, то очень легко заблудиться.

Сейчас вот, торопливо идя цепочкой, мы с Марфой Львовной дружно следовали за Прохором Ильичом, надеясь как на его природное чутье, так и на житейский опыт. Не понаслышке знаю, что он, как травник-шептун и бывалый охотник, в поисках редких лекарственных трав единственный из деревенских, кто осмеливался ходить в болотные дебри, особенно в те опасные, нехорошие места с дурной славой, где утоп колдун, куда остальные заходить опасались.

Медленно темнело, и так же медленно спадала жара, прятались во мху и листьях изумрудной осоки мошки и комары.

Шли мы долго, устали, а Танин едва заметный силуэт вдалеке, словно по волшебству, так и не становился ближе. Зато неожиданно исчез её спутник. Он внезапно остановился и словно подернулся рябью, задрожал и сник. А в воздухе на его месте с догорающим на горизонте солнцем взвилась вверх и исчезла россыпь огненных искр в форме длинной крылатой змеи.

Миновав небольшой низкорослый пролесок из кривых сосен, чахлых берёз и разлапистого кустарника, мы вынужденно резко снизили шаг: болото стало такое непроходимое, что не обойти. Здесь начинались гиблые места – так сказал дед. Ещё он добавил, что нам следует ориентироваться на болотные кустарники и на стебельки пушицы.

Хорошо, что она издали видна благодаря белым пушистым бутончикам.

Затем Прохор Ильич пошептался с Жуком и дал ему понюхать Танину кепку.

Замедлившись, мы были вынуждены сделать привал и перекусить, потому что незаметно потеряли Таню из виду. Но Прохор Ильич заверил, чтобы мы не переживали: мол, найдем ее, есть способ – и с задумчивым видом погладил пса по голове.

К слову, миновав густые заросли пахучего багульника, устали мы все страшно. У меня ныли руки, спина. Казалось, во всём теле не осталось живого места. Марфа Львовна тяжело дышала и выглядела из ряда вон плохо: бледная, лицо в испарине. Она внезапно остановилась, тяжело вздохнула и, обращаясь к нам с дедом, сказала:

- Устала я что-то. Ног не чувствую. Не пойду дальше, не буду вам обузой. Здесь лучше останусь, вас дожидаться буду.

- Как же так… - начал говорить я.

- Погодь, Ваня, - перебил меня дед. - Верно Марфа Львовна говорит, пускай останется. Так лучше будет.

Я снова попытался было возразить. Марфа Львовна мне не дала договорить, сказав:

- Не тревожься обо мне, Ванюша, Бог защитит, а смерти я уже давно не боюсь. Вот возьми лучше кое-что в подарок. С молодости берегла для особого случая. Пусть и тебе со злом бороться поможет, - и достала из рюкзака небольшой холщовый мешочек, наказав достать заговоренную плакун-траву, если окажусь в безвыходном положении.

- Ух, Марфа Львовна, где только такую ценность раздобыли? - с неприкрытым удивлением в голосе произнёс Прохор Ильич.

Я же поблагодарил и взял мешочек, спрятав его в карман рубашки, тут же вспомнив сказки Марфы Львовны о плакун-траве, которая помогает найти клад и любовь, а также побороть зло и сильное колдовство.

Марфа Львовна налила мне молока и щедро положила на тарелку вчерашних блинов. Я ел быстро, буквально глотал, так что практически не чувствовал вкуса. Желудок наполнился, и потянуло в сон. Я зевнул, и Марфа Львовна указала мне на лавку, чтобы я отдохнул. А сама она ушла заниматься хозяйством.

- Куры и поросенок сами себя не накормят, - пояснила она.

От моей помощи Марфа Львовна категорически отказалась, добавив, что ей к физическим нагрузкам не привыкать. К тому же позднее, в самый солнцепек, она ещё успеет в избе бока отлежать и выспится.

Я не заметил, как погрузился в сон. Сморило мгновенно. А проснулся оттого, что сестра трясла меня за плечо, говоря:

- Пойдем, Ваня. Скоро дед приедет, - со странной уверенностью сказала она, добавив, что поесть к его приходу надо приготовить. А то он наверняка с дороги голодным будет… И криво, непривычно для нее улыбнулась.

- Таня, как ты себя чувствуешь? Болит что-нибудь? - вставая с лавки, спросил я.

Она покачала головой, поторапливая меня уйти, и по пути в дедову избу снова игнорировала мои вопросы. «Ладно, - подумал я. - Таня после случившегося с ней выглядит здоровой. И пусть она ничего не помнит – главное, что ей стало лучше. Значит, и беспокоиться не о чем, не так ли?»

Пока я колол на чурбане дрова, Таня, напевая себе под нос старинную песню, мыла в избе полы.

- Ветер под окошками, тихий, как мечтание,

А за огородами в сумерках полей

Крики перепёлок, дальних звёзд мерцание,

Ржание стреноженных молодых коней.

Получалось петь у сестры красиво, но очень грустно, и отчего-то, сам не пойму, но песня меня тревожила. Я ведь и не помню такого, чтобы она раньше любила петь. Правда, после окончания школы мы жили порознь, так что сестра легко могла завести себе новые увлечения.

Да, и готовить Таня прежде не любила, но, возможно, после замужества научилась, а теперь она быстро и умело тесто для пирога замесила, напевая:

- Пусть ромашки встречные от копыт сторонятся,

Вздрогнувшие ивы брызгают росой.

Для меня, как музыкой, снова мир наполнится

Радостью свидания с девушкой простой.

Невольно я вспомнил трагически погибшего мужа сестры и то, как она сильно его любила, что была не в силах смириться с горем – крепко запила.

Еще я заметил, что делала все Таня очень проворно и так быстро, словно кто-то ей помогал. А меня, к слову, сестра постоянно нагружала поручениями: то воды из колодца принести, то сходить купить яиц и молока у соседей.

В довесок Таня называла всех соседей по именам. Что было странно. Может, это дед ей во время их долгого разговора наедине о местных деревенских рассказал? Так, наверное, она и имена запомнила?

Близился вечер. Воздух на улице словно застыл и буквально кипел от зноя, но на небе не было ни единого облака.

Я успел, пока ходил за яйцами и курицей, заглянуть к Марфе Львовне и Игорю Петровичу, сказал, что с Таней все в порядке, чтобы не беспокоились.

Поздно вечером приехал Прохор Ильич. Невеселый, между переносицей залегли хмурые складки, губы поджаты.

- Как вы тут? Ничего не случилось? - обеспокоенно спросил он, оглядывая меня с Таней, задержав взгляд на сестре.

Она стояла в дверях избы и широко улыбалась деду: непривычно румяная, с легкой испариной, выступившей на щеках и лбу, а вот взгляд сестры был точно и не её, Таня смотрела на Прохора Ильича пристально и холодно, как на чужака.

Стоило деду войти в избу, он поежился, как от сквозняка, замер и весь разом насторожился. Затем Прохор Ильич осмотрелся: окна проверил, в печь заглянул и заметно побледнел. Пока сестра накрывала на стол, тихонько подошел ко мне и шепнул на ухо:

- С Таней неладно, а что не так – не пойму. И в избе защита снята. Подковы на дверях нет, царапины на оконной раме – и ощущение такое нехорошее, будто побывал в доме нечистый…

От его слов мне так жутко стало, что дыхание перехватило. Хотел все рассказать, признаться, а слов найти не мог, поэтому промолчал.

За окном совсем стемнело. Таня нас к столу позвала и по-прежнему улыбалась.

- Сейчас сядем, родная, мы только на минутку с Ваней во двор выйдем.

После слов деда улыбка сестры поблекла и стала будто приклеенная.

- Прости, дед, это я во всём виноват. Таню одну днём оставил, а сам к Марфе Львовне пошел и в суете и разговорах обещанное тебе забыл. А когда вернулся, то сестра пропала.

И, понурившись, я рассказал, как мы, вместе с Игорем Петровичем и Марфой Львовной, потом Таню искали.

- Так, - выслушав, сказал дед. - Не зря чувствовал я, что нельзя было вас двоих сейчас в деревне оставлять.

Я снова попросил прощения. Прохор Ильич рукой махнул и сказал:

- Обдумать мне надо, что делать дальше. Неспроста ведь Таня пропала. Ох, неспроста. Осторожней теперь надо с ней. Скажи, Ваня, вела ли себя после возвращения Таня непривычно, делала ли что-то странное, ей не присущее?

Я кивнул. Щеки горели со стыда.

- Значит, решено: сегодня лучше подстраховаться и стряпню Танину и питье не есть и не пить. А только видимость делать, чтобы она ничего не заподозрила. Еще следить за ней будем, мало ли что ночью случится.

Затем добавил, что когда он скажет нам выйти с сестрой во двор, то подольше задержать ее там, чтобы Прохор Ильич смог в избе восстановить защиту от злых сил.

- Хорошо дед, - покорно ответил я.

- Смотри, больше не подведи меня, Ванечка! - хлопнул меня по плечу Прохор Ильич, и мы вернулись в избу.

Таня за столом щебетала как птичка, умело шутила, вспоминала прошлое и всё старалась нам угодить, особенно деду добавки подкладывала. А он, как и я, лишь для видимости ложкой в еде ковырялся и разговор нарочно бодро поддерживал: подробно рассказывал, как съездил к больному и ему на ноге обширную язву с нагноением, благодаря травам целебным, вылечил.

Еще Прохор Ильич интересовался, чем мы в его отсутствие занимались и пила ли Таня травяной отвар, который он ей приготовил. Сестра на его слова кивала, а я вспомнил, что отвар она вылила, когда думала, что я не вижу. И я деду раньше об этом рассказал.

- Устал я что-то с дороги. Ведь не молод. Благодарю за ужин, внучка, накормила вкусно и сытно.

Дед встал, зевнул, делая вид, что не замечает негодования Тани при взгляде на его полную тарелку.

- А чаю выпить перед сном – на меду, с ромашкой? - всполошилась сестра. - И ты, брат, совсем плохо ел, - укорила Таня.

- Жарко, - ответил я.

- Вот вы во дворе чая попейте, подышите, а я пока свои вещи по сундукам разложу и избу ко сну приготовлю, - загадочно оборонил дед.

И, когда сестра отвернулась, подмигнул мне, намекая, что собирается, как пояснял ранее, восстановить защиту дома от злых сил.

Я сразу поддержал его предложение и потащил поначалу сопротивлявшуюся сестру на улицу.

Свой чай я незаметно вылил на землю, лишь делая вид, что выпил. А Таня его вообще не пила, хмурилась и молчала.

Я заметил, что она часто напряжённо прислушивается к чему-то, но спросить не решился, понимал: сейчас надо дать деду время побыть в избе одному.

Вскоре Таня заметно занервничала. Она то вставала, то снова садилась на лавку, но больше меня не слушала, как я ни старался ее увлечь, и беседу не поддерживала. Отвлечь ее ничем не получалось. Сестра все чаще с озабоченным видом смотрела на избу. Я буквально чувствовал, что она вот-вот собирается вернуться. Хорошо, что вскоре дед вышел на крыльцо и сказал:

- Пойдем спать, внучата!

Стоило Тане переступить порог избы, как она, издав жуткий, похожий на карканье стон, упала без сознания на пол. На улице в то же мгновение яростно взъярился ветер, резко хлопнув дверью, и всё стихло.

- Помоги мне, живо! - приказал Прохор Ильич, точно знал, что так произойдет.

Мы уложили сестру на полати. Прохор Ильич протер ей лицо и все открытые участки тела теплой водой, пахнущей ароматными травами.

Я обеспокоенно смотрел на него, но дед меня успокоил.

- Сейчас с ней всё хорошо. То, что к Тане приклеилось, не смогло защиту дома переступить. Но не думай, Ванечка, что оно так легко твою сестру отпустит. Будем по очереди караулить. Главное не дать Тане выйти за порог.

Прохор Ильич заварил нам особый травяной сбор, с лимонником и женьшенем, и пошептал над ним. Сказал, что сила трав не даст уснуть, какие бы крепкие чары снаружи ни плелись. И еще раз повторил, что ни в коем случае нельзя Таню из избы отпустить, как бы отчаянно она ни просила, ни умоляла и как бы худо ей ни приходилось. А я спросил, сталкивался ли с подобным случаем дед прежде? И получил ответ, который мало меня утешил. Оказалось, что личного опыта Прохор Ильич не имел, а в своем “Цветнике”, в специальной настольной книге травника, переданной ему от предыдущей владелицы, дед читал о похожей истории одержимости. Там описывался случай, как вдовца покойная жена навещала. Только не она это была, а змей огненный. Он образ ее принимал и приходил к мужчине. Почти все соки жизненные из него вытянуть успел, еле спасти удалось.

К слову, деду в молодости эта книга досталась даром, в благодарность от заплутавшей на болоте старушки, которую он однажды спас. А потом ещё несколько месяцев выхаживал. Позднее она и силу ему свою перед смертью передала, и научила в травах разбираться. Это произошло с дедом ещё задолго до того, как он в Заболотье переехал.

Вот, как я понял, Прохор Ильич сейчас и ориентировался на прочитанное и мне сказал: главное, Ванюша, не страшиться и делать, что необходимо.

Скажу честно: вот до сих пор увиденное и пережитое просто в голове не укладывалось. И все никак не проходило чувство нереальности происходящего, будто я в страшный сон попал, а проснуться никак не выходит.

Дед дежурил первым до двух ночи. Он периодически тихонько ходил по избе, прислушивался, присматривался, а потом сидел рядом с Таней, которую мы перенесли с полатей на лавку. Она, как прежде, оставалась без сознания, но дышала ровно и выглядела спящей.

Я же ворочался с боку на бок, в голове вертелись разные мысли, и сон не шел. Только собирался встать и раньше обговоренного сменить деда, как скрипнуло деревянное крыльцо и несколько раз шевельнулась дверная ручка. Тут же загудело, завыло в печи и стихло. Легонько царапнуло по стеклу за окном.

Дед осторожно подошёл ко мне, приставив палец к губам. Со стоном заворочалась на лавке Таня и вдруг резко встала. Не замечая нас, она направлялась сначала к двери, потом к окнам, но, не доходя до них, замирала на месте. Постояв так некоторое время, она выставляла вперед руки и снова опускала их, словно собиралась открыть дверь, но что-то ей мешало это сделать. А затем она вдруг повернулась к нам, резко переменившись в лице. Глаза Тани закатились. Не своим голосом она попросила:

- Выпустите меня немедленно! Не то худо будет, - и раззявила рот, кривя губы в мерзкой ухмылке.

Вскоре за дедом приехал старенький «вазик». Прохор Ильич собрал вещи и, прощаясь, крепко обнял нас с Таней. Он уехал, а мы со двора махали ему руками... На небе солнце пекло вовсю, день обещал быть очень жарким. Чтобы нас занять в своё отсутствие, дед велел Тане помыть в избе полы и пыль протереть, а мне следовало колоть дрова, ходить за водой и не забывать поливать цветы в палисаднике – и лук и зелень на грядках. Больше ничего на своём участке Прохор Ильич не садил, не любил он особо с землей возиться. Вот рыбалка, охота – то было совсем другое дело.

Управились мы с делами с сестрой быстро. Потом Таня отдохнуть и полежать немного в избе решила, а я без всякой задней мысли, забыв про обещание деду, пошел к Марфе Львовне, зная, что ей с большим огородом в такую жарищу моя помощь точно не помешает.

А там и время пролетело незаметно. В общем, до позднего вечера я в гостях у Марфы Львовны пробыл, а когда опомнился и про Таню вспомнил, быстренько попрощался с соседкой и к дедовой избе побежал. И чем ближе подходил, тем на сердце холодней и неспокойней становилось. Только дверь в избу приоткрытую увидел и сразу обмер. Как ледяным покрывалом накрыло с головой ощущение: беда случилась.

Так и вышло. Сестра пропала.

Я взялся за голову. Куда она могла пойти на ночь глядя? Ехидный голосок в мыслях тут же начал стращать. Ведь дед меня предупреждал, наказывал сестру ни в коем случае одну не оставлять. Как знал. Что же делать, куда идти в темноте Таню искать. В лесу? У озера? На болоте? Вот же с-сука… А ну, соберись, Ваня! Думай!

Я взял телефон, чтобы использовать его вместо фонаря, решив сначала обежать деревню, надеясь, что сестра далеко не ушла, а просто вышла погулять. На мои крики: “Таня!” громко разлаялись местные собаки.

В окошках домов стал загораться свет, деревенские выходили и спрашивали, чего я ору и что случилось. Так и Игорь Петрович из дома вышел. А выслушав, сказал мне сесть и успокоиться. Затем он вынес фонарь и серьёзно сказал, что сейчас пойдет со мной Таню искать.

- Деревенских на помощь звать не стоит, все немощные старики, - пояснил мне Игорь Петрович, попутно уточняя, куда, на мой взгляд, могла пойти сестра и точно ли ничего перед моим уходом из избы не говорила?

Я покачал головой и обернулся. Нас окликнула запыхавшаяся Марфа Львовна.

- Да подождите, неугомонные. Что случилось? Я шум на улице услышала и вышла, узнать, что произошло. Так и вас увидела.

-Таня пропала! - ответил я, кратко рассказав ей, что когда от неё в дедову избу вернулся, то сестры не было.

- Силы небесные, храните нас! - воскликнула Марфа Львовна. - Я на поиски с вами пойду и Жука возьму. Он, глядишь, по запаху Таню разыщет быстрее нашего. Неси-ка, Ваня, скорее любую поношенную вещь сестры сюда, и поторопимся.

- Правильно, пса бери, - добавил в спину быстро семенящей к своей избе Марфы Львовны, Игорь Петрович и уселся на самодельную деревянную лавку у колонки, объяснив мне: - Жук – пёс непростой. Мать его, Иван, ярчуком была, собакой-духовидцем, и ему, пусть и небольшие, но способности по наследству передала. Нюх у него на редкость хороший, и умом собачья природа не обделила, и ориентироваться на болоте, в лесу умеет. Не счесть, сколько раз Прохор Ильич его ещё щенком на болота в топкие, опасные места с собой брал.

Он вздохнул, собираясь что-то еще сказать, но я уже побежал к дедовой избе за вещью сестры.

Танин рюкзак сиротливо висел на крючке у двери. Его она даже не распаковывала. На полу рядом с ним валялась серая бейсболка. Я поднял ее и вернулся к Игорю Петровичу. Марфа Львовна была с ним. С собакой на поводке и керосинкой в левой руке, в тесном спортивном костюме, с цветастым платком на голове, она выглядела нелепо, но решительно. Я отдал ей бейсболку. Марфа Львовна протянула ее Жуку, дав понюхать. Затем сказала:

- Ищи!

Пес тявкнул и, натянув поводок, рванул вперед, в сторону леса. Мы еле поспевали за ним.

Долгие поиски, увы оказались безуспешны. Сколько мы ни звали Таню, ни кричали, все было напрасно. Жук кругами водил нас до самых болот, а там, на границе леса, неожиданно замер на месте и вдруг завыл, отказываясь идти дальше. Дурное предчувствие крепко сдавило грудь. Дышать стало тяжело. Отчаяние и страх на пару заскреблись холодком между лопатками и разбежалось по коже неприятными мурашками. Я резко выдохнул, стиснул зубы, но изнутри всё равно вырвался хриплый стон: “Как же так!”

- Вернемся в деревню, до утра переждем! А после снова пойдём искать! - твёрдо сказал Игорь Петрович.

Марфа Львовна взяла меня за руку и крепко сжала, тем самым помогая прийти в себя.

- Ночью на болоте – смерть! - громко утвердила она и еще крепче стиснула мою руку.

Я покачал головой, стряхивая порыв немедленно рвануть на болото за сестрой. Затем глубоко вздохнул и выдохнул, обдумывая её слова, и тихо, нехотя, сдавшись, ответил:

- Хорошо.

До рассвета мы пробыли в доме Игоря Петровича. Пили растворимый крепкий индийский кофе и разговаривали. К слову, пришлось и ему рассказать вкратце о Таниной проблеме, почему ей пришлось на лечение к деду приехать. Он слушал, кивал, попутно проклиная происки покойного колдуна, бросая тяжелый взгляд по углам и в окна, и сразу крестился. Марфа Львовна ему поддакивала, а мне от их разговоров аж тошно стало, перебил не сдержавшись:

- Хватит уже лясы точить о колдуне. Страшилку детскую нашли и перемалывают, все несчастья разом на нее списывают. Легче вам от этого, что ли? Удобнее? Взрослые, умные люди, жизнь прожили, а при случае сразу суевериями голову забиваете! - в сердцах выдохнул я.

Марфа Львовна резко замолчала и лицом побелела. Игорь Петрович сжал кулаки, на его щеках заиграли желваки.

- Зря ты так, Ваня, скептически отрицаешь очевидное. Понятно, что в городе вырос, у вас все там сейчас такие рациональные, с научным складом ума. А мы тут, по-твоему, дураки деревенские, суевериями голову себе забиваем? - с горечью высказался Игорь Петрович, глядя мне в глаза, а после отвернулся.

- Вот пожил бы ты здесь с нашего, повидал всякого, необъяснимого, иначе тогда на мир посмотрел, - с укоризной, добавила Марфа Львовна.

Меня от её слов проняло и некомфортно от стыда стало. Я понял, что погорячился.

Чувствуя, как жар расползается по щекам, я нервно сказал:

- Хорошо. Давайте предположим, что Таня пропала не просто так, а по вине колдуна. Так расскажите подробнее о нем, а то я ваши намеки и опасения совсем не понимаю.

- Плохо ты мои сказки в детстве слушал, ничего не запомнил, - упрекнула Марфа Львовна.

Игорь Петрович покачал головой и начал рассказ.

- О колдуне я от своего деда слышал. И вот что он говорил. До войны это дело было. И вот однажды приехал к нам проездом в деревню мужик. То ли Захаром, то ли Демьяном его звали – точно не вспомню, и неважно это. Так вот, мужик с виду был невысокий, но шустрый – и удивительное дело: на все руки оказался мастер. Умел и с деревом работать, и с глиной, и с охоты никогда не приходил с пустыми руками. Это всё, конечно, мы, деревенские, позднее выяснили, когда он в Заболотье жить обосновался.

Только стоит ещё отметить, что приезжий был внешне очень уж некрасивый: рябой, светлые волосы жиденькие, с проплешинами и глаз левый косой. Зато при деньгах. В общем, у старосты он тогда проездом на ночь остановился. А у того единственная молоденькая дочка-красавица была – Евдокия. Как увидел её мужик, сразу, на нашу беду, влюбился. Без промедления руки дочери у старосты попросил. А он, про себя посмеявшись, с неприметного женишка неслыханно большую сумму для тех лет за свою дочь попросил, что кто другой сразу бы отступил, но мужик, не раздумывая, согласился.

- Будут тебе деньги! - произнёс он и, сев на коня, ускакал в неведомом направлении.

Через несколько дней мужик вернулся, и тогда началось. За неделю на отшибе у болота терем красивый построил. Как и кто ему в деле помогал – никто из деревенских не видел. Разве что шум от работы многие слышали, да как молоток стучит и дерево пилят, а подойти поближе никому из наших не удавалось. Внезапно словно в невидимую стену упирались. И глаза слезиться начинали, и печь их могло, но то происходило у тех, если долго в сторону терема смотрел. Так вот нехорошие слухи о приезжем мужике-колдуне быстро поползли по деревне.

Уже и староста заметно заволновался, да деваться некуда: уговор – дороже денег. Пришлось Евдокию за колдуна отдать. И все бы, может, наладилось, только совсем не мил сердцу оказался муж дочке старосты. Несколько раз она к отцу от него сбегала, плакалась, рассказывала о всякой чертовщине, что у мужа в тереме насмотрелась: о змее огненном и нечистой силе, которая у колдуна в служении была. И никакими уговорами и мольбами не удавалось старосте ни откупиться, ни договориться с колдуном, чтобы дочь назад вернуть.

Староста от переживаний похудел, не спал и не ел – так сильно боялся за любимую дочку. В общем, намаявшись, созвал он однажды тайное собрание, и совместно с деревенскими решили они изжить колдуна со свету. Послали гонца по соседним деревням за помощью. На возникшую беду люди благо дружно откликнулись, а с ними и батюшка.

Итак, святой водой, молитвой и огнём боролись они с колдуном, терем его треклятый спалили, а его самого выкурили и в бегство на болота вынудили.

Скажу честно, ох много народа полегло в сражении с нечистью, обитавшей в его тереме, и красавицу Евдокию – увы! – не спасли: в дыму задохнулась. Зато обессиленного колдуна таки поймали на болоте и там утопили, но он, перед тем как ко дну уйти, с пеной на губах страшно деревню проклял и обещал вернуться и отомстить. До сих пор последние слова колдуна заветом передаются в нашей деревне от отца детям, от бабушек внукам, чтобы никогда не забывали об опасности.

Ибо колдун поклялся, что однажды, когда придет нестерпимая жара и засуха, то он из небытия восстанет и тогда лютую кару обрушит на потомков всех деревенских, учинивших над ним расправу.

Еще считается, что хоть тело колдуна в болоте сгинуло, но его нечистый дух не обрёл покоя. И в жаркую засушливую пору он может причинять вред в деревне незащищенным людям, слабым телом и духом. А еще говорят, там, где колдун утоп, болото со временем обширно разрослось, превратившись в непролазную топь, где и по сей день творится всякая чертовщина. Люди там легко с пути сбиваются и часто без вести пропадают.

- И вообще, скажу так: в эти гиблые места никто из местных в здравом уме не сунется, - выдохнул Игорь Петрович и утер лоб, закончив рассказ.

- И как с ним бороться, как защититься от колдуна? - воскликнул я, неожиданно проникшись рассказом и на мгновение допустив вероятность, что местная страшилка правдива.

- Дык я ж тебе с детства нужное показывала и рассказывала. А ты, поди, как вырос, всё позабыл. Неужели Прохор Ильич не сказал перед отъездом, что вам с сестрой следует делать обязательно?

- Ох, чётко наказал он, а я сам виноват, что Таню одну оставил. Вот же дурак…

- Содеянного не воротишь, - зевая, философски изрек Игорь Петрович.

Затем встал, потянулся. Свечи на столе практически догорели. За окном рассветало.

- Ну, что, пойдем искать? Болотных сапог, вероятно, у тебя нет, да, Ваня?

Я отрицательно покачал головой.

- Значит, свои запасные тебе выдам. Какой размер ноги?

- Сорок первый, - ответил я.

- Впору будут! - произнёс Игорь Петрович.

Снаружи громко, со злобой залаял Жук, звеня цепью, и вдруг жутко завыл. В калитку громко постучали. Мы вместе быстро выскочили из избы во двор. За забором стояла жена Игоря Петровича, а с ней Таня. Грязная, со спутанными мокрыми волосами, зато живая.

- Сестрёнка! - Я первым бросился ей навстречу.

Открыл дверь калитки, вышел и обнял сестру. Она была холодной и мокрой и никак на меня и мои вопросы не отреагировала. А еще пахло от Тани неприятно: тиной и мхом.

- Нашла её на дороге, стояла как истукан. А я от страха чуть не померла. Пошла корову доить и разглядела. А зрение-то у меня совсем плохое, - пояснила жена Игоря Петровича.

Сам он тоже вышел за калитку и теперь успокаивал жену. Я же от души благодарил её, что привела сестру, а Жук то выл, то неистово заливался лаем и, натягивая цепь, рвался выскочить за калитку.

- Не в себе Таня, - отметил Игорь Петрович и поспешил за женой домой, бурчащей, что помочь ей надо с хозяйством.

Марфа Львовна, закрыв пса в будке, заверила меня, что мне с сестрой сейчас следует у нее побыть и что в дедову избу мы вернуться успеем.

- Поухаживаю я за Танечкой, мигом оклемается, - бодро сказала она, добавив, что я в этом деле ничего не смыслю, и жестом перебив мои доводы, что я уже два года как учусь на врача.

Спорить было бесполезно. Себе дороже. Да и спокойней как-то будет – честно признался себе я и повел сестру в избу к Марфе Львовне.

- Сейчас я Танечку в тазу горячей водой обмою, а ты сходи, вещей ее каких переодеться принеси. Мои большие будут! - поручила она мне. - И не спеши!

Я кивнул и пошел.

В дедовой избе от раскрытых окон сквозило и раньше. В спешке я этого и не заметил, как и того, что возле полатей стояли кеды сестры. Так, получается, она ушла босой?

Я закрыл окна, заметив на наличниках и стекле снаружи длинные глубокие царапины, похожие на след от когтей. Ещё одна странность, от которой после страшной сказки о колдуне мне стало тревожно.

Я поежился и, взяв рюкзак сестры, выбрал ей из него сменную одежду.

Затем поспешил вернуться к Марфе Львовне. И всю дорогу до её дома мне не давала покоя мысль, что в дедовой избе по непонятной причине стало неуютно и холодно.

- Таня поела и спит, - прошептала мне Марфа Львовна, встретив возле калитки.

Затем повела к двум широким пням во дворе, используемых вместо стульев.

Мы ехали ночным поездом из Новосибирска до райцентра Кыштовка. А до деревни Заболотье на тракторе с прицепом нас подбросил, по удачному стечению обстоятельств, друг деда – Игорь Петрович. Это был высокий, крепкий мужик, лет семидесяти, похудевший на десяток килограммов за два года, что мы не виделись, но всё такой же любитель поболтать. Он как раз затаривался продуктами на рынке для всех деревенских и с грустью пояснил, что единственный магазин в Заболотье год назад закрылся, и теперь ему хочешь не хочешь, а приходится выручать соседей.

Долгий путь шёл по бездорожью – глухими, размытыми тропами в пору дождей, а сейчас – удивительное дело! – сильно высохшими и пыльными – через таежный лес. Миновали заброшенные деревни, заросшие бурьяном до крыш, вросших в землю домов.

В поездке говорливый Игорь Петрович то громко рассказывал местные сплетни, то горланил советские песни, стараясь перекричать рев мотора, и вскользь отчего-то шёпотом жаловался на аномальную жару с засухой, в которой обвинял местного покойного колдуна. Но, не находя заинтересованных собеседников в нас с сестрой, ненадолго замолкал.

А я думал, что было бы, не повстречай мы его в Кыштовке… Тяжёлая дорога пешком, по жаре. И пусть Таня дома уверяла меня, что справится со всеми трудностями, сейчас, глядя на ее усталое, покрытое потом лицо в тесной кабине трактора, я бы ни за что не согласился поехать к деду на свой страх и риск без предупреждения.

Ещё по пути не раз в моей памяти всплывали местные страшилки и суеверия о банниках, русалках, домовых, лешем, кикиморе и покойном колдуне, перед смертью проклявшем деревню. Эти страшилки, как сказки, рассказывал мне перед сном дед. А вот о волшебной болотной плакун-траве – мощной противнице колдовства и всякого зла – поведывала мне Марфа Львовна, пожилая дедова соседка, приглядывавшая за мной, когда Прохор Ильич внезапно отлучался по неотложным делам, уезжая из Заболотья.

Дедова изба стояла на краю деревни, у опушки леса. Огороженная крепким высоким забором, она была построена на совесть, небольшая, но надежная.

Мы с Таней открыли незапертую калитку и вошли во двор. Затем громко постучали в дверь тяжелым дверным молоточком и позвали деда. Он долго не открывал, и мы заволновались, что, может быть, Прохора Ильича нет дома. Но, наконец, в избе послышались шаги, щелкнул замок, и дед вышел на крыльцо.

Прохор Ильич – мужчина смешанных кровей, поэтому и внешность у него примечательная. Невысокий, но крепкий, смуглый, узкоглазый, а волосы не по возрасту (деду уже далеко за семьдесят пять) густые, черные, седина едва на висках серебриться.

Мы с Таней с ним поздоровались, а дед промолчал и, хмурясь, впился пристальным взглядом сначала в меня, а потом в сестру. И столько в его взгляде ощущалось молчаливого гнева, недовольства и укоризны, что нам крепко не по себе стало. Вскоре, закончив нас осматривать, дед сжал кулаки, стиснул губы и, не сказав ни слова, вернулся в дом и резко хлопнул дверью.

Таня вздрогнула и нервно спросила у меня:

- Чего это он так?

А у самой глаза испуганные, что придется домой возвращаться.

- Сейчас я с ним поговорю, не переживай, - нарочно бодрым тоном утешил я сестру, а про себя подумал: как бы это мне подступиться к деду?

Если честно, такого недружелюбного приёма я от него не ожидал. Да, не понаслышке знаю, что характер у Прохора Ильича тяжёлый, но дед – человек отзывчивый, добрый. Сколько помню себя, часто видел, что он в беде никого не бросал, и когда деда просили о помощи, то помогал.

Так почему он так резко отреагировал на приезд Тани? И из себя вышел, чего за дедом я прежде ни разу не примечал.

Я собирался было постучать и войти в избу, как дверь открылась, и Прохор Ильич спокойно, как ни в чём не бывало, сказал:

- Заходите!

Внутри дедовой избы было всё, как я помнил: чисто, светло, уютно. Большая печь, на ней полати. Широкая лавка у деревянного стола и ещё одна у окна. На стене – полки, на подоконнике стоит радио на батарейках.

Два больших сундука в углу накрыты скатертью, наверху лежат стопки книг.

А еще в избе как прежде витал ни с чем несравнимый вкуснющий запах трав, пучками которых были увешаны стены, и выпечки. Значит, догадался я, дед до нашего прихода был в хорошем настроении, раз возился с тестом.

- Ну, чего, Иван, заранее не предупредил меня смской о своем приезде? Обговорили бы всё.

К слову, я так раньше всегда делал, писал знакомому деда в Кыштовку, а там потом он лично ему весточку передавал.

- Не по-дружески это – появляться в гостях как снег на голову, - добавил дед. - Сам знаешь, что я человек занятой. И эту с собой захватил… - недобро зыркнул на Таню.

- Прости дед, приехать очень надо было, - искренне извинился я.

- Руки мойте, чего уж там. За рыбным пирогом и чаем всё мне расскажешь. А после решим.

Сполоснув руки и вытершись жестким полотенцем, мы подошли к столу и сели на лавку.

Дед уже пирог поставил и ароматный травяной чай из заварника по чашкам разлил.

От аппетитного запаха выпечки слюна наполнила рот. Я откусил кусок пирога, прожевал и зажмурился от удовольствия. Тесто и начинка буквально таяли во рту.

И все же под тяжелым взглядом Прохора Ильича мой аппетит быстро пропал. Я ел, медленно рассказывая, почему приехал с сестрой, но до сути так и не дошел. Дед внезапно остановил, сказав:

- Иди лучше прогуляйся, Ваня. А мы с Татьяной о ее беде потолкуем.

Сестра после его слов с испугом посмотрела на меня. Я кивнул деду, молча допил чай и ушел, понимая, что раз Прохор Ильич так велел, значит, так и надо.

То ли после вкусной сытной еды уличная жара перестала меня удручать, или это к вечеру немного похолодало, но я чувствовал себя на удивление бодро.

Как же хорошо, спокойно было в Заболотье!.. Чистый воздух, а дальше за избой деда – густой лес, в дебрях которого скрывались непроходимые, богатые клюквой болота. А ниже возле деревни было небольшое озеро. Плавай, лови рыбу, загорай себе вволю.

В общем, благодать. Никакого набившего оскомину громкого шума городских улиц и суеты. Для отдыха, как по мне, лучше места и не найти. Жаль, что Заболотье вымирает. Заметил, как за два года с моего отсутствия многие деревенские избы опустели, и электричество обрубили. Теперь и вовсе здесь остались доживать свой век только одинокие старики да старухи. Страшно представить, что однажды и дяди отца не станет.

Я спустился с холма, свернул налево у закрытого насовсем магазина “Продукты” и подошёл к дому Марфы Львовны. Она как раз возилась в палисаднике, пересаживала цветы. Только я собирался поздороваться, как зазвенела цепь, и за забором громко залаял лохматый черный пес Жук. Марфа Львовна разогнулась и сразу заметила меня. Я поздоровался. Она широко улыбнулась, обнажив вставные зубы, а после незлобно прикрикнула на пса, велев сидеть спокойно. Затем она сняла хозяйственные перчатки и, вытерев пот со лба тыльной стороной ладони, ласково обратилась ко мне:

- Заходи, Ванечка, калитка не заперта.

- Может, я помочь, чем могу, Марфа Львовна? Воды принести с колодца? - со двора спросил я.

- Не надо ничего. Сама ещё в силах, управилась. Давай лучше в избу заходи. Ух, Ваня, жара небывалая у нас с начала июня стоит, - пробурчала Марфа Львовна, жалуясь на погоду, как раньше по пути сетовал на неё Игорь Петрович. И сердито добавила, что эта засуха – по всем признакам, происки треклятого колдуна.

Затем, развязывая на ходу передник, она шустро, вопреки преклонному возрасту, поспешила из палисадника ко мне, во двор, и, обогнав, первой поднялась на крыльцо, разулась и зашла в избу. Я последовал за ней.

За порогом царила приятная прохлада и темнота. Марфа Львовна, всегда сколько ее помню, специально летом с утра плотно зашторивала окна и закрывала их ставнями, чтобы изба за день не перегревалась.

И сейчас, как и прежде, она зажгла стоявшие на столе в банках парафиновые свечи.

Чистый деревянный пол избы устилали самодельные вязаные коврики. На стенах, потолке и печи красовалась яркая цветочная роспись.

- Ну, как поживаешь, Ванечка?

Умыв руки и лицо, после вытершись, она подошла ко мне и крепко обняла. Роста Марфа Львовна была высокого, сама ширококостная и фигуристая. Её макушка упиралась мне в подбородок. А я, как и отец, еще в старшие школьные годы метр восемьдесят перерос.

- Был у деда? С сестрой приехал? - наобнимавшись, наконец отпустила меня, не давая ответить, сразу завалила ещё вопросами.

- Откуда знаете про Таню? - удивился я, а потом понял, что, наверное, болтливый Игорь Петрович успел всем деревенским, которым привёз из Кыштовки продукты, о моем приезде с сестрой рассказать.

Марфа Львовна молча усадила меня за стол. Затем налила себе колодезной воды из бидона и начала медленно пить, при этом сетуя, что из-за треклятой жары колодец у забора стал пересыхать.

Стоит отметить, что в деревне, как я с детства помнил, все местные люди были очень суеверные – и Марфа Львовна, и дед в том числе. За время школьных летних каникул, ежегодно проведенных в гостях у Прохора Ильича, я столько страшных сказок от них с Марфой Львовной наслушался, что даже кошмары снились, ибо был впечатлительным ребёнком. Хорошо, что потом повзрослел, поумнел и перерос, понимая, что здешние сказочки – выдумки и суеверия. Вот и сейчас на слова Марфы Львовны о происках колдуна я внимание не обратил, а рассказал ей про учебу, про подработку, а затем, глубоко вздохнув, и про сестру, про то, почему мы так спонтанно к деду приехали.

Стоит пояснить, что Марфа Львовна, волей случая стала мне как родная бабушка. Деду часто по знахарским делам приходилось уезжать из деревни на несколько дней и дольше. Тогда он оставлял меня одного дома, а Марфа Львовна, заметив это, приноровилась присматривать за мной.

Она то к себе меня приглашала перекусить, то сама в гости заходила с вязаньем и так за разговором оставалась на ночь. Вот и подружились. Я ей постоянно в благодарность и с огородом помогал, и воду носил. Ещё кур и поросенка кормил. А сейчас, после моих слов о болезни сестры, она сильно нахмурилась и тихо сказала:

- Вот уж не думала, что Таня твоя такой слабовольной окажется, что с горя, с тоски по покойному мужу сопьется. Помню, она маленькой очень непоседливой и характером бойкой, непослушной была… Прохора Ильича постоянно из себя выводила. - Марфа Львовна вздохнула, с горечью добавив: - Ох, молодая она, жалко девку.

- И я надеюсь, что дед не откажет и поможет Тане, а то на частную клинику и врачей у нас надежды нет. Сестре это не помогло. Только хуже стало.

- Ты чего заныл, Ваня. Знай, что дед твой от беды всегда выручит, не оставит. Не сомневайся. Просто время сейчас в Заболотье наступило ой какое нехорошее. Засуха и жара небывалая. Ни гнуса, ни комаров с мошкарой в округе. Честно, сильно опасаюсь я происков покойного колдуна. Рассказывали, что прежде много душ он в Заболотье погубил при жизни и вот после смерти покоя не даёт. А больше всего опасности здесь вам, молодым, не верящим ни во что и поэтому не защищенным! - резко, с чувством обронила Марфа Львовна и встала из-за стола.

Я не знал, что сказать, поэтому промолчал. От её слов воздух в избе будто бы поплотнел. Стало не по себе. И пусть я не поверил сказанному, но в глубине души засомневался.

Я запоздало отдал Марфе Львовне гостинец – хороший коньяк, купленный в городе для нее специально. Она натянуто улыбнулась и поблагодарила за подарок. Но атмосфера в избе не изменилась. Меня вдруг вопреки жаре обуял холод. Я попрощался и пошел обратно к деду.

Таня с задумчивым видом сидела во дворе на скамейке. Меня она не заметила, пока я не открыл калитку.

- Дед тебя в избе ждет, - спокойно сказала сестра, и по ее тону было не понять, договорилась ли она с ним. Я кивнул, решив, что спросить успею и позднее.

В избе Прохор Ильич разложил пучки трав на широком деревянном столе и с помощью старинных аптекарских весов отмерял из них небольшие кучки.

- Так, Ваня, с сестрой твоей мы поговорили по душам и все решили. Таня пообещала слушаться и делать строго, как я накажу. А теперь с тобой дела дальнейшие обсудим… - Он жестом указал мне сесть на лавку, а сам продолжил раскладывать и взвешивать травы, попутно объясняя.

В общем, дед повторил слова Марфы Львовны, что по всем приметам время сейчас пришло нехорошее и злые силы наводят козни на добрых людей. А вот вдаваться в подробности не стал. Объяснил: мол, Таню от тоски по мужу травами вылечит, пошепчет слова заветные на полнолуние, а там она и сама пить бросит. Затем огорошил, сказав, что завтра ему срочно по делу уехать нужно. Человека одного, по просьбе хорошего знакомого, спасать от недуга. И так дальше со слов деда я понял, что заберут его завтра из деревни на машине на пару дней, а мы с Таней сами по себе останемся.

Прохор Ильич, закончив с травами, вздохнул. А после, нахмурившись и пристально глядя мне в глаза, он серьезным тоном растолковал, как нам с сестрой себя в деревне правильно вести, чтобы беду от злых сил случайно на голову себе не накликать, и особенно мне следовало крепко приглядывать за Таней и нигде ее не оставлять в одиночестве.

- Потому что, - суровым тоном добавил дед, - слабая она сейчас как телом, так и духом. А на это злые силы всегда падки, ибо подобное в человеке их как мух на мёд притягивает.

Тут дед тяжко вздохнул и замолчал. А я выслушал и запомнил, что Прохор Ильич сказал. Затем пообещал сделать все как следует. После этого взгляд деда мгновенно потеплел. Видно было, что поверил он мне на слово.

- Хорошо, - сказал он. – Теперь, как разобрались, у меня от души отлегло. Сейчас травяного отвара для Тани укрепляющего заварю, а ты смотри, чтобы она на ночь его обязательно выпила и сегодня, и завтра тоже.

Я кивнул, и дед тут же поручил мне за водой к колонке сходить да дров принести.

Позднее, устраиваясь с сестрой спать на полатях у печи (Прохор Ильич первым захрапел на лавке), мы ещё некоторое время пошептались, пооткровенничали с Таней, как часто бывало в детстве.

- Они тут все такие на голову замороченные со своими суеверными бреднями? - спросила сестра, подразумевая деревенских и деда в том числе.

Я согласился и ответил: мол, подыгрывай, чтобы ненароком не обидеть.

Таня на мои слова широко зевнула, уточнив, что в лечение травами она верит – это ведь научно доказанный факт, а во все остальные суеверия и россказни, особенно про колдуна – нет. И тут же спросила у меня:

- И как ты только в нормального человека вырос, а братишка? Столько лет сюда один в глухомань ездил на лето и ничего… Чем здесь вообще можно было заниматься? Ведь нет в деревне ни инета, ни телевизора, ни ровесников. Одно слово – скукотища, - хмыкнула, отметив сестра и, не дождавшись моего ответа, повернулась набок и заснула.

А я ещё немного поразмышлял над ее словами, не соглашаясь. Мне в деревне всегда было интересно, особенно когда дед изредка на рыбалку и на охоту в лесную заимку брал, а ещё травы мне на болоте лекарственные показывал да учил, как раны и ссадины простым заговором шептать на подорожник. Может, поэтому я и на врача учиться пошел, кто знает?

Дед разбудил нас на рассвете, заставил повторить, как себя вести в его отсутствие. Главным из наказанного было: держаться всегда вместе, после заката из избы не выходить, заслонку печную закрыть и все окна, двери перекрестить. А Тане следовало не забывать утром и перед сном пить травяной настой. Ещё в лес и на болото нам ходить запрещалось.

Услышав от нас желаемое, дед шумно с облегчением выдохнул. Затем он налил Тане из банки травяного отвара и смотрел, как она, морщась, пьёт.

- Ох, тревожно мне что-то за вас, внучата. И не поехал бы, да человеку больному в беде отказать не могу.