Пакет был хороший, качественный. Единственным его недостатком было то, что он шуршал немного сильнее своих собратьев. Когда я в последний раз видел его, он, возможно от мороза, шуршал сильнее обычного, но об этом после.
Это был конец 2007-го. Я заканчивал училище, учился в автошколе на военного водителя за счет государства и занимался спортом. Жизнь моя предвещала громадные перспективы: после прохождения службы в армии грезил стать пожарным, и не просто пожарным, а обязательно водителем, выступающим на ведомственных соревнованиях, опираясь на мои «университеты». Так думалось мне, когда я шел со своей матерью в центральную часть города на совещание, проходившее на «конспиративной квартире». На повестке дня стояли очередные выборы не очередного руководителя, и мать моя, желая заработать, подписала нас вести агитацию за одну из так называемых партий. Естественно, я был «мертвой душой» - всю работу и финансовые средства делала и получала моя родительница, а мне следовало только единожды появиться на «пленуме». Пройдя по нечищеной слякотной улице, мы вошли в совершенно непотребный подъезд, в котором, цитируя будущего моего знакомого по военной службе, старшего сержанта Попова, «только насрать осталось.». При входе в помещение моему светлому взору предстал, как казалось, громадный стол и сгрудившиеся слева и справа от него алчущие кандидатской подачки. Присутствующие не изобиловали качеством и дороговизной своего платья, но выглядели весьма разношерстно. Там было все: вязаные синтетические шапки, китайские пуховики, пальто, до того затрепанные, что ими в пору было накрывать двигатели грузовиков ЗИЛ-130 и заворачивать старые коленчатые валы, а не таскать на себе. Прошло уже много лет, а я все еще встречаю на улице, выражаясь языком Полиграфа Полиграфовича Шарикова, такие «польта» и, мне кажется, что в них ходят эти же самые люди, окружавшие меня в этой тесной комнате, в который даже маленький стол казался взлетной полосой. Во главе стола не сидела и не восседала, а «фактически находилась» руководитель агитационной ячейки, человек, лицо которого не выражало ровным счетом ничего, особых примет на нем замечено не было. Женщина была лет шестидесяти от роду и в прошлом могла являться завхозом, паспортисткой, вахтером, престарелым руководителем комсомольской ячейки причем, скорее всего, единовременно.
Когда в комнатку набилось достаточно народу, и плотность внимания достигла нужного значения, женщина начала свою речь. Это было весьма пламенно и в лучших традициях коммунистических ораторов. Само по себе все это выглядело, как я понял позже, весьма абсурдно, потому что кандидаты в политические лидеры, за которых велась агитация, всем своим имиджем в масс-медиа демонстрировали замашки сытых буржуа с личным самолетом, белыми креслами, дорогими машинами и итальянскими деловыми костюмами. Речь оратора же клишировано была о том, как тяжело живется трудовому народу, и как его трехшкурно обдирают нынешние власть имущие. В качестве методической литературы была роздана книга кандидата в руководители. Стоит упомянуть, что сам автор был застрелен менее чем через десять лет в самом центре столицы нашей Родины выстрелами в спину, заграждаемый от всевидящего ока проезжающим мусоровозом.
Митинг продолжался, оратор пламенел, увещевая присутствующих о единственном пути спасения от коррупции, произвола и всех напастей, с ними связанных. Это могло продолжаться вечно, но часы, на которые поглядывала говорящая, давали ей твердо понять, что лозунги лозунгами, а личное время - оно сердцу приятнее. Оборвав свою речь так же парадно, как и начала, женщина сразу приступила к проверке работы агентурной сети. Технически задача стояла несложная: агенту следовало вручить наглядную агитацию в руки будущему избирателю, придя к двери, ведущей в его жилище. В крайнем случае, при не нахождении оного по месту проживания, следовало рассовать листовки по почтовым ящикам. Но все-таки настойчиво рекомендовался личный контакт с представителем электората, для фиксации которого у каждого агента должна была быть двенадцатилистовая тетрадонька, в которой, согласно идее, осчастливленный агитатором избиратель должен был расписаться. Вот эти-то тетрадоньки и проверяла руководитель со всей присущей партработникам скрупулёзностью. Мать моя мгновенно подверглась критике и подозрению в фальсификации. Но машина борьбы за голоса населения была запущена и работала в полном объеме, так что каких-либо репрессивных мер применено не было. Далее каждый причастный под роспись получал агитационные материалы. Это были листовки, брошюры, стопка газет и пакеты с символикой партии. Именно эти пакеты и являются героем данного повествования.
Брошюры и листовки были выброшены в ближайший контейнер, газеты оставлены моей матерью для хозяйственных нужд, а пакеты были честно разделены между нами пополам, и я заполучил оных около пятисот. Оставшийся год до призыва меня в вооруженные силы прошел при постоянном наличии этого средства народной агитации. В них переносилось все на свете, они использовались при хранении и заморозке продуктов, клались в мусорное ведро, в них заворачивались подарки, одним словом, они не пропадали. Позже, когда отшумели предвыборные бои, мать сообщила мне, что последний денежный транш за агитационную работу получить так и не пришлось - руководитель закрысятничала партийную кассу и скрылась в неизвестном направлении.
Осенью следующего года, воодушевленный будущими свершениями ратной службы, я прибыл на так называемую «Папанку». Это был областной сборный пункт. Находился он в столице моего края на улице Папанинцев, и тысячами призывников был прозван сиим именем. А поскольку призывник, аки младенец, - существо безгрешное, значит и нарицает он так, что в сознании многих мужчин моего региона «Папанка» и Чистилище обозначает одно и то же.
У меня очищение произошло мгновенно: сразу по прибытии котомка моя была подвержена тщательному досмотру двумя прапорщиками на предмет скоропортящихся продуктов. Ими, без лишних перемолвок и совещаний, были мгновенно признаны батон сырокопченой колбасы, сгущенка в мягких пакетах и «патронташ» из пакетиков кофе «три в одном». Используя весь боевой опыт, прапорщики мгновенно сканировали гастрономическую пользу и сроки годности призывниковых продуктов и принимали молниеносные решения о конфискации. Отбракованное из моего сидорка было унесено в служебное помещение в одном из партийных пакетов, в который я собственноручно его же и сложил, ибо прапорщикам на призывном пункте наклоняться сильнее чем 3-5 градусов по направлению к полу волею армейских богов было категорически запрещено от этого, по их мнению, могло произойти непоправимое. Так я расстался с одним из двух последних пакетов, сопровождавших меня на пути к прохождению службы.
Вскорости вещи мои были выброшены, тело одето в полевую форму одежды. В моем новом вещмешке, предположительно пятидесятого года выпуска, из прошлой жизни сохранилась только тетрадочка из автошколы, немного консервов и спортивная форма, состоящая из футболки, «велосипедок» и белых плавок с носками, которые были заботливо мною завернуты в агитационный пакет, ибо я хранил в своем сердце надежду выступать за вооруженные силы, проходя срочную службу, что само собой являлось верхом наивности и романтизма.
По прибытии в учебную роту автомобильной базы соединения, в кладовой мы были подвергнуты новому и совсем не последнему досмотру в своей армейской, да и не только армейской, жизни. А вот последний в рамках данных мероприятий досмотр, так сказать, контрольный шмон, был несколько позже, в бане. Проводился он так называемыми рубанками и положняками без нашего присутствия. На нем было выворочено абсолютно все, вплоть до поясных веревок.
Досмотр же в роте проводил контрактник родом из моего региона, лицо его было подернуто оспинами и несколько «выветрено», последнее говорило о его внегородском происхождении.
Увидев среди моих вещей белый плотный пакет, содержащий спортивную форму, контрактник посмотрел на меня и, используя надлежащую традиционную лексику, спросил, что это. Я, преисполненный рвением, как мог, в трех словах, блистательно доложил по существу заданного вопроса, что собираюсь выступать за армию. На что получил одобрительное «Молодец!!». Контрактник информировал меня, что он не кто иной как Временно Исполняющий Обязанности старшины Учебной Автомобильной роты старший сержант Эберт, и форма моя отныне будет под его чутким надзором храниться у него в кладовой. Естественно, что такое замысловатое предложение, содержащее столько названий должностей и званий, которые вмещала в себя фигура старшего сержанта Эберта, не могла не повергнуть меня, вчерашнего призывника, в культурный шок и благоговение. На этом наше общение со старшим сержантом Эбертом прервалось на долгих десять месяцев, по исходу которых родилась ситуация, при которой я, убегая от суточного наряда автомобильной роты кричал, называя Эберта сукой, дерьмом и говном.
По прошествии двух недель, испытывая адские муки голода и усталости, пройдя уже несколько этапов превращения из человека в скотину, стоя на просторах морозного плаца с остатками мыслей, устремленных к мечтам о сне и горячем питании, я засвидетельствовал старшего сержанта Эберта, выходящего из дверей казармы с белым пакетом в правой руке. Офицерский ремень его был слабо затянут, бушлат источал не застёгнутой верхней пуговицей дух эфемерной свободы, а мутоновая шапка с зашитыми, между прочим, против устава, ушами держалась на затылке, сопротивляясь законам земного притяжения. Контрактник шел со службы домой. Когда он проходил мимо нашего строя, я увидел, что пакет в его руке был аналогичный партийному. В моем полуувядшем от недостатка глюкозы мозгу блеснула слабая мысль: «Надо же, такой же пакет».
Лишь через несколько месяцев, проходя службу уже в другом подразделении, я пошел выручать свою форму из кладовой Учебной Роты Автомобильной базы, так и не став военным водителем и освобожденным от тяготы и лишений военной службы военным спортсменом. По пришествии в расположение Автомобильной роты обнаружил я, что формой моей подлинный старшина вытирал свои берчишки марки «Фарадей», а в свободное от этого мероприятия время она была запинана ими под шинельный шкаф. Отмечу, что я не ошибся, старшина был действительно подлинный, а не подлый. Он не со зла вытирал обувь моими вещами, просто в его сознании такая не стабильная величина как, военнослужащий проходящий службу по призыву, не имела физического тела, на котором могли существовать еще более абсурдные в данной ситуации «личные вещи». А старший сержант Эберт тогда действительно шел именно с моим пакетом.
С последним пакетом, унося с ним часть моей жизни, которая ни в каком виде уже не вернется.
