Несправедливо забытый

Сочинив тома стихотворений, прозы, исследований в области искусства и духа, Белый повлиял на многих писателей последующих поколений, при этом сам оказался задвинут литературоведами на второй план. Его вспоминают либо как друга и оппонента Александра Блока, либо как теоретика символизма, либо как известного русского адепта антропософии (которая сама по себе мало кому знакома), либо максимум как автора модернистского романа «Петербург» и объемных воспоминаний о людях Серебряного века.

Но, читая воспоминания современников о нем самом, понимаешь, что, игнорируя Белого, мы упускаем из виду одну из самых ярких и трагических личностей начала ХХ века. Малоизвестность Белого-поэта не менее обидна. В молодости он был настоящей поэтической «рок-звездой» со скандальной репутацией и толпами поклонниц. Не только символисты, но и футуристы, и Есенин, и множество других стихотворцев в долгу перед его новаторским творчеством.

Белый – не уютный салонный литератор, а буйный мыслитель космического масштаба. «Думой века измерил» – эта фраза из его стихотворения «Друзьям» точно отражает широту мысли нашего героя.

Он явно стремился объять необъятное. «Математика, поэзия, антропософия, фокстрот» – такими штрихами писатель Евгений Замятин набросал портрет Андрея Белого.

Между молотом и наковальней

Друзья и знакомые называли его настоящим именем: Борисом Бугаевым, Борей, Борисом Николаевичем. Он родился в семье решительно несчастной, и это определило всю его 53-летнюю жизнь, такую же несчастную, полную метаний, надлома и личных катастроф.

Борис Бугаев в детстве

Детство Бори Бугаева – богатый материал для психоаналитиков. В материально вполне благополучном семействе шла жестокая война. Родители будущего писателя жили во взаимной неприязни, и, вместо того чтобы как-то сглаживать свои конфликты перед единственным ребенком, оба пытались сделать его союзником в этом противостоянии.

Отец Николай Васильевич – известный ученый, декан физико-математического факультета Московского университета. Он жил исключительно наукой, а мать Александра Дмитриевна – исключительно светскими интересами и чувственными переживаниями.

«Я был с уродом папой против красавицы мамы и с красавицей мамой против урода папы, – рассказывал он поэтессе Ирине Одоевцевой. – Каждый тянул меня в свою сторону. Они разорвали меня пополам. Разорвали мое детское сознание, мое детское сердце. Я с детства раздвоенный. Чувство греха. Оно меня мучило уже в четыре года. Грех – любить маму. Грех – любить папу».

При таком воспитании почва у Бориса уходила из-под ног, мир казался ему хаотическим, лишенным опоры, и это ощущение стало центральным в жизни Белого. Он проваливался в бездну. И чтобы как-то сохранить разум, он стал проецировать внутреннюю драму на внешнюю реальность, ища позитивных объяснений. Так появилось предчувствие грядущих катастроф, несущих новую жизнь, свет, изменения.

Эдипов комплекс

Друг Белого поэт Владислав Ходасевич считал, что семейный конфликт определил содержание практически всей его прозы: романов «Петербург», «Котик Летаев» и других. «Я любил и ненавидел. Я с детства потенциальный отцеубийца. Комплекс Эдипа, извращенный любовью», – приводит его слова Одоевцева в своих мемуарах.

Белый был человеком глубокого и серьезного образования. Окончив престижную Поливановскую гимназию (в которой учились Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин, Сергей Эфрон, Вадим Шершеневич), затем по настоянию отца он отучился на физико-математическом факультете Московского университета, после чего сразу же поступил на историко-филологический факультет, но оставил его на втором курсе, определив для себя, что настоящее познание жизни дает не наука, а творчество.

Еще в гимназические годы он увлекался мистическими учениями, оккультизмом, изучал буддизм. Испытал на себе сильное влияние философии Владимира Соловьева. Племянник философа Сергей Соловьев был одним из близких друзей Бориса Бугаева.

В поэзию Белый пришел в 20 лет и довольно веско, сразу став изобретателем нового стихотворного жанра – литературной симфонии («Северная симфония», 1900). Его с интересом приняли символисты старшего поколения: Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Валерий Брюсов.

Единорог и единоглаз

Есть мнение, что подписывать стихи именем Андрей Белый Борису предложил Михаил Соловьев, отец его друга Сергея. Юный поэт пытался скрыть свои литературные увлечения от отца, считавшего, что сын должен заниматься исключительно наукой. Белый цвет в кругу символистов и последователей Владимира Соловьева ассоциировался с чистотой и богопознанием.

Некоторые считают, что Александр Гликберг взял себе псевдоним Саша Черный отчасти из желания противопоставить себя Белому (имя которого гремело в литературных кругах начала ХХ века), так же, как будничная интонация его ранних стихов противостояла возвышенности беловских сочинений.

Бугаев подписывал свои тексты и множеством других псевдонимов (Альфа, Гамма, Быков, Зигмунд), но они в основном носили игровой, несерьезный характер, как и фантастические визитки, которые он печатал и рассылал знакомым, например, Блоку: «Виндалай Левулович Белорог, Единорог. Беллиндриковы поля, 24-й излом, No 31» или «Огыга Пеллевич Кохтик-Ррогиков, Единоглаз. Вечные боязни. Серничихинский тупик, д. Омова».

Белый работал много и практически непрерывно, даже в самые непростые периоды жизни. Стихотворения, поэмы, романы, критические и теоретические статьи об искусстве, философии и общественной мысли, анализ современной ему литературы и классиков (Пушкина, Гоголя, Толстого) – изданное в начале XXI века собрание его сочинений состоит из 14 томов.

Гипнотический оратор

Общение с Белым поражало современников еще больше, чем его письменное творчество. Где бы он ни появлялся, начиналось представление.

«Мне пришлось узнать, до какой степени Белый может быть оригинален, ни на кого не походить и своими речами, импровизациями производить почти ошеломляющее, незабываемое впечатление», – пишет экономист Николай Валентинов.

На одном вполне деловом собрании сотрудников журнала «Столичное утро» Белый обнаружил, что вошел в комнату, забыв снять калошу. Придя в смятение, он начал извиняться, и эти извинения неожиданно вылились в невероятную получасовую речь, в которой от калоши поэт перешел к сравнению Парижа и Москвы, Нотр-Дама и храма Христа Спасителя, затем переключился на Канта, Платона и Соловьева, затем – на Шумана и Бетховена, а завершилось все призывом прислушаться к страданиям поэта.

«Мы – нас было семь или восемь человек – слушали как завороженные. Встретив начало речи с улыбкой, перешли к удивлению, к разинутому рту. Это была музыка, поэзия, философия, мистика, водоворот, каскад словотворчества. Во время его речи никто не пошевельнулся, а когда, вытирая залитый потом лоб, Белый, улыбнувшись, сел на свое место, все, как в театре, стали ему неистово аплодировать», – рассказывает Валентинов.

Белый мог говорить часами (в течение четырех–шести часов, по воспоминаниям жены Блока Любови Менделеевой). Некоторые его выступления буквально доводили слушателей до обморока. Так, однажды не выдержал и рухнул без чувств Сергей Соловьев. Другой жертвой Белого пал Ходасевич.

Надо заметить, современникам было с чем сравнивать. Начало ХХ века было временем бесконечных разговоров, диспутов, собраний, в которых интеллигенция, художники и философы обсуждали настоящее и будущее, предчувствуя сильные бури, уготованные России. Башня Вячеслава Иванова, круг Валерия Брюсова, салоны, лекции, просто компании – везде хватало экстатических ораторов, но Андрей Белый был особенным.

Блок ада

В 1903 году вокруг яркой личности Белого собралась группа молодых литераторов-символистов, получившая название «Аргонавты». В ней были Лев Кобылинский (Эллис), братья композитор Николай и критик Эмилий Метнеры, Сергей Соловьев. Чуть позже этот кружок станет основой знаменитого издательства «Мусагет».

В этом же году началась переписка Белого с Александром Блоком, поэтом-ровесником из Петербурга, которая вскоре переросла в драматическую дружбу. Впрочем, недраматического в жизни Белого просто не существовало.

Ранние стихи Блока показались Белому воплощением всех его чаяний в поэзии. По собственным словам, они заставляли его кататься по полу от восторга.

Гиппиус замечала, что трудно было найти настолько непохожих людей, как Белый и Блок. Сдержанный до неподвижности, полный «бездонного молчания» петербуржец и исходящий потоком слов, весь в непрерывном движении и переменах москвич Бугаев.

Александр Блок и Любовь Менделеева

Белый и его друзья подхватили культ Прекрасной Дамы, который Блок построил вокруг своей супруги, и вскоре вся компания начала в буквальном смысле поклоняться Менделеевой и боготворить ее, чем доставляла мало приятного молодой женщине, рассчитывавшей на нормальные человеческие отношения, а не истерические радения по ее поводу.

Брак Блока не был по-человечески счастливым, и ситуация усугубилась, когда Белый признался Прекрасной Даме в любви. Судя по воспоминаниям, во всей этой запутанной истории только сама Менделеева проявила здравый смысл, отключившись от психоза, невроза и экстаза, сопровождавших отношения трех 25-летних людей. Белый был отставлен, он обиделся на Блока, потом мирился с ним и снова враждовал. Даже вызывал Блока на дуэль, но петербуржец мягко замял этот инцидент, заметив, что «Боря просто очень устал». Это верно, но по-настоящему отдохнуть Белому до конца жизни, кажется, так и не довелось.

Позже он вспоминал разрыв с Менделеевой как главную личную трагедию. Из-за этого романа он чуть было не погиб в прямом смысле слова: его бывшая возлюбленная писательница Нина Петровская от отчаяния выстрелила в Белого из револьвера на одном из литературных вечеров, но, к счастью, пистолет дал осечку.

Разговор с собственным отражением

Такие рискованные ситуации не пугали поэта, почти всю жизнь пребывавшего в состоянии, которое психологи называют пограничным. Приятель Белого философ и литератор Федор Степун определил его жизнь как «борьбу с самим собой за себя самого».

Ходасевич отмечает, что Белый выдумывал себе внешних врагов и недоброжелателей. Тем самым он неосознанно спасал свою психику от тотального кризиса. Проще было считать, что его терзают внешние враждебные силы, чем признать, что он сам ответствен за происходящее. «Много темного жило внутри него», – вспоминал знаменитый режиссер Михаил Чехов.

При этом Белый был настолько погружен в себя, настолько замкнут в собственной картине мира, что Степун даже задавался странным вопросом: «а был ли Белый?» Он имел в виду, что подлинный человеческий контакт Белого с другими был, кажется, невозможен.

«В самом существенном для нас, людей, смысле его, быть может, и не было с нами», – пишет Степун, вспоминая, как однажды, уже в эмиграции, Белый, придя в гости, во время долгой беседы сел напротив зеркала и разговаривал уже не с друзьями, а со своим отражением.

С другой стороны, казавшийся рассеянным и отрешенным на литературных или философских диспутах, Белый удивлял оппонентов ответами, из которых было ясно, что он слушал их внимательно, не упуская ни одной детали.

Но внешняя рассеянность все же была. В эпопее «Москва» Белый изобразил, как профессор Коробкин нечаянно надевает себе на голову вместо зимней шапки кота. Чуть позже это на самом деле случилось с ним самим в прихожей квартиры Михаила Чехова.

Второй отец

Одним из важных событий в жизни Белого стало увлечение антропософией – учением немецкого философа Рудольфа Штайнера. Белый увидел в идеях Штайнера то, чего раньше пытался добиться сам – соединения научного и мистического способов познания мира. Антропософия провозглашалась наукой о духе, которая позволяет человеку развить необходимые для постижения высшей реальности способности. Основанное на христианской мистике и немецкой натурфилософии, учение Штайнера вобрало в себя элементы каббалы, индуизма и других метафизических систем.

Андрей Белый и Анна Тургенева

Белый со свойственной ему горячностью и экзальтированностью бросился в антропософию. Ученицей Штайнера стала и его первая супруга художница Анна (Ася) Тургенева. Они отправились в швейцарский Дорнах, где Штайнер с соратниками начал возводить Гётеанум, антропософский центр. Белый был не единственным русским интеллектуалом, заинтересовавшимся антропософией. Приезжал строить Гётенаум и поэт Максимилиан Волошин, но вскоре потерял к этому интерес.

Возможно, Белый увидел в Штайнере фигуру отца, прежде трагически дискредитированную в его жизни. Этот новый мудрый отец должен был наконец исцелить писателя от раздиравших его противоречий.

Но Штайнер дистанцировался от Белого, видимо, понимая, что этого ученика привлекают к нему психологические проблемы, а не духовные искания. В определенный момент он попросил Тургеневу не подпускать к нему Белого, прямо назвав последнего больным человеком. «Второй отец» отверг Белого, и это стало еще одной катастрофой, которыми и без того полнилась его жизнь.

Дикие танцы

События 1917 года не произвели на Белого столь сильного впечатления, как на большинство его друзей и современников. Он всю жизнь готовился к крушению мира, Апокалипсису, так что революциями его было не удивить. Ранее, в 1905 году, он проявлял большой, хотя и своеобразный интерес к марксизму. Но, выслушав от знакомых «краткий курс», разочарованно заметил, что главное для него в марксизме – это «взрыв», а если взрыва нет, то все плоско и банально.

В послереволюционные годы писатель жил очень трудно, но много работал, сочиняя и читая лекции. Тем не менее, устав от большевистской действительности, он сделал попытку пожить в эмиграции (1921–1923 годы), где оказался еще более несчастен. Пил, шокировал берлинцев дикими плясками в ресторанах (он любил танцевать фокстрот, но делал это порой очень своеобразно) и не находил себе места. Глядя на печальное душевное состояние друга, Ходасевич говорил, что даже жалел, что у того такое крепкое физическое здоровье, позволявшее ему годами плясать на краю бездны.

Назад в СССР

Белый вернулся в Советский Союз, где женился во второй раз и вел относительно мирную жизнь, в которой, однако, нужно было постоянно доказывать лояльность власти и представлять себя вечным борцом с силами капитализма. Он написал и издал эпопею «Москва» («Московский чудак» и «Москва под ударом»), роман «Маски», несколько книг воспоминаний.

Жилось в СССР не так уж легко, судя по тому, что в 1931 году Белый написал отчаянное письмо Сталину. В нем он от жалоб на трудности, которые ему приходилось терпеть, издавая книги, перешел к типичным для него исповеди и самооправданиям.

Этот поступок не выглядит неожиданным, если учесть, что письма к Сталину писали многие литераторы того времени, в том числе Михаил Булгаков, Евгений Замятин, Анна Ахматова.

Летом 1933 года, отдыхая в Коктебеле, Белый перенес сильный солнечный удар. Здоровье его пошатнулось, и он стал вспоминать свое послание друзьям, написанное в 27 лет и теперь казавшееся пророческим:

Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.

8 января 1934 года он скончался от инсульта, вызванного тем самым солнечным ударом.

Конечно, у всех свои представления о том, как выглядит достойно прожитая жизнь. Вряд ли кто-нибудь позавидует неприкаянной, полной внутренних страданий судьбе Андрея Белого. Но созданного им за три десятилетия по объему и охвату мысли хватило бы большинству писателей на несколько долгих плодотворных жизней.

Автор текста: Александр Зайцев
Источник: https://profile.ru/culture/fokstrot-nad-bezdnoj-140-let-so-d...

Другие материалы:

• От «Мэри Поппинс» до жизни в индейской резервации — Кем была Памела Трэверс, придумавшая самую английскую сказку XX века

• В чем заключается философия экзистенциализма. Бытие и Ничто — 9 шагов к пониманию

• Хорхе Луис Борхес. Сад расходящихся тропок (рассказ)

• Метафизика налицо — Мрачная философия Александра Кайдановского

• Советский диафильм «Фильмы-сказки» (1970)

• Классика кинофантастики — Назад в будущее: трилогия (1985-1990), режиссёр Роберт Земекис

• Классика фантастики — Урсула Ле Гуин. Хайнский цикл

• Инфернальный кролик, путешествия во времени и предсказания будущего — как «Донни Дарко» стал культовым

• «Каждый нуждается в тепле и свете». Как автор «Муми-троллей» сделала детскую литературу взрослой

• До самых кишок — краткая история жестокости в кино

• Улетевший слишком рано — сериал «Светлячок»

• Гастрономические ужасы — 5 хорроров «о вкусной и здоровой пище» (с полезными советами)

• История хоррора в 10 фильмах — с 1896 года до наших дней

• Кровища, загадки бытия и много секса — чем круты «Книги крови» Клайва Баркера

• Черный юмор, фантастика и публицистичность — Курт Воннегут и его наследие

• Одержимость, ведьмы и серийные убийцы — 7 жутких испанских фильмов ужасов

• Что смотреть, если вам нравится «Футурама» — ещё 5 фантастических мультсериалов с убойным юмором

• Черепашки-ниндзя, Три богатыря, Побег из курятника и другие — 10 новых мультфильмов, которые выйдут до конца года

• «Происхождение Дюны» — эссе Фрэнка Герберта о создании великой научно-фантастической вселенной

• «Звёздный путь 2: Гнев Хана» (1982) — Лучший фильм по знаменитой вселенной

• Классика фантастики — Роберт Хайнлайн. Чужак в стране чужой

• Ком в горле — Из чего сделаны хорроры

• Такой же разведчик, как мы — Как «Семнадцать мгновений весны» стали киноманифестом идеологии 1970-х

• Сатирическая антиэкранизация, которую никто не понял — «Звёздный десант» (1997), режиссёр Пол Верховен

• Рэй Брэдбери. Марсианские хроники — 12 экранизаций

• Вилли Вонка — история персонажа, которому в следующем году стукнет 60

• Фильмы на ночь — 15 мистических триллеров

• Клиффорд Саймак — самый человечный из фантастов

• Уэс Крэйвен — создатель «Кошмара на улице Вязов», «Крика» и «У холмов есть глаза»

• «Простоквашино» XXI века — Центры власти и стратегии выживания в одной нарисованной российской деревне

• История японского хоррора — в 10 фильмах

• Ужас как красиво — 12 самых эстетских хорроров

• Дэвид Геммел — Создатель легенд

• Переводная фантастика — изданная с 9 по 15 июля 2023 года

• Ловушка Джокера — история Арлекина Ненависти от Фингера до Леджера

• Женщина, которая выжила — Мама Гарри Поттера Джоан К. Роулинг

• Великий Кристалл — Мир Владислава Крапивина

• «Доктор Кто» — Легенда, проходящая сквозь века

• По следам забытого царства — магический реализм Хулио Кортасара

Владимир Маяковскии, 1924 год

Он был мастером эпатажа, пламенным пропагандистом и грандиозным художником, увязшим в политике. Он считал себя великаном, который способен перевернуть мир, но к концу жизни осознал, что миру, в котором он живет, не нужны великаны.

«Сильно идет вперед»

Маяковский родился в Грузии, в селе Багдади, где его отец, русский дворянин, служил в местном лесничестве. Родился в один день с отцом, поэтому получил отцовское имя. В советское время Багдади называлось Маяковским, село выросло в город. Теперь это опять Багдади.

Семья Маяковских, Кутаиси, 1905 год

В стихотворении «Нашему юношеству» поэт писал: «Я – дедом казак, другим – сечевик, а по рожденью грузин». Это расшифровывается так: по материнской линии в его роду были кубанские казаки, а по отцовской – запорожские.

С раннего детства Володе очень нравились стихи, он легко запоминал их и любил декламировать, забравшись в пустой чури (большой глиняный кувшин для хранения вина), – получался отличный громкий, гулкий и таинственный звуковой эффект. В шесть лет он сам научился читать и сразу прочитал «Дон Кихота». В девять поступил в Кутаисскую классическую гимназию.

Учился хорошо, с особенным энтузиазмом занимался рисованием, но с началом революции 1905 года учеба отошла на второй план: юный гимназист увлекся марксизмом. «Володя только бегает на сходки, сейчас тоже побежал в гимназию, несмотря, что уже вечер, он присоединился к группе шестиклассников, к ним приходит студент и читает им новые книги, а Володя очень этим интересуется, он у нас большак, сильно идет вперед, и удержать не могу», – писала мать будущего поэта его старшей сестре Людмиле.

По тюрьмам

Маяковские были очень дружной семьей, но в начале 1900-х вынужденно жили порознь: отец продолжал служить в Багдади, мать с Володей и сестрой Ольгой – в Кутаиси, Людмила училась в Строгановском училище в Москве. В начале 1906 года они радостно готовились воссоединиться, ведь Владимир Константинович получил назначение в Кутаисское лесничество.

Увы, встречи не произошло: незадолго до предполагаемого приезда старший Маяковский, этот большой, сильный, смелый и жизнерадостный человек, подшивая бумаги, укололся канцелярской булавкой и умер от заражения крови. Эта случайная смерть не только потрясла и деморализовала семью, но и отразилась на Маяковском-младшем в виде болезненной мнительности: он стал бояться всевозможных инфекций, грязных предметов и тому подобного.

Лишившись кормильца, Маяковские поехали к старшей сестре в Москву, где жили, еле сводя концы с концами. Владимир зарабатывал, выжигая картинки на фанере и раскрашивая безделушки для сувенирной лавки.

Регистрационная карточка Московского охранного отделения, составленная на Владимира Маяковского после его ареста в 1908 году

В Москве он политизировался до крайней степени: вступил в большевистское крыло РСДРП, занимался агитацией и распространением нелегальных брошюр. Его трижды арестовывали, но выпускали из-за недостатка улик и по ходатайству матери (как несовершеннолетнего подростка-дворянина).

В тюрьмах с Маяковским произошла перемена: он все меньше думал о революционной пропаганде и все больше – о продолжении своего образования. После третьего ареста он за неподчинение тюремной дисциплине на несколько месяцев очутился в одиночной камере, где впервые за несколько лет начал жадно поглощать художественную литературу. Чтение «Анны Карениной» прервала радостная новость: узника Маяковского освободили.

Казаки-кубофутуристы

Студент Московского училища живописи, ваяния и зодчества, поэт Владимир Владимирович Маяковскии, 1911 г.

Роман Толстого он так и не дочитал, зато начал усиленно готовиться к поступлению в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, благо что в этом заведении не требовали справки о благонадежности. В училище Маяковский подружился с художником и поэтом Давидом Бурлюком, «отцом русского футуризма». Дружбе не помешало то, что Бурлюк был старше Маяковского на 11 лет. Показательно, что 18-летний Владимир смог заинтересовать искушенного 29-летнего сноба, успевшего пожить и поучиться живописи в Париже и Мюнхене.

Бурлюк вспоминал, что Маяковский при первой встрече пытался задирать его, но отец футуризма разглядел, что нападавший хоть и дылда, но при этом ужасно тощ и, скорее всего, голоден, поэтому позвал его в ресторан. Так подружились два больших поэта и художника. Примечательно, что предки Бурлюка тоже были казаками.

Маяковский считал Давида своим учителем. «Бурлюк сделал меня поэтом. Читал мне французов и немцев. Всовывал книги. Ходил и говорил без конца. Не отпускал ни на шаг. Выдавал ежедневно 50 копеек. Чтоб писать, не голодая», – вспоминал он.

Во время последней отсидки Маяковский, как он сам выразился, «перечел все новейшее» в литературе – символистов и прочих – и был намерен писать что-то подобное, только еще смелее. Бурлюк и его круг, люди, называвшие себя кубофутуристами, были самыми авангардными поэтами того времени. Маяковского Бурлюк представлял знакомым как нового гения, тем самым обязывая писать новые хорошие стихи. Политику к тому времени Владимир оставил, для убедительности официально выйдя из партии большевиков.

«Взираем на их ничтожество»

В конце 1912 года Маяковский дебютировал как поэт на сцене петербургского артистического кафе «Бродячая собака», а также в печати – в футуристическом сборнике «Пощечина общественному вкусу». Это была та самая «Пощечина», где в манифесте предлагалось «бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с парохода современности». Авторами манифеста были Бурлюк, Маяковский и Алексей Кручёных.

Про Пушкина и пароход вспоминают часто, но футуристы позволяли себе куда более дерзкие выпады в адрес именитых современников. Например, такое: «всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Сологубам, Аверченко, Чёрным, Кузминым, Буниным и проч. и проч. – нужна лишь дача на реке. Такую награду дает судьба портным. С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество!» Одно дело – сбрасывать с парохода давно покойного классика, а другое дело – чихвостить ключевых авторов современности.

Неудивительно, что воинственные футуристы стали изгоями в пестрой литературной среде начала ХХ века. Они шумели, гремели, но их предпочитали не воспринимать всерьез.

«Газеты стали заполняться футуризмом. Тон был не очень вежливый. Так, например, меня просто называли "сукиным сыном"», – вспоминал Маяковский. Отчаявшись получить признание в столицах, Бурлюк, Маяковский и компания решили подчинить своему влиянию провинциальные города, отправившись в футуристическое турне по России.

Сделай себя сам

Маяковский одним из первых реализовал распространенную ныне концепцию артиста как бренда. Да, некоторые артисты и до него делали шаги в этом направлении, раздувая свое имя и мифологизируя биографию, но пойти до конца им мешало чувство меры и приличия. Маяковский же не боялся быть грубым, вульгарным, смешным. Именно в этом он был «первым панком», как назвал его Эдуард Лимонов в одном из рассказов, где описывал фурор, произведенный стихами Маяковского в андеграундном клубе Нью-Йорка конца 1970-х.

Лимонов писал о поэтическом эффекте, о том, что американские панки почуяли в Маяковском своего, но подлинная панковость нашего героя была не в стихах, а в том, что он ценил эпатаж, не боялся показаться «грязным» в глазах общества – и, скорее, даже стремился к этому. «Я нахал, для которого высшее удовольствие ввалиться, напялив желтую кофту, в сборище людей, благородно берегущих под чинными сюртуками, фраками и пиджаками скромность и приличие», – хвастался поэт.

Маяковский не просто писал стихи. Выражаясь современным языком, он строил бренд, художественно-социальный проект имени самого себя. Его первый поэтический сборник был озаглавлен «Я», а написанная несколько спустя автобиография – «Я сам». Первый спектакль, показанный в 1913-м в питерском луна-парке, назывался «Владимир Маяковский», и, естественно, он играл в нем главную роль. И хотя постановку, как сам поэт выразился, «просвистели до дыр», ему понравился и такой прием. Главное – посмотреть на Маяковского набился полный зал.

Желая создать максимально объемный публичный образ, Маяковский не упустил возможности сниматься в кино, сделав в 1918 году сразу три фильма, из которых до нас полностью дошел только «Барышня и хулиган».

Для Серебряного века было нормальным вести себя претенциозно: поэты были кем-то вроде современных рок- или рэп-звезд. Даже самый сдержанный из них, Блок, выглядел как Аполлон, его фотографиями украшали кабинеты. Чтобы выделиться в этой среде, состоявшей из больших оригиналов, Маяковский использовал все преимущества своей внушительной внешности и всю дерзость, на которую был способен.

Однажды Илья Репин, вообще-то не одобрявший авангардистов, изъявил желание написать портрет молодого Маяковского, неосторожно похвалив его вихры. На следующий день футурист явился к Репину обритым наголо. Портрет не состоялся, зато родился новый брутальный образ поэта, ставший каноническим.

На заре рэпа

Но никакая самореклама не произвела такого действия, какое оказало первое большое произведение Маяковского – поэма «Облако в штанах» (1915). Несмотря на одиозную репутацию автора, ее оценили многие – от недавно оплеванного футуристами Горького до тихого гения авангарда Велимира Хлебникова.

«"Облако в штанах"... считаю катехизисом сегодняшнего искусства. "Долой вашу любовь", "долой ваше искусство", "долой ваш строй", "долой вашу религию" – четыре крика четырех частей», – писал Маяковский. Его поэзия питалась раздражением и гневом. Она не лилась легким потоком, как пушкинская. Скорее, это были камни, летевшие в оконные стекла и вдребезги разбивавшие их.

Маяковский был предтечей русского рэпа (в его лучших проявлениях). Его стихи подчеркнуто ритмичны, как бомба, напичканы изощренными, надуманными рифмами, аллитерациями, игрой слов. Воистину Маяковский был подлинным рэпером, любившим покрасоваться на сцене, любившим притянуть к себе внимание и припугнуть эстетов грубой подачей, нарочито сниженной лексикой.

Подобно звездам хип-хопа, поэт не стеснялся откровенного самовозвеличивания, например, нагло сравнивая себя с Христом в стихотворении «Рождество Маяковского».

«Долой вашу любовь»

Часть «Облака» была написана под впечатлением от короткого романа в Одессе с художницей Марией Денисовой. Но вся поэма посвящена другой женщине – Лиле Брик, на долгие годы ставшей главной любовью поэта. И хотя после встречи с Лилей в жизни Маяковского были и другие бурные романы, например с парижской эмигранткой красавицей Татьяной Яковлевой, в своей предсмертной записке Маяковский поэт просил: «Лиля – люби меня».

Притом что в этой же записке не забыл упомянуть и свою последнюю любовницу, жену Михаила Яншина актрису Полонскую: «Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская». Вот такой необычный подход, ведь Маяковский, бунтуя против старого мира, отрицал и традиционные семейные отношения.

Владимир Маяковскии и Лиля Брик на отдыхе в Крыму

Поэтому он жил шведской семьей с Лилей Брик и ее супругом Осипом, юристом и литературным критиком, а единственный ребенок мятежного поэта, дочь Елена, появился на свет в США. Ее мать – русская американка Елизавета Зиберт, в замужестве Элли Джонс, с которой Маяковского во время зарубежных гастролей познакомил Бурлюк. Владимир видел дочь всего раз, в 1928 году в Ницце; в Америку советские власти его уже не пускали. Елена Маяковская (Хелен Патрисия Томпсон) написала несколько книг, в том числе и о своем отце. В начале 1990-х она побывала в России.

Жизнь с Бриками не приносила Маяковскому счастья. В этом любовном треугольнике он, с виду брутальный мачо, был самым слабым и уязвимым. Лиля помыкала им, как подневольным, могла и унизить, а ему, видимо, нужна была вся эта эмоциональная карусель под управлением femme fatale, роковой женщины.

«Для библиотек и чудаков»

Не одни лишь добропорядочные буржуа и нежные эстеты шарахались от грубого напора стихов Маяковского. У громогласного певца революции были напряженные отношения с вождем этой самой революции Лениным.

Восторженно приняв октябрьский переворот 1917 года, Маяковский с друзьями сразу же развернули бурную деятельность, полагая, что разрушители старого мира и строители нового крайне нуждаются в их услугах, ведь футуристы уже несколько лет занимались тем же самым, только в искусстве. Однако выяснилось, что новая власть не готова к революции в поэзии и живописи.

Владимир Маяковскии, студииная фотография, 1920 год

Всякому авангарду Ленин предпочитал Пушкина. По словам Горького, «к Маяковскому относился недоверчиво и даже раздраженно». Его коробило, что футуристы представляют себя чуть ли не рупором молодого советского государства, вещают от его имени.

После того как в 1921 году Госиздат опубликовал поэму Маяковского «150.000.000» (поэт послал вождю экземпляр с автографом), Ленин возмущенно написал наркому просвещения Луначарскому: «Как не стыдно голосовать за издание "150.000.000" Маяковского в 5000 экз.? Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность. По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз. для библиотек и для чудаков. А Луначарского сечь за футуризм».

Нарком оправдывался, что «при чтении самим автором вещь имела явный успех, причем у рабочих», но тогда Ленин переключился на заместителя Луначарского Покровского: «Паки и паки прошу Вас помочь в борьбе с футуризмом и т. п. Нельзя ли это пресечь? Надо это пресечь. Нельзя ли найти надежных антифутуристов?»

На службе у государства

Знал ли о таком отношении Маяковский, когда сочинял свою знаменитую поэму об Ильиче? Недоверие вождя к авангарду разделяли и другие советские чиновники. Почувствовав это, в 1920 году эмигрировал Бурлюк и ни на какие уговоры Маяковского вернуться не поддавался. Маяковский все же однажды получил комплимент от Ленина – за сатирическое стихотворение «Прозаседавшиеся» (1922). «Я не принадлежу к поклонникам его поэтического таланта, – изрек Ленин, прочитав стихи, – но давно я не испытывал такого удовольствия с точки зрения политической и административной».

Индивидуальному пути поэта Маяковский предпочел работу на государство. Некоторые биографы смотрят на этот выбор как на самопожертвование, но, возможно, самому поэту он казался, наоборот, шагом к еще большему величию. Работать на себя, писать интимную лирику для журналов и литературных кафе – это была схема того старого мира, который он с радостью отвергал. Революция предоставила Маяковскому возможность творить в совершенно новой ипостаси: поэт-гигант обслуживает молодое государство-гигант, формирует его новую культуру. Эта роль была под стать его невероятному честолюбию.

Однако с каждым шагом Маяковский с горечью наблюдал, как государство отторгает его идеи. К первой годовщине революции Маяковский написал пьесу «Мистерия-буфф». Ее ставил Всеволод Мейерхольд в декорациях Казимира Малевича. «Три раза поставили – потом расколотили. И пошли "Макбеты"», – сетовал Маяковский, имея в виду, что авангардному искусству новая власть предпочла привычное, классическое.

В годы Гражданской войны он с неистовой производительностью целого художественного комбината рисовал и писал «Окна РОСТа» – агитационные плакаты с уникальным «маяковским» дизайном. В годы НЭПа, перестроившись в соответствии с курсом партии, превратился в ходячее рекламное агентство государственной продукции, выдавая мини-шедевры вроде «Нигде кроме как в Моссельпроме» или «Даже дети, расставшись с соскою, курят "Посольские"».

Косой дождь

Маяковский активно работал как журналист, колесил по России и другим государствам, агитируя за Страну Советов. Не забывая о соратниках по искусству, печатал их в своих журналах «ЛЕФ» («Левый фронт искусств») и «Новый ЛЕФ».

Но передовое искусство плохо приживалось на советской почве. Маяковскому все чаще пеняли на то, что его произведения непонятны простому народу. Чиновников раздражала его бурная активность и откровенная сатира пьес «Клоп» и «Баня».

Возвращаясь из американской поездки, Маяковский написал стихотворение «Домой», из которого при публикации выкинул такую строфу:

«Я хочу быть понят моей страной,
А не буду понят –
что ж?!
По родной стране
пройду стороной,
как проходит
косой дождь».

Строфа показалась ему слишком жалобной – он не хотел признавать своей печали ни перед кем, даже перед собой.

Пытаясь в очередной раз доказать, что лояльность государственной идеологии для него выше личных интересов, Маяковский ушел из родной организации «ЛЕФ», над которой уже открыто издевалась советская печать, и вступил в РАПП (Российскую ассоциацию пролетарских писателей). Именно РАПП чаще всего критиковала лефовцев, так что появление Маяковского в ее рядах было воспринято его бывшими соратниками как позорная капитуляция, демонстрация бессилия.

«Выходов нет»

Как следствие такого лавирования, на масштабную выставку «20 лет работы Маяковского» открывшуюся в феврале 1930-го, не пришли ни друзья, ни враги. Не было и советских чиновников. Поэт-гигант, хотевший удивить весь мир, оказался не у дел.

14 апреля 1930 года Маяковский покончил с собой, за два дня до этого написав предсмертную записку. «Мама, сестры и товарищи, простите, – говорилось в ней, – это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет».

Вскоре после торжественных похорон государство начало по-тихому «отменять» поэта: книги его не издавались, имя в печати не упоминалось. Казалось, что версия о том, что смерть Маяковского была не самоубийством, а операцией ГПУ, имеет под собой основания. В 1935 году Лиля Брик обратилась к Сталину с письмом, в котором вопрошала о причинах такого забвения. Генсек переправил письмо Ежову с резолюцией: «Очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление». Так Маяковский был назначен главным советским стихотворцем – и он действительно был таковым, так как соединил огромный талант со способностью наступать на горло собственной песне, если того требует руководство страны.

Но когда советский строй ушел в прошлое, Маяковский не исчез вместе с ним, как это случилось с большинством его коллег по ассоциации пролетарских писателей (многие из них были забыты гораздо раньше). Когда стихли идеологические бури, форма и содержание стихов Маяковского как бы поменялись местами.

Коммунистические лозунги, за которые он был готов отдать (и в итоге отдал) жизнь, выглядят как выцветшее от времени обрамление для по-прежнему яркой, свежей, живой, раскаленной, как лава, материи его поэзии. Политика эпохи Маяковского давно умерла, а стихи продолжают пульсировать мощным ритмом.

Автор текста: Александр Зайцев
Источник: https://profile.ru/culture/ya-sam-130-let-so-dnya-rozhdeniya...

Другие материалы:

• Синема Рутин, Кинема, К! — О новых бумажных журналах про кино

• Обыкновенная история... — о биографии Олега Табакова в серии «Жизнь замечательных людей»

• Красота кошмарного сна — всё, что вы хотели знать про итальянский хоррор, но стеснялись спросить

• Главный художник нашего детства — Почему иллюстрации Татьяны Мавриной долгие годы не брали в печать

• Звездный десантник — как Пол Верховен совращал и наказывал Голливуд

• Улицы разбитых фонариков — 10 бандитских фильмов из Японии 60-х

• Российская фантастика — изданная со 2 по 8 июля 2023 года

• Переводная фантастика — изданная со 2 по 8 июля 2023 года

• «Скупой» Леонид Якубович — на сцене Нового театра в главной роли в спектакле по пьесе Мольера

• Искусство жить — трудности коммуникации в кинематографе Аронофски

• Как смотреть «Миссия: невыполнима» — гид по фильмам, трюкам и истории главной франшизы Тома Круза

• Доля риска — экстремальная жизнь Александра Куприна

• От «Хранителей» до «Ходячих мертвецов» — 15 лучших сериалов по комиксам

• «(Не)идеальные роботы» — свежая и дерзкая экранизация рассказа Роберта Шекли

• Шоу должно продолжаться — 8 бессмертных кинофраншиз

• Путь Птицы — история Чарли Паркера

• Не стучись в мою дверь — 5 сериалов-антологий в жанре ужасов

• Ингмар Бергман – величайшая личность в кинематографе с момента его изобретения

• Фильмы Ингмара Бергмана — Что смотреть (и в каком порядке)

• Милан Кундера — жизнь и книги автора «Невыносимой легкости бытия»

• Боуи, Уайнхаус и «битлы» — 10 потрясающих документальных фильмов о музыкантах

• Классика кинофантастики — «Дюна» (1984), режиссёр Дэвид Линч

• Классика научной фантастики — Майкл Крайтон. Парк юрского периода

• Тереза Райт (Teresa Wright) — американская актриса, обладательница премии «Оскар»