Крюк. Часть 5 (2)
— Марька! — парни тут же рванули к куче тряпья в углу и принялись разбрасывать простыни в разные стороны.
И как же они были рады увидеть бледное, изможденное и перепуганное лицо Маринки. Настолько оно показалось Мише близким и… даже родным, что парень сразу крепко прижал к себе девушку, не желая выпускать из объятий.
Завтрака хватило всем. Ребята с удовольствием уминали холодные, безвкусные макароны и сосиски, запивая чаем, в котором не было даже капли сахара. Но этот завтрак показался им неплохим. Может, из-за похмелья, или же из-за отсутствия выбора. А главное — это помогло угомонить недовольные трели желудков.
Егор много не съел и отставил на пол миску с недоеденной порцией, которую отдал друзьям. Сейчас ему хотелось обезболивающего.
— Пол матраса только, — констатировал Миша, смотря на блистер с пятью таблетками Найза.
Не густо…
Раненый на этот раз получил лишь две штуки. Нужно было экономить.
Баба Фрося выдвинула из-под койки свой ящик, и начала судорожно в нем копаться.
— Эка чего! Куда моя спица подевалась? — возмущенная старушка осмотрела постояльцев.
Все молча переглянулись, Павел отвел взгляд, поджал губы.
— Воришки, повадились мой инструмент трогать! А запасная-то одна, если чего сделается, вязать больше не буду! От этого всем худо станет!
— Да успокойся ты, старая, нужны кому твои спицы, — дядя Рома встал и подошел к Паше, — пойдем, прогуляемся. А вы… Маринку караульте.
Девушка и сама не порывалась покинуть палату, а после такого известия считала это помещение спасательным кругом в бушующем море.
***
Паша и дядя Рома обосновались у злосчастного «выхода» из больницы. Парень с разъедающей тоской смотрел на заметённый снегом Логан, который уже не моргал аварийкой — аккумулятор сел окончательно. И это единственное место, откуда можно было наблюдать день. Настоящий, где светит солнце, изредка проезжают машины, или идут по своим делам местные.
Парень предпринял еще несколько попыток выйти, но уже на третий раз вернулся с раскрасневшимся от мороза лицом. Физиономия старика была искривлена негодованием, и он не выдержал.
— Да прекратишь ты уже или нет? Хватит туда лезть!
— Почему?
— По качану, бл… — сплюнул Роман, — опасно это. Бывали такие, которые до последнего верили в то, что смогут выбраться, если попытаются еще раз. А в итоге…
— Что? Что в итоге?
— Ушли туда и не вернулись. Уверен, хотели… и даже эта проклятая больница уже была мила. Но тут это вопрос везения. Видимо, с той стороны ход обратно может закрыться. Ну, а дальше… всё.
Паша осел на корточки и смотрел туда. На свободу.
Этот день был таким близким и далёким одновременно. Он закурил и при взгляде на выход, с его губ сорвался тихий стон.
— Как отсюда выбраться, дед? Я домой хочу… работать! Я сестренку еще на ноги не поставил! И сам их привел сюда…
— Не вини себя, сынок, — он смотрел на дневной пейзаж, где солнце яркими искрами отражалось от кристалликов снега, — просто вам… не повезло. Я тоже… хочу домой.
— Дядь Рома, что ты знаешь про эту больницу?
— Все я про нее знаю. Я в Алёшино всю сознательную жизнь прожил. Вон там, чуть левее наш дом с Фросей, один из первых. И ничего в этой больнице ни в жизнь не было. Забросили ее управленцы, как в Тарасихе начали принимать. Ну, здание и здание, кому до него какое дело? И дернул же меня нечистый, когда мы от соседей шли, затащить сюда Фросю…
Старик горестно вздохнул.
— А ей пряжи надарили, спицы новые, сынок у них приехал с большой земли, всякого принес. Я тогда не придал этому значения. Мало у нее что ли этих спиц и приблуд для вязания, а сейчас благодарен ему. А, о чем это я… в общем, захотелось мне посмотреть, чего с нашей больницей сделалось, одним глазком глянуть. Может, работать начали, раз вход еще один пробили. Стало быть, если делают что-то, значит, у нас теперь не будет на весь поселок одного только терапевта, снова к былому вернемся. И вот потом дотумкал я, что когда мы днем в гости шли, не было никакого входа. Слишком быстро он появился, считай за несколько часов. Вот только было уже поздно…
Мы с Фросей уйти попробовали, да всё туда попадали, ну, куда и вы.
Сильно не пытались, мы ведь уж не молодые, нам такие переходы поперек горла были. Приняли нас, бежать уж некуда. Вот, с тех пор и живем здесь. И про этих первых узнали, якобы они тут, на самом деле, хозяева. Объяснили нам, что и как. Потом мы с Ефросинией поселились в палате, так и носа оттуда не кажем.
— Дядь Ром, а разве ты не пытался сбежать?
Старик усмехнулся, его безжизненный взгляд был направлен на выход. На свет.
— Шутишь? Я здесь всё обшарил. Каждый миллиметр, все стены прощупал. Ну, почти… некоторых лучше не касаться. Нет отсюда выхода, сынок. Если имеется таковой, то мне неведомо, где он и как им пользоваться…
Но происходит что-то именно на Стояние — больница становится ближе к нашему… измерению, если можно так выразиться. В этот день и телевизор кажет кое-как, связь появляется почему-то, ну только до двенадцати. Бывало, успевали не принятые сбежать до того времени, им повезло, сразу почуяли неладное и ушли. Обычно, все до полуночи могут уйти. Но эти коридоры…
Паша молча сидел и курил, смотря в сторону выхода, как вдруг его осенило.
— Дед! — он даже приподнялся, — а…
Он осекся на полуслове, увидев скептический взгляд старика, и снова сел, привалившись к стене.
— Думал, я совсем дурак? Не пытался свалить отсюда до двенадцати в день Стояния? В любой день пробуй, всё одно.
Паша вздохнул, осмотрелся в коридоре.
— Я еще хотел спросить, что значит «на холодное»? И почему некоторых стен нельзя касаться?
— Вот, правильные для этого места вопросы. Холодное там, — дядя Рома мотнул головой в сторону проема, — только мертвым там совершенно другое уготовано. Что бы в этих лесах не бродило, оно не прочь полакомиться человечиной, пусть и неживой. Они чувствуют и… приходят. Всех утаскивают, ни одного еще вниманием не обделили. А насчет стен… что-то в них есть. Сначала такая была всего одна или две, как правило, они смежные с закрытыми палатами. Первые так объяснили.
— А эти… как поняли? И кто они вообще? Почему не ищут выход? И полицейские…
— Насколько мне известно, эти двое с Сашкой, они бродягами были, с Семёнова пришлые, набрели на больницу, согреться хотели, даже уходить не думали. А поутру, как только дальше скитаться снарядились, так и поняли, что прописались тут. С ними занесло и Сашку, ну вот они притерлись друг к другу.
— Саня беглец?
— Нет, насколько знаю. Вроде как вольный был, рецидив у него, по пьяной лавочке с собутыльниками подрался, так и не помнит, убил ли, али же просто покалечил, ну и драпу решил дать, пока в памяти. Его тут двое в погонах и прижучили, за ним в больницу ломанулись, он их там и порешил, когда они разделились, оттуда и ствол у него имеется. Сначала боялся правосудия, а как понял, что схоронился в этом гадюшнике, так сразу хвост распушил, самым главным тут себя возомнил, правила начал диктовать. А ментов это место по-своему определило. Сюда ходу им нет, весь год их не видно. Появляются только на один день, и то на улице. Заманивают. От них вреда нет, на самом деле. Хотя, с какой стороны посмотреть…
Услышав это, Паша уставился на старика, приподнялся, чувствуя себя откровенным идиотом затем прикрыл глаза и изо всех сил стукнул кулаком по стене.
— Можно было просто, блять, проехать!
— Ну, а тебе, откуда ведомо? От вас еще разило за версту, чего уж там. На это, знаешь ли, все попадаются. Не кори себя… лучше скажи, как зовут-то вас?
— Паша я. Кудрявый — Мишка, болезный — Егор, ну, а с Мариной знаком уже.
— Что ж, хорошо. Выпить бы по такому делу, да нечего. Вот и вся история, сынок. Помимо нас с Фросей, тогда еще троих занесло, точнее менты загнали. Они сгоряча сразу в перепалку с первыми ввязались, почти получилось у них тюкнуть этого Бита, да только куда они против ствола-то? Вот Сашка с тех пор осторожничать начал. Нет, кичиться не перестал, а с бродягами сговорился, что они втроем будут больницу держать. Так вот и получилось. А как узнали, некоторые стены не безопасны? То еще было…
Паша внимательно слушал старика, и на последнем вопросе одарил его нетерпеливым взглядом.
— А так и выяснили. Бродяг-то изначально четверо было…
Парень сглотнул, округлил глаза, на всякий случай подошел ближе к дяде Роме.
— Да ты стен у выхода не бойся, в них никогда ничего не было. Говорю же, только там, где палаты закрытые. Сашка обмолвился, что спорили они о чем-то, один из бродяг и толкнул дружка своего. Того как притянуло, втроем не сумели оторвать. В общем… вдавило его туда словно прессом. Орал до последней секунды, а потом все… даже кровь впиталась вся, ни следа не осталось от их дружка.
Павел продрог всем телом, закурил снова и протянул сигарету старику. Тот кивнул, принял папиросу.
— А с третьим, что случилось? Ну, бродяг четверо было. Тоже стена?
— Нет, не стена. Крюк его забрал…
Дядя Рома поднялся, сделал очередную затяжку и закашлялся.
— Эх… как же давно я не курил. А Фрося и рада… в общем, тогда, на первое Стояние Сашка не знал, что какие-то правила есть не только у него, но и у этой бесовской больницы. Вот Крюк пришел и к ним в палату вломился с братками своими. Первого попавшегося крюком… в общем, как тушу свиную потом волок к выходу. Вот тогда Саня и уяснил, что раз в год или он сам выберет, кого отдавать, либо будет решать уже Крюк…
Дядя Рома докурил, выбросил бычок и посмотрел на парня.
— Ты это, сынок… на меня особо не рассчитывай только, с этими ребятами я тебе не помощник. Я сам тут на птичьих правах. Коли Ефросиния бы не вязала, так давно бы меня за ненадобностью на холодное… или же Крюку отдали.
Паша не ответил, да и нечего ему было сказать…
***
Дальше потянулись серые, одинаковые дни полные уныния и безнадежной, смертельной тоски. Через четыре дня Паше довелось лицезреть делегацию из спасателей и полицейских, которые сновали туда-сюда у больницы. Засыпанную снегом машину почистили, проверили салон, багажник, даже под капот заглянули.
За все время этого шествия Паша не отходил от выхода. Шуметь нельзя, поэтому он, как идиот, отплясывал и махал руками в надежде, что может быть всё-таки? Но нет, этого не случилось, никто его не видел, как и входа в эту, другую больницу. Через пару часов безнадежных поисков, Логан погрузили на эвакуатор, все разъехались. Паша со слезами на глазах провожал последнюю полицейскую машину, стоя на коленях у проёма. А когда и та скрылась из виду, парень тихо и тоскливо взвыл, подавляя жгучее желание разрыдаться.
Лишь изредка ребята навещали пресловутый выход — не хотелось в очередной раз нырять в пучину безнадёги, да и если из этой могилы можно выбраться, то точно не здесь. А пока то место не нашли, надо жить дальше…
Была одна странность, заключалась она в непонятном подношении для бабы Фроси. Первые сразу же после Стояния забрали из-под койки старушки ящик, а вернули его через полчаса уже наполненным пряжью. Откуда они ее взяли, оставалось только гадать.
Все правила ребята уяснили и честно исполняли. Впрочем, ничего сложного и не было. С восьми до одиннадцати вечера в душ и туалет не лезть, в коридорах не шуметь, стен не касаться, еду брать только после первых. Выяснилось, что в этой больнице имелась целая столовая, а на месте, где обычно раздают обеды, была глухая перегородка с небольшим проемом и дверцей. В это окошко убирали подносы и грязную посуду. Створка закрывалась, а после открытия — на выступе уже было пусто. Кто и из чего готовил — они не знали, да и не хотели.
В определенное время на четырех столах в зале появлялись подносы с теми самыми тарелками, которые после приема пищи возвращались за перегородку.
Пусть первые и забирали основную массу пропитания, ребятам все равно хватало. Да, немного, но лучше, чем умереть голодной смертью и отправиться на холодное. Мишке выпала худшая доля — он вынужден был носить часть обеда в палату к первым. Отказываться нельзя — это опасно для Марины, ведь если парень не явится в определенное время — в их обитель пожалует Саня со своими братками. И как знать, успеет ли Марина в очередной раз схорониться под кучей грязного тряпья в углу палаты…?
Егору, тем временем, становилось все хуже. Рана на спине парня загнивала, и привычный запах старых, застиранных простыней начал разбавлять болезнетворный смрад. Когда обезболивающее кончилось, Егор практически не спал. В самые тяжелые моменты он выл от невыносимой боли, а позже из его раны начала сочиться гнойная сукровица, запах стал совсем нестерпимым. Баба Фрося, Роман и Олег «попросили». Еще бы они не этого не сделали… ребята и сами очень ждали, когда их «попросят».
С трудом нашли пустующую палату и поселили в нее Егора, куда Миша стал носить еду. Запах в этом помещении быстро испортился, ведь парень к тому же не ходил в душ. Пусть и не имелось там ни мыла, ни шампуней, а ополоснуться хотя бы раз в два дня и потереть тело руками никогда не было лишним.
Но он не мог из-за раны и самочувствия. Инфекция то или продуло на холодном — уже не выяснить. К тому же, чай, который попросту негде разогреть, не способствовал облегчению положения. Вскоре он перестал покидать свою палату даже для похода в туалет — на эти нужды он определил один из углов.
Когда смрад в помещении стал совершенно невыносим, ребята перестали навещать Егора. Встречи свелись к тому, что Миша, задерживая дыхание, насколько это было возможно, пробирался в палату, менял затхлую, испачканную простыню, (которая служила еще и как туалетная бумага) и оставлял у койки два стаканчика чая — Егор практически перестал есть.
Марину же оберегали, как пасхальное яйцо. За первые недели еще ни разу она не показалась пресловутым хозяевам. В душ ее провожали всегда вдвоем, и только после выдачи обеда. Миша сторожил их палату, а Паша отводил сестру.
Это было их новое, негласное правило, благодаря которому девушка оставалась неприкосновенной. Также ее койку придвинули ближе к куче тряпья, а по звуку шагов в коридоре легко было определить, уже запомнили — идут «свои» или надо прятаться.
Правда, вскоре Марина намекнула брату, что лучше Мише провожать ее в душ самому. Паша нехотя согласился, все-таки дело молодое, да и их сближение было уже очевидно. Правда, не обошлось без строгого наказа для сестры, чтобы «не вздумали». Еще не хватало в этом гадюшнике Марине «залететь».
Первые стали вести себя осторожнее, а именно — бродяги разломали одну из коек, вооружившись ее составными частями аки дубинками. Ребята могли бы сделать так же, только смысла в этом особого не было, покуда у Сани имелся пистолет.
В течение нескольких недель Паша не прекращал долгие вылазки по коридорам больницы. Он исследовал темные закоулки с фонариком смартфона, зарисовывая примерную карту местности. И что было странно — действительно, Бит не соврал, по непонятной причине, вся электроника зависла. Парень переживал, что вскоре, как это бывает в разных фильмах, аккумулятор телефона сдохнет, и больше от него не будет никакого толка. Беспокойства оказались напрасными, заряд так и держался на двадцати процентах по сей день.
Еще он боялся, что первые отберут все их телефоны, но нет, и тут обошлось — гаджеты им оказались без надобности. Настоящую ценность в этом месте представляли творения бабы Фроси — в основном теплые носки, которые она справила ребятам с новых запасов пряжи. Главным условием было предоставлять вещи Сане и его браткам по первому требованию, остальные же пусть снашивают носки до дыр, а им нужен комфорт.
Конечно, имелась еще ценность. Вернее будет ее назвать жемчужиной в этом архитектурном бестиарии. Но она принадлежала лишь Мише. Паша завидовал другу по черному, ведь ему повезло больше всех. Хотя, везение в этом месте определяется сроком незнания первых о наличие молодой девчонки. Парень знал — долго прятаться не смогут. Однако уже одичавший и помешанный на сохранности своей сестры, он пообещал себе, что если это произойдет, то прольется много крови. И либо Марину получится отбить, или же…
Не хотелось думать, но перед своей смертью он заберет с собой и сестру, не доставайся же жемчужина никому. Пусть, ублюдки… немного времени у них будет для развлечения, а потом окоченевшее Маринино тело все же придется отнести на холодное... заниматься этим с гниющим и попахивающим трупом не станет даже такая скотина, как Саня и его дружки. Дело ли, однажды высунуть и увидеть на конце извивающуюся личинку опарыша?
А пока Марина была затворницей. Вот пусть ей и остается, а как только он найдет выход, они все вместе свалят отсюда, даже стариков прихватят. И пускай первые тут продолжают гнить, а когда от последних носков ничего не останется, пусть хоть жрут эту пряжу, вязать они все равно не умеют.