В возрасте 90 лет умер Радна Сахалтуев — художник, автор десятков известных киевских мультфильмов, среди которых «Остров сокровищ», «Как казаки в хоккей играли», «Доктор Айболит» и «Приключения капитана Врунгеля».
Тримбач рассказал, что когда группа кинематографистов поздравляла художника с 90-летием 15 мая этого года, Сахалтуев сказал ему, что уже живет слишком долго. «И вот сегодня Радна таки решил подвести черту под такой на самом деле долгой и содержательной жизнью», — говорится в записи.
Воспоминания художника Ярош Валерий Иванович о своём детстве во время эвакуации часть 1
Работаю над картиной с ориентировочным названием «Эвакуированные», а в памяти моей всплывают сцены из жизни в те далёкие военные и послевоенные годы. На первом плане картины — моя добрая бабушка, Пелагея (Полина) Ивановна, и суровый дед Демьян Андреевич, пережившие революцию, гражданскую и две мировые войны. Иногда дед вспоминал морскую службу. Как мимо матросов, стоявших неподалёку на корабле, близко к ним пролетала шаровая молния. К счастью, никого она не задела. Как спасал тонущую подводную лодку. Стажёры оставались флажки в люке, что привело лодку к затоплению. Показывал медаль, полученную за спасение. На его руках умер юнга с крейсера «Варяг».
— Найти бы родственников моряка. Я бы всё им рассказал, — говорил дед.
Мое детство в эвакуации. 89х90. 2020 Ярош В.И.
Я с восхищением слушал, когда он вспоминал о зимнем купании в проруби в Петербурге. Для меня статью привить себя, а смогу ли я сознательно войти в ледяную воду. Ведь я иногда и без воды замерзаю.
Такая возможность представилась в Кингисеппе. Работа с чрезмерной школьной нагрузкой в четырёх общеобразовательных школах одновременно, нужен был стресс, нужно было переключиться на ночной отдых. А тут подвернулся случай. Стояла хорошая погода и мы со Славой Тутовым, соседом по коммунальной квартире, поехали гулять по берегу Луги. За профилакторием, на противоположном берегу, мужчина полностью раздевается, его сверкающее белизной тело погружается в холодную воду. Оказалось, он проверял рыбацкие сети.
«Давай окунёмся, только ты первый» , — предложил Слава. Я согласился. Вода «обжигала» тело. Плавали недолго. Приятное ощущение холодной воды сохранялось до самого дома. Понравилось. И мы вечерами стали ходить на речку. Сначала плавали в просто холодной воде, постепенно река замерзала, затягивалась льдом. На изгибе реки, среди мелких льдинок, продолжали испытывать себя, помогая друг другу выбираться из воды. Постепенно наши, из-резанные льдинками, тела привыкали к хо-лоду. Мерзли только стопы ног и кисти рук.
До первой мировой восемь лет дед служил во флоте в Кронштадте и Санкт-Петербурге на Дворцовой площади за себя и за брата. На мой вопрос видел ли он царя дед отвечал, что по площади проезжали кареты, а кто там царь или не царь, не знает. Временами посещал Морской Никольский собор в Кронштадте, в котором в то время служил Иоанн Кронштадтский. На корабле ходил вокруг Европы. Побывал в разных странах. Так во Франции увидел обувь на деревянной подошве и сам стал прибивать верх обуви к доске, вырезанной по форме ступни.
Целое лето в ней ходил. Дед рассказывал причину демобилизации: правительство страны дало возможность отдохнуть опытным ратникам, чтобы в нужный момент призвать их на войну с Турцией за проливы Босфор и Дарданеллы.
Осуществлению планов помешали события внутри страны. После демобилизации жили в г. Любава (Лиепая). Раз в месяц оттуда пароход увозил эмигрантов в США (Новый Свет). На вопрос, почему не уехали, дед ответил, что хорошо там, где нас нет. С Любавы вернулись на чернигов-щину в родной хутор Бильмачёвка возле Бахмача. Там они встретили гражданскую войну. Моя мама, Нина, со слезами вспо-минала это время. Ее, маленькую девочку, допрашивали: «Где отец прячет зерно?»
А самого отца уводили на кладбище расстреливать. Ничего не добившись - отпускали. Часто приходили по ночам к дому, требовали открыть дверь, иногда мяукали по-кошачьи. Дед с топором стоял у окна в ожидании.
В конце тридцатых годов мама уехала в г. Днепропетровск. Работала в столовой, благодаря чему она всю свою жизнь прекрасно готовила, с большой выдумкой и разнообразием. Как художник подбирает цвета красок, перед тем, как положить их на холст, так мама относилась к приготовлению пищи. Бывало я учу уроки, мама подходит с ложкой борща: «Попробуй, чего не хватает?» Многое, что она делала, я никогда не встречал. Хотя бы взять «накотки». На доску насыпается мука, на неё пшено и ладонью круговыми движениями накатывается мука на пшено. Получаются маленькие шарики из муки, а внутри шарика зёрна пшена. Затем варится в молоке.
В Днепропетровске мама ходила в театр. Она знала и дома пела женские и мужские партии из оперы «Наталка Полтавка». Мне повезло увидеть эту оперу в Краснодаре на гастролях Киевского театра. Почему-то в моей памяти отложилась песня про казака Голоту, особенно слова "к... пили наливку, пили горилку, тай мед будем пить, а кто с нас браться будет смеяться, того будем бить". Училась мама играть на бандуре. У нас, как память о пропавшем без вести дяде Константине, хранили балалайку. Мама показывала мне элементы игры на ней.
В 1940 году родился сын. В начале войны с ребёнком на руках, спасаясь от бомбёжек, вернулась к родителям и вместе с большим потоком беженцев в товарных вагонах отправились на восток в Россию.
Быстро наступали немецкие войска. Нужно было спасать армию. На станции Поныри в Курской области всех гражданских с поезда высадили. Вагоны заполнили военными, и поезд отправился дальше. Люди разбрелись по окрестным селам. Мы попали в село Брусовое, через которое проходила Курско-Орловская дуга с рядом значительных, вошедших в историю, битв. Впоследствии я ощутил эхо войны, побывав на местах сражений, запечатлённых в многочисленных памятниках.
На пьедесталы поднялись танки, пушки; на воинских захоронениях - скульптуры солдат с автоматами. Но это уже после войны.
А воспоминание о войне, из-за моего маленького возраста, обрывочное, несвязанное. В памяти отпечатались отдельные эпизоды того тяжелого времени. Хорошо помню бомбоубежище, вырытое на два дома в стороне между избами, и хозяев, приютивших нас. Земляные чёрные ступеньки вели внутрь совершенно тёмного убежища. Вход был открытый, и через него я видел светящиеся ракеты в ночном небе. Мне почему-то казались огненными столбами. Услышав приближающийся гул самолётов, маме я говорил, что летит «нема». Все бежали в бомбоубежище. В соседнем доме жили, как мне тогда казалось, старенькие люди «дядя Коля» и «тётя Катя». У них вся стена была в маленьких иконах. До сих пор помню приятные и непривычные для меня цвета на иконах, которых в природе я не видел. При нарастающем гуле самолёта все спешно бежали в укрытие. Дядя Коля первым прибегал в бомбоубежище и громко жене кричал: «Катюш, Катюш! Сюда! Скорей сюда!»
Трудно представить, что чувствовали во время бомбежки собравшиеся из двух домов взрослые люди в неосвещённом, сыром убежище, больше похожим на крытую яму. Из детей я был один. Страха не чувствовал. Рядом была мама.
Так мы оказались на оккупированной немцами территории. Немцев не помню. Мама говорила, что они давали маленькому мне водку и называли коммунистом..
Помню в деревне большой переполох: В наше бомбоубежище провалилась корова. Как мамонт в далёкие времена, перепуганная стояла в глубокой яме. На улице темнело. Забегали люди по посёлку в поисках крепких верёвок или ремней.
Нашли. В полной темноте в двух местах подвели под корову верёвки и её подняли. К счастью, в тот момент людей в убежище не было.
После освобождения Брусового от немцев меня крестили. Крестной была приютившая нас хозяйка, Катя. Церкви в деревне не было. Мы шли пешком в другую деревню со знакомой девочкой, которую тоже крестили.
Был голод. У нас ни продуктов, ни денег. Дядя Гриша, тогда ещё мальчишка, ходил по деревне, побирался. Мне приносил посиневшие оладьи и блинчики. Они не были горькими, как то, что пекла мама.
Видимо добавляла горчицу. «Лучше дайте мне меньше, только не горькое», - просил я
Мама устроилась на работу в открывшуюся единственную в селе сапожную мастерскую в конце деревни у огромного заброшенного сада. Для меня оставаться дома одному был конец света. После ухода мамы на работу я выходил из избы и незаметно на определённом расстоянии шёл за ней и, к её удивлению, показывал-ся в мастерской. Отводить меня назад далеко, и я оставался на маминой рабо-те. Мастерская представляла большую; освещённую солнцем комнату. Несколько человек сидели за столами, на которых лежали заготовки к обуви и готовые изделия, потемневшие деревянные колодки разных размеров, сложенных из двух частей, и много мелких других предметов:
Мне понравился маленький, с ладонь, деревянный сапожок для заглаживания швов на изделиях. От частого применения он смотрелся блестящим и гладким.
С интересом наблюдал за работой мамы, когда из берёзовых заточенных пластинок она делала гвозди и прибивала ими подошвы к сапогам, или как подшивала валенки двумя иголками или шилом и иголкой одновременно снаружи и изнутри.
Сколько ни пытался повторить, у меня не получалось.
В ожидании мамы играл в саду среди прыгающих зелёненьких кузнечиков и разноцветных бабочек. Здесь были вкусные мелкие разных сортов дикие груши, кислые душистые яблоки - антоновка.
Светило яркое ослепляющее солнце, и в воздухе от цветов и трав стоял приятный, завораживающий запах.
Однажды мне, гуляющему возле дома; почтальон дал письмо, не треугольник, как раньше, а обычный четырёхугольный конверт с наклеенными по краям небольшими красными полосками - отнеси домой. Это было письмо от дяди Сергея, воевавшего на Сахалине. В начале письма нарисована ёлочка. Мама написала ответное письмо.
Положила сверху мою детскую ручонку, и мы вместе карандашом обвели и послали дяде. Это был первый мой рисунок.
Под конец войны мы решали: остаться в Брусовом или возвращаться на родину Мама со мной съездила на Украину, навестила родственников. Всё, чем мы владели до войны, было занято. В доме жили другие люди. С мамой мы поселились у её знакомой или родственницы. В большой избе у входа стоял чёрный, в половину тёмной комнаты, с приятным запахом агрегат для изготовления подсолнечного масла. В центре второй комнаты лежала туша огромной свиньи. Не помню, чем нас кор-мили, но с тех пор много лет не мог есть сало, даже переносить его запах.
Уже в десятом классе меня попросили после уроков оформить класс. В школе буфета не было. На обед домой идти далеко, и учительница литературы привела меня к себе домой, налила полную тарелку супа, поставила на стол. В тарелке было одно сало. Маленькие поджаренные кусочки плавали, покрывая всю поверхность тарелки. Сказать, что я сала не могу есть, постеснялся. А есть хочется. Долго ковырялся в супе, налегая на хлеб.
Вспоминается ещё эпизод. Хата, в которой мы жили, находилась на окраине села. Дальше до горизонта золотистое поле пшеницы. У полуразвалившейся изгороди я играл с новым другом Витей, таким же, как я, мальчиком. И вдруг со стороны поля мы увидели инвалида на костылях с одной ногой. Для нас, маленьких, горизонт был совсем низкий. Поэтому инвалид возвышался над полем, и его тёмная фигура на фоне неба казалась огромной. Он шел в нашу сторону, заметно к нам приближаясь. Нам было страшно. Тем более, что Витя сказал, что инвалиды люди злые. Мы спрятались и через узкую щель в плетне наблюдали за ним. Это был первый увиденный мной результат войны.
С Украины возвращались в поезде, в котором ехали солдаты домой. Я капризничал. Чтобы меня успокоить, солдаты дали мне немецкие бумажные деньги.
Вернувшись, на семейном совете решили остаться в Брусовом. Нам выделили на станции Возы, находящейся в четырёх километрах от деревни, пятнадцать соток земли, участок весь в глубоких, больше роста человека, длинных ямах. На меже в углу огорода у большака были ровно уложены авиационные бомбы. Сначала сапёры сказали, что бомбы шевелить нельзя, тем более перевозить. Их необходимо взрывать на месте. Это метров двадцать от избы. Всё-таки их увезли в поле и там взорвали. Вокруг хаотично валялись снаряды, мины, порох, ржавые диски от автоматов, бесчисленное количество гильз от снарядов. Всё это «богатство» войны зарастало травой и постепенно входило в землю. В одной яме дед сделал землянку, остальные засыпал землёй. Вместо двери на разной высоте повесил гильзы от снарядов - защита от волков.
К зиме дед построил избу. Стены и потолок из плетня, с обеих сторон обмазанного глиной. Крышу покрыл толстым слоем соломы. Пол земляной бабушка мазала желтой глиной каждую субботу. Посреди избы стояла русская печка. Внутри было чисто и уютно. В святом углу висела приобретенная в церкви икона, по краям свисали вышитые мамой рушники, маленьким огоньком слегка освещала угол, висевшая лампадка, сделанная из медицинской банки. Чуть ниже, на уровне груди, крепилась полочка, покрытая куском белой ткани. На полочке лежали зачитанные книги: библия, евангелия на русском языке и несколько с потемневшими страницами и «засаленными» уголками тоненьких книг на старославянском языке.
Книги иногда читались стоя у икон.. Рядом с огородом в углублении лежала колёсная пара от вагона, место, облюбованное пленными немцами. Они там чистили картошку, а мы у них брали очистки для животных. Долго не мог понять, что могли делать пленные немцы на нашей маленькой станции. Оказалось они работали на железной дороге. Вместо своей узкой колеи возвращали нашу широкую колею (1524 мм между рельсами).
Пленные жили в вагонах, стоявших в тупике. Рано утром в одно время они поднимались. Слышалась громкая, нам непонятная речь. По ним мы определяли время, да и по семафору, стоящему перед нашими окнами. Перед подходом поезда семафор поднимал крыло, обозначающее, что путь свободный.
От дома вокзал был близко, и я наблюдал, что там происходит. Дежурный по станции со скрученным на короткой палочке жёлтым флажком встречает проходящий поезд. От цвета флажка зависело действие машиниста поезда. При экстренной остановке скорого поезда красный флажок раскручивали, для лучшей видимости. Запомнил, как дежурный, подойдя близко к приближающемуся поезду, набрасывал проволочное кольцо с ручкой, похожее на гимнастический обруч, на вытянутую руку одного из машинистов. Вскоре кольцо машинистом выбрасывалось на землю. «Зачем это всё?» - не раз думал я.
В дальнейшем узнал, что в то время была жезловая система. В кольце находился металлический цилиндрической формы жезл, разрешающий локомотиву движение до следующей станции. У подножия высокой насыпи железнодорожного тупика лежал каркас сгоревшего вагона. Тут же у железобетонного забора с пробоинами от снарядов возвышалась огромная куча побелевших костей. Тогда у меня и в мыслях не было, что это кости людей. Я их понемногу сдавал старьёвщику, как тогда его называли тряпичником, за свисток и переводные картинки. Дед сдавал ему по одной латунной гильзе от снарядов и получал несколько листочков бумаги для писем.
По периметру огород дед оплёл лозой.
Вдоль плетня посадил тополя, берёзы.
Постепенно обзаводились животными
Из-за них меня поднимали очень рано для выгона, а потом нужно было их пасти. Иногда под яркими лучами летнего солнца я засыпал на бугорке. Проснулся, животных не было. Что делать? Идти домой? Будут ругать. Искать? Где? Может, они уже дома.
Шёл домой. Моё стадо состояло из коровы с телёнком и овцы с ягнёнком. Мне ка-залось, что ягнёнок всегда будет маленьким. Играл с ним. Нажму рукой его лоб и отбегу. Мама предупреждала: «Не учи его биться!» К моему удивлению, ягнёнок быстро вырос, выросли витые рога, стал настоящим, готовым к бою бараном.
Вскоре я ощутил результат моей первой педагогической практики. Помню, была плохая погода, дул северный ветер и моросил мелкий дождик. Безлюдно на улице. За ошейники вёл телёнка и барана. Они, как сговорились, непонятно за что поочередно лбами били меня. Корова и овца, наблюдая за нами, шли сзади. Вдруг баран вырвался и с разбегу сбил меня с ног. Пока я поднимался, он успевал разбежаться и ещё ударить. Несколько раз баран практиковался на мне, пока я решил не подниматься, а приготовиться и, при приближении барана, схватить его за рога.
Удалось. Крепко удерживая, поднялся и повёл его домой. Весь в крови. Напрасно ожидал сочувствия, меня только обругали:
Грустным был первый день, когда я пошёл в школу. Знакомясь с перво-классниками, первая моя учительница, Вера Васильевна, предложила наизусть рассказать стихотворение. Каждый ученик поочередно выступал. Я знал только на украинском языке вирши: «Курочка чубарочка по двору ходила, двадцать трое за собою цыпляток водила...» Довольный первым днём занятий, иду домой, обдумываю, что я скажу интересное маме. В этот день животные паслись одни в нескольких метрах от огорода. Подхожу к дому, и что я вижу: мама плачет, бабушка тоже в слезах. Возле входа в избу, на земле лежит овца, точнее половина овцы. Вторая половина от головы до хвоста сьедена волком, и так ровно, как ножом отрезали. До сих пор мне не понятно, почему со мной, ребёнком, волк не трогал ни животных, ни меня. А как остались они одни - напал. Через день к вечеру волк подошёл к нашему огороду за оставшейся частью овцы.
Он неподвижно стоял у изгороди и внимательно смотрел в нашу сторону, как бы обдумывая свои действия. Мы с таким же вниманием смотрели на него, тоже думая, что будет дальше. Он стоял до тех пор, пока дед не зазвенел гильзами. От сильного металлического звука волк повернулся и спокойно, будто здесь он был хозяин, пошёл в поле и скрылся за капониром.
В мире есть места, где время будто остановилось. А есть те, где оно пошло вспять — и вместо людей по улицам ходят… куклы.
Да-да, не фигурально, а буквально.
Нагоро — крошечная деревня в японских горах, которая прославилась на весь мир не красотами природы и не древними храмами, а тем, что почти всех её жителей заменили чучела. Они сидят на лавочках, работают в огородах, играют на школьном дворе… И всё это — молча, неподвижно и жутко правдоподобно.
Кукла в образе человека, который приехал на велосипеде
📍 Где находится эта странная деревня?
Нагоро — это затерянная в горах деревушка в префектуре Токусима, на острове Сикоку, Япония. До ближайшего крупного города — добираться часами по извилистым серпантинам. Деревня находится вдалеке от туристических маршрутов, и именно эта изоляция во многом определила её судьбу.
Куклы сидят на лавке возле дома
📉 Когда-то здесь кипела жизнь…
Раньше Нагоро была обычной японской деревней — со школой, фермами, праздниками и уютом. Здесь жили около 300 человек. Работали на местной ГЭС, обрабатывали землю, растили детей.
Но с 1960-х годов деревня стала стремительно вымирать. Молодёжь уехала в города, промышленность сократилась, школы закрылись. На сегодняшний день в деревне осталось меньше 30 человек — все пожилые.
А потом пришла… Ая Цуками.
Кукла рыбак с удочкой на реке
🧵 Как куклы пришли в Нагоро?
Ая Цуками — местная жительница, которая в какой-то момент вернулась в родную деревню из города. Увидев, насколько пусто и тихо стало вокруг, она решила… воссоздать жителей с помощью кукол. Сначала она сшила куклу в память об отце, а потом — ещё одну, потом соседа, школьного учителя, детей…
Так, на месте ушедших людей появились их кукольные копии — в полный рост, в привычной одежде, с индивидуальными чертами лиц.
Сейчас в деревне более 350 кукол — в 10 раз больше, чем настоящих людей.
Кукла бабушка на огороде
🧍 Что делают эти куклы?
Они повсюду. Абсолютно.
У школы сидят дети с портфелями — хотя здание давно закрыто.
В автобусной остановке кто-то «ждёт» транспорта.
Рабочие «тянут провода» на столбах.
Женщина «торгует» овощами на рынке.
Мужик с газетой «отдыхает» на лавке у дома.
И в этом — вся суть Нагоро: иллюзия живой деревни, где вместо сердец — солома, а вместо глаз — пуговицы.
Куклы у себя на огороде сидят на стульях
🧠 Это трогательно или страшно?
Вопрос не такой простой.
С одной стороны — Ая Цуками просто хотела сохранить память о жителях, вернуть в деревню ощущение жизни. Многие куклы выполнены с теплотой, любовью и даже юмором. Каждая — это история человека, которого здесь больше нет.
Но с другой стороны… Когда ты гуляешь по деревне, где на каждом шагу — молчаливые, застывшие фигуры, становится не по себе. Особенно ночью.
Целая семья из кукол
🌍 Почему сюда едут туристы?
О Нагоро написали крупные СМИ: BBC, The Guardian, CNN, National Geographic. Деревня стала тихой достопримечательностью Японии для любителей жуткого, странного и атмосферного.
Сюда едут фотографы, блогеры, путешественники и просто те, кому хочется «заглянуть в другую реальность».
И знаете — многим здесь действительно нравится. В Нагоро нет шумных толп, нет сувениров и маркетинга. Только тишина, природа и чучела прошлого.
Кукла мать с своим ребенком
🧓 Ая Цуками — одна против забвения
Сама Ая продолжает создавать кукол. Она не зарабатывает на этом денег, не устраивает шоу — просто поддерживает жизнь в том виде, в каком она осталась у неё в сердце.
Она говорит:
"Я не хочу, чтобы мою деревню забыли. Пусть хотя бы куклы напоминают людям, что здесь когда-то жили настоящие люди".
🤔 Что Вы думаете?
Могут ли куклы заменить реальных людей? Это искусство, акт памяти… или просто печальный символ вымирающей деревни?
Привет, дорогой друг, меня зовут Максим Кузнецов-Мельников, из Благовещенска, Амурской области, и я порчу стены. В этот раз испортили стену на Калинина 61, во дворе.
Спасибо большое, кто помог собрать денежку на реализацию. Так же, мы в селе Солнечное, Ивановский район, Амурской области, мы сделали такое
Привет, дорогой друг,от Максима Кузнецова-Мельникова из города Благовещенска, Амурской области. Я занимаюсь росписью стен и вот, в преддверии 9 мая в посёлке Солнечное, Амурской области вместе с молодёжью сделали такую стеночку.
Больше всего понравилось, что молодежь активно принимала участие в создании картины.
Есть место , куда приезжая снова становлюсь ребенком . Где много лет уже ничего не меняется , но тем не менее тепло и уютно .
«Пошли , чайку попьём» такое теплое , коронное бабушкино выражение .. и уже на кухне сижу , показываю фото как мы там живем далеко - далеко , рассказываю только хорошие , добрые новости что бы лишний раз ничем не волновать и не тревожить , любуюсь морщинками … пожалуйста 🙏 живи как можно дольше
