Одни кричали "ура", другие матерились самыми последними словами, а кто-то просто кричал "мамочка-мама". Среди пехотинцев было немало юнцов, у которых и молоко-то на губах не обсохло. Совсем мальчишки с потными ладошками, сжимавшими древка копий и мокрыми от страха штанами. Но никто не отступал. Влекомые одноруким капитаном, бледным от потери крови (ещё утром Дленн лежал в палатке походного госпиталя скрипя зубами от боли) они вонзали холодный металл в противника надеясь найти на теле брешь незащищённую добрым доспехом.

Сами-то одеты кто во что! Только что кастрюли на голову не напялили. Рваные кольчуги, ржавые, второпях почищенные песком шлемы времён Оклона Хитрого, кожаные нагрудники с нашитыми плоскими бронзовыми бляшками. Ну а что? Всё лучше чем в рубашонке, да стёганном шерстяном жилете в бой идти.

Старики и мальчишки, крестьяне и недавние торговцы врубались в ряды врага сжимая зубы, погибали, обливаясь кровью, но шаг за шагом продвигались вперёд. Просто не могли по-другому.

Никто из простолюдинов не записался в полк две недели назад, когда барон, выехав на площадь на своей огромной лошади упёр кулак в бок и разразился своими обычными обещаниями о богатой добыче, славе и почёте на все времена. Знаем, слышали. Уехал проклиная людей несолоно хлебавши. И где теперь его полк дворян и наёмников? Гниёт в Длинном овраге на радость и сытость воронья выклёвывающего глаза мертвецам.

Так почему же они здесь? Из-за капитана, человека горожанам знакомого и близкого, строгого, но справедливого. Та же площадь четыре дня назад, замотанная грязной тряпицей культя (результат взмаха палашом из седла стагнийского всадника) и снова призыв записываться в новый полк. Защищать Родину. Вот только оказалась, что родина у барона и капитана разная. У первого это худой кошелёк с медяками, да парой-тройкой монет серебра, чарка крепкого вина, да хлопок Гренна по плечу "молодец сукин сын, пить умеешь!", а у капитана другое. Бледными губами с болезненно горящими на лице серо-голубыми глазами, он в нескольких предложениях рассказал про свою родину. В ней не было барона, феодалов, насмешек и брани, даже короля которого никто никогда не видел, зато были близкие, родные, друзья с которыми ты вырос, дом, который построил собственными руками, поле которое вскопал, твоя улица, твой город, образ жизни к которому ты привык и который хотят отнять, растоптав всё что ты любишь. За такую Родину и погибнуть не жалко. Получив арбалетную стрелу в грудь, ты продолжаешь вонзать поглубже в кричащего от боли громилу напротив остриё копья или колотить его моргенштерном по шлему сбивая на бок забрало, в брызгах крови кроша кости лица и зубы и забывая о том, что в боку твоём застрял короткий широкий меч.

- А почему копьё, господин капитан? - спросил Дленна четырнадцатилетний вечно сопливый внук мельника Скорге пряча трясущиеся руки за спину.

- А потому что учить вас долго времени у меня нет, дружище. Враг на подходе и дым от горящих сёл горчит на языке. Чувствуешь? А крепкое древко с остриём, молодость, и ловкость сами по себе страшное оружие. Тут только ушки на макушке держать надо, не подпускать к себе никого, да команды выполнять. Победа она на острие копья. Я немногим старше тебя был, когда это понял.

Старики приняли на себя основной удар попытавшегося закрыть брешь в обороне противника (вросли в землю, сдюжили), а мальчишки уже попробовавшие крови врага и поймавшие азарт битвы по головам старших смогли вырваться вперёд, оказавшись за спинами стагнийцев, и даже чудом выживший капитан всё ещё отдавал команды.

- За короля! - кричал командир чужаков, позарившихся на чужое вздымая над головой двуручный меч.

- За улицы нашего города! За золотую пшеницу на наших полях! За маму! - вторил ему Дленн сжимая в полоску синие губы.

И огромный ёж ощетинившихся копьями бойцов двинулся вперёд сметая всё на своём пути. Настоящая битва только началась. Теперь всё в руках юнцов из Мидлхевина, капитана-инвалида и немножко господа бога нашего.

Потому что если не мы, то кто?