Декабрь 1994-го выдался на редкость морозным. В квартире на пятом этаже хрущёвки, где жили Сашка с мамой, температура едва ли переваливала за десять градусов. Батареи были едва тёплые, будто устали греть ещё в прошлую зиму. Отопительный сезон начался, но на деле это означало лишь, что трубы не леденели насквозь.
Деньги, которые мама приносила с завода (теперь он назывался непонятным словом «АО», а платили в разы меньше и с задержками), уходили на еду и накопившийся долг за коммуналку. О новой куртке для растущего не по дням, а по часам Сашки не было и речи. Он донашивал старенькую телогрейку отца, который «ушел за продуктами» в начале 90-х и не вернулся.
Но хуже всего был вечерний моцион – мытьё. Ванная комната была ледяной склеп, кафель на стенах покрывался инеем. Горячую воду отключили ещё летом – по графику, который, казалось, придумали специально, чтобы испытать людей на прочность. Иногда её не было неделями.
Мама ставила на конфорку огромный эмалированный таз с водой. Но газа жалко, да и счетчик мотал с пугающей быстротой. Поэтому таз нагревался лишь до состояния «лишь бы не ледяная». Для взрослого человека – это было пронзительно холодно, для ребёнка – пытка.
Однажды, когда Сашка со слезами на глазах отказывался залезать в таз, мама вздохнула, потупила взгляд и сказала тихо, почти шёпотом:
– Саш, есть один способ... деревенский. Только ты никому не говори, ладно? Стыдно.
Сашка, утирая нос рукавом телогрейки, смотрел на маму широко раскрытыми глазами.
– Какой?
– Нужно... ну... сначала пописеть в таз. Совсем немного. От своей же мочи не заразишься, это врачи говорят. И вода станет чуть теплее. Терпимо будет.
Она произнесла это с такой горькой покорностью, что Сашке стало не стыдно, а бесконечно жаль её. Он кивнул, делая вид, что это вполне обычный жизненный лайфхак, вроде чистки зубов.
Так и пошло. Их маленький, постыдный ритуал выживания. Сашка, зажмурившись, делал своё дело, а мама быстрым движением руки размешивала воду, делая вид, что так и надо. Потом он залезал в едва тёплую жижу, и мама старалась помыть его быстрее, пока жалкое тепло не ушло в ледяной воздух ванной.
Он ненавидел этот момент. Ненавидел этот запах подогретой урины, смешанный с дешёвым мылом «Детское». Ненавидел мурашки на своей коже и грубую мочалку. Но больше всего он ненавидел то, что знал: мама после него будет мыться той же водой, добавив в неё кипятка из чайника. Экономия.
Как-то раз в школе одноклассник, сын «нового русского» с золотой цепью на шее, хвастался, как у них дома из крана течёт «аж парная вода». Сашка молча слушал и кусал губы. Он представил, как можно просто открыть кран и подставить руки под струю горячей, по-настоящему горячей воды. Это казалось таким же недостижимым чудом, как полёт на Луну.
Он никогда и никому не рассказывал про их ритуал. Это было их общее, мамино и его, грязное, стыдное секретное оружие против холода и безнадёги тех лет.
Сейчас, спустя много лет, принимая душ в своей благоустроенной квартире, где из крана всегда течёт вода нужной температуры, он иногда вспоминает тот таз и тот специфический запах. И ему хочется крикнуть тому испуганному мальчику в телогрейке с чужого плеча: «Потерпи! Скотч этого не будет!». Но он знает, что это неправда. Это было. И это навсегда осталось холодным шрамом где-то глубоко внутри – память о времени, когда тепло измерялось чашкой кипятка из чайника, а человеческое достоинство – терпением заледеневших пальцев.
