По весне, как раз на пасху я закончил обучение прачечному делу, и был направлен работать в самую большую прачечную в странах Балтии. Там были две туннельные стиральные машины, и гладилки, которые сами запускали в себя белье и потом ещё и складывали его. Эта прачечная работала круглыми сутками и в ней стиралось по двадцать тонн белья за двенадцатичасовую смену. Однако меня отправили работать на вспомогательный участок, занимавшийся мелкими заказами и фасонным бельем. Там за двенадцать часов стирали только тонну, гладильная машина была старой, ещё советской, стиральные машины разных размеров тоже не новые. Мне обещали три евро за час, все зависело от премии, а договор заключался на минимальную зарплату. Так что в случае чего меня могли лишить половины зарплаты совершенно законно. Народ там работал суровый – вечно недовольные женщины в стиле Рубенса, орущие матом по поводу и без повода. Но мне не терпелось поскорее заработать денег, подарить сыну смартфон и компьютер, обновить свой гардероб. Да и после смерти деда бабушка переехала к нам, и мама могла разрешить мне жить в её квартире. Мне казалось, что ещё немного, и жизнь моя наладится. И действительно поначалу все шло хорошо. На работе мной были довольны, я приоделся, сделал пару ценных подарков сыну и к осени переехал на отдельную квартиру. Я ужасно надеялся, что после этого Павел решиться уехать в Ригу насовсем, но он сказал, что ему страшно менять школу, боялся, что там ему будет сложнее учиться, да и незнакомые одноклассники могут начать гнобить, наконец в Риге у него не было друзей.
Отказ сына переезжать ко мне был первым ударом для меня. В конце осени в прачечную неожиданно заявился Алишер, и попросился работать. Кого брать, а кого нет решала бригадирша, не очень образованная женщина, и не смотря на хитрость и народную мудрость во многом наивная. На неё подействовали пламенные речи Алишера, который показал ей свой диплом, и принялся рассказывать, что его не берут работать в школы учителем, потому что русские школы в Латвии закрывают. Он делал ей неуклюжие комплименты, грубо льстил, и в результате был принят на работу. Я сказал своей начальнице, что работник из него никакой, что с ним будет трудно работать. Но ей вероятно так давно не делали комплиментов, не льстили, что она решила сделать из него отличного работника, воспитать.
Алишер вышел работать в мою смену, там был скользящий график работы – три дня по двенадцать часов, потом три выходных. Стоять без дела там было нельзя, покурить отпускали только раз в час на пять минут не больше. Гладить, растряхивать и упаковывать белье надо было постоянно, каждый работал на своем месте, и, если кто-то хотел отойти хоть на минуту, его должен был кто-то подменить. Загружать и разгружать стиральные машины и сортировать бельё по заказам и цветам тоже надо было постоянно. Было два перерыва на обед по полчаса, и они не оплачивались. Иногда отпускали пораньше на час, иногда приходилось задерживаться, чтобы сделать все заказы на следующий день. Мне повезло, я в основном гладил салфетки и скатерти на прессе в дальнем углу, лишь иногда помогал загружать и выгружать машины или запускал бельё в гладилку, когда салфеток не было. Самое трудное было быстро складывать бельё, выходящее из гладилки. Нужно было успевать складывать горячее ещё постельное бельё, пока не вышло новое, а скорость валиков в гладилке не регулировалась. Да и запускать бельё было делом не простым, потому что его часто жевало, если сделать это неправильно. А сморщенное бельё надо было перестирывать и снова гладить. Самым нехитрым было растряхивать бельё, которое только выгрузили из машины, надо было распутать растряхнуть и развесить на бортах тележки пододеяльники отдельно от простыней и наволочек, и чтобы заказы не перепутались, ну и полотенца надо было закинуть в сушильную машину, а потом выгрузить и сложить.
Явившись на работу раньше всех Алишер стоял и ждал, у входа, не зная, что ему делать, и тут же та женщина, которая стирала, накинулась на него, потому что он не открыл дверь, взяв ключи на проходной, не включил рубильник, не открыл воду, и не запустил стиральные машины, загруженные заранее. Он объяснял, что это его первый день, но истеричную женщину это не интересовало совершенно, у неё был повод поорать, была возможность кого-то обматерить, оскорбить, и она этим наслаждалась. Я сказал Алишеру, чтобы в следующий раз, если он придет слишком рано, то ему лучше посидеть в гардеробе до того, как придут другие, бывалые, в все включат. Потом он получил несколько не вполне понятных ему приказов, от истерившей прачки, и кинулся их исполнять, побоявшись переспросить о непонятных моментах. В итоге он сделал все неправильно, и снова на него орала старшая смены, и грозилась отхлестать мокрым полотенцем по морде. А он стоял в оцепенении и шоке, и вероятно жалел о том, что был воспитан слишком нежно.
Я в то время работал в разных сменах, приходил работать в те дни, когда надо было гладить очень странные салфетки и скатерти из одного ресторана в Хельсинки, за которые никто не хотел браться. Вообще как-то никто особенно не рвался работать на прессе. Поначалу наша бригадир захотела, чтобы я научил Алишера гладить этот материал для очень привередливых заказчиков. Она сказала, чтобы я научил его хотя бы медленно выполнять этот заказ, потому что он был очень важен для прачечной, вероятно из-за доплаты за эксклюзивность и качество стирки и глажки. Никто даже учиться выполнять эту работу не хотел, хотя я и не делал из этой работы никаких секретов. Алишер все, что я ему говорил записывал в блокнот, делал всё очень медленно, и выглаживал все так, что приходилось это все снова мочить в теплой воде и гладить заново. Порой мне казалось, что он специально делает все не так, как я ему показал. В общем, решили ему этот заказ не доверять, после многих часов обучения. И таким образом я лишался права на больничный и отпуск, хотя и уволить меня тоже не могли, чтобы я ни натворил.
В той смене, где стирала крикливая Татьяна, Алишер как-то сразу не прижился, и бригадирша решила перевести своего любимчика в другую смену, где стирала Наташа, которая кричать не могла по состоянию здоровья, у неё голос часто вообще пропадал, да и была она не агрессивная. Однако в той смене была неформальная лидерша, которую боялись все. Хотя кричала она в основном по делу, а обычно просто болтала на повышенных тонах на самые разные темы в процессе работы. Её голос был слышен во всей прачечной, не смотря на шум разной техники. Философские заключения по всем вопросам от этой монументальной женщины были примитивно упрощены и очень категоричны, и конечно, логики в них было мало, в основном эмоции. Ещё она очень любила кого-то чему-то учить. Алишер тут же был отправлен учиться у неё правильно запускать скатерти в гладилку. Это были круглые скатерти, запускать которые было очень сложным занятием, требовавшим опыта, ловкости рук, концентрации внимания. Разгладить морщины от неправильной глажки на этих синтетических скатертях было ужасно трудно, а отдать этот заказ водителю надо было через пару часов после того, как он его привез. Алишер, выслушав инструкции, заявил, что все понял, и попытался за работой начать болтать о холокосте.
- Ты куда её тянешь! – тут же завопила на него пышнотелая наставница. – Держи здесь! Разглаживай её там. Убери руки оттуда! Ты слышишь, что я тебе говорю? Твою ж мать! Ну, всё! Эй, там! Ловите гармошку!
- А как надо было? – нерешительно спросил Алишер, но вместо ответа услышал утробное рычание, от стучащей огромным кулаком в золотых перстнях по машине, разъяренной женщины.
- Дайте мне пистолет! – заголосила она, когда устала рычать без слов. – Я хочу его уничтожить! Уберите его отсюда поскорее! Постарайтесь, чтобы он хоть сегодня мне на глаза не попадался!
Алишер после первого урока побежал к бригадирше и сказал, что уборщица в прачечной старая уже, и он мог бы ей помочь с уборкой, но она ему ответила, что уборщики ей не нужны, и если он ничему не научится, то он не будет полезен, а бесполезных людей увольняют. И отправился он сначала гладить салфетки, а потом растряхивать мокрое бельё. Однако, не разобравшись с одним контейнером, он принимался разбирать следующий, куда-то дел бумажки, на которых было написано название заказа, получалось у него слишком медленно, и опять на него начали орать всей сменой. Впоследствии он резко поумнел и норовил гладить салфетки на прессе подольше и молил меня, чтобы я не занимал пресс со своим заказом слишком долго, потому что ему в это время надо было работать у гладилки или помогать упаковщице складывать полотенца, где он тоже умудрялся сложить все неправильно.
Он продолжал приходить на работу раньше всех, боялся все включать, начинал что-то делать, совершал ошибки, и потом на него орали. А один раз, он выгрузил из машины невыжатое совсем мокрое бельё отобрал полотенца, и закинул их в сушилку. С белья натекла лужа на пол, да и сушилка не включалась. Бригадирша, увидев, что он натворил, взяла мокрое полотенце и с дикими воплями начала его лупить. А он даже не понял, что он сделал не так, что он должен был сделать в таком случае. Ему потом долго объясняли, что машина может иногда бельё не отжать, тогда её надо закрыть, поставить программу отжима и снова включить. И через час он подошел с Наталье и спросил, как отличить отжатое бельё от не отжатого, и у той началась немая истерика, она ругалась жестами, потому что у неё тогда голос совсем пропал.
Я не ожидал, что он проработает там больше месяца. И даже после того, как ему выплатили минимальную зарплату, а всем остальным, как обычно премию раздали поровну, он решил не увольняться. Я не понимал бригадиршу, зачем она его держала, ведь было видно, что он, не смотря на постоянные крики, принципиально не хочет ничему учиться и делает все, как можно медленнее. Тогда старенькая уборщица сломала руку, и в каждой смене, кто-то должен был за час до конца работы быстро все пропылесосить и вымыть полы, пока остальные ещё работают. Эту работу, конечно, доверяли Алишеру, но он начинал уборку часа за два до конца работы, и в итоге все помогали ему эту уборку завершить. Он часто во время уборки стоял и тупо водил шваброй по одному и тому же месту, а если он замечал, что на него никто не смотрит, то он вообще замирал и мог так стоять хоть пятнадцать минут. В его смене на него махнули рукой, премии он не получает, вреда от него никакого особо нет, если он ничего не делает и ладно, зато каждый мог на него наорать, если накипело. Вообще это было странно, в той прачечной каждая минута рабочего времени каждого работника учитывалась, и всеми обсуждалась, все хотели сделать побольше и уйти пораньше, а потом получить премию побольше, потому никому не давали отлынивать ни минуты. Каждый знал, кто, что, когда и зачем делает, но все вдруг начали спокойно относиться к тому, что Алишер мог просидеть полчаса в туалете, или на десять минут задержаться в столовой.
Как-то раз вечером мы оба достаточно рано освободились, и он изъявил желание зайти ко мне в гости. Я заодно пригласил в гости его тезку, того самого бывшего электрика, у которого удалили часть мозга. Мы купили дорогого медового пива, пару кило пельменей, сушеной рыбы, сыра. Плотно поели и начали смотреть фильм «Сладкое кино», а потом и «Зеленый слоник». И к концу фильма мы выпили уже слишком много, и принялись снимать видео, в котором обсуждали последний фильм. Во время этого обсуждения Алексей начал вести себя совсем неадекватно, а Алишер к моему удивлению, вдруг стал призывать его к порядку, не матерился, и вообще был не эмоционален и рассудителен. Просматривая видео, которые получились, я вдруг подумал, что не стоит эти видео выкладывать в интернет, потому что это люди явно нездоровые, и показывать их широкому кругу зрителей в состоянии опьянения не вполне этично. По их просьбам я, тут же это все вывалил в Ю-туб, и к моему удивлению, эти ролики тут же посмотрели наши коллеги. И на следующий день, кто-то смеялся, а кто-то и осуждал Алишера за то, что он не хотел бы служить в армии России и отдать жизнь за державу, да ещё за то, что он оскорблял чувства верующих в бога и в социализм. Я предлагал Алишеру переночевать у меня, но он поехал домой, пошел на последний автобус, рискуя на него опоздать, хотя, мама за ним бы быстро приехала на своей машине, чтобы с его суставами ничего не случилось.
Уходя Алишер забрал много всякого барахла, которое я собирался выбросить, вроде опасной бритвы с ремнем для её правки, фарфоровых статуэток, вазочек, глобуса. Он попросил, было и книги, полное собрание сочинений Карамзина об истории России и книгу «Кобзарь» на украинском языке, достаточно старую, но в этом я ему отказал, упомянув о том, что пару книг он у меня взял и не отдал обратно. Он заладил, что дал их почитать женщинам, и они их ему не вернули. Я сказал, что меня совсем не интересует, куда он дел эти книги, кому он их дал, что я дам ему почитать другие книги только тогда, когда он вернет мне те, что я дал ему ранее. Если ему их не отдают обратно, то он может купить новые и вернуть мне. На прощанье он осудил меня за то, что я разбазариваю сокровища, накопленные дедом и бабушкой. Я ответил, что лишние вещи меня очень раздражают, да и я не понимаю прелести искусства кич.
А потом задолго до рождества директор прачечной, вернее директор нашего небольшого участка, прачечной, решил устроить корпоративную вечеринку в банкетном зале на окраине города. Велел всем женщинам явиться в вечерних платьях, а мужчинам в костюмах и при галстуках. Я решил, что костюм мне не помешает и пошел купил подделку на знаменитый бренд на вещевом рынке. Алишер долго упрашивал бригадиршу разрешить ему одеть вместо брюк джинсы, принес показать ей туфли, в которых он собирался явиться. А перед посадкой в арендованный автобус, который после сокращенного рабочего дня должен был всех довезти до банкетного зала, он все же повязал себе галстук. И я был сильно удивлен тем, что он умеет завязывать этот узел. Он говорил, что ему стыдно носить галстук, что он даже на выпускном в университете галстук себе не повязывал. А я спросил его, откуда тогда он знает, как завязывать галстук, и он начал рассказывать, что научился этому, просто, потому что собирался ходить в море на паруснике, потому выучил, как завязываются все узлы, и принялся перечислять их названия.
Директор, будто инопланетянин наблюдал за тем, что началось в банкетном зале, когда пролетарии выпили первые бутылки водки. Водки было достаточно много, как и бренди. Был ещё профессиональный диджей, который иногда играл на синтезаторе и пел. Изредка звучало что-то на латышском, в основном он крутил российскую попсню. И женщины, выпив все крепкие напитки, ринулись танцевать. Меня и Алишера просто разрывали на части. Нам просто некогда было пить, к тому же мы не стали пить водку с бренди, потихоньку потягивали сухое вино. Во время перекура началась перебранка, и одна наша очень сильно пьяная коллега, одевшаяся, словно женщина легкого жанра, отправилась пешком домой от обиды. Бригадирша велела мне её догнать и приволочь обратно. Она была не очень тяжелой, и на очень высоких шпильках не успела уйти далеко. Некоторые женщины взяли с собой мужей. И эта совсем пьяная многодетная мать повисла на шее чужого мужа, пыталась затащить его в туалет. Меня попросили отвести её наверх и уложить спать в номере. И только я завел её в крохотную комнату с большой кроватью, он заперла дверь и сказала, что ничего страшного со мной не произойдет. Я сказал, что не хотел бы пользоваться её состоянием для удовлетворения своих низменных инстинктов, забрал у неё ключ, открыл дверь и вышел. Она спать одна отказалась, пошла со мной вниз, и там мне велели за ней следить, если я не смог её уложить. Алишер тем временем отплясывал с женщиной, которая постоянно падала, но упорно вставала и уговаривала его танцевать с ней дальше.
Вскоре пришел аниматор в образе пирата, пел тирольские песни, показывал фокусы с золотыми кольцами зрителей, рассказывал анекдоты то на русском, то на латышском. Во время представления были съедены все блюда на столе. Сухое вино, которого оставалось ещё достаточно много, женщины пить не хотели, некоторые начали громко просить водки, беленькой. У директора и его богемной жены испортилось настроение. Его здоровенный заместитель в принудительном порядке унес спать разбушевавшегося мужа одной из женщин. Наконец роздали подарки – полотенца с логотипом фирмы, мыло и шампунь. Многие громко выразили свое разочарование подарками, кричали, что дарить полотенца работникам прачечной – абсурд, у всех этих полотенец дома полные шкафы. Наконец принялись всех грузить в автобус. Люди тащили с собой со стола все, что ещё осталось, в основном хлеб, минеральную воду и початые бутылки сухого вина, которое пить все-таки начали. В автобусе пьяные женщины тут же захотели покурить, принялись просить водителя сделать остановку, чтобы сходить в кустики. Один из наших коллег работавший водителем, полез к водителю автобуса, чтобы объяснить ему, как лучше ехать. Я вылез быстро, мой дом был недалеко от банкетного зала. Алишера до самой Кекавы повезла главная менеджер. Все были очень довольны тем, как он себя вел на празднике.
