Конечно, она читала газеты и слушала радио. Радовалась, что страна развивается. Даже мечтала, что когда-нибудь сядет на поезд и поедет аж до Владивостока, где, говорят, водятся киты-исполины. А по пути будет смотреть в окно. Любоваться горами и лесами; подглядывать, как живут люди в других городах и деревнях; обсуждать с соседями их жизнь и планы. Но это в теории.
На практике Тоня была абсолютна довольна своей текущей жизнью. Она любила всех: пациентов, старого ворчливого фельдшера-наставника, скот, птиц и даже шкодливого рыжего кота, живущего в ФАП. И все отвечали взаимностью.
Молодой человек приехал к ним в село не так давно: может, два года назад. Высокий умный красавец сразу после армии. До службы окончил аграрный университет: речь была очень грамотная и вежливая – заслушаешься. А как галантно он ухаживал! Каждый раз с цветами, каждый раз выбрит и приятно пах. Он много рассказывал о жизни в городе, приобщал Тоню к культуре: выписывал литературные журналы, доставал редкие хорошие книги, а один раз даже возил в Самарский театр им. Горького. Это сейчас на хорошей машине можно за полтора часа туда добраться, а раньше – целое приключение. Четыре часа в кузове грузовика, подпрыгивая на кочках. Но как же, чёрт возьми, весело! И начхать на то, что лучшее платье к концу поездки всё мятое, волосы растрёпаны, а тушь (дорогой подарок от подруги из Латвии) потекла.
По кочкам, по кочкам, – пожалуй, это осталось лучшим воспоминанием Тони о той, давней жизни.
Страшный крик на селе. Особенно посреди ночи.
Антонина, её родители и два брата мигом вскочили. К вёдрам, воды с собой, во двор, на крики. Горел дом Кучиных. В деревне знали, что взрослые уехали в Самару по делам. Дома остались мальчишки: шестилетний Веня с восьмилетним Костей.
Горело сильно: осень стояла сухая. Благо ветра не было. Клубы дыма уходили строго вверх, трещало, из открытой двери виднелось пламя.
– Одного нашёл! Принимай!
Знакомый голос. Слава всунул Веню подбежавшим мужикам прямо из окна и скрылся вновь.
Через несколько секунд дома не стало. Как и Кости. И Славы. И Егора – соседа Кучиных, первым бросившегося на поиски детей. Остальные уже не полезли: знали, чем грозит. А эти двое – дурачки городские, горящего дерева не видавшие.
После той ночи Тоня перестала улыбаться.
Нет, она, конечно, ходила на работу, готовила, убиралась, ухаживала за коровой. Чисто технически, это называется жизнь. В прошлом остались лишь деревенские гуляния, болтовня с пациентами, любимое платье, сюсюканье с котом, тушь и единственная помада. Книги и журналы переехали в местную библиотеку, немногочисленная нарядная одежда обрастала пылью в шкафу.
Время лечит. Шаблонная глупая фраза. Шли месяцы, а воспоминания становились лишь ярче, обрастали подробностями. Проявлялись, как плёнка на свету.
Всё было слишком знакомо, всё напоминало. Полевые цветы, поправленный забор, скамейка под берёзой, общие друзья. Да даже эта осень. Такая же тёплая, как в прошлом году. Солнечная, золотая, безветренная, благоухающая. Тоня её ненавидела. Вот бы никогда села этого не видеть.
«БАМ станет для вас местом закалки ваших характеров, настоящей школой жизни!» – провозглашали газеты.
Председатель райкома, умный мужик, не отговаривал, всё понял: «Знаешь, я похлопочу. Хороший фельдшер везде нужен, а ты очень хороший специалист. Может, полегчает немного вдали от дома. Правда, быстро отправить тебя не получится: желающих полно. Приключения, деньги неплохие, продуктами там снабжают хорошо, сама понимаешь. Но я постараюсь, подниму связи. Обещаю. Иди, девочка, когда-нибудь и это пройдёт».
Тоня ушла, особо ни на что не надеясь. А через месяц, в середине ноября, место нашлось. На одной из станций ушла медсестра, помощница врача. Значит, туда. За Байкал. Между Усть-Кутом и Киренгой.
Мать отговаривала, ворчала, что девушкам не место на стройке, страшила морозами. Просила подождать до весны, поехать по теплу, а пока подготовиться, утеплиться. Антонина не слушала.
В 1975 году отправилась в путь.
Машина – поезд – машина – поезд – машиной через уже замёрзшую Лену – вертолётом в тайгу.
Семнадцать дней в пути. Удивительно, но чем больше снега было вокруг, тем становилось легче. Немножечко, но легче. Сугробы, холод, застревающие машины, обледеневшие вагоны, раздражающие бытовые мелочи, суета, просьбы посмотреть заболевшего комсомольца в пути – всё это отвлекало.
Усть-Кут – Киренга
До места, поселения среди тайги и сугробов, добрались в воскресенье поздно вечером.
– Здравствуйте, девоньки! Мы вам нового доктора привезли. Познакомьтесь, Антонина Григорьевна.
Небольшой домик-вагончик на шестерых. Внутри опрятно. На столе собственноручно сшитая скатерть, на окнах занавески, на полу круглый коврик. Тоже самодельный. Внутри три девушки пьют чай: одна совсем юная, с пушистыми короткими растрёпанными волосами, пухлая и с носом-пятачком – Лида, помощник повара. Повар, статная женщина около сорока с пучком толстых чёрных волос, – Серафима. Вера – высокая атлетичная девушка лет двадцати пяти, помощник инженера путей сообщения.
Меньше всего Тоне хотелось общения. Что удивительно, женщины это поняли. Не приставали. Познакомились, перекинулись парой фраз о дороге и по койкам: завтра будет долгий тяжёлый день.
Утром Тоня встала рано, в пять. Хотела ускользнуть, пока другие не проснулись. На улице, конечно, темнота, но медицинский пункт рядом: новенький, обшитый деревом, – ей вчера показали. Даже пообещали сделать в пристройке отдельную комнату, чтобы можно было там жить.
Ключ от медпункта в руку, ноги – в валенки. Уже у дверей.
– Ты куда в таком виде пошла? В пальто, в одних штанах? Замёрзнуть хочешь да циститом всю жизнь мучиться? А ну, погодь. Сейчас найдём тебе нормальную одежду. Выдумала тоже! Нам здесь врачами раскидываться нельзя, вырядилась! Сразу видно, с югов. Девочки, вставайте! У кого что есть, доктора одеть надо. Потом, как закончишь, иди в дом такой рубленый при въезде, тебе там выдадут форму.
Голос у Веры был громкий, командный. Лучше не спорить. Антонина позволила нарядить себя в ватные штаны и тулуп. А под медицинский халат поддела тёплый шерстяной колючий свитер с воротом и штаны с начёсом. Соседки заставили на перекус взять бутерброды с колбасой невиданной, которую, говорят, аж с самой Финляндии самолётом завезли. Раз десять повторили, когда приходить на завтрак, дали советы по протопке домика. Мировые бабёнки оказались. Новая медсестра даже улыбнулась слегка, пока себя в единственное зеркало разглядывала. Как пугало огородное, честное слово. Ну да ладно, она сюда работать приехала, а не женихов искать.
Работы было много. Холод, ветра, удобства на улице, тяжёлая физическая работа здоровья не прибавляли. Урология, порванные связки, переломы, обморожения, воспаление лёгких, пневмонии, вывихи, чирьи. С тяжёлыми заболеваниями отправляли на вертолётах в районную Усть-Кутскую больницу. Но поток не прекращался. Люди всё прибывали и прибывали на стройку. Медики выходили на работу в выходные, праздничные, ночные.
К весне Тоня, Виктор Петрович (врач), Галина Ивановна (бабушка-санитарка) и Алексей (помощник, только выпустившийся из училища) часто и домой ночевать не ходили.
Девушке нравилось. Времени на воспоминания не было, на сплетни и душевные разговоры – тоже. Так продолжалось до марта.
А в марте медпункт на стройке расширили. Приехал новый фельдшер, оборудовали стоматологический и рентгеновский кабинеты. Также на практику из Тынды направили гинеколога, Маришку. Весёлая она была и наивная, потому иначе её и не называли. Напоминала Тоню раньше. И тёмненькая такая же, крепкая. Только что черты лица были необычные: отец Маришки был якутом.
А ещё в марте девушкам дали выходной. На Международный женский день откуда-то завезли мимозу, женщин освободили от работы. Дежурство в медпункте взяли на себя мужчины.
Стройка – Москва
– Слышали, девочки, вечером концерт в клубе в самом Усть-Куте будет. Из Москвы приедут! Там вроде и театр, и музыка будет. Нас всех приглашают, вот билеты, в пять вертолёт. Наконец-то, а то одичали здесь уже. Надо собраться, накраситься. Там, кстати, ярмарка у нас. Ткани всякие завезли китайские, и косметику, вроде даже платья есть. Пойдём посмотрим, надо ж принарядиться на концерт. Пошли, девчонки, скорее!
Маришка тараторила без умолку.
Все в доме оживились. Даже Серафима, обычно строгая и сдержанная, разулыбалась, полезла за деньгами. Она всё хотела найти красную помаду, но в её родном городе в магазинах лежали лишь морковные да ярко-лиловые. Оба цвета женщина терпеть не могла.
Началась суета. Девушки везде девушки. Смех, планы на покупки, обсуждение причёсок, выбор партнёров для танцев; извлечение из закромов цветных платков, перламутрового лака для ногтей, брошек, ниток с иголками; предположения о том, кто приедет на концерт, будут ли звёзды, конкурсы, медленные танцы…
– А ты что не собираешься, Тоня? – первой заметила Лида.
– Я посижу почитаю лучше, вы идите без меня, – Антонина выдавила из себя максимально правдоподобную улыбку.
– Да хватит тебе, ты этот учебник уже до дыр зачитала. Наизусть знаешь. Пойдём, нарядишься, может, жениха тебе найдём, а?
– Нет, жениха мне точно не надо, – прозвучало резко.
– А что так, – не отставала Марина, – кто-то поматросил и бросил? Ну и забудь, ты девка видная, надо только… Ты что, ревёшь, что ли?
– Так, девочки, идите, мы тут посекретничаем немножко, – Серафима села рядом с Тоней и внимательно на неё посмотрела.
– Рассказывай, полегчает, бросил тебя урод какой-то? – Вера отличалась прямолинейностью.
Отрицательное мотание головой.
– Не бросил, не пойму тогда, помер он, что ли, или что? – Марина, не осознавая, ударила по больному.
Антонину прорвало. Впервые с той ночи. Она рыдала, выла, заливалась слезами. Девушки гладили, успокаивали, заставляли выговориться. Высказалось всё, что копилось, отравляло. Проговорили несколько часов, потом Серафима заставила Тоню выпить немножко разбавленного спирта: для успокоения. И все замолкли.
Соседки Тони растерялись: не ожидали вскрыть рану. Боялись обидеть, сказать что-нибудь не то, оскорбить своей радостью от какого-то концерта.
Здесь опять вступила Серафима, как старшая.
– Знаешь, Тоня, в жизни всякое случается. Но ты вот сама подумай: что бы хотел Слава? Наверное, чтобы ты была счастлива, улыбалась, жила, читала хорошие книги, ходила на спектакли. Не зря же приобщал тебя к культуре, так ведь? А ты вместо этого расквасилась — за собой не следишь, закрылась, ничего тебя не интересует: ни культура, ни танцы, ни сама жизнь. А каково Славе твоему, если он на тебя оттуда смотрит, ты подумала? Ему грустно оттого, что не смог рядом с такой хорошей женщиной быть, а ты его ещё сильнее ранишь. Отшельницей стала. Нельзя так, уж не о себе, так о нём подумай. Пусть он за тобой приглядывать будет да радоваться. Не подводи его память: живи. Давай, бери себя в руки. Собирайся. Одеваемся, девочки, сегодня будем веселиться!
После этого Тоня проработала в фельдшерском пункте ещё год. Работы, правда, стало поменьше. Постепенно городок, если его можно так назвать, разросся, пришёл в порядок, связь с самим Усть-Кутом наладилась. Девушка сдружилась с соседками: они вместе выбирались в выходной то в местный магазин, то на вечера самодеятельности, то на танцы. В общем, хорошо работали и хорошо отдыхали.
А ближе к лету 1976 года Антонина заскучала. Требовало сердце больше красоты, жизни, книг. Больше… цивилизации.
А тут ещё врач, Виктор Петрович, подначивать стал: молодая, мол, талантливая, поступай в институт, дерзай, развивайся, рекомендацию в Москву товарищам напишу.
В сентябре Тоня поступила в Первый Московский медицинский институт. Сеченова который. Пошла на детского кардиолога.
Москва – Усть-Кут
На свой, страшно подумать, шестьдесят девятый день рождения Антонина Григорьевна пустилась в воспоминания. В основном о БАМе, о подругах. Очень уж она им благодарна была, что поддержали, добрым словом к жизни вернули. И стройке была благодарна. Свела она вместе столько хороших людей со всего Союза, которые никогда бы иначе не встретились. Молодёжь из разных городов, разных национальностей, профессий, возрастов БАМ объединил, как сама железная дорога связала воедино города от Иркутска до Хабаровска.
– А ведь не думала я, что до таких лет доживу. Помню, даже девчонкам обещала, что на семидесятилетие обязательно всех вместе соберу, коль жива буду. А это всего через год, обманула, выходит, ну, если не помру. Видимо, пора, зажилась.
– А что их не пригласишь? – Внучка, Анечка, любила гостей.
– Да откуда ж я знаю, где они сейчас. Первые года-то переписывались ещё. Маринка, вон, замуж через пару месяцев после моего отъезда выскочила. Серафима, вроде, на стройке ещё пару лет работала, кашеварила. Вера во Владивосток мост какой-то проектировать поехала, про Лиду так вообще не знаю. Подождите, сейчас письма найду, даже интересно, когда последний раз списывались.
Дочки Антонины, Варя и Света, молча переглянулись. А потом, ночью, достали письма. Слава богу, что хранились в конвертах. Там и адреса, и ФИО.
Искали в адресных книгах, звонили по управляющим компаниям и местным участковым, просматривали однофамильцев в соцсетях.
Всех нашли. Точнее, почти всех. Лида погибла в 1981-м, под лёд утянуло. А ведь самая молодая была. От судьбы, как говорится, не уйдёшь.
Остальных раскидало, конечно. Маришка, точнее, Марина Игнатьевна, живёт в Якутске. Дом большой, шестеро детей и восемь внуков. Через внука старшего, собственно, и нашли. Он с бабушкой поговорил, сказал – к подружкам ехать хоть на край света готова.
Серафима уже давно переехала в Санкт-Петербург, работала в кондитерских, вместо семьи завела пару собак, чувствует себя хорошо, насколько возможно в её возрасте. Девятый десяток всё-таки. Жаль, что несчастливая. С ней связаться было сложнее всего. В паблике Владивостока узнал её кто-то на фотографии, дал неполный адрес в Петербурге. Ни телефона, ни квартиры, улица и номер дома. Дочери Антонины уже отчаялись, как старшую, Лену, в командировку на Неву отправили. Та купила коробку зефира, цветы, да пошла в парадную ломиться, спрашивать, знает ли кто Серафиму Ибрагимовну. Старушку знали, жила она на втором этаже и была нелюдима. Еле-еле объяснила Лена через дверь, кто она. Впустили, накормили, наобнимали.
А Вера, самая бойкая, во Владивостоке не нашла себя, вернулась обратно в Усть-Кут. Встретила там мужа, мальчика родила, да там осталась. Одна беда – здоровье ни к чёрту, суставы больные (сказалась работа на морозах), почти не ходит. Сын категорически отказался Веру Павловну из города вывозить – поломается. Ну, раз гора не идёт…
Договорились встретиться в Усть-Куте. Там, где всё начиналось. Дружба, любовь, возобновление строительства БАМа, первая серьёзная работа…
Антонина могла позволить себе билет на самолёт, но не захотела. Три с половиной дня в поезде – не такой уж и срок, когда хочешь вспомнить свою жизнь. А ещё можно смотреть в окно на отрывки жизни других людей, леса, поля, горы. Думать, как изменилась страна. Благодарить тех известных и неизвестных, кто работал над тем, чтобы женщина могла просто сесть в вагон и отправиться на встречу с прошлым.
БАМ и Транссиб, Горьковская и Московская.
