Когда в нашем дворе снесли старую качелю, я поняла: пора бежать. Не от проблем — от их однообразия. Работа бухгалтером, два подроста-сына, вечно гудящий холодильник и муж, который в сорок пять вдруг увлёкся йогой на балконе. Жизнь напоминала мой ежедневник: клетчатые страницы, где в каждой клетке — «курица на ужин» и «счёт-фактура №4571».
Но побег вышел комичным. Вместо Таиланда — гараж бабы Гали из пятого подъезда. Она торговала там семечками, пока не сломала бедро.
— Сдашь мне угол? — спросила я, разглядывая паутину в форме СССР на потолке.
— Только если будешь подкармливать Барсика, — кивнула баба Галя на трёхцветного кота, доедавшего селёдку. — И семки не воровать. У меня учёт.
Так в 45 я открыла «нелегальное кафе» в гараже. Стол — дверь от «Жигулей», стулья — ящики из-под яблок. Меню писали сыновья маркером на картонке: «Кофе из турки — 50 р. Пирог бабы Гали — бесплатно (пока не кончится)».
Первыми клиентами стали дворовые мамы. Они приходили с кричащими малышами и взглядами потухших звёзд.
— У меня муж третью неделю спит в машине! — рыдала соседка Алёна, заливая рафом детское «Мама, купи слоника!». — Говорит, там тише.
— А ты его машину на штрафстоянку, — советовала баба Галя, разминая тесто. — Пусть поспит в конторе с полицией. Веселее будет.
Мы смеялись. Кот Барсик вылизывал сливки из блюдечка. Алёна через неделю притащила мужа — тот, моргая, попросил «как у вас тут, эээ, с примирением?». Баба Галя вручила ему скалку: «Меси, дорогой. Пока не простит — будешь блины нам печь».
Потом пришёл Виктор Петрович, местный сантехник. Сел в угол, пялился в стену.
— Жена умерла, — буркнул он на третий день, тыкая вилкой в вишнёвый пирог. — Готовил она так же… с дыркой посередине.
— Это не дырка, — фыркнула баба Галя. — Это чтоб душа пирога дышала. Давай, режь, пока душа не вышла.
Он разрезал. Из начинки вытек алый сок. Виктор Петрович вдруг засопел, уткнувшись в бумажную салфетку: «Точно, Людка так же… всегда перебарщивала с вишней…»
К лету в гараже яблоку негде было упасть. Подростки играли в карты на ящиках, пенсионеры спорили о Брежневе, а безработный актёр Слава читал Есенина, за еду. Мы с бабой Галей научились печь пироги-«антикризисы»: с яблоками из чужого сада, творогом «на скидке» и капустой «ой, соседка поделилась».
— Ты бы налоги платила, — ворчал муж, принося мои забытые на кухне очки.
— А ты бы йогой на районе занялся, — дразнила я. — Смотри, у Виктора Петровича трубы вечно текут — ему поза «наклон к крану» пригодится.
Однажды в дверь постучали. На пороге — женщина в костюме, как у моего директора.
— Вы здесь… кафе без лицензии? — спросила она, оглядывая гирлянду из крышек от банок.
Сердце упало в сапоги. Но баба Галя вышла вперёд, подбоченившись:
— Кафе? Мы тут, милочка, клуб по интересам. «Общество любителей семечек и разговоров». Вступительный взнос — пирог с повидлом.
Женщина заплатила. Съела два куска. Ушла, оставив визитку: «Если решите расширяться — звоните. У меня муж тоже йогой увлёкся…»
Сейчас в нашем гараже висит вывеска «Облака» — сыновья нарисовали на старой двери. «Потому что пироги пушистые», — сказали они. Баба Галя научила Славу печь блины, Алёна с мужем открыли «детский угол» с мелками, а Виктор Петрович… Он женился на бухгалтерше из налоговой. Говорит, её вишнёвый пирог «почти как у Людки».
Иногда я спрашиваю: «Галя, как мы всё это провернули?»
— А мы и не крутили, — смеётся она. — Просто тесто замесили да духовку включили. Жизнь сама допеклась.
И правда — оказывается, мир не в ежедневнике. Он в трещине на чашке, из которой пьёшь кофе с тем, кому сегодня хуже, чем тебе. Или в куске пирога, который сосед режет дрожащими руками, вспоминая ту, что больше не печёт. Главное — дать дрожжам подняться. Или людям. Или облакам над крышей гаража, похожим на комья взбитых сливок.
