(месячный марафон 1рассказ/день)
Часть 2. О доме.
После поселка начиналась некая зона отчуждения. В нее входили:
Цыганский поселок. Ненавижу, блин, цыган. Я очень боялся, что не поспею за дедом, и меня в рабство утащат.
СТО и автопарк. Все, что там могло ездить, давно уже не ездило, ибо было попилено на металлолом.
Железобетонные стены. Они стоически выдерживали напор местных варваров, хотя и бетон особыми умельцами кое-где был пущен в хозяйство.
Сах. Завод. Старинный сахарный завод, один из первых в области и в России, представлял собой локацию из сталкера, нежели некогда передовое достижение Российской науки и техники.
Магазин. Неподалеку от СТО, по рассказам очевидцев, был магазин. Ныне заколоченное здание, где тусовались наркоманы. Так дед говорил. А дед был непререкаем.
Зеленоватые заросли полей вырастали выше деда. А это что-то, да значило. Ни уборочной, ни сеятельной техники для них, в 90е годы, просто не осталось. Все, что лилось - выпили. Все, что катилось - пропили. Либо соорудили из этого теплицу на даче. Так сделал мой дед. Мудрость предков, итить.
За полями, вдоль грунтовой дороги, начинался первый сад.
Сад тот был не особо и примечательный. Росли там Антоновка да Грушевка. Грушевка осыпалась самой первой. Это безумно вкусное и сладкое яблоко не любило ждать, когда я приеду к старикам, и сбрасывала свои плоды в самом начале лета, ставя меня перед
неутешительным фактом. Антоновка же нас не интересовала, ибо созревала глубокой осенью.
Потратив минут 20, прорываясь сквозь сорняки, мы таки выходили на первую точку - сад номер два. В этом саду росли Штрифель и Коричневка.
Те два сорта яблок, что созревают в похожее время, ближе к осени. Крупные, сочные яблоки, как поп на ярмарке.
Перед сбором даров Рафаэла всегда был привал.
Мы чинно распаковывали свои тормозки, дед закуривал и начинал разговор.
Обычно он рассказывал о своей молодости и глупых детских чудачествах. Рассказы часто повторялись, но от того не становились менее интересными, ибо всегда обрастали новыми деталями. Простывший чай с сахаром и бутерброды улетали на ура. Я же, перекусивший по пути подгнившей грушовкой, не испытывал особого энтузиазма к еде. Но под разговор все сметал вчистую. С полным животом ни о каких яблоках не думалось. Лишь бездонные пустые лукошки немым упреком мотивировали меня на действие. В мои действия входило собирать яблоки с земли, те, что не раскололись, и залезать на дерево, чтобы стрясать наиболее спелые.
Дед же был занят палкой-собиралкой. Собиралкой собирать было очень муторно и долго, но качество яблок, снятых ею, не оставляло вопросов. Крупные и сочные, спелым полосатым бочком они так и манили пустить их в расход. Но полные желудки помогали справляться с навязчивыми идеями. Мы были поглощены работой.
Те спелые красавцы всегда шли на продажу.
То, что собирал я, было на компот и в еду. Еще, иногда, я собирал шишки, которые получал прилетевшим с верхотуры штрифелем или коричневкой. Больно было ужасно. Но кто сказал, что будет легко? Наполнив корзины штрифелем, мы прятали их под ближайшими кустами и шли в третий сад, где произрастали те же штрифели, а еще анисовка. Анисовка была фаворитом домашнего употребления. Яркие, красные плоды ее вновь пробуждали во мне аппетит, и мотивировали поскорее закончить работу. Закусывая яблочком, как говорится, на посошок, и наполнив последнюю корзину под завязку, мы приступали ко второму тормозку.
Вторая трапеза была всегда более скудной, чем первая.
Конечно, ведь большую часть колбасы мы уже сьедали. Оставались лишь бутерброды с сыром и маслом. Сыр, в полуденной жаре, явно проигрывал колбаске, ибо терял как товарный вид, так и консистенцию, а масло неприятно стекало по рукам.
Но кто работает - тот ест. И поэтому большая часть тормозка под конец работы исчезала.
С ним исчезало и наше желание что либо делать. Дедовы рассказы и послеполуденное солнце совершенно не располагали к тому, чтобы двигать домой, таща на себе тяжеленные корзинки с яблоками. Но уловка была в том, что теперь корзинки, под завязку наполненные
красавцами-яблоками, мотивировали нас на обратный путь, ибо бросил бы их тут только дурак.
Подхватив на обратном пути все корзины, мы отправлялись обратно.
Обратный путь был всегда путем созерцания и покоя.
На жаре затихало все, кроме назойливой мошкары, и в этот момент природа представала пред нами в своем первозданном виде, отрешенная от всего назойливого и мирского.
Кроны гигантских тополей, стройными рядами усаженные вдоль дороги, пролагали нам путь.
Клевер заботливо выстилал тропинки дорог зеленым ковром, одуванчики радовали веселым разлетавшимся пухом. В далеке трубили быки с коровами, этот рев был ленив и лишен всякого смысла, они наслаждались тем, как эхо громогласно раскатывалось по берегам ближайшей реки.
На пути нам встречались пруды, запруженные еще при графе, где по сих пор булькали какие то караси и плотва.
Огромные дубы, просыпавшие желуди, будто в трансе, еле заметно качали огромными коричневыми ветвями, застилая солнце шапками зеленой листвы. Кусты бузины и рябины, чьи ягоды уже наливались соком, лукаво намекали на скорую осень.
Пыль от дороги на поселке же оседала на наших натруженных ногах, украшая работника так же, как шрамы - мужчину. Не лаяли даже собаки, ибо в этот час ничто не могло нарушать спокойствие природы, даже война с курами.
Так и мы, в чинном молчании, шли домой, гордо неся с собой огромные корзины яблок и палку-доставалку, как щит и меч несет победивший воин.
Лишь родник журчал себе в стороне. Он просто не мог иначе.
У дома встречали друзья, недоумевая, где я пропадал весь день. Им надо было играть, а я гордо отвечал, мол некогда было, занят был видите ли, по хозяйству.
Дед же останавливался закурить с соседскими мужиками, не упуская возможности покрасоваться трофеями и угостить соратников, да и задобрить противников перед надвигавшейся вечерней партией в домино. Играли всегда около нашего дома, а я тогда только и делал, что бегал да и тушил летящие от стола во все стороны бычки от папиросок, под громогласные азартные вскрики "рыба" или "дуплюсь".
Пахло летом и счастьем. Много ли тогда было надо?
Ныне, вспоминая, ослепительно теплое чувство заполняет все мое естество, забивая любую грусть подальше в угол. Эти места живы пока жив я.
И пусть их уже нет, как нет и тех людей, что были столь крепко связаны с ними, как дубы корнями с землей. Пусть никто не разводит больше кур и коров. Пусть яблони выродились да поломались.
Это не важно. Дом - он всегда со мной, как у улитки.