«Лес старше тебя. Старше твоего бога. Прояви уважение... или будешь забыт».

– Старая аппалачинская поговорка

Летом, перед поступлением в колледж я задумала пройти часть Аппалачинской тропы. Планировала это в течение многих лет - ежедневные прогулки по лесу вблизи города, самостоятельные походы с палаткой, сбор снаряжения. Когда я рассказала об этом отцу, он настоял на том, чтобы пойти со мной. «Для защиты» - сказал он. Сейчас это кажется горькой иронией. У меня уже была защита. Я взяла с собой пучок шалфея и розмарина, монеты, прядь своих волос, мешочек с солью и железные гвозди, которые хранила глубоко в сумке. Они достались мне от бабушки, которая ни разу не ходила в лес без них. У меня также была защита от более смертоносных хищников: спрей от медведей, нож, электрошокер. Но ни один талисман в мире не мог подготовить меня к тому, что мы пробудили.

Когда я показала папе свои припасы, он рассмеялся.

– Ты имеешь в виду свои мешочки с приправами и безделушками? Они не спасут тебя от медведя или убийцы.

– Они не для этого нужны, - пробормотала я.

Правило 1: держи при себе соль и железо

Я знала, что соль очищает, а железо защищает. Что-то из этого может обеспечить разницу между возвращением домой... или небытием.

Когда мы прибыли, начало тропы было слишком тихим. Не спокойным - пустым. Воздух казался не таким, как обычно, как будто лес чего-то ждал. Наблюдал. Листья не шелестели. Птицы не пели. Папа этого, конечно, не заметил. Он шёл, топая новыми ботинками, насвистывая мелодию и не попадая в ноты. Его задорный звук мгновенно исчезал, как только покидал губы - поглощался лесом. Я молчала, спрятав железный гвоздь под рубашкой, где он упирался в ключицу, охлаждая кожу.

Правило № 2: «Не свисти в лесу» - говорила бабушка. - «Это привлекает духов».

Мы шли пешком несколько часов. По мере того как день приближался к вечеру, деревья менялись. Сосны становились все гуще, ближе, страннее. Их стволы были слишком толстыми, кора скрученной и почерневшей, как обожженная плоть. Воздух становился все более жарким и влажным. Свет едва проникал сквозь сгущающийся полог. Даже в середине дня все было серо и тускло. И тогда я это почувствовала. Не увидела. Почувствовала. Как будто что-то огромное, древнее и холодное шевельнулось под землей и открыло один глаз. Я остановилась.

Папа заметил это и обернулся.

– Ты идешь, Элли? - крикнул он, держа в руке трость, которую, вероятно, нашел где-то на краю тропы. Он только что нарушил два правила сразу.

Правило 3: Не произноси свое имя слишком громко - это дает им понять, кто ты.

Правило 4: Никогда не забирай вещи из леса.

«Оставляй каждый камень, палку и кость так, как ты их нашел» - вспомнила я.

Некоторые вещи принадлежат лесу.

Некоторые вещи охраняют его.

– Да, – слукавила я, заметив, что мы заметно отклонились от главной тропы. Надеюсь, не слишком далеко. Я не должна была слепо следовать за отцом, зная, что он не умеет читать указатели на маршруте.

Правило 5: Держись подальше от неизвестных ущелий.

«Некоторые места особенные. Время там искривляется. Тропы меняются. Можно шагать вечно и так и не выйти»

Мы продолжали двигаться, пытаясь вернуться на главную тропу. И тогда увидели это. Прямо посреди дорожки. Куча почерневших камней, окружающих голый участок земли, а в его центре - связка веток, плотно связанных волосами. Судя по всему, человеческими. Длинные рыжевато-русые пряди, спутанные чем-то темным. Воздух был пропитан зловонием - запахом меди, гнили и крови, впитавшейся в почву.

– Оставь это, - сказала я тихим и резким голосом. - Это предупреждение.

Папа опустился на колени и ткнул в круг своей тростью.

– Наверное, просто какой-то странный маленький вуду-проект какого-то туриста. Не пугайся, - а потом пробормотал под нос. - Суеверная чепуха.

– Папа. Перестань. Не трогай.

Но было уже слишком поздно. Трость разбросала камни. Ветер мгновенно изменился на резкий, холодный, неестественный. Он продувал деревья, хотя ни одна ветка не пошевелилась. Затем раздался свист. Не похожий на бессвязную мелодию папы. Это был пронзительный, медленный, почти человеческий звук, который поднимался и опускался так, что у меня заныли зубы. Он доносился отовсюду. Со всех сторон. Сзади. Впереди. Папа резко встал.

– Ты слышала это?

Я схватила его за руку.

– Не оглядывайся. Не разговаривай. Иди. Сейчас же.

Мы пошли. Но все следы тропы бесследно исчезли.

Деревья сомкнулись за нами. Мы снова и снова проходили мимо одного и того же дерева, его кора была разорвана тремя глубокими вертикальными надрезами, слишком широкими, чтобы быть от медведя.

– Почему, черт возьми, мы ходим кругами? - рявкнул папа. - Мы же все время шли прямо!

Второй свист прорезал воздух.На этот раз ближе.

– Беги! - закричал я.

И мы побежали. Ветки царапали кожу, внезапно опустился туман, заслонив обзор. Что-то двигалось вместе с нами между деревьями - длинноногое, неестественно быстрое. Мне удалось мельком взглянуть на него. Фигура со слишком большим количеством суставов. Тело, которое сгибалось не так, как должно. Лицо, которое мерцало и менялось, сначала было моим. Потом папиным. Потом ничьим.

Правило 6: Это не олень

Бабушка усадила меня, на ее лице было серьезное выражение.

«Если оно ходит как олень, но суставы у него не такие, как у оленя, если оно смотрит на тебя так, как будто знает тебя, если оно стоит на двух ногах… Беги. Не кричи. Не оглядывайся. Оглядываться - значит приглашать его следовать за тобой».

Мы не останавливались, пока не опустилась ночь и это существо не осталось где-то позади. Папа рухнул на бревно, задыхаясь и бледный как мел.

– Я думаю, мы заблудились, - прошептал он.

– Думаешь? - прошипела я, уже рыская в рюкзаке в поисках соли. - Нам нужно разбить лагерь. В темноте мы ни за что не найдем дорогу.

Отец не шевелился. Просто сидел и дрожал.

– Элли... эта штука. Она выглядела как олень, но... это был не олень. Оно стояло как человек. А его лицо... Боже мой, его лицо... - он замолчал.

– Ты не должен был трогать камни, - сказала я ровным голосом. - Помоги разжечь костер.

Ужин был безвкусным. И прошел в тишине. Недоев, я начала посыпать солью круг вокруг нашего лагеря, затем вбила железные гвозди по периметру. Это было все, что я могла сделать.

Я проснулась в абсолютной темноте. Огонь погас. Лес затих. Смертельная тишина, словно убийца, подкрадывающийся к спящей жертве. Потом я услышала это.

– Папа! Папа, помоги мне!

Мой голос. Но не совсем. Не в тональности, как запись, воспроизводимая с неправильной скоростью. Ритм был неверный, как будто кто-то пытался говорить на языке, которого не понимал. Я замерла от страха, сердце выпрыгивало из груди. Папа уже вышел из палатки и спотыкаясь, направился к источнику звука.

– Элли! Где ты? - крикнул он.

Выскочив из палатки, я схватила его за руку.

– Это не я. Я здесь. - Он вздрогнул и закричал от испуга, а затем повернулся ко мне.

– Тогда кто это, черт возьми?

– Послушай.

Мы стояли в тишине. Затем прозвучал голос.

– Папа, я боюсь. Пожалуйста, помоги мне…

Все ближе и ближе. Кустарник зашелестел прямо за линией деревьев. Я медленно повернулась. Что-то стояло прямо за краем лагеря. Светящиеся глаза. То были не глаза животного - они были умными. Терпеливыми. Наблюдающими.

Правило 7: Если ты видишь светящиеся глаза - БЕГИ

Еще шуршание. Еще глаза.

– Назад в лагерь. Сейчас же, - прошептала я.

Мы бросились к лагерю. Я высыпала остатки соли вокруг кострища, беспорядочно разбрасывая ее по кругу, дрожащими руками пытаясь разжечь огонь. Из-за деревьев вновь раздалось:

«Папа...»

«Элли...»

«Помоги мне...»

«Помоги...»

Голоса пересекались, менялись, превращались в булькающий смех. Появилось еще больше светящихся глаз - пять, шесть, может быть, дюжина. Все они были слишком высоко над землей, мигали и появлялись в разных местах, как будто то, чему они принадлежали, не ходило, а ползало. Мы сжались у костра. Я бросила шалфей в огонь, он зашипел и заискрился. Некоторые глаза мигали, некоторые просто смотрели. Затем один из голосов прошептал, прямо за пределами света костра.

– Не надо было к нему прикасаться.

Голоса продолжали кружить вокруг лагеря. Некоторые плакали. Некоторые смеялись. Некоторые шептались на языке, который я не понимала - это был не английский и не какой-либо другой язык, который люди должны были знать. Звуки резали уши, и я закрыла их ладонями. Папа сидел рядом со мной, бледный и напряженный, с широко раскрытыми глазами, сжимая железный гвоздь, который я ранее всунула ему в ладонь. Он выглядел так, будто хотел кричать, но не мог открыть рот. Как будто что-то могло вползти в него, если он это сделает. Я знала, что мы не сможем заснуть. Мы не могли даже моргать.

Мы ждали, и огонь был нашей единственной защитой. Моя рука висела над мешочком с солью, хотя он был уже почти пуст. Что-то мелькнуло на краю пламени. Не в тени - внутри самого огня. Лицо. Не отражение. Лицо. Наблюдающее. Улыбающееся. Голодное.

– Это не просто привидение, - прошептала я. - Это место кормления.

Лес запер нас. Он хотел историй. Воспоминаний. Лиц. Плоти. А мы вторглись в него. Мы прикоснулись к святыне. Нарушили старые законы.

Где-то после полуночи огонь постепенно погас. И тогда смех прекратился, сменившись другим звуком. Шаги. Прямо на краю линии соли. Тяжелые. Человеческие. Затем...

– Элли... Ты всегда любила лес.

Я замерла. Этот голос... это был голос моей мамы. Она умерла, когда мне было восемь лет. Ее похоронили на кладбище в трех городах отсюда, ее легкие были полны пневмонии и молитв. Я не слышала мамин голос почти десять лет, но узнала его сразу. Я повернулась. Я должна была. Что-то стояло прямо у края соляной линии. Оно было похоже на маму. Тот же рост. То же платье, что на фотографии с похорон, висящей у нас на камине. Но лицо... было другим. Размытым. Со слишком широкой улыбкой. Слишком большими и стеклянными глазами. Оно не моргало. Не дышало.

Правило 8: Если ты слышишь свое имя... НЕ ОТВЕЧАЙ

Это одно из самых важных правил. Неважно, насколько знаком вам голос, неважно, как мило он зовет. Это не тот, кто вы думаете.

Позади него что-то большее шевельнулось в деревьях. Что-то достаточно высокое, чтобы задевать нижние ветви. Рога скребли кору, когда оно двигалось, но это не похоже было на оленя. Это было похоже на что-то, одетое в оленя. Папа начал хныкать.

– Это моя вина, - шептал он. - Это моя вина.

Я не спорила. Лишь оглянулась на фигуру «мамы». Она наклонилась вперед. Одна босая нога пробовала край соли. Кончики ее пальцев мгновенно почернели, когда пересекли линию, и растрескались, рассыпавшись, как сгоревшая бумага. Она зашипела и отступила. Хорошо. Соль удержала, но я не знала, как долго это продлится.

Я не знала, что еще делать. Поэтому я сделала единственное, что оставалось - попросила о помощи. Я вытащила из рюкзака последние подношения - три маленьких предмета, завернутых в ткань: монету, кусок хлеба и прядь своих волос. Затем подошла к центру лагеря, на дрожащих ногах, и осторожно положила их на плоский камень у костра. После чего прошептала самые старые слова, которые знала. Слова, которым меня научила бабушка, когда я едва научилась говорить.

– Тем, кто шел перед нами, тем, кто охраняет леса, мы не желаем зла. Пусть же мы останемся незамеченными.

Правило 9: Оставляйте подношения, если вам нужно пройти по священной земле

Монета. Сладость. Кусочек хлеба.

Древние наблюдают. Будьте вежливы. Будьте благодарны.

Не произносите их имена.

Лес задрожал. Ветер внезапно завыл в деревьях, хотя листья не шевелились. Глубокий стон эхом разнесся под землей, как будто старые корни вырывались на свободу. Фигуры на краю соли? Исчезли. Глаза в деревьях? Исчезли. Даже огонь утих. В лесу воцарилась мертвая тишина. Не безопасная. Не пустая. Но безмолвная. Как будто что-то древнее только что отвернулось, решив, на данный момент, отпустить нас.

Солнце начинало подниматься.

– Сейчас, - сказала я, хватая отца за запястье. - Мы уходим. Молчи. Не оглядывайся.

Мы ничего не брали с собой. В этом не было нужды. Все, что мы оставили, теперь принадлежало лесу. Я шла по тропе, которой раньше не было. Тропа из раздавленных папоротников и мха, слабо освещенная серебристым сиянием, проникающим сквозь кроны деревьев. Тропа оленей, но не настоящая. Подарок. Шанс.

Когда солнце полностью взошло, мы обнаружили, что вышли из леса и оказались на гравийной парковке возле начала тропы.

Наша машина все еще была там, покрытая листьями. Мы не разговаривали, пока не проехали три города. Папа вел машину, как будто его только что выпустили из тюрьмы. Руки сжаты в кулаки. Глаза широко раскрыты. В конце концов, он посмотрел на меня.

– Ты сказала, что у тебя есть защита.

– Да, - ответила я.

– И она сработала? - нервно спросил отец.

Я не ответила. Потому что не была уверена, что сработала.

Потому что иногда лес позволяет тебе уйти, а иногда просто следует за тобой до дома.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Березин Дмитрий специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Вот ссылка на карту https://maps.app.goo.gl/ZKsrAJA7X4HMManj6

на пике 2 я накидал расположение объектов, но никак не могу разглядеть где именно тот самый дом. Поезд движется справа налево.

Что я прошу: пикабушник из Умёта, отзовись, не поленись и сфоткай этот дом с этого же ракурса. У вас маленький посёлок, тебе не составит труда этого сделать. Что делать дальше можно решить уже тут.

Я понимаю, что врядли я сразу найду жильца Умёта, но надеюсь убедиться, что я дважды видел своими глазами не чушь, а реальные тела или куклы.

Так же прошу тамбовчан накидать телеграм-чатов. Я намерен поспрашивать и там.

-Как же меня бесят большие города! – поделился он, поудобнее распластавшись на большом топчане и обложив себя прохладными подушками из-под кондиционера.

-Даже ночью, когда все спят? – усмехнулся старший брат, свыкшийся с переполненными камерами и бараками.

-Но они всё равно все там! – Отец устало закатил глаза, в которые не всякий бы решился заглянуть поглубже. - В этих сраных тёмных окнах, в этих домах на бесконечных улицах!

Отца удручало многолюдье и его, соответственно, среда обитания. Отдушиной ему была наша дача в горах, на берегу шумной горной реки, где он мог отдохнуть от людей не только на выходных, но куда старался удрать даже посреди недели. Хроническую аллергию на людей, в той или иной степени, унаследовал от бабки каждый из нас. Отцу же, гнёт мира суетливого и никчёмного сапиенса, передался больше других. Оттого общество собак он предпочитал сборищу человечишек, отстроив для первых на даче большущий питомник. Но, думаю, будет вернее сказать – собачий загон, в котором он с любовью и знанием дела откармливал деликатес для проживающих в большом количестве в наших краях корейцев. Многочисленных же друзей человека он собственноручно забивал, потрошил и разделывал на радость любителям острого, не скупящихся не только в оплате услуг, но и в своей признательности – сыны северной части Корейского полуострова доверяли рукам отца не только свои желудки, но и ремонт своих авто. Справедливо будет заметить, что в последние годы к изыскам азиатской кухни приобщалось всё больше и больше не корейцев – отведать высококачественный «гав-гав» стремились все без исключения нации и верисповедальщики.

Сам отец делом рук своих не лакомился – брезговал, как и теми же кроликами, дикобразами и барсуками, блюда из которых были в большом почёте в Семье. И если многие думали, что продажа собачатины была такой же статьёй отцовского дохода, и далеко не маленькой, то глубоко в этом ошибались, так как не догадывались, что мясо и шкура братьев наших меньших – всего лишь отходы его «хобби». Отцовская живодёрня «для души» не сразу стала его солидным и прибыльным «питомником». Скрестилась его «наклонность» с заработком много лет назад, ещё в бытность его молодости: знакомые ему из нерешительных корейцы стали приглашать его помочь им забить вкусняшку. Отец с удовольствием и энтузиазмом воплощал в нестандартном забое любые пожелания гурманов: простым перерезанием глотки, пробитием только сердца или предварительным забиванием палкой – для большего насыщения мяса кровью и адреналином жертвы – любая прихоть ваших предков!

За содержание питомника, кормёжку, чистку вольеров и уход, в данный момент отвечал живущий в кишлаке по соседству узбек со своей женой – жертвы развалившегося совхоза. Думаю, что если бы отец, с присущим ему рвением в выращивании тех, кому с демоническим упоением рвал глотки и сдирал шкуру, взялся бы разводить овец, засеивать поля и наращивать надои, то он без проблем поднял и обогатил падшие местные хозяйства! Но данные перспективы не грели его душу и тем более не вдохновляли к подвигам в благоустройстве кишлаков.

Всё больше управлять непростыми делами собаководства, отец приобщал своего среднего сына, Эдика – самого шебутного из моих братишек. Благо, что тот чуть ли не жил на даче, наслаждаясь там личной свободой, тяготея пристрастием к гулянкам-посиделкам с многочисленными дружками и испытывая склонность не завязывать длительные отношения с прекрасным полом. Учился же он в данный момент (по крайней мере числился) на факультете «Технологии пищевых продуктов». Кому и зачем в Семье в будущем понадобился специалист в области питания, я пока не вникал, но то, что братишка, имея от природы склонность к готовке, без труда и притом с некоторым новаторством мог приготовить любое блюдо из той же собачатины – признавали даже сами корейцы. А про его фирменный шашлык в нашем горном дачном посёлке, выкупаемым и заселяемым всё более и настойчивее ташкентскими, знали абсолютно все! Как и сам приблизительный и незатейливый слоган этого диетического блюда: «Шашлык из собаки – шашлык храбрых!» Мясо же на рёбрышках, отскулившей под ножом животинки, было самым изысканным в его дачном меню, весело шкворчащим на углях виноградной лозы…

-Думаешь, Эдик сам всё это осилит? – без особого беспокойства поинтересовался у отца дядька Славка, левый глаз которого чуть не поддался уговорам Морфея предаться утренней сонной неге, подслащённой каннабиноидами. – Может, сеструх ему в помощь дать? – Он мотнул головой в сторону кухни, где их кузины продолжали заговорщицки перешёптываться со своими мамашами.

-Справится! – заверил отец своего брательника. Он был безмерно горд, что именно его сыну доверили быть лицом поминального банкета, в смысле закусок. Ничто так не облагораживает заботливых родителей, как успехи их кровинушек! И ничто так не омрачает их бытие, как наличие существования таких неудачных отпрысков, как я, присевшим на топчан за его спиной.

-Моего Олежку мотористы мои хвалят – на лету всё схватывает, если с ними в боксах пересекается! – встрепенулся дядька Сашка, торопясь вставить в разговор «достижения» и своего первенца. Хотя среди членов Семьи этот мелкий крысёныш известен был исключительно своим паталогическим нежеланием учиться. Вылететь из последнего учебного заведения он умудрился несмотря на то, что там необходимо было просто числиться, при своевременном занесении умеренного бакшиша – необузданная страсть к не совсем совершеннолетней дочурке ректора, сопровождаемая неумеренным употреблением запрещёнки, обрушила на его зад очередной пинок по направлению к безграмотности. – Думаю, к себе его взять, в делах своих поднатаскать, – как-то уж без особого оптимизма поделился он с братьями. – Не успеваю сам, в последнее время, разгребать всю эту канитель со всем этим грёбанным бизнесом.

Определённо, что дядьке, в его, свалившихся на его буйную голову гешефтах, не хватало прозорливых и предприимчивых голов его дружков. Все понимали, что головушка его первыша навряд ли – а, скорее наоборот – поможет ему справиться с проблемами частного предпринимательства с явным уклоном в криминал. Но главная неприятность, вызывающая время от времени у ставшего в одночасье единоличным хозяином бизнеса, заключалась в хитрой двойной бухгалтерии, которую всегда виртуозно вела жена Ахрора-мента. Смерть мужа и место жестокой бойни, увиденные ею и сыном, ввели её в эмоциональный ступор, из которого она до сих пор не выбралась. Время шло, бумажные лавины, с которыми надо было что-то делать, накатывали одна за другой, а дядька Сашка всё ещё не знал, что ему делать со всем этим буржуйским счетоводством – искать нового, верного и лояльного к жульничеству с цифрами главбуха, или продолжать надеяться на возвращение той самой.  

-Слушай, менты что-нибудь нарыли по… ну, это – с убийствами этими, - дядька Славка сменил тему, не испытывая удовольствия выслушивать, в томящее чресла утро, пресные дифирамбы ещё одному племяшки.

-Я им недавно снова и денег подкинул, и тачку следаку на свои бабки в новьё отремонтировал, запчасти для которой из самой Германии завёз - а оно всё бестолку! – закипая посетовал почти потерпевший. – Толку от этих детективов недоделанных просто никакого! Мозгов им ведь не купишь! Скорее твои архаровцы что-то нароют, чем эти обалдую в погонах. Кстати, как у них продвигается, по вашим каналам?

Кайфово прикрыв глаза, и в догнавшем его душевном блаженстве, дядька Славка ещё раз затянулся «заряженной» папиросой.

Отец, с трудом гоня с лица злорадный оскал при упоминании приятного для него исхода конкурентной борьбы, прикрылся за опустошаемой им во имя справедливости бутылкой пива.

Меня же привлекло многоголосое щебетание ранних птах, предающихся радости нового дня. Безмятежно поглядывая в ближайшее ко мне окно, я, несмотря на почти бессонную ночь, испытывал в себе прилив сил.

-Я тут недавно с корешем одним зависал, срок вместе мотали, - голос дядьки Славки пробился сквозь дымовую завесу, выставленную им между своим, ищущим умиротворения сознанием и окружающим его суетным и несправедливым миром. – Тот ещё бродяга, исколесивший весь Союз вдоль и поперёк, и знакомый лично с таким числом авторитетов и прочим нашим братом… - Перечислять дальнейшие заслуги последнего яркого собутыльника дядька поленился, поэтому всё-таки перешёл к делу: - Короче, он, сперва, мысль тут одну, по опыту серьёзных бармалеев, озвучил, что укокошить-то кого-то много ума и выдержки не надо, а вот жбан отчекрыжить, да ещё у живого персонажа – здесь кумпол у изувера течь должен просто люто!  

-Так менты мне сразу о том и сказали, что убийца со своей башкой не дружит! Ничего нового тут нет! – уже вяло и без привычного для него азарта, возмутился младшенький такой же беспринципной в последнее время халтуре в криминале, как и в правоохранении. – У нас тут только среди своих таких вот отморозков пара-тройка найдётся… Чего только муженьки наших мрачных кузинушек стоят, - пробубнив это себе под нос и указав на голоса в кухне он, поблуждав некоторое время мутным от стресса и недосыпания в последние дни взглядом, почему-то затем, напрягшись и словно придя в себя, в упор уставился на меня. Откровенно закрадывающееся в его глаза подозрение, неожиданно нащупавшее пусть даже одну из причин, готово было вот-вот утвердиться в его голове обвинительным в мою сторону убеждением – всё это без труда читалось в его выпученных зенках.

И тут ведь как: ни знатные подкаблучники оккупировавших дедовскую кухню ведьмовствующих сестёр - преуспевающие владельцы скотобойни, с энтузиазмом вливающие в свои организмы литры крови тельцов и прочей живности, в полной уверенности в том, что перекормив свои желудки гемоглобином они достигнут потенции греческих богов; ни Костик-маньяк, некий дальний и мутный наш родственник, порезавший всё же больше себя, чем других в приступах победоносных битв с досаждающими его разум духами; ни таджикские и тем более узбекские группировки, гордо и беспринципно делящие себя по национальному признаку, и самозабвенно ведущие как в городе, так и по всему району войны за сферы влияния, время от времени, в пылу самоутверждения, забывая то одну, то другую причину конфликта; да, что там – даже родной отец, мрачный и хладнокровный живодёр, и кому больше всех нагадила эта мерзкая троица - никто не озарил его подозрительность своими зверством вкупе с коварством, как именно я. Ну, спасибо, дядюшка, за твоё доверие ко мне, хотя бы в столь специфическом амплуа!

Дядька Славка, а за ним и отец, так же уставились на меня. В глазах старшего и наиболее опытного в оценке человеческой скверны брата читалось превосходство добившегося своего победителя, и тот самый вопрос: «И что теперь? Что будешь делать?» У отца удивление сменилось явной растерянностью, в которой его я, уже к своему удивлению, увидел впервые в моей жизни. Но подозревать и тем более обвинять кого-то без установленных следствием фактов, на основании привычек и похожести – лжесвидетельство. Поэтому меня, в этой мизансцене, волновало то, что дядька Славка, решивший поиграть в детектива, скажет вторым. По его довольной роже, поглядывающей на меня из клубов дыма вонючего табака и трепкой травки, к тому же ещё лоснящееся вызывающей хитрецой, было понятно, что главный козырь у него в рукаве точно есть!

Пауза затянулась. Дядька Сашка скрежетал зубами, отец, вероятно, обдумывал, как будет объяснять матери моё исчезновение, а наш доморощенный, уже второй за сутки, Пуаро, смакуя грядущий эффект своего скорого последнего слова, уверенным глубоким вдохом втянул в себя остатки косяка.

«Что ж, удиви их! - весело зыркнул я в грозный провал застывших на мгновенье глазищ дядьки. – Разродись, наконец-то, и освободи свою душу от болезненного томления догадками обо мне!»

-Знаешь, в чём твоя проблема? – Дядька затушил бычок в переполненной пепельнице и туда же сплюнул никотинный гной.

-Просвети.

-Ты слишком самоуверен, - поделился он своими наблюдениями, любезно добавив: – Тупо самоуверен!

-Так это наследственное! – Как бы я не хотел приписать данные громкие достижения лично своим, неповторимым качествам – но переть против истины, заключённой в данном случае в генетике, шло вразрез с моими убеждениями, что являлось уже именно личной наработкой моего характера. -  Все претензии к отцу, а ещё лучше – к деду. Дети не выбирают своих родителей и тем более – заложенные в них пороки их рода. 

-Слишком умный, да? – Дядька, не отличающийся терпением стоика и не собираясь ждать от меня ответа, обратился к отцу: - Вот ты знал, что твой сынок людишек мочит со своим особым вывертом, с эксклюзивом?

-Я… я не лезу в их с отцом дела. – Мой отец, как это всегда и было, усиленно отстранялся от любых моих «успехов». Ему скорее интересней были чувства и личностный прогресс пса, выгнанного для забоя из клетки, чем моя жизнь. Ни что его так не тяготило, как моё существование…  

-Ладно. – Другого ответа он и не ожидал, неплохо изучив всех нас с этой стороны. – Ну, а ты? – спросил он дядьку Сашку.

-Слушай, я как-то и не вникал, как он там и кого гасил, - неуверенно ответил тот. – А, что, разве у него с отцом дела какие-то с мокрухой были?

Да, ситуация! Неужели дед снова проболтался? Ведь слово давал, что это останется только между нами. Тем более вся эта авантюра, на которую он меня подписал, касалась лично его, поэтому-то он и не хотел привлекать к этому делу никого из своих. Вот и помогай после этого ближним своим, к которым чем ближе ты, тем опаснее.

Изломанные под корень когти оставались торчать из плотного слоя глины, а в жижу под её лапами примешивались струйки крови. Но псина не успокаивалась, она была слишком близко, слишком четко слышала щенят, совсем немного… грунт будто бы самую малость просел, но и этого хватило, чтобы она потеряла равновесие, мордой свалившись прямо в жижу...

Яма под ней разверзлась, затягивая её вместе с мерзкой кашей в бездонную, непроглядную нору. Её легкие наполнились тепло-молочной взвесью, ароматом её щенят. Она вылизывала своё чадо, шершавым языком счищала грязь с не заросших шерстью выпуклостей и бугров. Дите, голодное, многоязыкое, искало пропитание, и жадно всасывало молоко, облегчая ношу очередной матери. Когда то подошло к концу, в дело пошла кровь. Собака уже не сопротивлялась. Умиротворенная, она давно впала в сон, и теперь погружалась ещё глубже, уступая дорогу Новой Жизни.