Мы ходили к маминым родителям и её бабушке, и сколько мама мне о них ни рассказывала — никаких чувств ей у меня пробудить не удалось. Я родился после их ухода, и для меня это были просто наши могильные плиты, к которым мы регулярно ходили с мамой прибираться. Каждый раз наступал момент, когда нужно было идти на колодец за водой — и это было для меня главным событием. Сначала меня ведро перевешивало, и мама мне не доверяла ходить за водой. Но я рос, тяжелел, набирался сил. Пару раз я получил по морде этой изогнутой ручкой — а это лучший урок и возможность выработать правильную тактику при опускании и поднятии ведра.

Сам колодец стоял в низине, между холмов, но всё равно был глубоким. Он тогда был деревянным, и я считал, сколько брёвен осталось до воды, чтобы понять — поднялся уровень или упал. На цепи было пару узлов, помню, и мне очень хотелось их распутать. Просто для порядка — ведро доставало до воды и так. Эта колодка, на которую наматывалась цепь, повидала на своём веку, и у основания была трухлявой. Но середина всё ещё выполняла свои обязанности, и я поправлял цепь подальше от края, чтобы не разрушить старинную конструкцию.

Доставать ведро мне уже было относительно легко и даже интересно, а вот нести ведро к своим бабушкам и дедушкам было тяжело. Но я был пацаном настырным — рычал, пыхтел, менял руки, нёс двумя руками, но на землю не ставил, чтоб отдохнуть. Ну, такое силовое развлечение у меня было — плюс проверка характера на вшивость. Потом мозг доработал систему, и я научился набирать неполное ведро, чтобы не корячиться каждый раз. Я, иногда, с колодцем разговаривал. Не то чтобы я был сумасшедшим ребёнком, но если туда наклонить голову — там голос звучал гулко и с эхом.

Пару раз я немного увлекался и начинал кричать в колодец, но рука какой-то бабули, пришедшей за водой, приводила меня в чувство настолько, что я был близок к тому, чтобы присоединиться полежать к родственникам. Ну, представьте: вы ведёте беседу сам с собой, наклонившись в колодец. Беседа переходит на повышенные тона и близка к апогею, как вдруг в наши непростые отношения с колодезной водой бесцеремонно врывается бабуля и нежно так постукивает по плечу морщинистой рукой. Ещё и спросила, помню: «Мальчик, с тобой всё нормально?!» А у меня пульс — 120, аж по ушам долбит. Но так было всего два раза — обычно мы с колодцем общались тет-а-тет.

Иногда я набирал воду для других людей, и мне говорили: «Ой, какой хороший мальчик». Делал это я именно ради этих слов, потому что, то ли я хорошим мальчиком не был, то ли мне просто этого никто не говорил.

Однажды я пришёл, а и колодку, и цепь поменяли. Я прямо стоял и смотрел на новую блестящую цепь с какой-то грустью. Все, наверняка, радовались новому колодцу, а я расстроился. Он больше не скрипел так по-особенному, цепь ложилась ровно и не перескакивала из-за узлов, ручка крутилась легко и ровно. Они нарушили баланс в моём дисбалансе. Потом и сам колодец сделали из бетонных колец, и он вообще потерял свои былые очертания. Невозможно было определить высоту воды, и вообще — он перестал быть живым, как раньше.

Сейчас там, наверняка, уже стоит колонка, а может, и цивильный кран с водой. Но вот тот колодец — тот блеск воды, ни с чем не сравнимый скрип, те ощущения детства, запахи — всё осталось там. Эта всегда влажная тропинка, поросший мхом колодец, вереница людей, которых уже, скорее всего, нет — почему-то остались в моей памяти. А мне уже 51, и рано или поздно кто-то пойдёт за водой, чтобы поменять воду в вазах и протереть оградку влажной тряпочкой уже для меня. Ну и чтобы не заканчивать на минорной ноте — однажды я немного заигрался у колодца и оторвал ведро. Оно с брызгами плюхнулось вниз, и я убежал. Хороший мальчик не всегда был хорошим. Причём чем дальше, тем хуже. Уж я-то знаю.

И чёрт меня дёрнул сказать, что я закончил, первым. Там такая мадам принимала экзамен — ну вот эта, с зализанными назад волосами и тугим пучком, с тонкими, плотно прижатыми друг к другу губами и проницательными до покалывания в боку жгучими, но спокойными глазами. Такие в кино обычно как-нибудь изысканно наказывают плохих парней. Хороших тоже наказывают. Короче — всех. Чтобы не мешать будущим мотористам списывать, она пригласила меня в соседний кабинет — дабы выдать мне сертификат и отпустить в море, как ту золотую рыбку. Хрен я угадал.

Попался я вообще на глупости. Она прочла мои ответы и просканировала мой мозг своими бездонными фарами. У меня аж мурашки пробежались меж лопаток.
— А как — говорит — разводной ключ звучит на английском в британской версии? — пыталась она взять меня на понт.
На понтах я и погорел.
— Spanner — ответил уверенным голосом я.
— Вот у вас в анкете указано, что уровень вашего английского — "начальный" — начала заколачивать первые гвозди в мой гроб и в карьеру моего знакомого она. — Вам не кажется, что знание двух версий названия разводного ключа — британской и американской — выглядит чересчур для школьного уровня?!
— Нет... — робко пытался отмазываться я, нарочито произнося слова с очень русским акцентом.
— Послушайте, Игорёк, — продолжила она избивать меня словами уже без стеснения, — а жену вашу как зовут?
А я вообще Дима, и никакой жены у меня не было. Продолжая исполнять самоуверенного Игорька, я вспомнил имена всех его родственников, даже тех, кого не знал. Но в паспорте была указана только его жена, и она у меня от переживаний вылетела из головы полностью. Да, она училась в классе на год старше, и звали её Ирка — но в паспорте Игорька, наверняка, информация была в более развёрнутом виде.
— А сыну вашему сколько лет, простите за личный вопрос? И вообще, Игорёк, как вас звать-то?
— Дима... — беспомощно опустил глаза я, потому что понял, что сопротивление бесполезно.
— Так вот послушайте сюда, полиглот Димуля: ваш Игорёк никогда не уйдёт в море, понимаете?! Даже якорем его никуда не возьмут. А произношение у вас хорошее, британское — бывали на островке?
— Бывал. Но давно, и английского я тогда ещё не знал.
— Вы сколько времени потратили на изучение?
— Два года, с месячным перерывом.
— Дима, я здесь принимаю экзамены восемь лет, по два раза в неделю. 90% претендентов на "уйти в море" заучивают 10 дежурных фраз, а мы с вами уже 15 минут на английском разговариваем. Найдите применение своим знаниям поинтереснее, посолиднее, я бы сказала. Зовите своего Крузенштерна — сообщу ему, что его кругосветное путешествие подошло к концу. All the best, как говорят у них.

Домой мы ехали молча. Он думал о несостоявшейся карьере и проклинал меня, я проклинал себя — и восхищался этой женщиной. Её рентгеновские глаза и обволакивающий низкий голос я не забуду никогда.

Всё, всех раненых распихали, дошла и до меня очередь.
— Ну, — говорит, — давай посмотрим. Раздевайся.
Ну а я что — я привык врачам верить. Стою, вешаю одежду на стул. Она на меня так посмотрела, что я сразу начал одеваться обратно. Ещё и рука вверх всё время — неудобно.

Она из ящика с железяками что-то достала — так звякнула, что у меня аж в ушах закололо.
— Давай, — говорит, — Стасика будем вытаскивать.
— А чего это он Стасик?! — возмутился я. — Это сорт клещей какой-то особый?
— Нет, — говорит, — к нам каждый год приезжает опытный грибник Стасик. Его все тут знают. Стасик уже всем, чем только можно, переболел и ездит к нам чисто в гости — с очередными клещами.

Тут она впилась этому Станиславу в зад и давай его крутить по часовой стрелке.
— Потому, — говорит, — мы теперь всех клещей Стасиками и называем, — подытожила она и положила моего Станислава в пробирку.
— Ну всё, — серьёзным голосом сказала она. — Если начнётся красная сыпь — значит энцефалит. Если сойдёшь с ума — значит Лайма.
— Вайкуле?! — зачем-то поинтересовался я. Тоже Петросян местного разлива.
— А когда с ума сойдёшь — тебе уже всё равно будет, Вайкуле или Ротару.

— Недельку подожди, — уже без юмора сказала она. — Придут анализы клеща. Если заражённый — с тобой свяжется семейный. А если нет — значит, повезло.

Сошёл я с ума с тех пор или нет — не знаю. А покраснений, в итоге, не было.

В море же всё гораздо проще. Приземлённее, я бы сказал. Как бы абсурдно это ни звучало в ситуации, где земли нет вообще.

Первый раз надо мной, восемнадцатилетним, пошутили на палубе. А я подвоха вообще не почуял — дурак. Заходит ко мне старший матрос и говорит:
— На улице больно жарко, иди, идиотка, рыбу из шланга пополивай.

Ну а я что? Пошёл. Стою со шлангом в болотных сапогах и фуфайке на голое тело — поливаю рыбу. Дурное дело нехитрое, чай. И тут чувствую — я еду. Струя в шланге стала такой мощной, что меня как заправского фигуриста начало мотать по скользкой палубе. Я все элементы выполнил — на мастера спорта международного класса как минимум. Пируэты, сальто, риттбергеры и прочие тулупы с зависанием в воздухе. Причём, чем больше я сопротивлялся, тем изощрённее шланг мотал меня по палубе.

Вышли на мой бенефис все. Мокрые, конечно, были, но наржались на две жизни вперёд — заразы, блин. С тех пор я стал сильно бдительнее и больше ничего на палубе не поливал. Даже если сильно просили.

А мы же поначалу до Британии просто по Балтике шатались. В совке всю рыбу из прибрежных вод выгребли — приходилось идти рыбачить в шведскую или датскую зону. Балтийское море не слишком разнообразное в плане рыбы, надо признать: салака, килька (двух видов), лосось, треска, камбала и всякая никому ненужная дребедень.

Вот среди этой дребедени была, например, рыба-игла. Она длинная, как змеюка, но с костяным вытянутым носом. Думаю, у неё есть какое-то официальное название, но мы её так называли. Ну и пинагор. Я, когда его первый раз увидел, сразу понял значение выражения "чудо природы".

Он практически круглый, чуть больше теннисного мячика. Там в конце — крохотный нелепый хвостик, чтобы хоть немного на рыбу был похож. А так — зелёный, с ирокезом как у викингов, маленький круглый ротик и угрожающий вид. Если бы я не знал, что это — подумал бы, что это что-то инопланетное.

В трале может быть 10 тонн рыбы, и она, естественно, погибает при таком давлении. Погибает всё — кроме этого мяча. Он тупо амортизирует своей внутренней пустотой и прекрасно себя чувствует в окружении помершей салаки или кильки.

Ах да, совсем забыл: чтобы мало не показалось, у него на брюхе ещё и присоска. К чему он там в воде присасывается — вообще непонятно. Но у нас они висели целым оркестром на борту судна. Просто прислоняешь его к борту — он врубает присоску и висит. И в целом прекрасно себя чувствует. Судно вибрирует и гудит на ходу, и этот самый пинагор не просто висит присосанный — он ещё и гудит в унисон с бортом.

Так распорядилась судьба-злодейка, что рот у него идеально подходит под сигарету. Рыба-оркестр какая-то. То есть если сигарету прикурить и засунуть пинагору в рот — он её ещё и курить будет. Нет, пепел сам не стряхивает и накуривается довольно быстро, но первый раз это всё выглядит очень смешно.

Ну и рыбацкая классика — повесить цепь рыбаку на крючок и смотреть, с каким азартом он тянет "огромную рыбу". Спиннинг в дугу, судно качается — придаёт эффект сопротивления… В общем, надо было видеть выражение его лица, когда он вытащил цепь.

Наверное, без вот такого простого, незатейливого юмора в море можно было бы сойти с ума — не хуже, чем от болезни Лайма. Есть ещё и армейский юмор, но Советская армия очень вовремя из Латвии ушла, и наш год был первым, кто не пошёл служить бескрайней родине.

Так же на нас закончилась пятибалльная система в школе и десятилетнее среднее образование.
Но, как говорится, это уже совсем другая история.

Ещё из экстремального мне запомнилось, как ему надуло спину на работе в порту. Ну, там немудрено — море же. Он пришёл домой в форме вертолётной лопасти. Я вообще не представляю, как он дошёл, потому что он прям стонал, а значит — было очень больно. В такие моменты он уходил к себе в берлогу в общагу и побеждал свои хвори традиционными карельскими методами. Когда он отходил, он подходил к нашему окну со стороны улицы и докладывал маме:
— Наташа, я всё!

Это означало, что даже запаха перегара уже не было. Так он ходил дня три обычно — и просил прощения у окна. Мама слышала его, конечно, но не отвечала.

Но тут спина, и алкоголь при всём желании не поможет. В те времена были журналы «Работница» и «Крестьянка». Сейчас всякую херню вам советует интернет, а тогда этим официально занимались эти два уважающих себя издания. Там какой-то пчеловод-любитель рассказывал в статье о чудодейственности пчёл и об их уникальной способности лечить любую болезнь — раз и навсегда. И это «навсегда» чуть не случилось.

Чтоб два раза не вставать (тем более что вставать ему было больно), дядя Жора достал пчёл из банки руками и всех их единовременно приложил к своей пояснице. Пасечник ещё спрашивал у него — зачем так много? — но, как я уже говорил, дядя Жора был конкретный и брал с запасом, чтоб наверняка. А то мало ли — самая целебная пчела улетит.

Его везли в скорой, и его температурой тела можно было отапливать Подмосковье. Как-то там всё на одно наложилось: и простуженный нерв в пояснице, и аллергия на пчёл, и их количество. Когда мы пришли к нему в больницу, он лежал на койке по стойке «смирно» и не шевелился. Это у него с армии осталось — выполнять приказы руководства беспрекословно. А врач в больнице и есть руководство. Он сказал, что надо лежать смирно и не ворочаться, и дядя Жора выполнял приказ.

Самое сложное было — как он потом рассказывал — не шевелить глазами и не моргать. А он же деревенский — эти раз в десять лет бывают сентиментальными — и он переживал за судьбу приложенных к спине пчёл.
— Сильно, — говорит, — придавил, видать, могли не выжить.

Ну, это капельница давала какие-то побочные эффекты. Обычно он никогда не плакал, а тут — пчёлку жалко, и слёзы из неморгающих глаз.

Он по лесу ходил как лось — обходил деревья, конечно, но ветки и сучья трещали. Он наш латвийский лес парком называл, потому что лес у них там, в Карелии, где даже на танке не проедешь. Чем он был хорош в лесу — ему какую ёмкость ни дай, он её насобирает под завязку — раньше не вернётся. Хорошо, что мама не могла с собой в лес взять двухсотлитровую бочку — он и её бы черникой до краёв забил. Ну, такой он был человек — полумеры не для него.

Мама его использовала как овощерезку. Ему нужно было только задать параметры — и капуста была нашинкована идеально одинаковыми кусочками. Борщ у нас всегда был образцово-показательным, хоть на выставку отправляй. Мама сто раз думала, прежде чем о чём-то его попросить, потому что он иногда перебарщивал со своей конкретикой — пчёлы не дадут соврать. Знал бы о его существовании Зощенко, написал бы трилогию о нём, в трёх томах. Картину так и не повесили, потому что, по его мнению, стена была недостойна полотна великого художника.

Как и многие дети, я в детстве экспериментировал и получал свой, ничем не заменимый жизненный опыт. И током меня било, и ножом я резался, и стрижку себе сам делал. На семейном совете было принято эпохальное решение — брить наголо. Ну, я там так наэкспериментировал с волосами, что других вариантов не было. У меня голова аж блестела после парикмахерского салона дяди Жоры. В 90-е годы я в садике был бы самым модным, а в семидесятые я всех шокировал своей новой причёской. Трёхлетний лысый ребёнок с блеском в те времена — дело редкое, а я думаю, что я был единственным. Голова липла к подушке — как сейчас помню.

А после развала Союза он вернулся к себе в Карелию, и больше мы о нём ничего не слышали. Абсолютно шукшинский персонаж был.

Фото из сети - просто похож.

Ситуация складывалась интересная: ему не прийти было неудобно — мол, пацан плюгавый дождя не испугался, а я, здоровый мужик, дома буду прятаться, что ли?! Я рассуждал со своей колокольни так: человек уже поживший, в возрасте побежит, а я — в расцвете сил — дома, что ли, буду сидеть?! Так мы друг друга и подстёгивали. Не выходили, когда уже совсем град с говном с неба падал, но это — два-три раза в год. А так, каждый день после программы «Время» мы выходили на наши стандартные шесть километров.

Я постепенно стал многократным чемпионом и рекордсменом школы, при том, что никаких успехов в спорте у меня отродясь не было. Я из тех странных людей, кому бегать длинные дистанции нравилось. Вот вы бегать терпеть не могли, а для меня час бега — это прям отдушина какая-то. Там всё гармонично, ритмично, всё работает в связке, как швейцарские часы.

И вот, однажды на городских соревнованиях я прибежал третьим. Меня на финише обогнали два пацана из спортшколы. Ох, я зол был на них и ещё больше — на себя. Прозевал. В общем, мы с этим Валентином стали готовить меня к соревнованиям. Там ещё и его сын подключился. Он борьбой занимался, а бег очень выносливость «затачивает». Фиг эти спортшкольники угадали. Да, я выдохся полностью, ноги пульсировали, но пришёл первым. Меня тогда ещё тренер по лёгкой атлетике к себе зазывал на тренировки. Я потом и на два километра по пересечённой местности кросс выигрывал, и на пять километров, но моя любимая дистанция была три км. А тогда же ни информации, ни литературы — ну и мы разрабатывали с Валентином тактику и стратегию мне на будущее. Он знал мои возможности и способности лучше других. Он всё это время бегал со мной.

Отца у меня не было — ну и он какую-то часть этого отсутствия взял на себя. Но жизнь же не стоит на месте. СССР развалился, я пошёл работать, чтоб с голоду не сдохнуть, а потом вообще ушёл в море. А там, как известно, далеко не убежишь. Пока я морячил, он дом начал строить своими силами, и ему тоже стало не до бега. После работы стройка, поспал — и на работу. Ну куда тут бегать ещё?! Так наш дуэт распался, но это был интересный и важный период моей жизни. За физическими достижениями всегда стоят победы над собой, над ленью, над этими бесконечно сильными понятиями, как «не хочу», «не буду», «надоело».

Я тогда в Риге уже жил и позвонил сыну Валентина, чтобы поздравить его с днём рождения. Как-то у меня его слова в голове плохо укладывались. Знаете, так бывает, что слушаешь кого-то, а мысли бредут в голове медленно, как в густом киселе. «Вышли на лодке в море, — говорит, — батя плавал как акула, в нём никто не сомневался. В общем, он закашлялся, зачерпнул ртом воды и так и не смог зацепиться за лодку. Не учёл волны, может, или подавился слюной — в общем, он так и не выбрался». Его очень долго искали водолазы потом.

Годы спустя — даже десятилетия, наверное — я выбежал на трассу снова, на тот же стадион. Я, правда, был уже старше его времён, когда мы встретились. Да и у меня причины были вернуться на стадион. Я успел побывать алкоголиком, полежать пару раз в больничке, набрал более 20 кг веса — в общем, у меня были веские причины. Знаете, есть такое понятие, как фантомные боли. Ну это когда тебе зуб вырвали лет 10 назад, а у тебя он бывает что болит, хотя там давно болеть нечему. Вот у меня было схожее чувство. Мне иногда казалось, что он просто задержался и вот-вот ко мне присоединится. Я даже оборачивался иногда — настолько реальными были ощущения его присутствия. И я таки бросил пить, сбросил 25 килограммов, и именно тогда я вспомнил его слова про то, что физика тренирует психику, характер, силу воли. Так же это работает и в обратную сторону: крепкая психика помогает побеждать свою лень, стереотипы, слабости. Ну и я не имел права подвести Валентина. Вот, вроде не верю — ни в бога, ни в чёрта — а ощущения, что он до сих пор следит за моими успехами в жизни. В 41 год, полгода спустя после алкоголя и антидепрессантов, я снова пробежал полумарафон. Вот это умение не сдаваться, перешагивать через «не могу», «не хочу», «не буду» заложил когда-то в меня именно он. Так что своим маленьким и большим победам в жизни я обязан Валентину. Себе — тоже, конечно, но и ему — однозначно. А всё началось с лени бегать за мячом на футбольном поле.

А у вас был человек в жизни, который на вас сильно повлиял?

Это мы тогда во время бега. Фотографировал его сын.

Какой бы срач про кефир, или квас в комментах ни был - мы все знаем, что суп этот холодный, в плане температуры, как минимум. Канадец, ясное дело, никогда ничего об этом не слышал и уж тем более не ел. Первое в столовую комсостава всегда приносили в такой пузатой супнице с поварёшкой. Так же было и в этот раз. Все сидят наяривают со счастливыми лицами. Джен (так его звали) решил, что он припозднился и суп остыл. Подожду следующую супницу - подумал он. Ну не есть же суп холодным. В виду популярности супа, первая супница ушла быстро и принесли вторую. Этот уселся поудобнее - налил себе супа с таким лицом, мол, ну в этот то раз он не может быть холодным. Он реально думал, что он сходит с ума. Никто не возмущается, более того - все ещё и по второму разу накладывают и сияют от счастья. Канадцы тоже христиане и "Бог любит троицу" никто не отменял даже там.

Канадец вышел из-за стола в расстроенных чувствах, искренне полагая, что его разводят и это какой-то специфический морской юмор. Он мне всё это рассказывал внизу в цеху и я хохотал в голос. Он мне Паганеля чем-то напоминал в тот момент, который сек не на то судно. Я как мог пытался ему объяснить, что суп был на самом деле холодным. Он спрашивал почему и у меня опять начиналась истерика. Он тоже потом заулыбался, но с каким-то недоверием и подозрением в очках. И это хорошо, что он со шведами в море не ходил - они бы угостили его селёдочкой.