Из книги Андреа Питцер "Тайная история Владимира Набокова"
"...В «Лолите» Гумберт рассказывает, что во время войны он покинул Европу и поехал к дяде в Нью-Йорк заниматься рекламой парфюмерной продукции. Но даже когда война заканчивается, ее призрак продолжает преследовать Гумберта во сне. В его дремлющем сознании всплывают чудовищные эпизоды вивисекции. Ему снятся солдаты, стоящие в очереди на изнасилование. В кошмарах он видит «коричневые парики трагических старух, которых только что отравили газом».
«Лолита» полна незабываемых образов, но парики мертвых женщин, пожалуй, врезаются в память сильнее всего. В книге вроде бы совсем о другом Набоков огорошивает читателя, в который раз возвращая его к Холокосту и лагерям смерти: набоковский беженец не существует в отрыве от войны.
Коричневые парики, несомненно, принадлежат ортодоксальным еврейкам, но прямым текстом о национальности женщин в книге не сказано. Более того, «Лолита» – единственный за последние тридцать два года роман Набокова, где слова «еврей» и «еврейский» вообще не встречаются. В этом не было бы ничего примечательного, если бы не бесчисленное множество уловок, позволяющих Гумберту и другим персонажам избегать этих слов. Еву Розен, подругу Лолиты, называют «маленьким “перемещенным лицом” из Франции». Несмотря на «псевдобританские притязания» школы, в которую ходит Ева, к ее речи примешивается легкий бруклинский акцент.
Набоков умалчивает, что в середине века этот акцент слыл настолько узнаваемо еврейским, что зажиточные бруклинские евреи даже брали уроки дикции (зачастую бесполезные), желая его скрыть. Незнакомец, который просыпается в гостиничном номере Гумберта и не может вспомнить собственного имени, тоже говорит на «чистом бруклинском».
Гумберт изысканно внимателен к доле переселенцев, пострадавших от войны и беспечного американского антисемитизма, который она породила. Когда мать Лолиты говорит, что ей хотелось бы «достать настоящую тренированную служанку вроде той немки, о которой говорили Тальботы», речь, конечно, идет о еврейских беженках, у которых вне зависимости от умений и образования порой не оставалось иного пути в Америку, кроме как работать прислугой. Когда Александра Толстая ломала голову, как бы раздобыть Набоковым американские визы, рассматривался вариант рекомендовать многоязычную Веру в качестве домработницы.
А вот еще более яркий пример. Когда Гумберт появляется в «Привале зачарованных охотников» – гостинице, где впервые насилует Лолиту, – то замечает, что управляющий подозрительно осматривает его и, «не поборов темных сомнений», номер предоставить отказывается, так что Гумберту стоит огромного труда настоять на своем.
Позднее он пытается забронировать номер по почте, но ему снова отказывают, обращаясь в ответном письме «профессор Гамбургер».
Кроме того, Гумберт замечает на почтовой бумаге гостиницы штампы «СОБАКИ не допускаются» и «ЦЕРКВИ на удобном расстоянии для верующих». Фраза о собаках была общепринятым сокращением: подразумевалось, что евреям и неграм тоже не рады.
Полная формулировка – «Собаки, цветные и евреи не допускаются» – использовалась в Соединенных Штатах до начала 60-х годов и даже позднее. Гумберт очень к месту вспоминает кокер-спаниеля, которого видел в холле гостиницы, когда они с Лолитой останавливались там первый раз, и думает, не крещеный ли часом этот пес.
Если намек «собаки не допускаются» оказывался чересчур тонким для посетителя, то пометка «церкви на удобном расстоянии для верующих» в ту эпоху однозначно давала понять: евреям сюда нельзя. За то время, пока Набоков работал над «Лолитой» – и просматривал газетные объявления, чтобы подыскать жилье на лето для охоты на бабочек, – в рубрике объявлений одной только The New York Times такие формулировки появлялись больше тысячи раз.
Эти обороты приобрели популярность после запрета на открытую дискриминацию. Тем не менее в них нетерпимость просматривалась настолько отчетливо, что, пока Набоков сидел в Итаке и трудился над «Лолитой», Антидиффамационная лига подала официальную жалобу по штату Нью-Йорк. Полемика в нью-йоркских газетах не утихала четыре месяца. Представители католической церкви утверждали, что эта формулировка вовсе не направлена против евреев, а торговые агенты говорили, что «широкие массы понимают “код” <…> и благодаря этому евреи понапрасну не делают заявок на жилье, в котором им все равно откажут».
Список намеков на американский антисемитизм в «Лолите» можно продолжать долго. Мать Лолиты подозревает «некую постороннюю примесь» в роду у Гумберта и грозится покончить с собой, если узнает, что он не христианин. Когда Гумберт, получив от Лолиты письмо, бросается разыскивать ее в городке Коулмонт, в магазине, куда он забегает, «осторожный» продавец указывает посетителю на дверь, не дав ему даже рта раскрыть. Выследив наконец таинственного любовника Лолиты, Клэра Куильти, Гумберт приходит к нему домой, но его просят уйти, потому что «это арийский дом».
Если в начале романа Набоков оперирует тонкими иносказаниями, то по ходу действия туманные семитские отсылки приобретают все большую отчетливость. В одном из моментов книги Гумберт жалеет одноклассника Лолиты, Моисея Флейшмана.
«Бедный Моисей, – скажет позднее Набоков комментатору «Лолиты», – он единственный еврей среди всех этих арийцев». Один знакомый Гумберта жалуется, что в их маленьком городке многовато итальянских торговцев, и добавляет: «…но зато мы до сих пор были избавлены от…». Понимая, куда он клонит, жена обрывает его, не дав закончить предложение. Сев переводить книгу на русский, Набоков действовал решительнее и не оставил читателю сомнений в том, от кого избавлены жители городка. В автопереводе знакомый Гумберта явно начинает произносить слово «жидов».
Гумберт вызывает некие подозрения у полудюжины персонажей, но пройдет больше десяти лет, прежде чем один из комментаторов выскажется более определенно: героев смущает происхождение Гумберта. Этим сомнениям можно найти и другое объяснение, но оно настолько неожиданное, что читатели совершенно упускают его из виду – возможно, Набоков задумывал своего Гумберта Гумберта евреем."
Да, очень, очень демократично.
