Клаудия стала моей последней пациенткой в никарагуанской клинике.
Последней, с кем я говорила в паузах, пока врач Мария отходила за медикаментами или руки помыть.

Клаудии тридцать семь лет.
Впервые мы с ней познакомились в другой деревне, в Санта Хулии – когда приезжали туда на выездной приём пациентов. Тогда она принесла к нашему педиатру своих трёхгодовалых дочек-близняшек. Пройти с ними двенадцать километров до нашей клиники очень тяжело, вот и ждала, пока мы приедем в их деревню. Девочки к тому времени успели обзавестись бронхитом, глистами и гноящимися царапинами. Очень уж долго нас ждали.

В мой последний рабочий день в клинике Клаудия пришла на приём уже сама для себя. Не стала ждать следующего нашего приезда в их деревню, пешком три часа почти шла, но дошла.
Пришла с жалобами на головокружения, боли в животе и ногах, рвоту после всех продуктов: и после риса, и после рыбы, и после фасоли.

— Ничего во мне не задерживается, докто́ра, только съем и сразу всё обратно выходит. Только воду с лаймом или с солью пью. Но после этого очень больно мочиться, как будто огонь из меня выходит.
— А кровь из вас когда последний раз выходила? В этом или в прошлом месяце было?
— Нет, не было, уже месяца три, как не было.
— Нужно сделать тест на беременность, пойдёмте.

Пока Мария ждёт результатов теста, вставляю вопрос:

— У вас только двое дочек или ещё дети есть?
— Есть, дочка ещё есть, первая моя. У неё уже у самой двое детей, я давно её родила, мне тогда четырнадцать было.
— Почему же так долго после неё детей не было?
— Понимаете, я когда рожала тогда первую дочку, думала, что меня разорвёт на куски. Так страшно и больно было. Я дома её рожала, муж в море был и никто не мог меня отвезти в госпиталь. До сих пор помню, что всё полотенце, на котором рожала её, было в крови. А мне так плохо было, что не могла его постирать, оно засохло горой и муравьи прогрызли в нём тысячи дырок, кровь ели. Я после этого не хотела больше рожать. Варёные травы пила разные, соль внутрь себя сыпала, листьями папайи внутри скребла – лишь бы не забеременеть.
— Как же решились этих девочек родить?
— Случайно. Трава, наверное, слабая была. После неё тошнило не так сильно, как раньше, вот они и не выплюнулись у меня, родились.

Мария подносит тест к столу, готов. Клаудия жмурится, шумно вдыхает воздух:

— Что там, докто́ра?
— Тест положительный, вы беременны…
— Да, я так и думала…
— Сейчас принесу вам таблетки, витамины и расскажу, как принимать, вам и малышу сейчас это очень важно.

Смотрим в разные стены с Клаудией, молчим. Наконец, она шепчет:
— Я сразу узнала, в прошлые разы тоже всё так было… и тошнило, и падала на улице…
— Почему же вы решили в этот раз прийти в клинику?
— Понимаете, мне было очень страшно узнать от самой себя, что я беременна. Я знаю, можно было бы подождать, живот бы вырос… Но я не хотела узнать это одна, как в первый и второй раз. Я очень боялась.
— А сейчас как вы себя чувствуете? Вы ведь снова беременны…
— Мне страшно, очень. Но не так, как в те разы, потому что я всё-таки могу сюда прийти и поговорить с вами. Так легче. Спасибо вам.

Врач приносит препараты, рассказывает – я уже не слушаю, что именно. Я думаю.
Пожалуй, напоследок я узнала ещё одно неочевидное, но важное, ради чего мы здесь работаем – чтобы кому-то было не так страшно узнавать даже грустные новости. Чтобы меньшему числу людей на планете бывало страшно в полном одиночестве.

Клиника, в которой я работала: https://he-he.org/

Двадцатичетырёхлетняя Патрис пришла в клинику глубоко из джунглей, около десяти километров спускалась из своей деревни к побережью залива Фонсека, на котором стоит клиника. Пришла с двумя детьми и мачете – чтоб было чем защитить, если в джунглях встретят кого-то страшного. Тут и с ягуаром, и с пумой запросто можно столкнуться. И с бандитами тоже случается, хоть и реже..

Мачете оставила за порогом, прислонила к стене – в клинике защищаться точно не придётся.
Рассадила ребят по предложенным стульям, перечислила жалобы каждого. Документов у детей не оказалось, по памяти вспоминала долго, в каком месяце кто родился. Точно вспомнила только годы, месяцы примерно, с разбегом до полугода. Врач Мария записала в карточки пациентов промежуточный возраст: старшей девочке от восьми до девяти лет, младшему мальчику от четырёх до пяти.

Пока врач осматривает детей, мать прикрывает глаза и дремлет на стуле, вымоталась.
Запущенные простуды у обоих, уже больше двух недель болеют, не пришли сразу – пытались дождаться окончания проливных дождей. Не дождались, кашель и хрипы в горле напугали мать, привела под дождём.
Недостаточность веса, не истощение пока, но весят сильно ниже нормы.

— Сколько раз в день вы кушаете?
— Еду один раз и ещё фрукты один раз, если находим.
— А еду какую готовите?
— Рис или фасоль. У нас своего поля нет, так что мы носим дрова для соседа, а он нам за это привозит мешок риса – у него лошадь есть. А если долго дождь льёт и дорогу размывает, то он с нами фасолью делится со своего поля.
— Молоко и мясо не готовите?
— Нет, у нас в деревне почти ни у кого коров нет, а у кого есть – почти всегда пустые, листья не дают много молока, только для самых малышей женщины нацеживают с трудом, взрослым детям уже не даём, мало.

Мария выписывает рецепты, приносит и отдаёт препараты, поясняет, как принимать правильно.
— У вас есть ещё какие-то вопросы?
— Да… Доктора, а есть у вас такая таблетка специальная? Хорошая таблетка…
— Какая таблетка, от какой болезни?
— Ну, такая, чтобы выпил её и есть не хотелось долго. Потому что младший всё время ревёт и просит есть. Я бы ему дала таблетку и у меня бы так сильно не стучало в голове от его крика.
— Нет, такой таблетки не бывает, к сожалению… Но давайте каждый день ему витамины, которые я вам дала. С ними будет немного лучше.
— Спасибо вам, доктора! Мы пойдём, а то надо до темноты успеть обратно в деревню.

Вешает мачете на пояс, забирает руки детей в свои. Уводит семью в джунгли и всё время оглядывается, чтобы защитить вовремя.

Клиника, в которой всё это происходило: https://he-he.org/

Вспомнилось одно из последних моих воскресений в гватемальской клинике.

Пошли с девочками в гости к донне Глории, нашей соседке и большому другу волонтёров — вечно она всех нас подкармливает чем-нибудь: то кастрюльку спросит — атоля в неё плеснёт (такой киселеобразной массы из риса, воды, молока и сахара), то вечером сынишку пошлёт — он узелок тортилий кукурузных в окошко кухни сунет.

Вот и сегодня не просто так позвала, а печь и кушать доблаты.
Доблаты — это такие пирожки традиционные гватемальские. Тесто для них (из чёрной кукурузной муки, воды и соли) за сутки до выпечки делается, не быстро. Кукурузная мука не такая клейкая, как пшеничная — ей время нужно, чтобы расклеиться, как следует. Время долгое и вымешивание частое — каждый два-три часа всю массу нужно тщательно проминать руками.
Оттого-то у донны Глории руки очень болят, она почти каждый день с тестом работает, чтобы напечь тортильи и доблаты для продажи, да сынишек прокормить. Вот и ходит она к нам в клинику, то за таблетками от давления, то за кремом от боли в руках.

Но сегодня мы не про лекарства болтаем.
Хохочем, что не получается у каждой из нас с первого раза слепить аккуратный пирожок — крошится тесто, непривычное. В серединку кладём тёртую морковку, сырую. В глубине души мы рассчитывали на сыр, ну, или на картошечку хотя бы — очень уж соскучились по вкусной еде. Но, что есть.
Сыр в Гватемале невидано дорогой — мы себе в клинику изредка чуть-чуть купить можем, а местные и вовсе почти никогда его не едят. Картошка тоже недешёвая, да ещё и портится со страшной скоростью вне холодильника — через пару-тройку дней уже гнилостные ямки с мошками заводятся. Морковка тут самая недорогая из овощей и хранится как-то подольше, дней пять-шесть хотя бы. Пусть и мягчеет от жары, но всё же не загнивает, и на том спасибо.

Навострились быстро. Из чёрного теста лепим лепёшечки, в серединку каждой кладём ложку моркови, защипываем — и на сковороду, в масло. Не отходим от огня, стоим, ждём — что спечётся из наших творений.
Под масляный треск расспрашиваем старенькую маму донны Глории о самочувствии. Ей на днях у нас операцию сделали, огромную липому из плеча вытащили. Хирурга на постоянной основе в клинике нет, она несколько месяцев ждала, пока откуда-нибудь приедет, удалит. Резали под местной анестезией, бабушка морщилась, но стерпела всё. Теперь уже бодро себя чувствует, и рукой и плечом шевелит без боли, как новенькими.

Узнаём от Глории, что основной цвет национального женского гватемальского костюма в каждом департаменте страны разный. Вот, в нашем Тотоникапане, например, главным цветом является красный. Не знает она — почему так. И мы не знаем. Может с цветков граната на горных склонах, а может с потоков лавы вулканической в ночи списали его здешние майя… Не знаем. Но цветёт-горит алое: и на поясе Глории зигзагами, и на юбке ромбиками, и на блузе перьями птичьими.

Возвращаемся в клинику с узелком, в который запрятана тарелочка с нашим сегодняшним ужином — морковными доблатами и плошкой пряного перечного соуса. Пахнет печёной морковью на всю улицу и дальше — за горы. Для меня многие слова — пахнут. Так вот бедность — она морковью пахнет, единственным доступным ей лакомством. Теперь знаю это. Запомню надолго, кажется.

Клиника, где я жила и работала: https://he-he.org/

Марсии тридцать пять лет.
Каждые три месяца она приходит в нашу клинику на противозачаточную инъекцию. У неё уже есть четверо детей и она не хочет, чтобы их стало больше.

— Понимаете, мне очень тяжело видеть, как они ходят в одной и той же одежде по нескольку лет. Тяжело слышать, как они приходят и просят есть несколько раз в день. А я могу давать им только немного еды два раза в день, не больше. Бывает, что и один раз только могу покормить. Они приходят, просят, а у меня после этого словно горячая вода в голове бьётся, больно дышать и сил нет ничего делать после этого.
Муж этого не видит и не слышит, он в море с утра до ночи. Пока не было здесь клиники, я несколько лет придумывала для него разное, лишь бы только ещё дети не появились. Теперь вот могу здесь у вас получить укол и не переживать хотя бы за это.

Муж Марсии шестнадцать лет назад бежал от нищеты из Гондураса. Там он пытался продавать овощи, но из-за неурожаев и болезней родителей разорился. Сначала пытался найти привычную работу продавцом в Никарагуа. Вместо этого нашёл жену и ещё большую нищету, чем раньше. Несколько месяцев жили на улице под куском картонной коробки, ели обрезки от фруктов и овощей с помойки. От всего этого и бежали они вдвоём сюда, в Ла Сальвию. Искать убежище под пальмами и океаническими штормами.

У них до сих пор нет прочного дома и документов.
Но есть рыбная еда, хотя бы один раз в день точно есть.

Мать привела на приём одиннадцатилетнюю дочку. Тихие обе, пытаются вдвоём уютиться на одном стуле в приёмной, говорят едва слышным шёпотом.

— На что жалуетесь, что болит?
— Она не ест ничего, доктора, отказывается.
— Не ест определённую еду или вообще ничего?
— Вообще, не обедает и не ужинает совсем.

Девочка прячется за спиной матери, утыкается носом в её шею, зажмуривает глаза при приближении врача.
— Не бойся я ничего делать не буду. Скажи. Почему ты не кушаешь?
— Не знаю.
— Тебе не нравится еда или болит где-то?

Молчит, скребёт пальцем ладошку. Шепчет, наконец:
— Мне не нравится фасоль…
— Хорошо, а другая еда тебе нравится?
— А у нас нет другой, всегда только фасоль.

Врач смотрит на мать вопросительно. Та глядит в пол, прикрывает глаза.
— Так вы только фасолью девочку кормите?
— Да… Мы живём далеко от океана, редко можем рыбу поймать.
— А фрукты, овощи?
— У нас только одно дерево папайи и они растут очень медленно, раз в месяц едим их.

Девочка высовывается из-за материнской спины, добавляет:
— Да, после папайи мне не больно какать, а после фасоли так больно, что лучше совсем ничего не есть, чем так больно мне будет.

Доктор разводит руками, вздыхает. Выносит из аптеки жидкие витамины и таблетки от глистов, рассказывает матери, как давать их ребёнку.
— Всё же постарайтесь найти что-то ещё, кроме фасоли.
Кивают обе, выходят, медленно спускаются в лощину и всё кивают.

Навещали с врачом Марией беременную пациентку. Проверить анализы, справиться о самочувствии, напомнить не поднимать мешки с кукурузой.

На обратном пути крали острые перцы с куста. То есть, сначала спросили у хозяев куста, потом уже крали. Хохотали над собой и своей перечной зависимостью. Заглядывали в огромные красные и розовые цветы разменом с наши головы. Шугались бродячих собак и Мария смешно пряталась за меня – она их боится смертельно. Пускали лодочки-листики в плавание по океану.
Можно было бы думать, что мы в тропическом отпуске. В отпуске, в котором Мария никогда не была, за все те несколько лет, что училась на Кубе, а после выпуска работала в никарагуанском госпитале – такая высокая там загруженность.

Можно было бы думать…
Если бы справа под деревом, занавесившись простынками не мылась из ведёрка шестнадцатилетняя девушка, которая сегодня утром в нашей клинике узнала о том, что через несколько месяцев станет матерью.
Если бы слева под лодкой не возился с сетями мужчина, который днём приходил на приём с высокой температурой и лихорадкой. Тот самый, которому Мария сказала лежать, принимать лекарства и не выходить на улицу несколько дней.
Если бы с дороги не посигналил мотоцикл и женщина, приводившая сегодня в клинику маленькую дочку не окликнула нас:
— Доктора, хотите рыбы? Ей лучше, спасибо.

Возвращались в клинику молча, изредка поглядывая то друг на друга, то на океан. Возвращались с мешком, в котором болтались подаренные четыре рыбины и пара крабов.