Выступал я раньше коротко на эту тему. Теперь выступлю более развёрнуто.
Наталья Николаевна Гончарова (1812-1863), как помнят буквально все, была женой Александра Сергеевича Пушкина; её самый известный акварельный портрет сделан Александром Брюлловым (старшим братом Карла) в 1831 году, через полгода после свадьбы, когда 19-летняя Натали была беременна первой дочкой Машей.
Мария Александровна Пушкина, в бездетном замужестве Гартунг, прожила самую долгую жизнь из всех Пушкиных: она умерла от голода в послереволюционной Москве 1919 года, как принято считать, в тот день, когда нарком просвещения Луначарский после хлопот такой же престарелой подруги выписал дочери Пушкина, создательнице и смотрительнице его московского музея, персональную пенсию. На эти деньги Марию и похоронили.
Не так давно — меньше двухсот лет назад, — осенью 1833 года Александр Сергеевич Пушкин уехал на полтора месяца за тысячу вёрст от Петербурга, в родовое имение Болдино, и 30 октября писал оттуда своей жене:
Хочу немножко тебя пожурить. Ты, кажется, не путём искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нём толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе задницу; есть чему радоваться! Не только тебе, но и Парасковье Петровне легко за собою приучить бегать холостых шаромыжников; стоит разгласить, что-де я большая охотница. Вот вся тайна кокетства.
Получательнице письма Наталье Николаевне только-только исполнился 21 год, и в июле она родила второго ребёнка, мальчика Сашу.
Александр Александрович Пушкин прожил долгую жизнь (1833-1914) и дослужился до высшего армейского чина, став генералом от кавалерии.
Собачьи ассоциации для Пушкина в любовном контексте — дело привычное. Ещё в 1825 году он писал о кокетстве своей соседки Анны Николаевны Вульф:
...она на щепочку нассыт, / Но и понюхать не позволит.
Упомянутая в письме Парасковья Петровна — 16-летняя дочь закадычного друга Пушкина, князя Петра Андреевича Вяземского; княжна Вяземская умерла через два года (1817-1835), едва вкусив радостей жизни.
Слово шаромыжник появилось в русском языке после разгрома армии Наполеона в 1812 году. Отступавшие французы обращались к победителям с просьбами о пощаде или помощи, называя их cher ami — любезный друг. В устах русских солдат, не знавших французского, "шер ами" превратилось в шерамыгу/шаромыгу, а любители получить что-то на дармовщинку, за ласковые речи, стали шаромыжниками.
Пушкин продолжает в своём письме:
Было бы корыто, а свиньи будут. К чему тебе принимать мужчин, которые за тобою ухаживают? не знаешь, на кого нападёшь.
Прочти басню А. Измайлова о Фоме и Кузьме. Фома накормил Кузьму икрой и селёдкой. Кузьма стал просить пить, а Фома не дал. Кузьма и прибил Фому как каналью. Из этого поэт выводит следующее нравоучение: красавицы! не кормите селёдкой, если не хотите пить давать; не то можете наскочить на Кузьму.
Видишь ли? Прошу, чтоб у меня не было этих академических завтраков.
Александр Ефимович Измайлов (1779-1831) — к тому времени уже покойный чиновник, редактор журнала "Благонамеренный", журналист и баснописец, которого князь Вяземский едко и метко называл "подгулявшим Крыловым".
Басня Измайлова 1828 года "Заветное пиво" действительно во многом напоминает басню Ивана Андреевича Крылова "Демьянова уха", написанную в 1813 году. Мне сюжет Измайлова нравится больше, но это дело вкуса. А речь в его басне про Филата (не Фому!), который не дал Кузьме пива, чтобы запить солёное угощение, повторяя: "Пей водку!". Кузьма не сумел упросить Филата и отобрал пиво силой.
После основной, натуралистично выписанной истории (чем и был хорош Измайлов) следует мораль: "Красавицы-кокетки! Ведь это вам наветки! / Зачем собою нас прельщать? Зачем любовь в нас возбуждать, / Когда не можете руки своей нам дать?" и так далее, как пишет жене Пушкин:
Теперь, мой ангел, целую тебя как ни в чём не бывало и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, жёнка; только не загуливайся и меня не забывай. Мочи нет, хочется мне увидать тебя причёсанную à la Ninon; ты должна быть чудо как мила. Как ты прежде об этой старой курве не подумала и не переняла у ней её причёску?
Нинон де Ланкло (1615-1705), которую Пушкин называет старой курвой, была знаменитейшей куртизанкой, непревзойдённой остроумицей и хозяйкой самого популярного литературного салона в Париже. О её сногсшибательной красоте, сохранявшейся на протяжении многих десятилетий, в наши дни — как и во времена Пушкина — уместнее судить не столько по портретам, сколько по бесчисленным воспоминаниям восхищённых современников (а их она за 90 лет пережила немало).
И снова письмо Пушкина от 30 октября 1833 года:
Опиши мне своё появление на балах, которые, как ты пишешь, вероятно, уже открылись. Да, ангел мой, пожалуйста, не кокетничай. Я не ревнив, да и знаю, что ты во всё тяжкое не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю всё, что пахнет московской барышнею, всё, что не comme il faut, всё, что vulgar... Если при моём возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя.
Роды у Натальи Николаевны проходили тяжело, но через три месяца она вполне уже могла танцевать на балах.
"Всё, что пахнет московской барышнею, всё, что не соответствует приличиям, всё, что вульгарно" — Пушкин так и не разобрался до конца дней: он больше москвич или петербуржец, но здесь выдаёт вполне определённую эмоцию и, сам того же желая, подтверждает, что за 200 лет барышни на Москве не сильно переменились 🙂
"Милый, простой, аристократический тон" — вот это действительно пропало за 200 лет; те, кто сегодня называют себя аристократами, совсем не милы и больше всего боятся показаться простыми. Пушкин пишет:
Ты спрашиваешь, как я живу и похорошел ли я? Во-первых, отпустил я себе бороду; ус да борода — молодцу похвала; выду на улицу, дядюшкой зовут. 2) Просыпаюсь в семь часов, пью кофей и лежу до трёх часов. Недавно расписался, и уже написал пропасть. В три часа сажусь верхом, в пять в ванну и потом обедаю картофелем да грешневой кашей. До девяти часов — читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо.
Интересно было бы взглянуть на дядюшку Пушкина с бородой и усами. И в каком-нибудь школьном кабинете литературы повесить. То-то была бы потеха!
Бороду в русской литературе узурпировали Достоевский и Толстой, а вот на любого человека с бакенбардами реакция стандартная: как у Пушкина.
"Расписался и написал прóпасть"— скромно сказано! То, что Пушкин успел сочинить за полтора месяца второй Болдинской осени (первая длилась три месяца), сегодня даже аккуратно переписать от руки удастся за не меньший срок: это поэма "Анджело" и часть "Медного всадника", мистическая повесть "Пиковая дама", обстоятельная "История Пугачёвского бунта", перевод поэмы Адама Мицкевича "Будрыс и его сыновья", три сказки — "О рыбаке и рыбке", "О золотом петушке" и "О мёртвой царевне и семи богатырях"... Ай да Пушкин, что тут ещё скажешь?
Правда, вряд ли дни Александра Сергеевича проходили так уж одиноко и скучно. У местного пасечника была дочь Февронья, крепостная девушка дивной красоты, умница, сказочница и певунья. Соседи поговаривали, что в один из предыдущих приездов Пушкин по своему обыкновению влюбился в неё и хотел жениться, даже платье подвенечное будущей невесте купил, но свадьба не задалась. Перед смертью он просил отца выделить пасечнику поле, в нынешних единицах измерения 40 гектаров; тот стал сдавать землю в аренду, накопил денег и выкупил на волю всю семью.
Февронья Ивановна Вилянова или Вильянова (1805-1899) уехала в Арзамас и поселилась в собственном доме; замуж она за свой долгий век так и не вышла. Девушка была грамотная и поддерживала с Пушкиным переписку, но сожгла все письма тотчас после его смерти.
Словом, даже бытовой с виду текст можно читать вдоль и поперёк, а можно ещё и вглубь. Иногда получается интересно 🙂