Серия «Россия_бездомные»

Виктору шестьдесят семь лет.

Сейчас он живёт в петербургском палаточном приюте Мальтийской службы помощи. Но родился он не здесь, ну, то есть не в Петербурге. Родился он в селе Алакуртти на юго-западе Мурманской области. Алакуртти в переводе с финского означает – шероховатая низина. Виктор сообщает мне об этом и хохочет, что оттого-то и вся жизнь его не гладкая, с шероховатостями.

Спрашиваю, с чего всё началось, что помнит самое яркое из своей шероховатой низины.

— Сильней всего одно помню. Мне тогда лет семь или восемь было. Поднимаемся мы с моей сестрой- близняшкой по лестнице, а на встречу бабуля какая-то спускается медленно. Глядит на нас: сестра длиннющая такая, высокая, а я ей до подмышки едва, хоть и в один день рождённые.

Бабка эта глядит и спрашивает Зойку-то, сестру: «Это что ж, сосед ваш что ли?». А Зойка такая серьёзное лицо сделала и отвечает: «Никакой не сосед, брат это мой родной, мы близнецы». Мы дальше пошагали, а бабка вслед нам кричит: «Да как же, быть такого не может, ты посмотри на себя и на него-то». Ну, я задумался тоже, спрашиваю сестру: «Зой, а про что это она, я что, правда, соседский?». И она мне тихонько так: «Ты не соседский, ты наш. Но мама говорила не рассказывать тебе кое-что…».

Я к матери, значится, пристал и не отлипал. Она отнекивалась поначалу, потом не выдержала. Оказывается, в роддоме от меня отказались, бросили. А мамка моя тогда в том роддоме Зойку рожала. Узнала, что мальчика оставили и забрала. Пришла домой с сыном и дочкой, близнецы мы, значит. Батя рад был, очень мной гордился он, конечно, особенно, как я с флота в форме домой вернулся, радовался за меня сильно.

— А сейчас ваши родители как, живы?

— Да нет уж никого, давно нет. Но как же хорошо, что были они у меня.

Настоящие шероховатости в жизни Виктора появились позже. И тяжёлый развод с женой, и смерть юной дочери, и смерть новой невесты, и переезды, и двухдневная работа за блок сигарет или порцию хлеба, и этот приют-палатка…

Но он всё равно хохочет:

— Эх, развалина я старая, всё не развалюсь никак, топчу землю.

— Ну, какая ж вы развалина, моя бабушка вон – чутка старше вас будет, а никакая она не развалина, вам-то и вовсе ещё жить да жить.

— О, зови бабушку сюда, женюсь, вдвоём жить будем!

Хохочем вместе.

Догоняет меня на дворе, шепчет:

— Всё же, знай, очень я рад, что приняли меня мои родители. Не такой уж непутёвый человек из меня вышел, жить можно.

Киваю. Жить можно, точно.

Снято для проекта Благотворительной больницы.

Снова снимаю бездомных – для одного проекта Благотворительной Больницы.

Работаем в обуховской промзоне, в паре с Алёной. Она расспрашивает людей о их детстве, я снимаю и подслушиваю её разговоры. Ей рассказывают про ленинградских мальчишек и футбол во дворах до ночи, про сказки татарской бабушки, про рыбалки и сенокосы, про лондонскую школу, про «неуды» за поведение, про спортивную гимнастику и медали, про охоту на медведя…

В перерывах между кадрами я тоже пробую расспрашивать. Правда, прицельно говорить про детство у меня как-то не клеится, получается больше про сейчас.

Незрячий Владислав согласно кивает:

— Что детство, было и прошло, а сейчас я вот здесь и не придумал пока, что с этим делать.

Почти у каждого спрашиваю:

— Как давно вы здесь?

Все отвечают в зимах:

— Третью зиму… Вторую зиму… Первую зиму…

Зимами меряют оттого, что зимой легче всего погибнуть – морозно. Если пережил зиму, значит есть шанс на ещё почти год жизни, до следующей зимы.

И вот это ещё спрашиваю:

— Почему вы ночуете здесь?

Тут все отвечают разное. Кто-то вспоминает украденные документы, кто-то незарегистрированный брак, кто-то неначисленную пенсию из-за работы без трудовой, кто-то ждёт суда по вступлению в наследство, кто-то рассказывает о диагнозах и инвалидности, кто-то признаётся в побеге из рабства и отказывается фотографироваться – боится, что найдут.

Видят, что я подмёрзла, больше двух часов работаю на улице. Учат правильно дышать, чтоб теплее было. Предлагают сигарету, которую уже раскуривают на троих. Предлагают вынести из приюта кипяток и варежки – погреться. Отказываюсь, не так уж смертельно замёрзла, но от такой внезапной заботы теплеет точно.

Рада, что согласилась работать над этим проектом. Потому что через него будет чётко видно – ничто не защищает от несчастья. Ни самое благополучное детство, ни высшее образование… Всё это может сломаться, по разным причинам. Но и после поломки можно выжить и выбраться, главное, чтобы кто-то поддержал. Вот, медики из Благотворительной Больницы поддерживают, точно. Ну, сегодня не про них, про них можно вот тут побольше узнать: https://charityhospital.ru/

Снимала Ночной Автобус Ночлежки. Не весь рейс, а только одну из четырёх стоянок – на Острове Декабристов, у кладбища.
Так спешила прийти вовремя, что в итоге ждала автобус около двух часов, перетаптываясь на снегу под мачтовыми соснами, вместе с бездомными. Пожалуй, это время совместного ожидания самым ценным стало.

Познакомилась с мужчиной, который был в числе строивших станцию метро Комендантский проспект.
Это его работы эскалаторы до сих пор катаются вверх и вниз на станции. Проработал в метрополитене шесть лет, а потом зарплаты уменьшили. Сильно уменьшили, так, что он больше не мог покупать лекарства для лечения маминой онкологии. Ушёл из метро в ЛенЭнерго. Это его работы лестницы живут на многих трансформаторных будках города, каждый день не по одной делал их. На восьмом году работы не прошёл медкомиссию – зрение село ниже допустимой нормы.
Так и остался без работы, без денег, а вскоре – и без мамы. Скончалась. Сейчас подрабатывает, где придётся. К Ночному Автобусу ходит, чтобы на еду не тратиться, да к медикам подойти, о здоровье справиться.
Доволен, как здорово придумал со своими будущими похоронами:

— Представляете, на кладбищах сейчас, даже если в могилу своего же родственника подхораниваешь прах, всё равно платить требуют! Так я табличку со своим именем у маминой могилы уже повесил, только дату последнюю дописать надо будет. А прах мой пусть хоть в лесу каком развеют, неважно – так жене и сказал, чтоб не пришлось ей платить.
— Вы, вроде бы, не стары ещё…
— Ну, как сказать. С одной стороны мне пятьдесят лет всего-то, а устал – ровно все восемьдесят… да, вишь, всё равно списали меня из жизни, пора значит.

Познакомилась с женщиной семидесяти трёх лет.
Из них она больше сорока шести лет в школе проработала, учительницей. Пару месяцев назад попросили уйти по собственному, очень уж возраст преклонный. Уйти ушла, а пенсию пока начислить не успели, что-то не так пошло с документами. Теперь вот ходит в Ночлежку на консультации к юристу и к Ночному Автобусу – горячего покушать.
Видит, что я окоченела, предлагает свои варежки и остатки вчерашней каши из баночки – погреться.

— Спасибо большое, не надо, мне терпимо! Вам каша пригодится.
— Да я стараюсь лишнего не брать, не кушать. Вот дают супчик и кашу, я только одно что-то беру. И сама не помру, и другим достанется побольше. Я вот об учениках тоже всегда заботилась, кому зашью одёжку, кому пирожка дам на перемене. Любили они меня очень. И сейчас вот уборщицей в клубе работаю, тоже меня любят. Люди все хорошие, просто надо подождать, иногда, чтобы увидеть.

Приезжает автобус, наконец-то. Снимаю. В перерывах обнимаемся с бессменным водителем автобуса вепсом Костей и с кучерявым улыбчивым врачом Леной, которая ещё со времён пандемии бездомным помогает после смен на основной работе.

К метро идём с Надеждой, помогаю ей тащить мешок с мусором, который она завтра рассчитывает сдать на металлолом. Прощаемся. Мне домой на метро, ей тоже домой, только пешком – в подвал разрушенного здания. Велит застегнуть куртку под горло, обнимает. Стоим под метелью, молча жмуримся.

— А хорошо-то как, да? Словно прямо тут дом.
— Может и тут, да…

Кажется, мы просто промёрзли до той стадии, когда уже везде дом. Или он, и взаправду, где-то там, в метели нашёлся. Не знаю. Пока не знаю.

Под самый новый год снова снимала в Ночлежке, после почти полуторагодовалого перерыва. Снимала выдачу подарочных наборов акции «Мандаринка и Тушёнка» – тех самых, для которых вы приносили в Ночлежку гигиенические принадлежности, консервы, мандаринки и сладости.

Безумно боялась идти, боялась, что потеряла квалификацию.
За последний год в Гватемале да в Никарагуа привыкла к одному времени ёмкости аккумуляторов, а тут обратно зима и ёмкость другая. Привыкла устанавливать контакт с более спокойными, не с вымерзшими до костей людьми, которые слова с трудом соединить могут. Привыкла снимать при живом свете, а в Пункте выдачи Ночлежки живого не водится – только ламповый.

Но как-то сложилось. Одна из девочек-волонтёров опаздывала, а выдачу наборов надо начинать вовремя – людей не морозить у порога. Когда происходит что-то внештатное, у меня откуда-то из нутра пробиваются стальные стадионные нотки и быстрые решения, в которых не находится времени на бояться.
Так что некоторое время я и снимала, и, вместе с волонтёром Ксюшей выдавала наборы. От стресса мгновенно вспомнилось всё, ровно и не уезжала, не уходила никуда.

Розовые и оранжевые рюкзачки – женщинам. Синие и чёрные – мужчинам. Записываем фамилию, ставим в базе галочку, выдаём набор. Приглашаем следующего, быстро. В паузах бездомные успевают задать один-два вопроса, самых важных на данный момент:

— Девочки, а дезодорант дадите? Хочу на праздниках не вонять сильно.
— Вы в рюкзачке своём посмотрите, там разное для гигиены есть: и дезодорант, и салфетки влажные.
— О, спасибо, с наступающим!

Мужские рюкзаки закончились, чуть-чуть не хватило. Экстренно на ходу с Ксюшей перефасовываем женские наборы под мужчин: убираем прокладки, цветные носочки, кладём мужское бельё, большие шерстяные носки, вместо розового рюкзачка – всё в новогодний пакет. Выдаём. Извиняемся, что мужские рюкзаки закончились.

— Девушки, а дадите мне женский, пожалуйста?
— А вам комфортно будет ходить с ним? Он с котиками и там вещи женские внутри…
— Да я ж не себе, я его девушке своей на Новый год подарю! Мне ничего не надо, обойдусь. Хочу раз в году нормальным мужчиной побыть.
— Берите тогда, пожалуйста.

Не обошлось без внештатного, куда уж без него. Молодой мужчина с трудом входит-впрыгивает через порог в Пункт выдачи, опираясь обеими руками на какую-то металлическую дугообразную конструкцию.

— Пожалуйста, выдайте мне палку, Христа ради! Ходунки эти совсем развалились, я по этому страшному гололёду не дойду до работы совсем никак.
— Вы же знаете, что мы сегодня только наборы выдаём? После праздников никак не сможете зайти?
— Боюсь не доживу, упаду где-нибудь… Глядите, развалилось всё!

Металлические фрагменты с грохотом сыплются на пол. Согласовываем с соцработником внеплановую выдачу, но палок нет.

— Костыли подойдут вам? Другого ничего нет!
— Давайте! Всяко лучше, чем вообще не ходить.

Выдаём костыли. Снова выдаём наборы. От количества сказанных поздравлений саднит язык.
— Спасибо вам, ребята! Будет, что покушать и чем согреться в праздники, спасибо!

Несу снимки домой, обрабатывать. Спешу. Через несколько часов у меня вторая съёмка, тоже в Ночлежке, но уже в рейсе Ночного Автобуса. Ловлю себя на том, что жду её не со страхом, а с радостью. Кажется, я обратно на своём месте.

В любом деле есть свои правила. Прописанные. Проговоренные. Принятые.
И делаешь по ним, сверяешься, практикуешь, привыкаешь, сживаешься.
Когда уже в крови, что на съёмку не только не опаздывать, а за полчаса до начала. Потому что локация сама себя не осмотрит, значения сами не выставятся.
Когда объекты и крупности набираются не из личных предпочтений, а из необходимости себя в картине. Потому что материал должен складываться из разностей.
Когда однозадачность становится не человеческой характеристикой тебя, а необходимым навыком. Ты не участвуешь в разговорах, в действиях. Потому что нет права на распыление. Только задача. Одна. Снять.

Только снимать. Сегодня я здесь с этим.

Начало по правилам. На объекте за тридцать четыре минуты до медиков. Улица. Основное помещение Ночного приюта Ночлежки. Подсобные. Свет, расстояние – всё учтено.
Подходят медики Благотворительной больницы, подъезжает Автобус Милосердия. Стартовые снимки приготовлений к приёму. Приют, улица – попеременно. И тут план ломается…

— А кто сегодня ассистент на хирургии?
Один из медиков растерянно оглядывает пространство. Двоё коллег уже расположились в автобусе, начинают осмотр первых пациентов.
Лена раскладывает перевязочные материалы, что-то приговаривает вполголоса.
Слышу про необходимость ассистента.
Знаю, что снимки и иной функционал несовместимы.
Лена смотрит на меня. Спрашивает про журнал учёта, просит принести. Слишком ясно, что вариантов нет. Снимков не будет.
Вешаю камеру.
Несу журнал. Дезинфицирую руки. Нарезаю бинты.
Лена приводит первого пациента. Обрабатываем, перевязываем.
Внутри задача борется с правилами. Задаче нужны снимки. Правила утверждают, что в таких условиях это невозможно. Задача психует и трясёт моими руками.
Медик думает, что это у меня от вида ран, успокаивает. Да, от вида, который не через видоискатель. От вида, который проходит мимо не пойманным.

Будет против правил. В конце концов, плохие снимки можно удалить. Вешаю камеру на левую руку, дезинфицирую, вплоть до ремня.
Оказывается, пальцы умеют загибаться назад. И нажимать загнутые тоже умеют.
Щелчок. Дезинфектор. Салфетка. Хлоргексидин. Салфетка. Щелчок. Дезинфектор. Салфетка. Левомеколь. Щелчок.
Оказывается, мизинцем тоже можно. И фокус вслепую. Можно.
Крупный план. Ещё крупный. Смена плана.
Новое правило, выученное за последние минуты – после каждого действия руками должен быть непременный дезинфектор.
И страх при каждом, врачебном:
— Сейчас мы вот тут и тут Вам всё вытрем.
Снимаю, пока не вытерли. Как было.
Между кадрами – салфетки, записи в журнал, мази, дезинфектор.

Последняя перевязка.
— Лена, я побегу, ещё в автобусе надо снять.
Тут порядок. Тут работаем по правилам.
Как выяснилось, можно и против них. Лучше не надо, но можно. Главным двигателем всё-таки оказалась задача.

Должны быть снимки. Даже и против правил.

Сегодня не от себя. Сегодня я говорю от лица тех, кто не имеет возможности высказаться в публичном пространстве, но испытывает те самые чувства, которые требуют выражения, которые долго и тихо не могут внутри. Я звучу от имени тех, кто ежедневно испытывает и остаётся наедине с: болью, страхом, неуверенностью, отвращением и… благодарностью. Благодарностью к тем, кто помогает справиться хотя бы с частью последствий негативного опыта.

По разным оценкам в Санкт-Петербурге около 60 000 человек без определённого места жительства. Около 60 000 тех, кому каждый день недоступны такие обычные вещи, как: тёплый ночлег, пища, медицинская помощь. Всё недоступное становится невероятно ценным при получении. Когда удаётся получить нечто из этого – бездомные благодарят.

В период пандемии Covid-19 большая часть помощи перестала быть. Закрылись приюты. Прекратили свою деятельность многие рестораны, выделявшие продукты. Во избежание распространения инфекции, большинство волонтёров оказались вынуждены находиться в изоляции. В поле остались медики.

Благотворительная больница – проект, созданный врачом-анестезиологом Сергеем Иевковым в 2018 году. Проект, действующий под девизом: «Ни одному человеку не должно быть холодно, голодно и больно». Уже пятый год после своих штатных рабочих смен волонтёры Благотворительной Больницы идут оказывать медицинскую помощь бездомным.

Эпидемия коронавируса отняла у врачей возможность полноценного отдыха, время на обнять близких, у кого-то – жизнь. Но она не смогла отнять профессиональное – призвание помогать. Благотворительная Больница – проект, который ни на один день не остановил свою работу. После тяжелейших часов в переполненных, перепрофилированных больницах – медики продолжали оказывать безвозмездную помощь лишённым её. Ребята не считали, что делают нечто «сверх». Они просто делали то, что должны. Они не могли иначе.

У бездомных, в подавляющем большинстве, нет доступа к социальным сетям. В очередной выезд Ночного Автобуса Ночлежки я привезла бумагу и фломастеры. Потому что есть благодарность и ей необходим выход.

Они подходят. Сначала несмело. Спрашивают, обязательно ли указывать свои личные данные. Узнав, что нет, берут листы, берут фломастеры, пишут. Подходят новые, уточняют имена врачей сегодняшней смены, вспоминают имена прошлых. Пишут. Возвращают. Кто-то – коллективное письмо, с несколькими автографами в конце. Кто-то – личное, только от себя.

Бездомные говорят #спасибоврачампетербурга.
Я не знаю, достаточно ли этого в качестве награды.

Тем, чей образ жизни изначально выстроен, как помогающий – не нужны регалии. Но им временами очень нужна поддержка. Оказать её могут не только тёплые слова от благодарных пациентов. Оказать её может абсолютно любой.
Да, вы можете. Личным участием. Финансовым вложением. Лекарственными препаратами. Рассказом о проекте. Всем.

В этом году ребята, кстати, целую больницу открыли для бездомных, настоящую. Теперь людей можно принимать в здании, а не на морозной улице. Рада, что застала проект у начала.

В женской комнате приюта – три жилицы. Одна из женщин штопает кофту прямо на себе, вторая смотрит в телевизор, третья – бабушка, она спит.

— Можно я вас сфотографирую?

Кивают молча. Снимаю ту, что рукодельничает. Оборачиваюсь к смотрящей в экран. Щёлкаю. Отворачивается.

— Я не фотогеничная.

— Разве вас не снимали раньше? У Вас очень фактурное лицо!

Показываю кадры.

— Ой, правда, хорошо! Почему же у меня так не получается, когда я сама себя снимаю? Даже на аватарку нечего поставить…

— У Вас есть страница в интернете? Давайте я пришлю Вам снимки.

— Тогда снимите побольше и пришлите, пожалуйста! Я к Вам добавлюсь.

Вечером отправляю снимки. Смотрю страницу. Ей тридцать один.