Когда-то, в начале моих двадцатых, я работал ночным ведущим на маленькой радиостанции. Сама станция располагалась в крошечном городке примерно в часе езды от Лас-Вегаса. «KRT3 87.4 FM» — такое у нас было название: ничем не примечательное, на слух не особо цепкое, но это и не было важно, ведь сигнал покрывал лишь несколько деревушек на окраине Вегаса. У нас была небольшая, но преданная аудитория, и мы крутили в основном старый кантри. По утрам, после смены, я иногда заходил в местную забегаловку и болтал со старожилами, которые слушали мои вечерние эфиры: они подкидывали идеи для тем или советовали, какие песни поставить.
Работа была отличная, я искренне получал удовольствие. Платили средне, зато труда почти не было, и этого хватало, пока я пытался понять, чем заняться по-настоящему. Всё шло прекрасно, пока одна ночь не заставила меня уйти навсегда. До сих пор я не знаю, что же тогда произошло.
Наша станция — небольшое кирпичное здание в получасе езды от крохотного городка, где жило всего около шестисот человек. Стояла она прямо у «главного шоссе»: ночью изредка проезжали машины, но людей почти не видно. Напротив — голая пустыня до горизонта; вокруг то же самое, если не считать нескольких скальных гряд и индейской резервации в восьмидесяти милях к северу.
Теперь, когда вы представляете место, расскажу о самой страшной ночи в моей жизни.
Был конец августа, около шести вечера. Я сидел за пультом час, а дневной ведущий задержался, чтобы мы вместе обсудили предстоящие выборы мэра — смертельная скука, но наши слушатели — фермеры да скотоводы — обожали местную политику. Закончив разговор, я запустил первый музыкальный блок на вечер и дал коллеге собрать вещи.
— Так, ключи… сумка… вроде всё, — бормотал он. — Слушай, ты всё ещё сможешь завтра прийти на полтора часа раньше? Не бросай меня, у собаки приём у ветеринара, а она уже старенькая.
Спать я всё равно плохо умел, а лишние деньги не мешали, поэтому без раздумий согласился.
— Конечно, буду к трем тридцати. Но помни, теперь ты мне должен! — поддел я его.
— Не забыл, не забыл. Ладно, до завтра, — ответил он и, шаркая, вышел к машине.
Дверь хлопнула, двигатель взревел, и я остался один. До конца музыкального блока оставалось минут пятьдесят, я взял из ящика «Смерть — дело одинокое» и поставил кофе.
Успел проглотить три главы Брэдбери и две кружки, когда настало время прогноза погоды:
— У нас сегодня чудесный вечер, температура девяносто один по Фаренгейту, солнце клонится, небо чистое — самое время полюбоваться звёздами! А дальше вас ждёт час отборного кантри-золота. Начнём с Хэнка Уильямса… этот трек для тебя, Рэй!
Рэй — один из тех стариков из забегаловки. Утром он попросил особенный альбом, и я, конечно, раскопал его среди пластинок. Но едва опустил иглу, в дверь громко постучали.
Такого почти не бывало: к станции приходили лишь в экстренных случаях. Я подумал о прошлом годе, когда заблудившийся водитель просил помощи, и, запустив очередной трек, подошёл к глазку.
За дверью стоял парень лет девятнадцати—двадцати. Худой, среднего роста, возможно, индеец или латино, с чёрными волосами и тёмными глазами. На нём была выцветшая клетчатая рубашка, грязные джинсы и стоптанные ковбойские сапоги. Я открыл, и только тогда заметил, как он плох: измученный, потный, глаза глубоко запали.
— Эй, дружище, всё в порядке? Что случилось? — спросил я.
Он молчал целую вечность, потом почти шёпотом: — Машина сломалась… телефон есть?
Стационарный был. Я провёл его к аппарату.
— Справочник висит рядом. До городка недалеко, у сервиса есть эвакуатор. Позвони им, а я принесу воды, ты выглядишь ужасно.
Через минуту я вернулся с водой. Парень сидел в кресле моего коллеги, спина прямая, руки на подлокотниках, как статуя. Поставив стакан, я спросил, дозвонился ли он. Ответа не было — он смотрел в окно у двери.
Я сел напротив. Он медленно, одним глотком осушил воду и вновь уставился наружу. Странно молчаливый, но после пяти миль под солнцем любой будет убит. Здесь летом до ста десяти по Фаренгейту, без подготовки не выживешь.
— Далеко от нас заглох? — спросил я.
Он долго смотрел на меня, затем поднял палец, указывая на восток: — Миль… пять.
Выглядел он так, будто прошёл все пятьсот. Но я не стал спорить.
— Повезло, что рядом станция. Сиди, жди эвакуатор, я скоро сварю кофе.
Он не ответил, лишь повернул голову к окну, лицо заливал оранжевый закат. Мы просидели так полчаса, не обменявшись ни словом.
До следующего выхода оставалось минут десять, я пошёл за кофе. Парень не шевельнулся. Налив две кружки, я уронил одну, убирал мокрое пару минут. Вернувшись, обнаружил кресло пустым. Я оставил кружку и огляделся: дверь туалета была закрыта. Странно: я не слышал шагов, но решил, что он там.
Сел, надел наушники вовремя к эфиру:
— KRT-3 — ещё час музыки без перерыва! А пока напомню: хоть осень близко, пустыня остаётся жаркой, готовьте себя и машины…
Закрыв микрофон, я снова углубился в книгу и совсем забыл о незнакомце. Минут через сорок пять мне приспичило, и только тогда я вспомнил, что он в туалете. Постучал, приговаривая: — Прости, дружище, но… — и дверь тихо приоткрылась. Туалет был пуст.
Окно там отсутствовало; чтобы выйти, нужно пройти мимо меня и повернуть к выходу. Я этого не видел и не слышал. Однако мочевой пузырь требовал внимания, я сделал своё дело, помыл руки и решил, что, видимо, эвакуатор приехал, а я не заметил.
Выйдя, я замер. Парень снова сидел в том же кресле, в той же позе, будто не двигался вовсе.
Я пытался оставаться рациональным. Может, он плохо понимает английский? Может, просто чудик. Но от него исходило что-то неуловимо тревожное.
— Свежий воздух ему, наверное, нужен, — успокоил я себя и потянулся за очередной кружкой. Его чашка тоже была пуста.
— Кофе взять? — предложил я.
— Да, — ответил он мгновенно, голос стал ниже, звучал уже не шёпотом. Я обрадовался, что он хоть заговорил. Взял обе кружки, пошёл ставить свежий кофе, загрузил фильтр, залил воду. Решил сварить полный кувшин.
Вернувшись… никого. Опять. И снова — ни звука. Я проверил туалет, студию, кухню, кладовку. Пусто.
Сел, ошарашенный и напуганный. Пластинка закончилась и шла в «песок», а мне надо было в эфир. Голос дрожал:
— Это KRT-3… э-э, возможны технические неполадки. Чтобы исправиться, ставлю особый альбом Уэйлона Дженнингса…
Я менял пластинку, когда снова раздался резкий стук в дверь. Сбросив наушники, я пошёл за нашей мелкой винтовкой — .22 калибра — мы держали её на всякий. Зарядил несколько патронов и подошёл к двери.
В глазке смутная фигура. Через окно, где жалюзи были приподняты, я разглядел силуэт в двадцати футах: рост как у незнакомца, деталей не видно. Я всматривался, когда дверь содрогнулась от мощного удара.
Я закричал и упал, прижав винтовку, отполз к стене и, дрожа, прицелился.
— У меня оружие! Уходи, пока не начал стрелять!
Ответом был очередной удар. Я выжал курок: пуля прошила дверь на уровне груди. Перезарядил, выстрелил снова — рядом с первой дырой.
Сердце колотилось, в ушах звенело. Подкравшись к окну, я увидел… пусто. Ни тела, ни крови. Лёд пролился по венам.
Удар с противоположной стены. Здание кирпичное; будто кто-то таранит его машиной на ходу.
Снова дверь. Я вертелся, не зная, куда целиться. Окружили. Я метнулся в кладовку, захлопнул дверь, передвинул тяжёлый шкаф, сел напротив, держа винтовку.
Грохот слился в какофонию — будто тысячи кулаков колотили во все стены. Я был парализован ужасом. Минуты тянулись вечностью; потом стук стих, остался одинокий постукивающий звук у входа и тоже угас. Я ждал ещё час.
Наконец, дрожа и еле держась на ногах, я отодвинул шкаф. Нужно было добраться до телефона и вызвать шерифа. В коридоре тихо, всё на своих местах, но в воздухе висел тяжёлый запах — металлический, медный, как после перебирания горсти старых монет.
Я взял трубку на кухне и набрал номер. Гудок… И тут скрипнули петли входной двери. Я забыл запереть её. Трубка выскользнула из пальцев.
Я обернулся. В проёме стоял незнакомец, спиной ко мне, неподвижный. Пластинка продолжала негромко «щёлкать» в конце дорожки. И вдруг он сказал:
Дальше память обрывается. Следующее, что помню — оранжевое утро, солнце бьёт в лицо, а кто-то трясёт меня за плечо.
— Чёрт, ты как? Ты ранен? Что случилось? — это был мой коллега.
Он увидел меня, стоящего посреди пустыни напротив станции. Сначала, подъезжая, заметил фигуру далеко в песках, но плохо видел без очков и не придал значения. У двери нашёл две идеальные пулевые дыры и забеспокоился. Внутри — холодный кофе на столе, пластинка аккуратно снята с дорожки, винтовка пропала. Меня — нет. Он вышел, глянул в пустыню — фигура приблизилась, и он бросился ко мне.
Так он и нашёл меня: спина прямая, руки по швам, взгляд — в горизонт.
Шериф, скорая, вопросы. По их записям действительно поступил звонок с нашей станции, но на линии никто не говорил. Я едва мог связать пару слов, разум будто разбился. Чтобы меня не упекли в психушку, я соврал о маньяке-бродяге. Доказательств не было: ни крови, ни второй кружки — только моя. Официально так всё и списали.
В больнице я пролежал пару дней на транквилизаторах, потом выписали «здоровым». Старики из забегаловки расспрашивали, но ничего странного в эфире они не заметили: после восьми вечера просто выключили радио и легли спать.
Я лет через несколько прочёл о вэндиго, скин-уокерах и прочей пустынной нечисти, о медном запахе крови, который их сопровождает, но уверенности так и нет. Спустя пару лет я перебрался в Канаду, с роднёй почти не общаюсь, домой не тянет.
С тех пор ничего подобного со мной не случалось. Порой думаю: стоит ли ещё тот старый кирпичный домик, слышал ли кто-нибудь о Незнакомце? Но, похоже, эту встречу пережил только я. И шрам в памяти останется на всю жизнь.
Если у кого-то есть догадки, что это было, поделитесь — потому что я понятия не имею.
Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit
