В найденной архивистами семейной родословной Пушкиных о Ратше, пришедшем, якобы «из немец», говорится, впрочем, еще более определенно:
«Во дни княжения Святого Благоверного Великого князя Александра Невского из Семиградской земли выехал знатной славянской фамилии муж честен Радша…»
Итак, отметим, не Ратша, а Радша, что может быть и опиской, но не из прусской земли, не «из немец», а из Семиградской земли и – знатной славянской фамилии. Славянской – что, конечно же, весьма существенно, ибо никаких следов его иноземного происхождения исследователям обнаружить не удалось. Предполагается, что он был выходцем из поморских (прибалтийских) славян. Главное – ученые выяснили, что он был личностью реальной. Киевская летопись говорит о Радше, жившем в Киеве еще за сто лет до Александра Невского и служившем киевскому князю Всеволоду ll Ольговичу. Позднее его потомки связали свою судьбу с Новгородом. Один из них имел прозвище Пушка. От них и пошли Пушкины.
Семейная родословная Пушкиных сообщает:
«Потомки сего рода Пушкины многие российскому престолу служили Боярами, Наместниками, Посланниками, Стольниками, Воеводами, Окольничими и в иных знатных чинах…»
Сам Александр Сергеевич был потомком Радши в двадцатом колене, а по материнской линии через родную бабушку Марию Алексеевну, урожденную Пушкину, вышедшую замуж за Осипа Абрамовича Ганнибала, он через ее мать, то есть – через прабабушку, урожденную Ржевскую, в тридцать третьем колене являлся потомком Рюрика и первых киевских князей – Игоря, Святослава, Владимира, Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха.
В результате новейших исследований установлено, что Александр Сергеевич Пушкин, также по одной из ветвей материнской линии был в двадцать первом колене потомком и самого Александра Невского. Кстати, бабушка Ольга Васильевна и нарекла его Александром в честь Святого Александра Невского.
Таков, как писал сам поэт, «род Пушкиных мятежный», таковы его глубинные генеалогические корни. По словам ученого-пушкиниста Б. Модзалевского, изучение истории этого древнейшего русского рода предоставляет нам наиважнейший материал для понимания духовного облика величайшего в русской культурной истории лица – гениальнейшего русского человека и поэта Александра Сергеевича Пушкина. Следует добавить – и не только Пушкина. И как не сказать, обращаясь к каждому из нас:
– Помни, чье имя ты носишь!
Понимаю, было бы и далеко не по этикету, и вообще не по-людски хотя бы намеком выказать отчуждение любому эфиопу или негру, оспаривающим право считать Пушкина своим. Тем паче, императору – самому императору! – Хайле Селасие, специально приезжавшему в Михайловское, чтобы посетить могилу «великого эфиопского поэта А. С. Пушкина». Но, признаюсь, и тогда, в Пушкиногорье, вертелось на языке, да и доныне не идет из головы этакая до сермяжности неотесанная мысля: ха, а все-таки не в Эфиопии родился Пушкин, а – в России! Да еще как бы специально, как по заказу, поистине, как по предначертанию свыше, не в какой-нибудь безвестной, впоследствии, ушедшей в небытие «неперспективной» деревушке, а – в столице России, в первопрестольной нашей матушке-Москве. И с какой любовью, с каким искренне сыновьим чувством он восклицал:
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!..
А еще не только о себе, но и о своих друзьях лицеистах:
Нам целый мир – чужбина,
Отечество нам – Царское село!
А еще – о своем творчестве, по сути, о всей жизни своей:
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
Русского, как видите, а не эфиопского.
Да и похоронить себя завещал не в Африке, не возле озера Чад, и не в Эфиопии, а в самой что ни есть глубинной России:
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.
Пожелав быть похороненным в русской провинции, Пушкин тем самым перед всеми, перед «целым миром» подчеркнул, с какой землей, с каким народом он навсегда, до скончания веков.
И еще в этой связи нельзя не вспомнить его письмо Петру Чаадаеву, в котором он писал:
«… клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал».
Не об Эфиопии сказано – о России.
И о национальной принадлежности своей.
Да так, что определеннее и не скажешь.
Тут, впрочем, во избежание попрека в национализме пора, видимо, сделать вполне серьезную оговорку о том, что я ни в коей мере не хотел проявить шовинистическую снисходительность по отношению к эфиопам. Упаси Бог! Абиссиния (Эфиопия) – страна древнейшей культуры. Эфиопы на несколько веков раньше нас, русских, приняли христианство. И я ничуть не против того, что, допустим, оттуда, из Эфиопии идет один из родовых корней нашего Пушкина. Однако наряду с тем я всей своей русской душой категорически против того, чтобы Пушкина причисляли к лицам безнациональным, как бы безродным. И тут уж называйте меня как хотите, шовинистом или националистом, но если кто-то, пусть даже сам император Эфиопии скажет, что Пушкин – не русский, то я не могу опять-таки эдак сермяжно не ухмыльнуться: хм, а почему же вы, эфиопы, своего Пушкина на своем языке не родили? Почему для этого понадобилась Россия?
А?..
В журнале «Октябрь» №7, 1988 г. под рубрикой «Из литературного наследия» с большой вступительной статьей Бенедикта Сарнова читаю однажды стихи:
У человека много родин.
Разноречивым жизнь полна.
Но если жить он непригоден,
То родина ему одна…
Вероятно, в порядке так называемого лирического самовыражения зарифмовал эти эпатирующие, что ли, невразумительные для меня строки Илья Эренбург. Если верить его собрату по перу и духу Бенедикту Сарнову, перед нами своего рода поэтический шедевр. А я не только автору предисловия – глазам своим верить не хотел. Как это так – «у человека много родин»? М-да, а я-то, недотепа, всегда думал и думаю, что – одна. Оказывается – много! А коли так, то к чему и зачем, значит, дорожить какой-то там своей одной-единственной! Как в той ехидной русской побаске: « Нам, нищим, пожар не страшен, одна деревня сгорела – в другую перейдем». Так, выходит, и вообще в жизни: где тебе выгоднее, где хорошо, там и родина.
Э, думаю, стоп, а погудка-то старая, затрепанная, с душком! Это же, как давно и не без сарказма замечено Леонидом Леоновым, мудрость симментальской коровы, которой все равно где обитать, было бы теплым стойло да сладким пойло. Полагаю, не только поэт – любой школьник не может не знать, что неспроста в словах Родина и родиться один корень. Ибо Родина – это место, где ты родился. А родиться можно лишь один раз и лишь в одном месте. Как же у достопочтимого Эренбурга не запнулось перо, когда он рифмовал нечто тому противоположное?!
Хотя, что тут гадать! Гражданин мира, пожалуй, столь же убежден в своем, как и мы в своем. Безродность у него в крови. Только вот зачем же мерить на свой аршин других! Да еще с таким напором, с таким высокомерным выпадом. Надо же, если родина у тебя одна, то ты, видите ли, и жить непригоден. Это как же понимать – вроде как неспособен, никчемен, никуда не годен, что ли? Хм, но мне, человеку противоположных взглядов, читать такое оскорбительно. Да, не сомневаюсь, и не мне одному.
Журнал был библиотечный, но я, признаюсь, не удержался и на полях рядом с этим «лирическим шедевром» в сердцах сгоряча резюмировал: «Врешь, Илья, у нормального человека Родина одна!»
А потом, успокаиваясь, с удовлетворением, с благодарной радостью подумал, что вот у Пушкина таких, с позволения сказать, виршей даже и в черновиках не обнаружишь. Уж у кого-кого, а у Александра Сергеевича, согласно существующих абиссинской, негритянской и прочих версий, вон сколько родин, а он все-таки неколебимо и до конца стоял на том, что ему «целый мир – чужбина», а Отечество одно – Россия!
Оглянемся, вникнем, граждане мира – это кто? Да то же самое, что и космополиты. То есть именно люди без Родины, без Отечества. Им, видите ли, родина – весь мир. А изначально понятие «космополиты» заимствовано из биологии, где оно обозначает некоторые виды растений и животных, способных обитать в любой местности по всему земному шару. Но ведь и тут, заметим сразу, не все на такое способны, а лишь некоторые виды. К тому же, пытаясь распространить идею космополитизма на человеческое общество, ее проповедники быстро ее скомпрометировали своим небескорыстием уже в самой проповеди. Поэтому теперь более употребительным вместо термина «космополиты» у них стало название «граждане мира», коим они явно гордятся. Вот, мол, мы какие – не такие, как все. Каждый из вас – гражданин лишь какой-то одной страны, одного государства, а мы – граждане мира. Всего мира!
Высокопарно? Пожалуй. А главное – с подчеркнутым, на поверку, правда, лицемерным, но в расчете на простаков – гордо вроде бы подчеркнутым отречением от своей национальной принадлежности. Поэтому на них обычно так и глядят: а, не разбери-пойми кто. Вроде и не инородцы, поскольку родились в России, вроде и не иноземцы, поскольку и выросли на русской земле, да вот по крови – не русские. Ну, не чисто русские. В лучшем случае – полукровки. А чаще, как сами об этом опять же не без самолюбования говорят, этакая многокомпанентная «гремучая смесь». И вот надо же, хотя и родились, и выросли, и всю свою сознательную жизнь провели в России, Россия для них все-таки не Родина, а всего лишь, по их демонстративно излюбленному выражению, «эта страна».
О, надо быть именно не русским, и даже не по крови, а – по духу нерусским, чтобы вот так – о России! Какое пренебрежение, какое отчуждение, какая подчеркнутая отстраненность! Дескать, это же просто территория их вынужденного временного местожительства. И посему, глядишь, даже отродясь не поживя ни в какой иной стране, кроме России, и не зная никакого иного языка, кроме русского, они поистине с какой-то патологической страстью стремятся заполучить забугорно-заокеанское гражданство. Да вдобавок и еще одну кличку себе придумали – русскоязычные. Словно и не сознают, словно и не понимают, что тем самым сами же как бы насмехаются над собой.
А скорее всего и не понимают, ибо употребляют этот термин без малейшей иронии, на полном серьезе. Им словно и невдомек, что у них при таком самоназвании, выходит, и языка-то своего нет, за что, бедненьких, даже пожалеть надо. Словом, жалкие, жалконькие граждане. Ну да что ж, нужно быть все-таки русским, исконно русским, прирожденно русским, по духу русским человеком, чтобы не графомански, не на уровне работающего со словарем переводчика, а душой, сердцем чувствовать все оттенки и тонкости русского слова, русского живого языка.
Могут ли, спрашивается, такие люди ощутить всю глубину русского духа? Могут ли эти многостойловые граждане постигнуть всю значимость личности нашего национального гения Александра Сергеевича Пушкина? Вопросы в общем-то праздные, но суть в том, что им-то этого как раз и не нужно. Впрочем, тут суть не в верхоглядстве, не в графоманстве, а – в коварстве, ибо все их потуги, все устремления хитроумно сводятся к тому, чтобы доказать, что и великого русского поэта не только можно, но и должно считать гражданином мира.
Тем паче, что и аргументация тут якобы всегда под рукой. Пушкин, дескать, и сам признавал, что он – «потомок негров». И что «мучительное свойство – охота к перемене мест» точно так же, как и их, вечных бродяг, всю жизнь влекло его куда угодно, только бы прочь из опостылевшей России. И хотя вырваться из «этой страны» ему так и не удалось, гений его общепризнанно всемирен, всечеловечен, из чего, мол, сами собой напрашиваются соответствующие выводы.
Очень уж им, этим гражданам, не по нутру, что Пушкин был и остается русским.
Так бы вот и отобрали его у нас, русских.
А с другой стороны, их коварство имеет еще и сугубо личную, своекорыстную подоплеку. Ну, напрямик-то они в том не ломятся, но где намеком, где хитроумной уловкой в подтексте, где вроде бы праздно балагуря, пытаясь как бы в шутку быть с Пушкиным запанибрата, норовят тем самым поставить и себя чуть ли не вровень с ним. Хватило же у них наглости объявить косноязычного в русской версификации Иосифа Бродского… «солнцем русской поэзии»! Можно сказать, что вот уже чуть ли не два века тому, как солнцем русской поэзии заслуженно назван гениальнейший русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, и воровски перехватить на глазах всего мира это святое звание и кощунственно, и просто позорно. Можно добавить к сему, что солнце-то в природе одно, так и в поэзии – одно. Наконец, перефразируя известное историческое выражение, можно сказать, что сравнить Пушкина с Бродским – это все равно что сравнить соловья с попугаем. Только ведь у них, русскоязычных попугаев, свое понимание, своя мера вещей, имя которой – местечковое бесстыдство, и тут уж ничего не попишешь.
А в самовосхвалении у них все в ходу – вплоть до дилетантских, самых что ни на есть обывательских умозаключений. Особенно модной, в частности, стала ссылка на расхожую, как бы самой жизнью подсказанную и потому якобы для всех очевидную закономерность. Мы, мол, тоже смешанных кровей, а смешанные браки – сколько, дескать, примеров тому! – дают наиболее полноценное, здоровое и разносторонне одаренное потомство.
На уровне житейской молвы вполне можно принять на веру, но не следует спешить. Вспомним, согласно последней переписи, в нашей многонациональной стране свыше сорока миллионов смешанных браков. Насчет особенной одаренности их потомства вопрос, насколько я осведомлен, не исследовался. А вот насчет определения национальности рожденных в таких семьях детей – тут проблема, по всей видимости, и того сложнее.
