Неосторожное слово ознаменовало моё появление. Бестелесное естество долго терялось в пространстве, каждый вздох и каждая мысль питали меня.
Амигдала, образованная очередным скандалом, истерила о моём местоположении. Обосновавшись в углу, я ждал.
Прилетевший осколок бокала разрезал мою плоть, открыв единственный глаз. С тех пор я стал сытнее питаться.
Пинки обуви, которые раньше я ощущал только вибрацией, теперь подпитывали меня своим видом.
Горечь, залитая вином, теперь отражалась на лице. Слезы из голубых глаз капали на светлые локоны, оставляя чёрные полосы на щеках. Очередной глоток виски, выпитый со злости, вспахал мне ноздри. Солод и виноград стали перемешиваться с запахом пота от примирительного секса, всё ещё злого и жестокого, но сушащего сосуды эмоций.
Смрад хлора после уборки вынудил меня искать новое место. Переместившись под крышу через щели, я стал видеть весь дом.
Белоснежная кухня, истерзанная шрамами, оставленными битой посудой, на которой обитала Плакса, залитая вином; гостиная с диваном у стены и дырками в ковре, которые закрывала тумба с безвкусными криками; спальня с кроватью, стонущей от боли всякий раз, как они по очереди забирались друг на друга, вздыхая от удовольствия и царапая друг друга до красной капели.
Запах крови пьянил, вид крови завораживал. Одна из комнат была затянута, но каждый раз, когда из неё слышался шум, запах пота уплывал куда-то, и появлялся редкий запах чего-то приторного. Иногда оттуда слышались тихие и не очень рыдания, иногда стоны плаксы вперемешку с шумом, от которого уходят запахи.
Последняя комната, которую я увидел, была кабинетом. Там обитал Тиран, вечно облитый летней жарой. В кабинете он пил виски, смотрел в бумаги и, периодически глядя в окно, дёргал себя между ног, пока запах пота не смешается с мукой.
Пока я переваливался, изучая всё, моё желеобразное тело нарастило кожу из заноз и пыли.
В один день, кормясь новой ссорой из-за невкусного ужина (с чем я был категорически не согласен), Плакса и Тиран двигались из одного места в другое так быстро и резко, что я не успевал. Ужин был сытный, и у меня появились лапы — мягкие, с кожей из пыли, только подушечки остались такими же, каким я был вначале.
Время шло. Вечно мокрая и пахнущая рубашка на Тиране сменилась на раздражающе скребущий кожу свитер. Плакса сменила лёгкие шёлковые платья с птицами, которые не оголяли её ноги, на махровый халат, трущийся об фартук и пахнущий сыростью и выплеснутым на неё спиртом.
Пошли дожди, и Плакса стала варить вино с фруктами. Оно в какой-то момент успокаивало её. Для меня это означало лишь голод, но Тиран, напротив, злился ещё больше — виски его не грел, а свитер раздражал. Покрасневшая шея пульсировала, наполняя воздух свежим ароматом ярости.
Лицо Тирана обросло. Чёрные волосы засалились. Со временем капилляры в носу оглушающе лопались. Плакса же лила слёзы в затянутой темнотой комнате.
Выпавший снег стелился на улице. Темнота стала затягивать небо, которое я ни разу не видел, всё быстрее.
Холод донимал меня недолго. После холодного лукового супа, вдобавок пересоленного, Тиран сдвинул тарелку так, что варево долетело до щелей, через которые я наблюдал. Крик ярости и новые слёзы отчаяния, вперемешку с сухим красным, позволили мне ощетиниться, и холод более не был мне помехой.
Длинные вечера вместе стали сытным пиром для моего естества. Со временем моё тело стало больше, а конечности вытянулись, приобретя острые когти, что позволило мне перемещаться по стенам и потолку.
Тёплое солнце, пришедшее после долгого времени, разломило кристаллы льда, державшие решётку, выходящую на улицу.
Я высунул в отверстие голову, чтобы взглянуть на небо. Бесконечные переливы голубого воздуха, измазанные пятнами разных оттенков — от тёмно-серого до белого, — текли, сменяя друг друга.
Тонкая вибрация, сопровождаемая визгом, выдернула меня из созерцания. Маленький человек, такой же, как Плакса и Тиран, но чужой, дал мне ощутить наполненность. Его страх вкусно разливался по моей коже из пыли.
Амигдала — мой инстинкт самосохранения — скомандовала мне спрятаться. Решил смотреть на небо уже после захода солнца.
Второе небо, которое я видел, было чернее меня и испещрено дырами. Эти дыры прожигали звёзды.
Люди, проходившие мимо, не видели меня. Осмелев, я решил выползти. Там, где помещалась только голова, теперь прошли и мои конечности, а тело, упругое как вода, переместилось на улицу.
Огромные проёмы в стенах открывали вид, который мне был известен, но забыт. Тирана нигде не было видно, и лишь маленькая настольная лампочка освещала кухню. Кухонный фартук был в бардовых брызгах. Плакса стояла, покачиваясь, и отпивала из бокала со сколотой ножкой. Когда последние капли попали на её язык, она отняла бокал от губ, медленно искажая свою суть. Острый скол не давал ей покоя.
Я ощутил желание — тихую ярость, политую решимостью и приправленную страхом.
Мой единственный глаз ловил фокус на сколотом стекле. Плакса стояла неподвижно. Двигались только слёзы, смешанные с тушью.
Вечер, освещаемый светом из кухни, подходил к концу. Снова злоба, подпитывающая меня. Снова ссора на десерт.
Следующее утро я провёл на чердаке. Сквозь щели проходил запах жареного жира и яиц. Тиран, вставший с кровати грузно и с топотом, шёл завтракать. В руках у него уже был стакан. Кожа его пахла конфликтом.
И он случился.
Плакса так дрогнула, когда он закричал, что случайно воткнула себе нож в руку.
Кровь брызнула на яичницу.
Тиран замолчал.
Они уехали, а я остался с этим:
Капля её крови застряла в щели пола.
Я слизал её — и обжёгся.
Не болью.
Страхом.
Её страхом.
Я снова забрался в дом.
Тирана с плаксой не было. После их ухода на ковре осталась кровь, а кухонный гарнитур был в брызгах вина. На столе были брошены бинты — мокрые.
Я принюхался в поисках съестного. Открылась до этого обитавшая в небытии пасть, из неё высунулся язык. Я боялся повредить свой новый орган, но всё-таки аккуратно попробовал странно пахнущую салфетку.
Она была пропитана слезами плаксы — не вкусными, горькими. Моё тело насытилось чем-то новым. Я обрёл новый участок.
Я стал чем-то другим. Новым. Уподоблялся Плаксе внутри. Мне стало грустно — так же грустно, как и ей в момент, когда слёзы текли из её глаз.
Она вспоминала Тирана — молодого, ласкового и нежного. Перед глазами мелькали сцены объятий перед домом, в котором они сейчас живут, мелькали прогулки по парку и кормление уток.
Моё тело вновь начало меняться. Я напитывался горечью плаксы. Моя кожа порозовела, когти потихоньку становились пальцами, лицо обретало новые черты — черты Тирана. Тирана, о котором грустила Плакса, которого она знала давно.
Всё это рассыпалось, когда я вновь питался ненавистью.
Каждая слеза, съеденная поздними вечерами, вводила меня в одиночество. Скрашивали эти моменты только звёзды, которые я изредка находил в ночном небе.
Раньше длинный язык с каждой каплей от плаксы становился короче и более похожим на человеческий.
Облачная ночь стёрла намёк на появление бесчисленных небесных друзей.
Порыв ветра на высоте разогнал часть облаков, и с этой поры я не был так одинок.
Луна, осветившая меня, заворожила. Мою пасть свело ощущение метаморфозы. Челюсть раскрылась, и следующий выдох, обращённый к Луне, прошептал ей «здравствуй» моим хриплым голосом.
День начался необычно: никаких криков на завтрак, никакого битого стекла. Дом окутал запах печи и яблок. Плакса назвала это штруделем.
Тиран быстро уехал, всё же скривив недовольную мину. Плакса была в хорошем настроении. Лёгкое голубое платье с ласточками было прикрыто чистым фартуком. Она то и дело взлетала, добавляя разные вещи в печь.
Моё естество свело от голода.
Раздавшийся стук в дверь предвкушал сытость. Я ошибся. Это были люди, такие же, как Плакса, — в цветочных платьях и с пышными волосами.
Что-то во мне сломалось, когда я увидел плаксу в компании подруг. Её улыбка — как луна? Нет, как звёзды? Нет, лучше всего.
Женский смех лезвием рассекал воздух. Весь день Плакса с подругами пили вино, смеялись и веселились. Настроение сменилось лишь раз, когда они спросили о зашитом глубоком порезе на её предплечье у запястья.
Когда стемнело, плаксу оставили наедине с одной из подруг. Плакса руками закрыла глаза, а две другие вынесли пирог со свечами.
Дверь громом ударила о стену, распахнувшись.
Тиран, уже свирепый, ещё ни слова не проронил, а подруги плаксы — так же, как и я — поняли, к чему идёт дело, и ретировались.
Они остались наедине.
Тиран медленно подходил к Плаксе, которая уже не плакала. Я же перебежал и затаился у открытой двери, наблюдая.
Каждый шаг его тяжёлых ботинок обнажал то мои рёбра, собранные из сучков и пыли, то когти, похожие на ветки акации, то пасть, в которой уместилась бы вся его голова.
Я всё меньше походил на копию Тирана и всё больше — на себя старого.
Плакса, спешно отползавшая в угол, уже даже не издавала звуков.
Впервые за всё время Тиран замахнулся на плаксу — и я кинулся на него.
Лишь средний коготь почувствовал сопротивление позвоночника. Остальные вошли в Тирана, как факел в снег.
Упавшая туша орала от боли, сползая с моей когтистой руки. Я бил кулаком, разрывал его грудную клетку, наблюдал в яростном порыве, как бьётся его сердце, и узрел, как оно замерло.
Последние конвульсии пробирали его конечности, и я наконец перестал рвать плоть и дробить кости.
Мои когти затупились.
Мой разум впервые с рождения был чист.
Растерзанное тело Тирана пахло гнилью. Кровь забрызгала ковёр, диван и кухню, попав и на праздничный пирог, который мне очень хотелось попробовать. Корица приятно пахла, яблоки аппетитно проглядывали сквозь крышку.
Я повернулся и сделал шаг.
Впервые я предстал перед ней — весь в крови и внутренностях Тирана.
Плакса забилась в угол. Она лишь плакала и дрожала.
Я опустился на корточки и медленно подполз к ней. Рука, вновь приобретшая когти во время схватки (точнее, моей жестокой охоты на её обидчика), теперь снова стала человеческой.
Я положил ладонь ей на щеку. Она дрогнула, но через секунду прильнула к ней.
Её слеза прожгла мне кожу. Но несмотря на боль, я — хрипло, как сумел, со всей доступной мне нежностью — сказал:
«Не плач».
