В современном политическом и экономическом дискурсе термины «империализм» и «капитализм» часто используются как взаимозаменяемые или тесно связанные понятия. Однако такое смешение затрудняет понимание фундаментальных различий между этими феноменами, их исторической динамики и влияния на социальные структуры. Постструктуралистский подход позволяет деконструировать эти понятия, выявляя скрытые механизмы власти, дискурсивные практики и телесные трансформации, которые лежат в их основе.
В данной статья предлагает критический анализ империализма и капитализма как различных, режимов власти и производства субъективности. Мы рассмотрим, как империя функционирует через абстракцию и производство аффектов (в частности, стыда и престижа), в то время как капитализм изначально возник как множественность профессиональных идентичностей и соответствующих им телесных и когнитивных трансформаций. Особое внимание будет уделено процессу перерождения капитализма в империализм через монополизацию и возвращение к логике Абсолюта.
Термин «империя» происходит от латинского "imperium", обозначавшего верховную власть в Древнем Риме. Изначально это понятие относилось к легитимной власти магистратов, но постепенно трансформировалось в обозначение территориальной экспансии и господства над множеством народов. Империя как политическая форма характеризуется централизованной властью, иерархической структурой и претензией на универсальность.
В классическом марксистском дискурсе, особенно в работе В.И. Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма» (1916), империализм понимается преимущественно как экономический феномен, связанный с монополизацией капитала, экспортом капитала вместо товаров и разделом мира между капиталистическими союзами. Однако такое понимание, при всей его аналитической ценности, остается ограниченным, поскольку сводит империализм к чисто экономическим процессам, не учитывая его дискурсивные, аффективные и биополитические аспекты.
С постструктуралистской точки зрения, империя представляет собой не столько территориальное образование или экономическую систему, сколько абстрактную машину власти, которая производит определенные типы субъективности и социальных отношений. Как отмечали Делёз и Гваттари, империя функционирует через "overcoding" – наложение единого кода на разнородные социальные практики и формы жизни.
Империя выступает в качестве Абсолюта, не терпящего альтернатив и критики. Она стремится представить себя как естественный, неизбежный порядок вещей, как конечную точку исторического развития. Любая критика этого порядка рассматривается не просто как ошибочная, но как кощунственная, как посягательство на сакральные основы мироздания. Империя, таким образом, осуществляет тотализацию социального поля, сводя множественность к единству.
Единоволие – ключевая характеристика имперской логики. Воля императора, суверена или, в современных условиях, доминирующей политико-экономической элиты представляется как выражение универсального принципа, стоящего выше партикулярных интересов и локальных практик. Это единоволие реализуется через сложную систему делегирования власти, но всегда сохраняет свою принципиальную неделимость и нередуцируемость.
Одним из наиболее эффективных механизмов имперской власти является производство и циркуляция аффектов, в первую очередь – стыда и престижа. Империя создает сложную аффективную экономику, в которой подчиненные субъекты испытывают стыд за свою «неполноценность» по отношению к имперским стандартам цивилизованности, культуры, рациональности.
Этот стыд, однако, не является просто деструктивным чувством. Он становится продуктивной силой, стимулирующей стремление к преодолению своей «отсталости» через приобщение к имперским ценностям и практикам. Империя предлагает престиж как компенсацию за стыд – возможность подняться в имперской иерархии через безусловное служение имперским интересам, через отказ от собственной инаковости.
Таким образом, империя создает замкнутый цикл производства аффектов: она вызывает стыд, который затем «лечит» престижем, доступным только через лояльность и служение. Этот механизм обеспечивает не только экономическую эксплуатацию, но и глубокую психологическую зависимость колонизированных субъектов от имперской системы ценностей и признания.
Капитализм как экономическая и социальная система возник в Европе Нового времени, в период между XVI и XVIII веками. В отличие от империализма, изначальный капитализм был связан не с централизацией власти и унификацией, а с фрагментацией социального поля, с появлением множества специализированных практик и соответствующих им форм субъективности.
Эпоха Нового времени ознаменовалась радикальным пересмотром средневековой картины мира, в которой идентичность человека определялась преимущественно его сословной принадлежностью и местом в божественной иерархии. На смену этой вертикальной структуре пришло горизонтальное разнообразие профессиональных идентичностей, основанных на специализированных знаниях и навыках.
В капиталистическом обществе человек получает идентичность прежде всего от своей профессии. Но профессия – это не просто социальная роль или экономическая функция. Каждая профессия представляет собой особый режим телесности, особый способ трансформации тела и сознания.
Рассмотрим несколько примеров:
Красильщик в процессе своей работы трансформирует не только ткани, но и собственное восприятие цвета. Его глаз обретает способность различать тончайшие оттенки, недоступные обычному зрению. Для красильщика мир предстает как алхимия цвета, как бесконечная игра хроматических трансформаций. Его профессиональное тело становится инструментом этой алхимии, а его сознание – лабораторией цветовых экспериментов. Это приводит к сегрегации красильщика от других, не способных видеть мир как он.
Хирург развивает особую моторику, особую чувствительность рук, позволяющую ему совершать точные манипуляции с живой тканью. Его тело обучается специфической дисциплине, сочетающей решительность и осторожность, силу и деликатность. Для хирурга человек предстает как биомашина, как сложная система органов и тканей, поддающаяся ремонту и модификации. Его профессиональное видение трансформирует живое тело в анатомический объект. На основе этой телесной трансформации формируется особая этика, отделяющая хирурга от других.
Юрист трансформирует свое тело под требования особого положения: он учится говорить определенным образом, держаться с определенной степенью формальности, контролировать жесты и мимику. Для юриста человек и его действия предстают как сеть причинно-следственных связей, сводимых к фактам и нормам. Его профессиональное сознание организует хаос человеческих отношений в строгую систему правовых категорий. Отделяя от других не способных видеть мир так же структурированно.
Таким образом, капитализм на ранних стадиях своего развития создает не единое, универсальное тело, а множество специализированных тел, каждое со своей логикой, своими возможностями и ограничениями.
Исторически капитализм возник как протест против двух форм Абсолюта, доминировавших в средневековом обществе: церкви и аристократии. Церковь претендовала на абсолютную истину в вопросах морали и мироустройства, аристократия – на абсолютное право управления обществом на основе кровного происхождения.
Капитализм противопоставил этим абсолютам относительность профессионального знания и опыта. Ни одна профессия не могла претендовать на абсолютную истину или абсолютную власть, поскольку каждая имела дело лишь с определенным аспектом реальности, трансформированным через призму специфического профессионального видения.
Этот протест выразился в развитии двух ключевых институтов раннего капитализма: формального права и свободного рынка.
Поскольку люди разных профессий обладают разным опытом и разными способами восприятия мира, им сложно непосредственно договариваться между собой. Красильщик и юрист, хирург и банкир живут в разных мирах, говорят на разных языках, руководствуются разными ценностями.
Для преодоления этих различий и согласования разнородных профессиональных практик возникает необходимость в формальном праве и универсальной этике. Право устанавливает общие правила игры, не зависящие от профессиональной принадлежности. Этика определяет базовые принципы взаимодействия между представителями разных профессиональных сообществ.
В отличие от имперской логики, капиталистическое право и этика изначально строились на признании множественности и несводимости профессиональных миров. Для империи формальный закон принципиально неприемлем, поскольку он ограничивает способность суверена проявлять абсолютную власть. Империя требует не верховенства закона, а верховенства воли – будь то воля императора, партии или другого воплощения Абсолюта. Закон в имперской логике всегда вторичен по отношению к этой воле и может быть в любой момент приостановлен или изменен.
В то же время для капитализма профессиональных сообществ формальное право жизненно необходимо именно как защита от произвола. Оно создает условия не для унификации, а для продуктивного взаимодействия различий, для диалога между несводимыми друг к другу профессиональными мирами и телесностями.
Деньги в капиталистическом обществе выполняют функцию универсального эквивалента, позволяющего соизмерять несоизмеримое – различные виды профессионального труда и их продукты. Свободный рынок выступает как механизм, определяющий относительную ценность различных профессиональных навыков и результатов труда. Для империи же тотальный рынок неприемлем, поскольку она не может допустить, чтобы стыд и престиж – ключевые инструменты имперского контроля – имели цену и становились предметом купли-продажи. Монетизация престижа подрывает сакральность имперской иерархии, а возможность "выкупиться" из стыда разрушает аффективную экономику, на которой держится имперское господство. Империя должна сохранять монополию на распределение престижа и производство стыда, не допуская их перехода в сферу рыночного обмена.
В идеале, рыночная цена должна отражать реальную стоимость профессионального труда, его сложность, редкость, социальную полезность. Таким образом, рынок становится не просто экономическим механизмом, но и способом социального признания профессионализма, его объективной оценки.
Однако этот идеал никогда не был полностью реализован на практике. С развитием капитализма возникли тенденции, которые постепенно подрывали его первоначальные принципы и приближали к имперской логике.
Перерождение капитализма в империализм
Как показал Ленин в своей работе об империализме, по мере развития капитализма происходит концентрация производства и капитала, ведущая к образованию монополий. Монополии подрывают принцип свободной конкуренции, который был одной из основ раннего капитализма. С постструктуралистской точки зрения, монополизация означает не просто экономическую концентрацию, но и онтологическое обеднение – сокращение множественности профессиональных миров и соответствующих им режимов телесности. Когда отрасль монополизирована, профессиональное мастерство и индивидуальное видение уступают место стандартизированным процедурам и правилам.
Роль профессионализма в монополистическом капитализме резко падает. Профессионал с его уникальным телесным и когнитивным опытом становится помехой для стандартизации и масштабирования производства. На его место приходит взаимозаменяемый работник, чье тело и сознание формируются не столько профессиональной традицией, сколько требованиями корпоративной эффективности.
Монополистический капитализм возрождает логику Абсолюта, от которой ранний капитализм пытался освободиться. Только теперь место церкви и аристократии занимают транснациональные корпорации, глобальные финансовые институты, которые претендуют на универсальное знание и универсальное право управления.
Этот новый Абсолют требует единой телесности – стандартизированного тела потребителя и работника, подчиненного корпоративным ритмам и практикам. Множественность профессиональных тел, характерная для раннего капитализма, воспринимается как препятствие для глобальной экспансии капитала.
В этих условиях место профессионала становится маргинальным. Профессионал с его приверженностью специфическим стандартам качества, с его несводимым к количественным показателям мастерством, с его профессиональной этикой оказывается неудобен для системы, ориентированной на максимизацию прибыли и расширение контроля.
Монополистический капитализм не может поддерживать себя только экономическими средствами. Для насаждения и удержания монополий требуется насилие – прямое или структурное. Здесь капитализм окончательно превращается в империализм, заимствуя имперские методы контроля и подчинения.
Это насилие проявляется в разных формах: от военных интервенций и экономических санкций до более тонких механизмов дисциплинарной власти, описанных Фуко. Общим для всех этих форм является стремление подавить альтернативные режимы телесности и производства, которые могли бы угрожать монополистическому контролю.
Насильственное насаждение монополий сопровождается возвращением имперской экономики стыда и престижа. Монополистический капитализм, как и классическая империя, производит стыд у тех, кто не соответствует его стандартам «успеха» и «эффективности», и предлагает престиж как награду за подчинение его логике.
Заключение: диалектика капитализма и империализма
Проведенный анализ позволяет сформулировать важный вывод: капитализм существует как таковой только до тех пор, пока в его основе лежит множественность профессиональных телесностей. Когда капитализм теряет эту основу, он неизбежно превращается в империализм – систему, основанную на логике Абсолюта и единоволия.
Это превращение не является случайным или внешним по отношению к капитализму. Оно вытекает из внутренних противоречий капиталистической системы, в частности, из противоречия между стремлением к максимизации прибыли и профессиональными стандартами качества, между логикой количественного роста и качественным разнообразием профессиональных миров.
Постструктуралистский анализ позволяет увидеть, что различие между капитализмом и империализмом лежит не столько в экономической сфере, сколько в режимах производства телесности и субъективности. Ранний капитализм создавал условия для множественности профессиональных тел и соответствующих им способов видения мира. Империализм, напротив, стремится к унификации телесности под знаком Абсолюта.
Это различие имеет принципиальное значение для понимания современных политических и экономических процессов. Сопротивление империализму может заключаться не только в противостоянии экономической эксплуатации, но и в защите и возрождении множественности профессиональных миров, в отстаивании права на несводимое к единому стандарту профессиональное мастерство.
В эпоху глобальных монополий и стандартизированного потребления профессионализм становится формой сопротивления. Профессионал с его уникальным телесным и когнитивным опытом, с его приверженностью качеству и мастерству представляет альтернативу имперской логике единообразия и количественной эффективности. В этом смысле борьба за подлинный капитализм, основанный на множественности профессиональных миров, может быть частью более широкой борьбы против империалистической логики Абсолюта.
