Владимир снова открыл глаза, в которые словно песка насыпали. Бока болели от лежания на сдвинутых стульях, явно не предназначенных для сна, а ноги постоянно сваливались на пол. Стулья были красивые, резные позолоченные ножки, атласная обивка, сплошное барокко, но спать на них было решительно невозможно.
Бессонная, нервная, ночь накануне вымотала его, а возможность отдохнуть представилась лишь час назад, когда, наконец в Зимний прибыл отряд юнкеров 2-й Петергофской школы прапорщиков. Полковник Раецкий поручил прибывшим выделить человека на смену Владимиру, благодаря чему, он теперь смог хотя бы попытаться уснуть.
Всю эту ночь он держал связь со штабом Петроградского округа, Галерной, Гатчиной, штабом генерала Черемисова во Пскове, ставкой в Могилёве. Запрос был один – силы для подавления выступления Петросовета.
Ответы впрочем разнообразием не отличались. Галерная и Генштаб лишь разводили руками – гарнизон Петрограда перешел на сторону восставших, матросы Гельсингфорса и Кронштадта тоже. Гатчина не располагала хоть сколько-нибудь значимыми силами. Могилёв обещал полки в лучшем случае через неделю, сняв их с фронта, а штаб Черемисова ссылался на бастующих рабочих железной дороги и лишь сочувствовал в трубку голосом уставшего поручика Штанько. Или Штаненко. Владимир уже не помнил, как его звали. Всю ночь ему отвечали десятки таких же сонных и уставших людей как и он сам.
Наконец, с рассветом, Раецкий прекратил его мучения, посадив за телефон юного, безусого прапорщика. Тот, поначалу нерешительно, а теперь уже вполне себе грозно рявкал на телефонистов военных училищ, собирая те мизерные силы, что остались верны Временному правительству. Усилия его были вознаграждены, поскольку от Михайловского училища, 2-й ораниенбаумской школы прапорщиков к Зимнему были направлены какие-то отряды.
За дверью послышались громкие голоса, и с главной лестницы в их кабинет ввалилось двое офицеров, в одном из которых Владимир узнал капитана Братчикова из Михайловского училища. Второй был ротмистром, с пышными усами, и осунувшимся от усталости лицом. Как, позже узнал Владимир, это был никто иной как адъютант генерала Алексеева – Алексей Генрихович Шапрон.
- И вы только представьте, как Михаил Алексеевич устроил выволочку начальнику караула у Мариинского дворца. Большевики в оцеплении так и оторопели – говорил он.
- Остались еще рефлексы у солдата на погоны.
Ротмистр покачал головой.
- У них уже другие рефлексы начали проявляться, в иных местах с погонами ходить стало натурально опасно.
Владимир подскочил, чтобы поприветствовать офицеров, но капитан махнул ему и сидящему на телефоне прапорщику рукой. Они сели. Ротмистр с капитаном закурили.
Шапрон взглянул на прапорщика.
За него ответил Братчиков.
- Отозвались инженерное училище, штаб округа от щедрот выделил нам казачий отряд.
Дверь снова открылась и в кабинет вкатился Рутенберг. Пётр Моисеевич был в гражданском, щеки его раскраснелись и он часто дышал.
Братчиков встал. Шапрон остался на месте. Видимо, подумал Владимир, положение при генерале Алексееве позволяло ему это, либо в последние дни ему просто было плевать на субординацию.
- Ну знаете ли, Алексей Генрихович, наслушался я от вашего начальника.
Рутенберг сел на один из стоящих вдоль стен резных стульев, и трясущимися руками достал папиросу.
- Говорят мне, мол, какого это черта, господин Рутенберг вы стягиваете силы к Зимнему, а при том не имеете ни оружия, ни патронов в достаточном количестве! Отчитали как мальчишку!
Шапрон достал спички, подошел к Рутенбергу, чиркнул одной и протянул ему. Тот прикурил и жадно затянулся.
- Так и отчего же? – спросил ротмистр.
Пётр Моисеевич молча уставился на него сквозь круглые стекла своих очков. Затем, сообразив что тот не шутит, пояснил:
- Вот уже неделю наши арсеналы, при полном попустительстве служащих выдают рабочим оружие и патроны. Нам же оружия и боеприпасов взять негде.
- На каком основании? – оторопел Шапрон.
- На основании ордеров большевистского ревкома! – развел руками Рутенберг.
- Это немыслимо! – воскликнул ротмистр. На мгновение он задумался, затем резко обернулся к прапорщику.
- Любезный, обзвоните вокзалы. Узнайте где еще остались наши люди! Стойте, сначала вызовите дежурного офицера сюда. А потом уже обзванивайте. Список вокзалов что остались за нами отдайте дежурному офицеру, что сейчас зайдет.
Спустя мгновение в дверях стоял капитан Тишо.
- Капитан, сейчас этот прапорщик передаст вам список объектов. Направьте туда группы и заберите все оружие и патроны, что были конфискованы у дезертиров и доставьте сюда.
Владимир поморщился. В комнате стало слишком накурено. Сам он не курил, и дым его раздражал. Натянув сапоги, он накинул шинель и вышел из кабинета.
Вслед ему донеслись отчаянные слова Рутенберга:
- А ведь я предлагал взять и расстрелять большевистских руководителей! Что Троцкого, что этого Ленина!
На Иорданской лестнице царила суета. Вверх и вниз сновали массы людей. Все больше в военной форме. Где-то пару раз мелькнул костюм Пальчинского, которому роль руководителя обороны Зимнего совсем не нравилась, но он старался ее выполнять как мог.
- А, Филиппов! – Владимир обернулся. Сверху спускался полковник Ананьев. Они успели с ним познакомиться, когда Владимир встречал прибывший отряд от школы прапорщиков инженерных войск – только представь, я уже комендант обороны – рассмеялся он – начальников уже едва ли не больше, чем самих защитников. Ты представь – сетовал он – нет планов дворца! Я даже караулы не могу поставить у каждого входа из-за этого. Да, черт возьми, я даже просто запереть двери не могу, не зная где они находятся.
- Мы, кажется, раздобыли оружие – Владимир рассказал Ананьеву о плане Шапрона. Ананьев просветлел лицом.
- Неплохо, неплохо. Хотя бы так. А с людьми что?
Владимир покачал головой.
- Полковников из генштаба дал горсть казаков видимо из караула, а больше ничего.
Ананьев взял его под руку и повел вверх по лестнице.
- От Северного фронта обещают прислать войска, но ничего конкретного. Представьте только – продолжил Филиппов. Он вдруг начал заражаться царившей вокруг нервозностью – ночью из Пскова сообщили о приказе грузиться войскам на эшелоны, а утром тот же самый Даневич телефонирует, что приказ отменен!
Ананьев склонился к Владимиру.
- Знаешь ли, с Черемисовым складывается скверная история. Уж больно недостойную игру он ведёт. Подозреваю, и не только я, что он симпатизирует большевикам, или хуже того, переметнулся.
Мимо них протопали десятка два казаков, которые вертели головами, разглядывая диковинное для них убранство.
- Что же это – растерялся Владимир – никакой надежды?
- Ну, в любом случае нельзя не сопротивляться, так ведь?
- Ради этих министров? – Владимир тут же подумал, не слишком ли громко он это произнес, но в общей суете, до его слов никому не было дела.
- Дело не в министрах, Филиппов, а в большевиках – они вошли в Белый зал, где расположились юнкера школ прапорщиков – мне думается, мир еще не знал ничего подобного. И это изменит страну до неузнаваемости. Пройдемте – они прошли в боковую комнату, где стоял стол вокруг которого суетились Пальчинский, Раецкий, военный министр генерал Верховский, адмирал Вердеревский и младшие офицеры. Царила атмосфера растерянности и вялости.
- Продовольствия нет – озабоченно вещал кто-то из этой суеты – вокруг Дворцовой площади строят оцепление из солдатов и вооруженных рабочих. Наши поставки продовольствия задержаны и арестованы. Какая-то, хоть сколько-нибудь, значимая осада не представляется возможной.
- Немыслимо! У нас есть силы, снять их пикеты? – осведомился Вердеревский.
- Это не пикеты, Дмитрий Николаевич, это оцепление. На текущий момент – он взглянул на часы – практически сплошное. И без вооруженной борьбы его не прорвать. На это у нас нет сил.
- Силы будут. Алексеев обещал найти людей и оружие.
- Шапрон уже отдал необходимые поручения – сказал Ананьев – но в целом обстановка тяжелая.
- Отбыл, только что, сначала в Генштаб, а потом к себе на Галерную. Пока еще можно покинуть Дворцовую.
- Отдайте приказ ставить баррикады – пробасил Верховский – иначе они просто возьмут нас голыми руками.
Владимир сидел на стуле и наблюдал за происходящей суетой, в течение которой приходили и уходили юнкера с поручениями. За окном, тем временем темнело.
В кабинет вошел капитан Язев и сообщил, что почти все михайловцы уходят с правительственным комиссаром, а казаки ушли в полном составе, не желая вступать в бой с «народом». Экстренно запретили прием и отправку каких-либо телеграмм, во избежание волнений среди оставшихся защитников. Но, похоже, это не помогало. Теперь бурлили школы прапорщиков.
Владимир встал, и тихонько вышел из кабинета. Навстречу ему прошла женщина в военной форме и с винтовкой, что стало для него неожиданностью. Бочкаревские ударницы тут? Много ли от них толку? Впрочем издали сойдут за солдата с винтовкой. Дай бог до боя дело не дойдет. Следом выскочил Пальчинский и поспешил в Белый зал, где раздавался недовольный гул. Оказалось, что один из ораниенбаумцев, юнкер Киселёв, привел комиссара Чудновского, якобы для переговоров, и тот в эти минуты распропагандировал юнкеров.
Пальчинский с несколькими вооруженными учащимися инженерного училища вклинился в толпу. Спустя мгновения Киселёва и Чудновского взяли под арест. Послышался недовольный гул.
Владимир разглядел на юнкерах погоны Петергофских и Ораниенбаумских школ. Последовали какие-то слова Пальчинского о долге перед народом и страной. Что именно говорилось, Филиппов не слышал. Но на часть юнкеров эта речь произвела впечатление и послышались, впрочем без воодушевления, обещания исполнить долг. После всего этого Пальчинский поспешил во двор к немногочисленным учащимся инженерного училища.
Следом, оттеснив Владимира к выходу потянулись юнкера, которым показалось нецелесообразным, защищать Зимний и само Временное правительство. На то оно и временное – пошутил кто-то, проходя мимо.
- Голыми руками защищать чтоли? – пробурчал один из ораниенбаумцев – Броневики ушли, орудия ушли.
От остальных, покидавших дворец, Владимир слышал примерно схожие речи. Пройдя вместе с потоком людей, он снова оказался на парадной лестнице.
- Филиппов! Куда запропастился? Я думал ты тоже ушел уже!
Владимир опустил голову. Пролетом ниже, на первом этаже стоял Братчиков. Чуть позже, когда они шли вместе к выходу капитан поделился печальными новостями.
- План Шапрона не сработал. Все вокзалы заняты восставшими. Тишо отправил машину в Михайловское училище, но ее арестовали. Оружия нет. Кроме того, что с нами.
Они вышли на улицу. Дворцовая опустела. Вдоль ограды Зимнего стояли караулы юнкеров. Чуть дальше виделись баррикады из какого-то хлама.
- Сколько нас? – спросил Владимир.
- Человек семьсот. Быть может меньше уже. Это я еще и министров посчитал – он рассмеялся. Хотя из них защитники те еще.
Капитан похлопал себя по карманам и достал портсигар.
- Не желаешь? – он раскрыл его и протянул Владимиру. Тот покачал головой.
- А я не откажусь – сказал Братчиков и закурил.
- Что же стало – пробормотал Владимир, вглядываясь в огни города, и темноту в которой скрывалось оцепление восставших – порядок катится к черту, а людей, готовых защитить его нет.
- Угу – с папиросой в зубах кивнул Братчиков – а кому его защищать? Солдатам? Матросам? Для них все это – пустая суета. Они не понимают что их ждет – он затянулся – сейчас они гоняют дворянчиков и мстят офицерам. А когда новый порядок придет к ним домой, в села, в деревни – вот тогда они все поймут. Да уже ничего будет нельзя сделать.
Владимир поморщился, табачный дым сносило прямо на него.
- А мы? Что мы делать будем? – спросил он.
Капитан пожал плечами, и ловким движением стряхнул пепел, вспыхнувший алыми искрами.
- Выбор пока велик. Можно пойти домой и пытаться жить дальше. Можно остаться, и быть может даже отбить нынешний порядок, в чем я, признаться, сильно сомневаюсь. Ну или погибнуть в процессе.
- Звучит, конечно, очень заманчиво – мрачно сказал Владимир.
- Ну, как я понял, ты выбрал что-то из последнего. – сказал Братчиков, запуская окурок в темноту – идем обратно. У меня чай оставался. Кипятка пока к счастью в избытке.
Они направились через внутренний двор к главному входу, как вдруг со стороны Петропавловской крепости раздался орудийный выстрел. Ближайшие окна отозвались слабым дрожанием стекол.
Братчиков вынул карманные часы. Было 9 вечера.
